Текст книги "Фельдмаршал должен умереть"

14

Роммель встретил их на просторном крыльце своей виллы, заложив руки за спину и покачиваясь на носках старательно начищенных сапог. Осунувшийся, но всё ещё сохраняющий выправку, он наблюдал за приближением к нему гонцов из ставки с невозмутимостью привыкшего ко всему швейцара, которому совершенно безразлично, кого радушно встречать, а кого не впускать. Фельдмаршал подозревал, что эти двое прибыли с чёрной вестью, однако пока ещё не догадывался, сколь необратимо она погибельна.

– Неплохо выглядите, господин фельдмаршал, – по-дружески тронул его за рукав кожаного плаща Бургдорф. – Очень даже неплохо, – добавил он, забыв на какое-то время, что слишком уж это лицемерно – расхваливать вид человека, которому через несколько минут будет объявлен смертный приговор.

Устало взглянув на него, фельдмаршал передёрнул тонкие, плотно сжатые губы в едва уловимой ухмылке и перевёл взгляд на Майзеля. Член Суда чести, как и полагается низшему по чину, принял стойку «смирно» и, на старый прусский манер, с подскоком, прищелкнув каблуками, чинопочитающе склонил голову.

– Генерал-майор Майзель, – напомнил он Лису Пустыни, хотя в прошлом они несколько раз мельком встречались. Но при этом не указал, что является членом Суда чести.

– Простите, генерал, но ваше имя мне ничего не говорит.

– До этой встречи – не говорило, – уточнил Майзель.

– Насколько я помню, ни в Африканском корпусе, ни в группе армий…

– Вы правы, фельдмаршал, под вашим командованием мне служить не пришлось, – упростил его мысленные поиски Майзель. – В отличие от генерала пехоты Бургдорфа, которого имею честь сопровождать.

– Но вы-то явились ко мне не для того, чтобы расточать красноречие по верноподданническим банальностям.

– Не для того, – несколько вызывающе признал адъютант Гитлера.

– Тогда чем вызван ваш визит, господа генералы? – неприветливо поинтересовался Лис Пустыни.

– Особым расположением к вам фюрера, господин фельдмаршал. Разве такого объяснения недостаточно?

– Странно, что фюрер решил засвидетельствовать его столь неожиданным визитом.

– Увы, господин фельдмаршал, этим странности нашего появления здесь не ограничиваются, – вдруг окончательно впал в дерзость Бургдорф и, не дожидаясь приглашения, первым пошел к двери особняка.

– Не сомневаюсь, – процедил Роммель.

В доме царила такая тишина, словно, кроме них, здесь не было ни одной живой души. Сняв в прихожей плащи, генералы молча, повинуясь движению руки хозяина, поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в просторный, обставленный старинной мебелью из чёрной кожи кабинет фельдмаршала. Его трудно было назвать рабочим, настолько всё в нём располагало к уединению и самосозерцательному безделью – статуэтки, бюсты европейских полководцев, среди которых особенно выделялся вырезанный из красного дерева грубовато отёсанный Бонапарт; арабские гобелены, несколько старинных итальянских ваз со стихотворными подписями под схватками гладиаторов.

Бегло осмотрев обстановку кабинета, Бургдорф приблизился к окну и, почти прижавшись лбом к стеклу, окинул взглядом часть старинного, обрамляющего небольшой пруд парка. Ему вспомнились подробности ареста Шелленбергом адмирала Канариса. Бригаденфюрер тоже оставил бывшего шефа абвера на втором этаже, из которого тот мог бежать. Предложил собрать вещи, а сам вместе с сопровождавшим его офицером СД почти час терпеливо ждал его решения внизу, в гостиной.

«Но ведь фельдмаршалу такой возможности – бежать – ты пока еще не предоставил, – одернул себя Бургдорф, отходя от окна. – И вряд ли предоставишь».

Только теперь внизу послышались женские голоса. Один из них, высокий и властный, которым отдавали какие-то распоряжения, принадлежал супруге фельдмаршала Люции, адъютант фюрера узнал его. Другой, очевидно, служанке.

– Так что вас привело в наши края, Бургдорф? – Майзеля фельдмаршал воспринимал лишь как попутчика адъютанта фюрера или его сопровождающего, совершенно игнорируя тот факт, что имеет дело с членом Суда чести.

– Если скажу, что всего лишь желание проведать выздоравливающего после ранения фельдмаршала Роммеля в его родовом имении, – этого будет достаточно?

– Неубедительно, тем не менее, исходя из великосветских условностей, вполне достаточно, чтобы хоть как-то оправдать своё появление в столь отдалённом уголке рейха. Заметьте, я сказал: «Хоть как-то».

– Разве во время болезни никто из генералов не навещал вас? – растерянно спросил Бургдорф.

– Никто из окружения фюрера – так будет точнее.

– Серьезное упущение, которое мы с генералом Майзелем… – поймав на себе осуждающий взгляд судьи чести, Бургдорф запнулся на полуслове, но затем всё же промямлил: – Как видите, мы с генералом решили всё же навестить вас.

«Чего ты тянешь с объяснением?! – вычитал он осуждение в глазах Майзеля.– Зачем виляешь хвостом именно тогда, когда самое время набраться мужества, чтобы известить фельдмаршала об истинной причине нашего появления здесь?!».

– «Вот и сообщи ему, умник! – так же мысленно огрызнулся адъютант фюрера. – Чего ждёшь?».

– «Потому что роль «чёрного гонца» фюрер поручил тебе. Вот и отрабатывай доверие вождя нации».

15

До аэродрома они добрались поздним вечером. Как было условлено, Курбатов сразу же связался с Берлином и был удивлен, что только что прилетевший в столицу Скорцени все еще пребывает на службе.

– Господин штурмбаннфюрер, докладываю: колонна прибыла, потеряв одного солдата охраны легко раненым. Около семидесяти партизан, пытавшихся захватить нас, убиты; обезврежены две партизанские мины; на них подорвались подводы с плененными нами партизанами.

– Вы не знаете, почему до сих пор, – в Берлине одиннадцатый час вечера – я все еще сижу в кабинете и жду вашего доклада? – едва дослушал его Скорцени. – Вовсе не для того, чтобы узнать, что один ваш егерь получил шрапнель в задницу. Груз доставлен?

– Так точно.

– Это все, что от вас требовалось, полковник. Все, что от вас требовалось! Даже если бы вы потеряли всю охрану до последнего солдата, даже если бы самого вас доставили на аэродром на лафете, то и в этом случае вы получили бы за операцию «Горный странник»…

– Она называлась именно так? – удивленно уточнил Курбатов.

– …Свой Железный крест. Ибо любые жертвы во время этой операции были бы не только оправданы, но и уместны.

– Предпочитаю обходиться без них.

– Но партизаны охотились за вами.

– Очевидно, они кое-что знали об этом грузе.

– Конечно же, знали. А вы?

– Я – нет. Меня интересовала только охрана.

– Если вам станет известно, что кто-то из солдат колонны высказывает хоть какое-то предположение относительно груза, немедленно приплюсуйте его гибель к потерям во время марша.

– Как это в подобных случаях делается…

– От имени фюрера сообщаю: вы награждены Железным крестом I степени.

– Весьма польщен, господин штурмбаннфюрер. Но это был обычный рейд. – Жаль, что не смею поинтересоваться, что это за груз мы доставляли.

– Через несколько лет после войны вы совершенно случайно узнаете, что это часть того груза, с которым связан один из ваших попутчиков.

– Вот как?!

– Можете считать это случайной утечкой информации.

«Часть сокровищ, – в тайны которых посвящен барон фон Шмидт! – сообразил Курбатов. – Значит, это и есть та часть клада Роммеля – в полотнах древних мастеров, старинных изделиях и прочем, которые конвою Роммеля удалось спрятать на побережье Италии, занятой недавно англо-американцами»[19]19
  Согласно существующим данным, часть награбленных в Северной Африке ценностей, в частности, картин, изделий из золота и серебра, действительно была спрятана на берегу, а затем доставлена в глубь Германии и спрятана где-то в Альпах. Здесь описана именно эта операция. – Примеч. авт.


[Закрыть].

– Обещаю узнать об этом не раньше, чем через три года после войны, – нашел Курбатов способ поблагодарить Скорцени за информацию.

– Проследите, чтобы груз оказался в самолетах, – вдруг прорычал первый диверсант рейха. – Лично проследите. И никаких псалмопений по этому поводу, никаких псалмопений!

– Груз улетит, в этом можете не сомневаться.

– Молите Бога. И еще… завтра же отправляйтесь на известную вам виллу. Пробудете там неделю, может быть, две. В ожидании Железного креста. Это ваш отпуск. Но помните: ваш попутчик представляет для нас не меньшую ценность, нежели груз, который немедленно – вы слышите меня, Курбатов, немедленно, – должен быть отправлен в Германию. Лично проследите, чтобы оба самолета, а также истребители прикрытия поднялись в небо. Ночь, непогода, землетрясение, всемирный потоп… – все это не может служить никаким оправданием задержки вылета. Любой, кто попытается оттянуть или, упаси Господь, помешать своевременному взлету…

– Взлетит в небо на фюзеляже самолета.

– И никаких псалмопений по этому поводу, князь, никаких, дьявол меня расстреляй! – прогромыхал в трубку Скорцени, пытаясь завершить этот странный ночной диалог через все фронты и всю войну.

– Кстати, что мне делать после виллы? – успел упредить его Курбатов. – Я обязан вернуться в школу?

– Вначале убедитесь, что ваш попутчик чувствует себя на вилле в полной безопасности. В полной, князь! От офицера из отдела гестапо, базирующегося на аэродроме, вы получите пакет. В нем документы попутчика. На вилле он должен предстать под именем, которое в них указано. Если же он вновь попытается предстать под своим настоящим…

– Придется доставлять его в концлагерь…

Скорцени ответил не сразу, и Курбатов уже подумал было, что на сей раз явно поспешил с продолжением его мысли, но…

– Вы даже не догадываетесь, что подали сейчас прекрасную идею. Не исключено, что на какое-то время его действительно придется упрятать в лагерь. И не обязательно в качестве офицера охраны. Поскольку как охранник после войны он будет подвержен гонениям со стороны новых властей. Но все это – со временем. Пока передайте Умбарту, что на какое-то время он остается для охраны аэродрома. Егеря тоже придаются охране. С вами уходят только курсанты.

– Этого достаточно.

16

Пока Роммель разливал коньяк, Бургдорф и Майзель, прекратив мысленную перепалку, с отсутствующим видом рассматривали его фронтовые фотографии. Они были повсюду: на стенах, на письменном столе и телефонном столике, за стёклами книжных полок. Германия, Франция, Италия, Египет…

– Это снимок времен Первой мировой, и вы – в форме лейтенанта Альпийского батальона? – остановился Бургдорф у нечеткой фотографии, с которой смотрел на мир молодой командир горных стрелков. – И где был сделан этот снимок кавалера Железного креста?

Роммель подошел к полке, у которой остановился Бургдорф, и несколько мгновений всматривался в собственное изображение, не зная, как реагировать на этот совершенно не к месту заданный вопрос.

– В Италии. Как раз в тот день, когда мне был вручен Железный крест.

– Не предполагал, что у вас столько снимков, на которых вы сфотографированы рядом с фюрером…

– Зрение не обманывает вас, генерал.

– Как-то вы сказали, что знакомы с ним еще с тридцать шестого года.

– С тридцать пятого, если уж быть точным, – произнёс фельдмаршал, беря в руки фотографию, на которой фюрер стоял рядом с ним с книгой в руке. – Однако этот снимок сделан в тридцать восьмом, и в руке Адольфа – моя книга «Пехота наступает»[20]20
  Название книги Эрвина Роммеля «Infanterie dreift an» в отечественной литературе переводится по-разному: «Пехота наступает», «Пехота атакует», «Пехотные атаки», «Наступающая пехота» и т.п. – Примеч. авт.


[Закрыть], которую он тогда только что прочел. Пребывая инструктором пехотной школы в Дрездене, я, как вы знаете, написал книгу, в которой попытался обобщить опыт своей службы в пехоте в Первую мировую, с которой Гитлеру кто-то посоветовал ознакомиться.

– Имел удовольствие прочесть её, господин фельдмаршал, – вмешался в их разговор Майзель.

Роммель посмотрел на него с такой же иронией, как и Бургдорф, хотя подтексты их взглядов были разными. Адъютант фюрера узрел в его словах желание заискивать перед фельдмаршалом, а Роммель удивился, как бы вопрошая: «А что, можно получить генеральский чин, не читая такой книги?!».

– Не знаю, способна ли она доставить кому-либо удовольствие, – проворчал он, – однако, отправляясь на фронт, среди прочих пособий по тактике ведения боя нелишне прочесть и это.

– Вы правы, – не стал расшифровывать их намёки и подтексты Майзель, – уже тогда чувствовалось, что она написана настоящим фронтовиком, знающим, что такое окопная жизнь и что такое атакующая пехота.

Поскольку Бургдорф только слышал об этой книге, однако в руках её никогда не держал, то на Майзеля он в очередной раз взглянул с явным раздражением.

– Очевидно, на Гитлера эта книга произвела должное впечатление, – молвил он, обращаясь к Лису Пустыни, – поскольку сразу же после её прочтения фюрер решил поближе познакомиться с вами.

– После прочтения этой книги он решил назначить меня командиром батальона личной охраны, – напомнил ему Роммель.

– Командир батальона личной охраны фюрера! Немного найдётся людей, которым выпала честь служить в этом батальоне. Странно, что вы не сумели сохранить прежние отношения с фюрером.

– Свои дальнейшие чины я хотел получать, командуя боевыми частями вермахта, а не охранными подразделениями. Вот почему в сороковом году, по моей личной просьбе, фюрер назначил меня командиром седьмой бронетанковой дивизии, действовавшей тогда на Западном фронте, которым командовал генерал Герд фон Рундштедт.

– Фон Рундштедт, говорите? – произнёс Бургдорф таким тоном, словно только что фельдмаршал открыл ему имя ещё одного заговорщика. Он и сам не заметил, как начал входить в роль, которая больше была бы к лицу Мюллеру. – О фон Рундштедте тоже забывать не стоит, как вы считаете, генерал Майзель?

– Вы правы: ни о ком забывать не следует.

– Что же касается вашей службы, то уже в феврале сорок первого, незадолго до русской кампании, – неспешно излагал свои познания Бургдорф, переходя от одного стенда с фотографиями к другому, словно прогуливался по залам музея, – фюрер назначил вас командующим Германским Африканским корпусом. Однако подробности вашей службы в Ливийской пустыне нам с генералом Майзелем хорошо известны. Я прав, генерал?

– Несомненно, правы, – охотно подтвердил Майзель, решительно подбадривая его взглядом, поскольку считал, что всё мыслимое время, которое следовало отвести под светский раут на вилле фельдмаршала-висельника, уже исчерпано.

– Я не о прежних чинах веду речь, господин фельдмаршал, – уточнил Бургдорф, всё ещё не избавившись от раздражения, вызванного познаниями Майзеля. Тем более что в словах Роммеля он уловил намёк на свою нынешнюю службу в качестве адъютанта. – Почему бы вам не позаботиться было о восстановлении доверия к себе фюрера? – вновь осмотрел он весь кабинет Лиса Пустыни.

– Потому что никогда не давал фюреру повода для недоверия к себе.

– Вот именно, вот именно, – неопределенно как-то согласился Бургдорф.

«Уж не знаю, – молвил он про себя, – позаботился ли фельдмаршал о своей будущей гробнице, которая должны находиться где-нибудь на территории родового имения, – но о домашнем музее «Величайшего полководца ХХ столетия» он уже позаботился, – неприязненно признал генерал. – Правда, слегка поторопился, ибо теперь уже ни в подобном «герое нации», ни в подобном музее рейх не нуждается».

– Кстати, о доверии… Фюрер всё ещё в Берлине? – неожиданно спросил Роммель. Коньяк уже соблазнительно розовел в фигурных рюмочках, ожидая достойного тоста.

– Только что отбыл в «Вольфшанце», – ответил Бургдорф.

– Это он зря. В такие дни он нужен в столице.

– Но вы же знаете, что с некоторых пор фюрер аллергически не воспринимает атмосферу Берлина. Аллергически…

– Особенно с тех пор, как в столице созрел гнуснейший из когда-либо созревавших в Германии заговоров, – уточнил Майзель, подходя к столу. – Поэтому фюрера можно понять, даже не будучи суеверным.

Прежде чем выбрать рюмочку, судья поводил рукой над всеми тремя, словно предчувствовал, что в один из них подсыпали яд. Роммель заметил эту его попытку гадания и грустновато улыбнулся.

«После покушения полковника фон Штауффенберга, – сказал он себе, – вся эта вольфшанцкая свора вдруг стала неописуемо суеверной и пугливой».

И фельдмаршалу было за что ненавидеть её. Во времена его африканского похода эта свора умудрялась предавать его буквально перед каждым серьезным сражением, отказывая в подкреплениях, в пополнении и вообще во всём, в чём только способна была отказать брошенному на произвол судьбы экспедиционному корпусу.

17

Барона фон Шмидта Курбатов застал у самолета. Оберштурмбаннфюрер внимательно следил за тем, как в чрево грузового самолета погружают какие-то ящики разных форм и конфигураций.

– Хотите улететь вместе с багажом? – поинтересовался полковник.

– Не знаете ли вы, что в этих ящиках?

– Понятия не имею.

– Даже после беседы со Скорцени? – недоверчиво покачал головой барон. – Не может такого быть.

– После беседы со Скорцени – тем более.

– Кажется, вы становитесь настоящим рейхсгерманцем.

– Процесс неболезненный. Правила игры знакомые.

Краем глаза Курбатов уловил, что к ним приближается офицер в мундире СС. Однако барон то ли не заметил его появления, то ли оно его не остановило.

– И все же есть в этих ящиках что-то интригующее.

– Что именно? Обычный военный груз. Как всегда, под усиленной охраной.

– Что-то слишком знакомыми они мне показались, эти ящички, полковник. Кажется, однажды я уже имел честь или несчастье видеть их и даже сопровождать это великосветское дерь-рьмо.

– Очевидно, это произошло задолго до нашего с вами знакомства, – попытался уйти от продолжения разговора Курбатов.

– Но именно они послужили поводом для моего неожиданного, причем тесного, знакомства со Скорцени и его парнями. После чего многие из тех людей, которые имели неосторожность…

Курбатов резко оглянулся на приближающегося офицера. Увидев его в трех шагах от себя, Шмидт запнулся на полуслове.

– Оберштурмфюрер Карлстоф, – представился подошедший. – Гестапо. Просил бы пройти со мной.

– Просил бы вас убраться к черту, обер-лейтенант, – хладнокровно отмахнулся от него Курбатов.

– Вы не поняли меня, господин полковник. Я из гестапо.

– Как интересно! Впредь, – посуровел голос Курбатова, – вы будете обращаться ко мне, не забывая моего чина или, в крайнем случае, титула – князь.

– Прошу прощения, господин полковник, – ничуть не стушевался гестаповец. – Просил бы вас…

– Поговорим позже, оберштурмфюрер. – Оборотень, – обратился он к адъютанту, оцепите самолет так, чтобы ни одна душа сюда не проникла. Это приказ штурмбаннфюрера Отто Скорцени, – добавил он уже исключительно для гестаповца.

Но и после этого Курбатов не тронулся с места, демонстрируя Шмидту, что не настолько уж он рейхсгерманизировался, чтобы мистически бояться всякого гестаповца.

– Нам надо поговорить, – теперь в голосе гестаповца уже не чувствовалось металла. Кроме всего прочего, подействовала и магия имени Скорцени.

– Скажите проще, что у вас для меня и оберштурмбаннфюрера фон Шмидта есть пакет.

– Так вам известно об этом?!

– Когда весь груз будет отправлен в Германию, мы с вами потолкуем.

– А еще лучше – несите-ка его сюда, оберштурмфюрер, – вдруг вспомнил барон, что он подполковник СС, а не хвост собачий. – И убирайтесь вон. Вам не ясен мой приказ?

– Извините, господин оберштурмбаннфюрер, – замялся гестаповец. – Он – со мной, – полез во внутренний карман.

– Так какого дьявола?! Сюда его. И занимайтесь безопасностью аэродрома, если вы – гестапо, а не великосветское дерь-рьмо!

– Извините, приказано вручить лично Скорцени, – обошел его протянутую руку Карлстоф.

Когда кончали загрузку третьего самолета – груз спокойно можно было разместить на двух, а то и на одной машине, но Курбатов его специально рассредоточил, чтобы в случае неудачи уменьшить потери, – начался дождь. До всемирного потопа, на который намекал Скорцени, он явно не дотягивал, тем не менее, мог перерасти в заурядный ливень.

– Что будем делать? – подбежал к Курбатову летчик. – При таком дожде взлетать трудно и опасно. И вообще, в такую погоду…

– Поторапливайтесь! – прикрикнул Курбатов. – Оборотень, помогите солдатам. А вы, пилот, – в кабину и немедленно взлетайте.

– Но в такую погоду…

– Впечатлениями о погоде поделитесь в подвалах СД, когда будете объяснять, почему не выполнили приказ Скорцени. Вам объяснить, кто это такой?

– Вообще-то, у меня свое начальство, – проворчал пилот.

– С момента, когда вы откажетесь выполнить мой приказ, оно вам уже не понадобится, – Курбатов спокойно достал пистолет из кобуры. – В кабину, и – взлет!

– Выполняю приказ, – проговорил летчик таким тоном, будто после этого должен был пустить себе пулю в висок.

Прежде чем укрыться в аэродромном отельчике, Курбатов заглянул в блиндаж, из которого операторы управляли полетами. И лишь когда дежурный офицер Сеграйт объявил, что третий, последний, самолет набрал нужную высоту и лег на курс, спросил его:

– У вас не найдется для гостя даже глотка коньяка?

– Обычно у нас пьют шнапс.

– Терпеть не могу шнапс. А на рюмку коньяка меня еще можно уговорить.

– Считайте, что я вас уже уговорил.

– Если можно, на французский.

– Вы не оригинальны, князь.

– Зато умею ценить коньяк, обладающий оригинальным букетом.

– От кого вам стало известно, что перед вами – ценитель французских коньяков? – мягко улыбнулся Сеграйт. Худощавый, смуглолицый, с утонченными чертами лица, он мало чем напоминал арийца, зато его довольно легко можно было принять за сицилийца или испанца. – Курбатов уже успел определить для себя характерные черты этого типа южан. – Кто меня выдал?

– Вы правы, вас действительно выдали. Но, если позволите, имя недоброжелателя назову за столом, после второй рюмки.

– Можете считать, что и в этот раз я вас уговорил. Если учесть, что ни один самолет сегодня с этого взлетного поля уже не поднимется…

– Равно, как и не приземлится на нем…

– Зато мы с вами вполне можем приземлиться в нашем офицерском кабачке.

– А еще лучше – на запасном аэродроме.

– Существует еще и запасной? – насторожился Курбатов. – Почему я не слышал о нем? Ни штурмбаннфюрер Зонбах, ни Скорцени…

– Успокойтесь, господин полковник: ни Зонбах, ни Скорцени о его существовании даже не догадываются.

По тому, как дружно заржали присутствовавшие при их разговоре лейтенант и два сержанта, Курбатов понял, что в байке о запасном аэродроме скрывается какой-то подвох.

– Хотите сказать, что «запасным аэродромом» вы называете свой подпольный бордель?

Сеграйт и лейтенант удивленно переглянулись.

– Почти угадали.

– Где-то неподалеку появилась женская часть, женская казарма?

– Не станем утомлять, господин полковник. Неподалеку есть горная итальянская деревушка. Мужчин в ней почти не осталось, зато сохранилось несколько симпатичных девушек, вдов и женщин неопределенного возраста.

– Но в этой деревушке бывают еще и партизаны.

– Наведываются, причем довольно часто. Особенно зимой или когда в отряде появляются раненые и больные, за которыми нужно ухаживать. Однако нам известны дни, когда там никого не бывает. Или когда мы делаем вид, будто не догадываемся, что в деревне веселятся партизаны. Точно так же, как они не наведываются в местную «Таверну у мельницы», в которой приземляемся в это время, как на запасной аэродром.

– Старший лейтенант, тот, что из гестапо, тоже посвящен?

– Естественно. Партизаны появляются в деревне по четным числам, мы – по нечетным. Вот и вся тайна. Поэтому никогда не встречаемся и в стычки в этой деревушке не вступаем.

– Хорошо же вы здесь устроились, капитан.

– На войне как на войне. Если, конечно, считать, что на войне всегда должно быть так, как должно быть только на войне.

Курбатов иронично ухмыльнулся: этот философ-тыловик уже начинал нравиться ему.

– И что, итальянцы позволяют встречаться с их женщинами? Даже партизаны?

– Попробовал бы кто-нибудь запретить итальянской горянке встречаться с тем, с кем она пожелает. И потом, партизаны ведь понимают, что это плата за то, чтобы мы не трогали их семьи, большинство из которых нам известны.

– А я, наивный человек, привел сюда целый легион солдат в надежде помочь вам деблокировать аэродром и прилегающие к нему районы.

– И вовремя привели. К сожалению, кроме этой деревушки, из которой немало мужчин ушло в горы, ни на какой иной участок наше джентльменское соглашение не распространяется.

– Не сумели договориться?

– Собственно, мы и не вступали в переговоры с командованием партизан.

– Поскольку это категорически запрещено вашим командованием. Под угрозой предания военно-полевому суду. Ваши контакты происходят через самых милых посредников – ваших женщин. Все проблемы дипломатии решаете в постели.

– Вы прекрасный психолог, полковник.

– Элементарное знание жизни.

– Уверен, что выясняете все эти детали вовсе не для того, чтобы выложить их Скорцени или кому бы то ни было из службы безопасности или гестапо. – Курбатов заметил, как посуровело лицо капитана, как оно напряглось, и как плотно сжались его тонкие шершавые губы.

– Нет, конечно. Мне приказано помочь вам наладить охрану аэродрома. Но поскольку времени у меня в обрез, то ваши сведения очень важны. По крайней мере, теперь я понимаю, какова общая ситуация.

Капитан и лейтенант вновь переглянулись, и Сеграйт старательно вытер платочком некстати вспотевший лоб. За минуту до этого оба сержанта оставили блиндаж, дабы не присутствовать при столь деликатном разговоре офицеров.

– Она станет еще более ясной, когда вы поговорите с комендантом аэродрома подполковником Энке.

– Мы уже общались. Ничего подобного он мне, как вы уже убедились, не сообщал.

– Так что – отправляемся к итальянкам без него?

– Это нечестно, капитан. Вы задаете вопрос таким образом, что ни один джентльмен дать отрицательный ответ не решится. Подполковник Энке отправится с нами?

– Ни при каких обстоятельствах.

– Боится запятнать себя контактом с партизанами?

– Вам ведь уже ясно, что никаких контактов нет. Во всяком случае, никому не удастся доказать их наличие. Мы несколько раз прочесывали деревню, поэтому партизаны нас побаиваются, – вот вам официальная версия.

– А что касается подполковника Энке, то он не боится запятнать себя, а просто элементарно боится, – помог ему выйти из щекотливой ситуации Курбатов.

– Никогда не сидел за одним столом с русским офицером, – рассмеялся Сеграйт, вежливо уходя от подтверждения этой версии. – Тем более – с диверсантом.