Текст книги "Фельдмаршал должен умереть"

– Вы не совсем верно поняли меня, генерал Бургдорф. Я пока ещё в точности не знаю, кому предназначается эта порция яда, но, если говорить честно, теперь уже предпочла бы, чтобы предназначалась именно вам.

Только теперь генерал оторвался от своего кресла и удивленно уставился в затылок Альбины. Вот этого услышать от «Двухнедельной Генеральши» он не ожидал.

– Что-то я не пойму вас, фрау Крайдер. До сих пор мне казалось, что вы так же небезразличны ко мне, как и я – к вам.

– Только поэтому предпочла бы, чтобы вы ушли из жизни армейским генералом, а не имперским палачом. Лучше уж самому достойно уйти от пули или яда, чем представать перед германским народом каким-то там «вестником смерти». Что вы так смотрите на меня, генерал Бургдорф? Не смейте называть это жестокостью.

– В мыслях ничего подобного не было, фрау Крайдер. Это уже не жестокость, это мудрость.

15

Они вышли из здания и ступили на аллею, ведущую к курсантской казарме Фридентальских диверсионных курсов, чуть в стороне от которой, за холмистой частью парка, начинался небольшой учебный полигон. Две шеренги могучих клёнов выстроились по обе стороны её, как молчаливые воины охраны. В зеркале небольшого озерца скупо отражалась синяя туча, очертаниями своими напоминавшая обрубленный с носа парусник, с рухнувшей на корму мачтой. А чуть дальше – учебные вышки охраны, учебные блиндажи, к которым следовало подкрадываться, чтобы затем, без единого выстрела, уничтожать всех их обитателей; учебный «железнодорожный переезд» и шлагбаум на «шоссейной дороге»…

Словом, весь тот набор реальной фронтовой жизни, который всем курсантам, уже имевшим за спиной годы горького окопного опыта, приходилось осваивать заново с помощью ножа, мины, удавки, а главное, звериного оскала сражающегося не на жизнь, а насмерть диверсанта.

На полигоне Скорцени и полковнику Курбатову представили только вчера сформированный отряд коммандос-славян, состоявший в основном из успевших зарекомендовать себя в зондеркомандах и карательных полицейских ротах: русских, украинцев, поляков и белорусов, а также из хорватов и сербов, в своё время сражавшихся в рядах четников и усташей. Кроме того, среди курсантов нетрудно было обнаружить проходивших здесь специальную подготовку словенцев, болгар, чехов, словаков, боснийцев, македонцев и черногорцев, причём для многих из них это уже была вторая, а то и третья диверсионная школа.

Курбатов молча обходил их строй, внимательно всматриваясь в лицо каждого из новоиспеченных «фридентальцев», словно пытался признать в них хотя бы одного из бойцов своей группы «Маньчжурских легионеров». Что толкнуло их всех на диверсионную тропу? И есть ли среди них хотя бы один диверсант не по воле случая, а по призванию?

– Кто из вас уже успел понять, что оказался в этой школе случайно? – не удержался он, завершив осмотр и встав рядом со Скорцени. – Есть среди вас такие? – повторил он свой вопрос по-немецки.

– В этом строю стоят воины, готовые сражаться за свою Родину, – ответил офицер из хорватского отделения. – Каждый – за свою Родину. Независимо от того, будут они подготовлены в этой школе или вообще нигде не подготовлены.

Услышав этот ответ, Скорцени едва заметно улыбнулся и приказал командиру роты оберштурмфюреру СС увести курсантов на полигон, чтобы начать тренировки.

– Хотя нужно учесть: эти люди решились на подготовку во Фридентале, уже понимая, что война вот-вот закончится, – как бы излил вслух свои сомнения полковник Курбатов.

– Поэтому-то зря вы и смотрели на них с такой сочувственной обречённостью, – ответил Скорцени, провожая взглядом уходящую роту. – Знаете, чем отличается этот славянский легион коммандос от всех остальных, проходивших здесь подготовку со дня открытия этих «Курсов особого назначения»?

– Интересно будет узнать.

– Это уже не те, надёрганные по лагерным баракам уголовники, которым одинаково нечего терять, что по ту, что по эту сторону фронта. Не те растерявшиеся, струсившие, поддавшиеся на агитацию вербовщиков – с одной-единственной мыслью: «Главное —вырваться из лагеря военнопленных или из концлагеря, а там видно будет!..».

– Уверены, что таковых здесь нет?

– Во всяком случае, крайне мало. И не они определяют характер легиона.

– Тогда кто они, эти люди?

– Только что вы видели перед собой будущую элиту славянских народов. Здесь все как один – из аристократических или, по крайней мере, интеллигентных семей. Это проверено. Кроме диверсионных азов они будут изучать светские манеры, умение вальсировать, со светской непринуждённостью вести беседу с иностранными дипломатами и женами отечественных министров.

Курбатов невольно оглянулся на отдаляющийся строй коммандос. Будущая славянская элита шла, не держа ни шага, ни строя, переговариваясь и даже не пытаясь сохранять аристократическую осанку.

– Вы правы, полковник, – прочёл его мысли Скорцени.– Пока что эти «коршуны Фриденталя» мало напоминают офицеров-аристократов. Но при желании инструкторов и самих курсантов всё это: и осанку, и умение сохранять строй, как и умение держать слово офицера, – можно привить, воспитать, возродить. Среди прочего каждый день они будут просматривать специальные фильмы, которые способны настраивать на восприятие воинской выправки у офицеров русской, имеется в виду царской и белогвардейской, армий, а также у офицеров прусской и других воинских школ, которые помогают усваивать и манеры лондонских аристократов, и жертвенность служения Родине и сюзерену, характерную для японских самураев.

– Сам с удовольствием просмотрю эти фильмы, поскольку во время диверсионного рейда по тылам красных, признаться, основательно одичал.

– Вам тоже будет предоставлена такая возможность. Кстати, здесь, в стенах Фриденталя, я запретил какую-либо пропаганду расовой и национальной исключительности.

– Несмотря на то, что все они по убеждениям своим – закоренелые националисты?!

– Просто я решил, что мы должны приучать этих людей любить свою нацию, не презирая все остальные.

– Даже не презирая еврейскую и цыганскую нации?! – коварно поинтересовался Курбатов у Скорцени уже как у офицера СС.

– Не будем останавливаться на частностях, – спокойно предложил штурмбаннфюрер. – Главное, что курсант этого славянского легиона не должен выходить из Фриденталя с мыслью о том, что ему не повезло, что он родился словенцем или хорватом, а не германцем или шведом.

– Божественная мысль.

– Вернувшись в свои родные края, эти люди должны не просто стать надёжными резидентами, но и создавать вокруг себя новую элиту, мыслящую общеевропейскими, мировыми категориями. Суть новой идеологии, которую мы с вами, князь Курбатов, должны отныне исповедовать, заключается в том, что нет господствующих наций. Иное дело, что в каждой нации есть духовная, творческая, армейская и экономическая элита, которая постепенно должна прийти к власти и в каждой отдельной европейской стране, и в целом в Европе, а затем, возможно, и во всём мире. Только эта элита, движимая общими идеями сотворения нового европейского порядка, со временем сумеет объединить всю Европу. Причём сделает это на основе законов и традиций, близких к законам и традициям Спарты.

– Тут уже просматриваются постулаты новой идеологии.

– Обновлённой, скажем так. Армии, которые они будут формировать, тоже станут основываться на традициях Спарты, Древнего Рима и самурайского Востока. А воспитание молодёжи будет построено на идеалах и принципах воспитания воинов СС, с поправкой, как я уже сказал, на некоторые идеологические особенности. Именно воин СС станет тем образцом, тем идолом, которому будет поклоняться всякий настоящий мужчина. Вы способны поверить в такой поворот «шарнира истории», как любит выражаться фюрер?

– Хочется верить, – не без колебания молвил князь. – Иное дело – насколько подобный подход реалистичен. Не исключено, что у каждой нации возникнет или же возродится своя разновидность идола для подражания: у русских – это офицеры Белой гвардии, у югославов – каста четников и усташей, у украинцев – элитные отряды казаков.

– На каком-то этапе – да, могут появиться национальные разновидности, – не стал вступать с полемику с ним Скорцени. – Как переходная ветвь сотворения воина новой формации это вполне допустимо. Круг новой элиты с каждым годом будет расширяться, а физический, интеллектуальный и нравственный отбор кандидатов в элитарии – всё жестче. Уродов, инвалидов от рождения, хилых, а также индивидуумов, склонных, в силу своей наследственности, к воровству и разбою, – будет становиться всё меньше. Жидобольшевиков и жидомасонов, цыган и просто людей, заражённых бациллой марксизма, постепенно истребим, да они и сами вымрут.

– Может, попытаемся переубедить, перевоспитать и приобщить, дабы не шокировать человечество своей жестокостью? Тем более что цыгане как-никак принадлежат к расе арийцев.

– Вот и следует отобрать из этой духовно и нравственно деградировавшей нации тех представителей, которые способны формировать новое, гордое и духовно совершенное поколение. Главное, чтобы народы поняли, что миру действительно нужен сверхчеловек, что в космос должна выходить сверхраса. И никаких псалмопений по этому поводу, князь Курбатов, никаких псалмопений! Когда мы говорим, что «человек – всего лишь мост между обезьяной и сверхчеловеком», то это не броские слова и не заунывная пропаганда, а зов, боевой клич времени. Поэтому запомните этот день, князь; запомните эти лица. Сегодня вы видели людей, которые способны готовить элиту будущего столетия.

16

Сразу же после завтрака Шмидта вызвали в штаб школы, к телефону.

– На проводе Берлин, – с нескрываемым осуждением объяснил гауптман, указывая на аппарат, как на влетевшую в окоп гранату, и давая понять, что само присутствие в школе этого явно опального оберштурмбаннфюрера становится для него крайне тягостным. – Теперь начнётся: проверки, объяснения, штабные инспекции…

– Чем вы, гауптман, недовольны? – мрачновато улыбнулся барон. – Наконец-то о вашей школе узнают в Берлине, в вермахте. Вас, правда, разжалуют за неспособность наладить её охрану, но стоит ли расстраиваться по таким пустякам?

Взгляд, которым Сольнис одарил его, был убийственным по силе своего презрения. Здесь грехов и проблем и без блудного барона фон Шмидта всегда хватало, словно говорил он, а тут еще и его черти принесли, да к тому же это ночное нападение!

– Как вы чувствуете себя, Шмидт? – голос Отто Скорцени, возникший в трубке вслед за голосом его адъютанта Родля, оберштурмбаннфюрер сумел бы различить среди всеобщего поднебесного хора всех живых и умерших на этой Земле. С некоторых пор этот голос порождал в нем одновременно и страх, и надежду.

– Как в склепе.

– То есть совершенно умиротворенным и спокойным за своё будущее? – откровенно поиздевался над ним «первый диверсант рейха».

– До могильного спокойствия умиротворённым, господин Скорцени. Так будет точнее. Если, конечно, забыть об одном мелком инциденте: этой ночью чьи-то люди изрешетили автоматными очередями окно и стены моего номера. Вы не знаете, чьи это штурмовики?

– Неужели добрались и до унтер-офицерской артиллерийской школы, дьявол меня расстреляй?! – по тому, что сообщение его не вызвало у Скорцени ни особого удивления, ни тени замешательства, Шмидт понял, что о нападении обер-диверсант рейха уже основательно информирован.

– Как видите.

– Они что там – устроили на вас настоящую охоту?

– Кто «они», штурмбаннфюрер? Кто эти «они»? Я уже не впервые слышу: «Они убили офицера из Африканского корпуса Роммеля». «Они устроили автомобильную катастрофу одному из штабных офицеров Африканского экспедиционного корпуса фельдмаршала Роммеля». «Они напали», «Они обстреляли». Но еще никто ни разу не объяснил мне просто и внятно, кто именно имеется в виду, кто организовывает эти нападения, аварии, катастрофы?

– У вас странное влечение к именам, адресам и особым приметам, Шмидт.

– Да все это – окопное дерь-рьмо! Просто я хочу, наконец, знать, какая сила…

– Оставьте эти заботы профессионалам, – не желал выслушивать его Скорцени.– Единственное, что я могу сообщить: отныне служба безопасности СС берет вас под свою непосредственную опеку.

– А до сегодняшнего дня я был под чьей опекой, разве не вашей СД?

– Вы, как всегда, невнимательны, оберштурмбаннфюрер. Я ведь сказал: «Под непосредственную опеку».

– И что из этого следует?

– Что завтра же к вам прибудет один из опытнейших диверсантов – физически выносливый, храбрый и совершенно не склонный к предательству. Благодаря его появлению жизнь покажется вам не только более безопасной, но и куда более романтичной.

– Больше всего меня радует этот его романтизм. Хотя на сей счёт у меня есть собственные взгляды.

– Так поделитесь же, барон, дьявол меня расстреляй!

– Просто все ваши диверсанты, штурмбаннфюрер, – всего лишь окопное дерь-рьмо, – уже безо всякой злости проворчал Шмидт. Однако Скорцени, прекрасно знавший буйный характер и нелицеприятные привычки барона, отнесся к этому со стоическим равнодушием. – У вас и в самом деле целый полк этих тренированных, обстрелянных проходимцев, а меня обстреливают в моем номере, на хорошо, как меня убеждали, охраняемой учебной базе, расположенной к тому же на территории унтер-офицерской артиллерийской школы.

– В учебном центре школы, – безучастно уточнил «первый диверсант рейха».

– Это не учебный центр, это окопное дерь-рьмо!

– Вот в этом я с вами согласен. Кстати, не забудьте уведомить об этом директора школы гауптмана Сольниса.

– Он всё еще находится рядом, и я могу лишь повторить, впрочем…

– А кого он присылает сюда? – вполголоса поинтересовался гауптман, вторгаясь в их беседу.

– Да, действительно, кто конкретно из ваших людей, господин Скорцени, прибывает сюда? Что-то я не расслышал его имени.

– Один наш полковник.

– Теперь и полковники тоже ходят в диверсантах?!

– Причем из русских, из белогвардейцев.

Барон напряг память. Кажется, кое-что об этом белогвардейце он уже где-то слышал.

– Уж не тот ли это белогвардейский офицер, который умудрился пройти от Японии до Северной Африки?

– Вы явно преувеличиваете его возможности, барон, но мыслите совершенно верно. Речь идет именно о нем, о князе, полковнике Курбатове, офицере белоказачьей армии генерал-атамана Семёнова, совершившем диверсионный рейд по советским тылам от Маньчжурии до линии Восточного фронта, до германских окопов[10]10
  Напоминаю читателям, что в основе рейда этого литературного героя лежат исторические факты. – Примеч. авт.


[Закрыть].

«Хотелось бы знать, где именно, на каком этапе рейда этот князь попался в руки энкаведистов, был завербован красными и «триумфально» переброшен через германские окопы? В районе Иркутска, Москвы, Ленинграда?» – саркастически ухмыльнулся фон Шмидт, пытаясь вспомнить название еще хотя бы одного русского города, который мог бы возникнуть на пути белодиверсанта.

Однако высказать эти свои сомнения вслух не решился. Испытывать терпение всесильного, мстительного агента фюрера по особым поручениям Отто Скорцени? Ради чего?!

А тем временем не ведавший его сомнений обер-диверсант рейха спокойно продолжал:

– Уверен, что в присутствии князя Курбатова вы сумеете понять, что такое жизнь истинного солдата и настоящего фронтового авантюриста. Что вы приумолкли, оберштурмбаннфюрер Шмидт? Барон фон Шмидт.

– Мне пока что не понятен характер будущего задания, но все же странно как-то, что выбор пал именно на русского.

– Ничего странного, барон, если учесть, что ему уже приходилось бывать в Италии, он неплохо знает Лигурийское побережье и даже выполнял в тех краях одно очень ответственное задание, причём под моим личным командованием.

– Но школа расположена не в Италии, а в Германии, – напомнил ему гауптман.

– Не важно, где находится эта ваша школа, барон, важно, где уже в ближайшее время окажетесь вы сами.

«Неужели предстоит командировка в Италию?! – приятно удивился фон Шмидт. – Время, правда, выбрано не самое лучшее; в связи со всей этой историей с Муссолини в Италии сейчас как бы «не сезон», тем не менее…».

– И как всё это будет выглядеть? – с волнением в голосе спросил барон, решив, что какие бы события ни ожидали его впереди, это лучше, чем прозябание в этой насквозь простреливаемой, в предгорье Швабского Альба затерянной тыловой школе.

– Вы обязаны будете подчиняться полковнику Курбатову и выполнять все его требования, касающиеся прежде всего вашей безопасности.

– Значит, выполнять требования русского полковника! – снисходительно проворчал фон Шмидт, однако в устах его это прозвучало, как крик души: «Ну, дожили! Офицерами СС теперь уже командуют русские диверсанты!»

– С некоторых пор – офицера разведки вермахта, а теперь уже – офицера разведывательно-диверсионной службы Главного управления имперской безопасности, то есть, по существу, офицера СД. Так что смиритесь, барон фон Шмидт, смиритесь. И вообще, только что мне пришла в голову гениальная мысль: создать первую в истории войн диверсионно-аристократическую группу. Тем более что князь на должность командира уже имеется. Сюда бы еще парочку графов, маркграфов, виконтов и кого там еще[11]11
  В аристократическом титулярном списке титул «барон» является самым низким в перечне титулов высшей аристократии. «Виконт» располагается между «бароном» и «графом». Что же касается титула «маркграфа» (в Германии, он же – «маркиз» во Франции), то это граф, наделенный большими административными и командными полномочиями. Довольно часто маркграфы владели пограничными областями королевства, с обязанностью нести охранную пограничную службу. В табели о рангах «маркграф» (маркиз) располагался между «графом» и «герцогом». В перечне, условно говоря, «административных графов» в Европе существовали также титулы: «ландграф», «пфальцграф», «бургграф», «штадтграф» и «зендграф». – Примеч. авт.


[Закрыть]?..

– Титулов у него, предположим, достаточно, – продолжал ворчать фон Шмидт, явно набивая себе цену.

– Вас это огорчает?

– Однако надо еще увидеть, каков этот русский в деле.

– Мы уже увидели, каков этот русский белогвардеец в деле, – ожесточился Скорцени, не привыкший к тому, чтобы с ним пререкались, да еще и по такому пустяковому поводу.

– Возможно возможно…

– И потом, не советую забывать, что ваш покровитель, фельдмаршал Роммель, всё еще пребывает в списке высокопоставленных предателей рейха, и следствие по его делу специальной следственной комиссией гестапо до сих пор не прекращено.

– Обычное гестаповское недоразумение, – молвил фон Шмидт.

– Возможно, и недоразумение, – согласился Скорцени, – но, как вы сами выразились, гестаповское.

– Приму к сведению.

– И не вздумайте портить отношения с полковником Курбатовым. Он этого смертельно не любит.

17

В этот раз из состояния мысленной прострации его вывел не дверной колокольчик, а телефон.

– Я не ошибаюсь, это вы – генерал Бургдорф?

– Что неоспоримо, – он сразу же понял, что голос принадлежит не рейхсфюреру СС и не Мюллеру. Однако понимал Бургдорф и то, что гибель его, как и бесславие, многолики.

– Здесь полковник Брандт, – представился адъютант Гиммлера. – Надеюсь, вы получили то, что вам предназначалось?

– Часа два назад, – недовольно отрубил генерал, словно труп от него потребовали немедленно.

– Что и будет доложено рейхсфюреру СС.

– Ему не стоит волноваться, всё будет идти, как и было намечено.

Вильгельм вспомнил о признании хозяйки квартиры и прислушался. Он помнил, что Альбина ушла куда-то по делам, но всё равно подался поближе к стене, пытаясь по какому-то малейшему шороху изобличить «шпионку». Однако никаких признаков жизни коморка не подавала. Ему очень не хотелось, чтобы фрау Крайдер стала свидетельницей и этого разговора с заказчиками убийства фельдмаршала.

– Мне ещё не приходилось видеть рейхсфюрера взволнованным, – молвил тем временем Брандт. – Он всего лишь требует неукоснительного исполнения. Всегда и ото всех.

– А что – появились какие-то подозрения? – поспешно поинтересовался Бургдорф, опасаясь, как бы адъютант Гиммлера не повесил трубку.

– Появились. Выезжать следует завтра же. И завтра же всё должно произойти. Таково решение.

– Завтра. Почему завтра? – проворчал Бургдорф. – С чего вдруг такая поспешность?

– Вам потому и поручили выполнение этого задания, генерал, что считали, будто вы не склонны задавать лишние вопросы.

– А кто вам сказал, что они лишние? – незло возмутился генерал.

Брандт был всего лишь полковником, и всего лишь адъютантом Гиммлера, а не фюрера, как он, Бургдорф. Так почему же он позволяет себе такие вольности? Но дело даже не в субординации. Бургдорфу вдруг показалось, что в самом стремлении Гиммлера вести с ним переговоры через своего адъютанта уже заложена измена. Зачем адъютанту знать то, чего знать ему принципиально не положено?

– В Теннинхеме, – не стал вступать в полемику полковник, – в казармах полка ваффен СС, вас и генерала Майзеля будет ждать гауптштурмфюрер Вольке с четырьмя бронетранспортёрами, с которыми он поступает в ваше полное распоряжение.

– Хотите сказать, что у Роммеля в имении свой собственный гарнизон?

– Бронетранспортёры Вольке – это, скорее, некий скромный фельдмаршальский эскорт, нежели меры предосторожности. Однако Роммель может что-то учуять, и тогда кто знает, как он поведет себя, этот несостоявшийся полководец.

– Это вы так решили, что Роммель – несостоявшийся полководец? – наконец-то отомстил ему генерал.

– Не задумываясь, доложу рейхсфюреру СС, что к выполнению приказа фюрера вы готовы, – ничуть не смутился полковник.

– Важно докладывать об этом, не задумываясь, – решительно одобрил его намерение Бургдорф, отлично понимая, что в случае отказа лично для него гестапо вряд ли станет жертвовать ценнейшей ампулой с каким-то там малиново-жасминовым привкусом. Заставят удовлетвориться банальной порцией свинца из собственного «вальтера». – Кстати, позволю себе один деликатный вопрос, полковник…

– Сегодня у нас с вами все вопросы – деликатные, – подбодрил его адъютант Гиммлера.

– Что неоспоримо. Рейхсфюрер сейчас у себя?

– Да… однако не обещаю, что немедленно смогу связать вас. Более того, не думаю, что рейхсфюрер СС пожелает обсуждать какие-либо проблемы, связанные с приказом, полученным вами лично от фюрера.

«Вот как?! Уже…«приказ, полученный лично от фюрера»? – уловил генерал важный для себя нюанс. – Едва придя в себя после совещания у Гитлера, вождь СС уже пытается устраниться от последствий того, что вскоре должно произойти в Герлингене! А ведь не исключено, что его примеру последуют все остальные: Борман, Кейтель, да и сам фюрер. Всем вдруг захочется остаться в стороне, так что в итоге Германия будет знать только одного злодея, палача Роммеля – генерала Бургдорфа!».

– Вы уверены в том, что он не пожелает обсуждать какие бы то ни было вопросы, связанные с делом фельдмаршала?

– Прошу великодушно простить меня, господин генерал, но утверждать я позволяю себе только то, в чём абсолютно уверен. А что вас, собственно, тревожит, Бургдорф? Ведь всё уже оговорено.

– Не всё, далеко не всё. Для меня, например, важно знать, как вести себя в той ситуации, когда известный нам с вами человек откажется принять желательное для фюрера решение. Например, имею ли я право арестовать его и доставить в Берлин?

– Разве такой вариант не обсуждался?

– Нет, – отрубил Бургдорф.

– Досадное упущение. Прежде всего ваше… упущение, – конкретизировал адъютант рейхсфюрера СС, недовольно посопев в трубку. Он прекрасно понимал, что такое – сунуться сейчас с подобным вопросом к шефу. – Странно, что такая деталь операции до сих пор не обсуждалась, – проворчал он и попытался сказать ещё что-то, однако Бургдорф эту его попытку пресёк:

– Мы тянем время, полковник.

– Понимаю, господин генерал. Попытаюсь доложить о ваших тревогах рейхсфюреру. Я позвоню вам через несколько минут, постарайтесь находиться поблизости от аппарата. Кстати, почему вы не задали этот вопрос лично фюреру? – неожиданно всполошился Брандт.

– Не представлялось возможным.

– Я плохо понимаю, что скрывается за подобными ответами, – отрубил Брандт.

– Это потому, что вам слишком мало приходилось общаться с фюрером, а уж тем более – обсуждать такие сложные вопросы, как тот, о котором идет речь.

– Но вы хотя бы пытались задавать интересующий вас вопрос?

– Нет.

– Рейхсфюреру очень важно будет знать это.

– Не уверен. Гиммлер присутствовал при обсуждении судьбы фельдмаршала, но вопрос его ухода тоже не затрагивал. По всей видимости, так и не решился.

– Не следует делать подобные выводы, – с суровостью в голосе предупредил его полковник. – У нас с вами нет для этого оснований.

– Что неоспоримо, – пробормотал генерал свою любимую фразу, которая не раз помогала ему избегать осложнений в самых конфликтных ситуациях.

– Ладно, ждите, господин генерал, ждите…