Текст книги "Фельдмаршал должен умереть"

10

В парке, посреди которого высился двухэтажный особняк, выстроенный в старогерманском стиле, уже вовсю буйствовала осень. Кроны старых клёнов сонно покачивались на фоне потускневшего, холодеющего неба, словно огромные воздухоплавательные шары. По выложенным из розоватого камня аллейкам хмельно разгуливали стаи опавших листьев, а кусты шиповника и боярышника покорно обнажались под порывами холодного ветра.

– Даже трудно представить себе, как должен был чувствовать себя человек, владеющий такой виллой чуть ли не в предгорьях Альп, оказавшись в шатре, поставленном посреди раскалённой, безжизненной Ливийской пустыни. – Эти слова не адресовались Майзелю. Генерал Бургдорф задавался ими сам, независимо от предполагаемого ответа.

– Он должен был чувствовать себя человеком, у которого нет выбора, – суховато объяснил своё видение положения командующего Африканским корпусом генерал Майзель.

– Это у Роммеля не было выбора?!

– А чем он отличается от всех остальных фельдмаршалов и генералов рейха? Все просто: или Роммель выполняет приказ Верховного главнокомандующего и отправляется в пустыню, или же с него срывают погоны о отправляют под военно-полевой суд. В лучшем случае его направили бы на Восточный фронт, в Россию.

– Тогда он стал бы «героем Смоленщины» или «героем Дона», а то и, страшно выговорить, «героем России». Причём вопрос о том, как должен чувствовать себя владелец подобного поместья посреди заснеженных русских равнин, уже не возникал бы.

– Вот так всегда: никакой попытки хоть немного пофилософствовать, – с укором произнёс Бургдорф, снисходительно глядя на судью.

– Напротив, только что я воспроизвёл один из основных постулатов военной службы, без которой Роммель не только не мыслит себя, но и без которой он попросту… не Роммель.

– «Без которой Роммель – не Роммель!», – повторил Бургдорф и сокрушенно покачал головой, развеивая какие-то свои мысли. – Такое слишком трудно себе вообразить. Лис Пустыни принадлежит к тем людям, которые сами по себе самодостаточны, вот почему я уверен, что и без Африки Роммель оставался бы Роммелем.

– В корне неверный подход, в корне! Без фюрера, без сотворённого им мира, все мы – ничто, в том числе и наш нетленный «герой Африки».

Адъютант фюрера понял, что полемизировать с Майзелем бессмысленно, и резко сменил тему:

– Взгляните на этот пейзаж: еще не Швейцария, но уже тот уголок Германии, который стоит половины России.

– Меня больше интересует, почему человек, имеющий такое поместье и дослужившийся до маршальского жезла, решился на предательство рейха.

– Он не считает, что решился на предательство.

– Ни один предатель не признаёт своего предательства, – пожал плечами Майзель. – Однако суть его поступка от этого не меняется.

– Фельдмаршал не считает, что предал Германию, – задумчиво произнёс Бургдорф.– Как и многие другие заговорщики, он жаждет видеть Германию без фюрера.

– И вы решились бы дать такое объяснение его действий самому фюреру? – удивился Майзель.

– Уже решился, – соврал адъютант вождя нации.

Майзель недоверчиво взглянул на Бургдорфа и ещё более недоверчиво покачал головой.

– Ни Роммеля, ни кого-либо другого из этой своры заговорщиков подобное объяснение не оправдывает.

– То же самое я произнёс в присутствии фюрера.

– Извините, Бургдорф, но подобные высказывания я считаю непатриотичными.

– Я понимаю, что подобные высказывания непатриотичны, господин судья чести. Но попробуйте не впадать в них, вышагивая аллеями этого старинного, насквозь пропитанного германским аристократизмом парка.

11

…Их разведывательно-диверсионная ассамблея была прервана неожиданным появлением охранника-итальянца Нантино. Он попросил Марию-Викторию выйти, и несколько минут они шептались за дверью. Поскольку разговор вёлся на итальянском, Скорцени понял только, что речь шла о партизанах. Но сразу же обратил внимание, что «бедный, вечно молящийся монах» Тото и Морской Пехотинец слегка занервничали.

– Господа, – вернулась княгиня в зал. Она тоже была встревожена. – В Масенте – деревеньке в шести километрах отсюда, – объяснила она исключительно для Скорцени, – появились красные партизаны.

– Давненько они сюда не наведывались, – заметил Морской Пехотинец. – Если гарибальдийцы разыскивают здесь дуче, то нам придётся сильно разочаровать их.

– Это отряд Каррадо, – объяснил итальянец-охранник, вошедший вслед за хозяйкой виллы. Поскольку здесь присутствовал Скорцени, он говорил на германском, который понимали все. – Его разведчики уже наведывались в ресторанчик «Тарантелла». Самого ресторанщика Кешлера они пока не трогают, так как считают своим давним информатором. Но расспрашивали о вилле «Орнезия».

– Из каких источников вам стало это известно?

Владелец ресторана прислал парнишку, который работает у него на кухне. Предупредил, что к ночи возможны гости. Обычно они нападают к полуночи, как волчья стая. Кстати, к «Тарантелле» они подъезжали на двух грузовиках.

– Эти кабальеро удачно соединяют в себе лозунги партизан с замашками заурядных грабителей, – подтверждал каждое свое слово несильным ударом кулака по столу Морской Пехотинец. – Думаю, столь же удачно они начнут соединять в себе наглость налётчиков с благочестием покойников.

– Как только сунутся сюда, – уточнил Тото. И вместе со всеми взглянул на штурмбаннфюрера СС.

– Сколько их может появиться? – спросил штурмбаннфюрер. – Хотя бы приблизительно, исходя из численности отряда.

– Да не менее пятидесяти, – потряс кистями рук охранник. Численность партизан казалась ему впечатляющей. Об отряде гарибальдийцев он говорил как о несметной орде. – Нам придётся срочно связаться с комендатурой городка Империи и попросить подкрепления. Самим нам атаки не отбить.

Скорцени воинственно рассмеялся, у него на сей счёт было своё мнение.

– Речь идёт не о том, чтобы как-то отбить атаку, а чтобы ни один из нападающих не сумел убраться с подступов к вилле живым.

На штурмбаннфюрера взглянули как на провинциального забияку, правда, тут же вспомнили, что это говорит «самый страшный человек Европы».

– Но какими силами мы будем отстаивать виллу? – спросил Тото.

– Вы забыли, что со мной прибыло небольшое сопровождение. Причём парни эти, как и все вы тут, просто измаялись от безделья.

– К помощи гарнизона Империи мне не хотелось бы прибегать ещё и потому, – объяснила княгиня, соглашаясь таким образом с мнением Скорцени, – что я избегаю привлекать внимание к самой вилле. Замечу: чьё бы то ни было внимание. До поры до времени, естественно, – уточнила она после многозначительной паузы. – А пока не будем терять времени, господа храбрецы из числа защитников «Орнезии». Надеюсь, штурмбаннфюрер Скорцени не откажется принять командование нашим стойким гарнизоном.

– Родль! – тотчас же гаркнул Скорцени своим рыкоподобным басом так, что голос его прошёлся по хрусталю люстры, словно по клавишам застоявшегося, основательно расстроенного фортепиано.

– Здесь! – возник на пороге адъютант.

Скорцени знал, что Родль коротает время с одной из служанок княгини – рослой, дородной шведкой, с лицом, словно бы выточенным из белого мрамора. Мария-Виктория сразу же предупредила обоих, что знает о связях Кристины со шведской разведкой, а потому советовала не тратить время на её разоблачение; как раз то время, которого вполне достаточно, чтобы разоблачить шведку уже в постели.

– Шведская разведка?! – приятно удивился Скорцени. – Да таковой теперь уже и в природе не существует.

– Не должно было бы, по вашим предположениям, существовать, – уточнила княгиня.– Однако же она существует и к тому же довольно активно развивает свою сеть.

– До сего дня меня удавалось поразить только однажды, когда сообщили, что по моему следу идет разведка Ватикана. Я попросту отказывался в это верить. Отказывался даже после того, – хитровато прищурился обер-диверсант рейха, – как обнаружил, что «ангелы» папы действительно преследуют меня, подобно теням загробного мира.

– Вы хотели сказать: «Когда обнаружил, что рядом со мной находится одна из таких теней».

– Существенное замечание.

– Тем более что она всё ещё перед вами. И вы всё еще поражены этим фактом.

– Теперь уже нет. А тогда был поражён до безумия.

– Как я понимаю, от истинного безумия вас спасло только то, что рядом с вами оказалась прекраснейшая из этих теней. Разве не так? – «деликатно» напрашивалась на комплимент княгиня Сардони.

– Только это, – галантно склонил голову исполосованный шрамами верзила.– Хотя хороша она тоже… до безумия.

– И давайте к шпионским темам больше не возвращаться, тем более что теперь уже трудно предугадать, какие из разведок для агентов Германии и Ватикана окажутся союзническими, а какие перейдут в разряд вражеских. И вообще, мне кажется, что пора создавать тайное общество агентов всех европейских разведок, исключая разве что сталинских коммунист-фашистов.

«А ведь она права, – подумалось Скорцени, – такой тайный союз действительно стоило бы создать. И если учесть, что в него войдут сотни наиболее подготовленных к диверсионной работе и к жизни в подполье джентльменов и леди, то нетрудно предположить, что вскоре это тайное общество даст фору масонам, рыцарству и иезуитам, вместе взятым».

– Тем более что мы могли бы включить в него элиту некоторых масонских лож и какое-то число иезуитов, – словно бы вычитала его мысли Мария-Виктория.

– Но это мы обсудим чуть позже, – согласился Скорцени и тотчас же приказал Родлю: – Собрать всех способных держать оружие и выстроить у центрального входа. Вооружить всем, что имеется в арсенале виллы. Машины, на которых мы прибыли, увести к пристани, ибо только там они окажутся в относительной безопасности. Нам же они ещё пригодятся.

– Будем надеяться, – проворчал Морской Пехотинец.

12

Взяв у княгини карту местности, обер-диверсант рейха расчленил свою команду таким образом, что группы её оказались на трех высотках неподалёку от виллы. Благодаря этому с самого начала операции у партизан должно было создаваться впечатление, будто поблизости «Орнезии» устроено несколько крупных засад.

– Мы же поддержим это впечатление снайперским огнём с разных точек, – объяснил Отто свои планы владелице виллы. – Роль снайперов будут играть мои «коршуны Фриденталя», у них это иногда получается.

– А где в минуты боя будете находиться вы, господин комендант? – поинтересовалась Мария-Виктория, когда вся схема отражения налёта была основательно продумана.

– Только рядом с вами, – не задумываясь, ответил штурмбаннфюрер.

– Понимаю, что рассчитываете на мою защиту, – съязвила княгиня. – Не знаю, правда, придаст ли вам это авторитета среди бойцов гарнизона.

– Это создаст мне ореол храбрости. В крайнем случае, они просто по-человечески позавидуют мне.

– Но поскольку званием «первого диверсанта рейха» вас наградили не за умение изощряться в комплиментах, то всё же, где будете находиться вы?

Скорцени явно замялся, и Мария-Виктория поняла, что, расставив всех по местам, он всё ещё так и не решил, где же будет располагаться сам.

– Как вы, княгиня, смотрите на то, чтобы мы с вами олицетворяли военно-морские силы «Независимой Орнезии»? Если проще, устроюсь на яхте. Не зря же вы называете её «крейсером».

– А если учесть, что значительная часть прибрежного шоссе пролегает вдоль моря, – подхватил эту идею Морской Пехотинец, – тогда рейд крейсера «Мавритания» против партизан не покажется таким уж невероятным. Правда, узнав о нём, адмирал Нельсон покончил бы жизнь самоубийством…

– Вы же как бывший морской пехотинец и механик яхты будете третьим в нашем экипаже.

– Согласен, и если позволено будет высказать собственное мнение…

– Родль, – не стал выслушивать его комментарии Скорцени, – видите вон тот хребет, нависающий прямо над шоссе?

– Отчётливо вижу.

– Огонь с него откроете лишь после того, как я пройдусь пулемётной очередью по второму грузовику. Первый пропускаем, оставляя его для групп монаха Тото и Кальваччо, которые расположатся на территории виллы, по периметру её ограды.

– Для партизан наша засада покажется приятной неожиданностью.

– Основной же удар по машинам нанесём из фаустпатронов. Направляясь сюда, мы предусмотрительно захватили четыре эти переносные пушки. Думаю, итальянские партизаны по достоинству сумеют их оценить.

– А вот фаустпатроны для партизан, очевидно, будут новинкой, – согласился Тото.

Посоветовавшись, Морской Пехотинец и Скорцени подвели яхту поближе к изгибу шоссе.

– Посмотрите, какая здесь великолепная десантная позиция! – повёл рукой американец, очерчивая пространство перед собой. – А главное, обратите внимание на мост. Он проложен в ложбине. Если заляжете с пулемётом на носу яхты, то окажетесь как раз на уровне перил.

Скорцени тотчас же вынес германский пулемёт, устроил его на бухте каната и залёг на расстеленную Марией-Викторией циновку. Сержант был прав: позиция оказалась идеальной. Правда, с моста она тоже простреливалась, словно в тире, но тут уж кому как повезёт.

– Только бы не дать им залечь за перилами моста, – молвил обер-диверсант рейха.

– Буду рассчитывать на то, что, поднявшись на капитанский мостик, вы сумеете выкурить их оттуда.

– А ещё вам посчастливилось рассчитывать на меня, – напомнила княгиня, появляясь из нутра яхты со снайперской винтовкой в руках. Сопровождаемая удивлёнными взглядами мужчин, она поднялась в рубку рулевого и положила винтовку рядом с уже лежавшим там немецким автоматом.

– Я ведь сказал, что вы не должны вступать в бой, – напомнил ей Скорцени. – С этой горсточкой бандитов мы и без вас как-нибудь справимся. Лучше оставайтесь на вилле.

– До сих пор мне чудилось, что и на яхте, и на вилле хозяйка я, – мило улыбнулась Мария-Виктория, подставляя лицо лучам предзакатного солнца.

Когда она перевела взгляд на Скалу Любви, штурмбаннфюрер поневоле потянулся глазами вслед за ней. Ему казалось, что в эти секунды их объединяет то общее воспоминание о «любви островитян», которое отныне в принципе должно объединять их в течение всей жизни. Во всяком случае, Отто хотелось бы верить в это.

– Кстати, вам, сержант, – объявил он, – нельзя забывать об обязанностях механика. Как только партизаны пристреляются по нас, вы обязаны вывести яхту из-под огня.

– Не уходить же нам на дно. И еще… Три человека – это уже экипаж, – попытался окончательно помирить их Морской Пехотинец. Поэтому отправлять княгиню на виллу не следует.

– Вы слышали, Скорцени, что говорит истинный моряк?

– С куда большей охотой прислушиваюсь к голосу разума.

– Тогда вам не мешало бы услышать, – возбуждённо отреагировал сержант, – что до сих пор на яхте всегда капитанствовала только она, княгиня Сардони.

– Перед вами, княгиня, всего лишь необученный юнга, – незамедлительно признал её старшинство первый диверсант рейха.

Всё, что здесь происходило в течение этих двух суток, казалось теперь Отто страницами некоей новой жизни, совершенно не похожей на ту, которую он прожил в продолжение всей уходящей в небытие войны.

– Так вот, от вас, юнга, пока что требуется только одно: уцелеть, – снисходительно признала его статус княгиня.– Вы ещё понадобитесь нам для нескольких деликатных послевоенных операций.

– Вот именно: деликатных, – язвительно улыбнулся обер-диверсант рейха, понимая, что речь пойдет о поисках сокровищ Роммеля.

– Но об этом мы поговорим после отражения атаки местных коммунистов.

Однако атака не состоялась. В тот раз – не состоялась. Партизаны действительно появились рядом с виллой, провели две перестрелки с патрулями защитников виллы, которые обошлись без жертв, и отошли в горы. Скорцени понимал, что это была всего лишь своеобразная разведка местности, численности гарнизона, расстановки постов. Было ясно, что партизаны вернутся и все же попытаются взять виллу штурмом, но никто не мог сказать, когда это произойдет.

– Жаль, что завтра мне придется возвращаться на аэродром, а оттуда в Берлин, – молвил он княгине, готовя её к прощанию. – Я обращусь к итальянским властям с просьбой перебросить сюда для борьбы с партизанами хоть какое-то подразделение.

– Теперь мы будем иметь представление о том, как выстраивать оборону «Орнезии», если вблизи вновь появятся крупные силы гарибальдийцев, – признательно молвила княгиня, стараясь не показывать своей грусти.

13

Не успели на окраине села прозвучать выстрелы лжерасстрела, как группа из тридцати гладиаторов и егерей под командованием самого Курбатова уже ушла в рейд. Вел ее шестнадцатилетний сын хозяина пристанища полковника, который с детства пастушил в этих краях и знал каждую скалу, каждую тропку. Это действительно был марш-бросок с полной выкладкой, в котором солдаты, что называется, выложились. Зато не прошло и получаса, как они уже знакомились с местностью, устанавливали пулеметы на заросших кустарником вершинах и, зарываясь в каменную осыпь, маскировались кто как может.

Курбатов пообещал лично пристрелить всякого, кто неосторожным движением, огоньком сигареты, пусть даже вздохом, выдаст себя. При этом четверых гладиаторов он усадил вдоль дороги, еще четверым приказал отойти и закрыть проход, как только весь партизанский отряд втянется в небольшое, лишенное какой бы то ни было растительности ущелье, в котором гарибальдийцы действительно могли устроить его колонне прекрасную засаду.

Партизаны появились часа через полтора, когда на вершинах далеких скал забрезжили первые проблески холодного горного рассвета. Вначале показались два бойца разведки. Переговариваясь и посмеиваясь, будучи уверенными, что никакой засады здесь и быть не может, поскольку они сами идут в засаду, гарибальдийцы достигли шоссе, мельком осмотрели склоны ущелья и, ничего подозрительного не заметив, вернулись, чтобы доложить: «Путь свободен!».

– Привыкли к тому, что хозяевами гор являются они, – вот в чем их ошибка, – самодовольно проворчал Курбатов, обращаясь к лежавшему рядом с ним барону фон Шмидту, тоже решившемуся пойти с ним в рейд. Хотя это было опасно, поскольку Курбатов попросту не имел права рисковать его жизнью.

– Итальянские и германские гарнизоны сидят по селам и городкам. Засады в горах устраивают только они сами. Поэтому наша вылазка заставит их перевернуть и заново прополоскать собственные мозги.

– Если только будет что поворачивать и прополаскивать. Это не партизаны, это великосветское дерь-рьмо!

Лежа на одной из плоских вершин, Курбатов наблюдал, как партизаны, растянувшись по тропинке, медленно втягиваются в ущелье. «Еще метров двадцать, —прикидывал он, – и те, что идут первыми, улягутся в небольшой ложбине у самого шоссе, остальные наверняка начнут взбираться на окрестные холмы и скалы, откуда выкуривать их уцелевшей охране колонны будет крайне сложно, да и то, неся большие потери».

Но вот в ущелье вошла последняя группа из шестерых партизан. Поняв, что это арьергард, полковник не стал терять времени, а припал к пулемету и прошелся по ней густой истребительной очередью. Тотчас же открыли огонь еще два пулеметчика, заработали десятки автоматов. Чуть запоздало, но обнаружила себя и засада, притаившаяся у самого шоссе. А, как только уцелевшие партизаны залегли, вниз полетели гранаты. По опыту боев в горах Курбатов знал, что на таких каменных россыпях добрая половина солдат гибнет не столько от осколков гранат, сколько от камней, увеличивающих убойную силу всякого взрыва как минимум в два раза.

Чувствовалось, что бойцы в партизанском отряде подобрались обстрелянные. Они горячечно пытались отбиваться, наладить хоть какую-то оборону, однако с позиций, на которых оказались, какое-то время спасаться от пуль еще можно было, но пытаться поразить сидевших на окрестных вершинах врагов представлялось делом, совершенно бессмысленным.

Как только под взрывами гранат умолк второй пулемет партизан, Курбатов приподнялся и приказал своим бойцам прекратить огонь.

– Переведи, – крикнул он Марио, – что я даю им пять минут, чтобы все уцелевшие поднялись и без оружия отошли вон на ту возвышенность у шоссе. В этом их последний шанс.

– Этот русский офицер может помиловать вас… – начал Марио, не очень-то придерживаясь дословности.

Пока итальянец объяснялся со своими соплеменниками, Курбатов приказал Оборотню связаться по рации с Умбартом.

– У вас там тихо? – спросил он штурмбаннфюрера.

– Стрельба доносится оттуда, куда ушли вы.

– Вы не точны, Умбарт, она доносилась отсюда.

– Согласен. Теперь, вроде бы, затихло.

– Причем надолго. Немедленно выводите колонну из поселка, направив по обе стороны от шоссе боковое охранение, а также организовав мотоциклетный авангард.

– Организуем.

– И еще: реквизируйте у крестьян четыре подводы. Да не забудьте о веревках для пленных. Побольше веревок.

– Вы что, собираетесь перевязать половину Гарибальдийской бригады? – не понял Умбарт.

– Понимаю, успели привыкнуть к тому, что после любой стычки партизаны вяжут ваших корсиканцев.

– Вынужден признать, полковник, что в большинстве случаев так оно и происходило. Воевать на горных дорогах, где за каждой скалой тебя ждет засада, у каждого моста – мина, мы так и не научились.

– Сегодня как раз и появилась такая возможность, штурмбаннфюрер. Учитесь.

– В плен сдалось пятнадцать бойцов. Еще двое пытались схитрить: распластались среди убитых, но их обнаружили и закололи штыками. Курбатов приказал пленным выстроиться над обрывом и не спеша обошел этот скорбный строй. Почти всем мужичкам было за сорок; худосочные, изношенные, на ногах не обувь, а какое-то рванье.

Глядя на этих аборигенов-виноделов и козодоев, не поверишь, что они способны так зверствовать над пленными муссолинистами, как это мне уже не раз описывали. Вешают – так обязательно вверх ногами. Избитых до полусмерти обливают бензином и позволяют спасаться «живыми факелами…»

– Оборотень!

– Я, господин полковник.

– Этого, – указал на самого крепкого из партизан, – сбить с ног и швырнуть вниз на скалы. Да поэффектнее.

Повторять приказ не понадобилось. Передав рацию кому-то из гладиаторов, Рундич медведем подкатился к рослому партизану, ударом в пах заставил его пригнуться, затем, выхватив за загривок, изо всей силы оглушил ударом в сонную артерию и швырнул вниз.

«Он напоминает мне Тирбаха, – подумал Курбатов. – Жаль, здесь нет барона. Получился бы великолепный дуэт».

Вторую жертву казак выбрал сам. Крестьянин пытался сопротивляться, но Оборотень сбил его ударом головы в живот, захватил так, что ноги оказались зажатыми под мышками и, раскачивая, ударяя головой о камни, попятился к обрыву.

– Третьего всего лишь припугни, попридержи на краю обрыва, на весу, – успел предупредить его Курбатов.

Партизан был ранен в ногу, но всё же рванулся подальше от палача, прямо на штыки конвоиров. Однако Оборотень настиг его, подсек ударом под колено, оглушил и, схватив за шиворот, словно щенка, потащил к обрыву.

– Здесь ведь не весь отряд? – ухватил Курбатов партизана за волосы. – Где еще одна группа?

Марио повторил вопрос.

– Не знаю! Не знаю! – в ужасе завопил партизан.

– Сначала тебе вспорют живот, точно так же, как ты вспарывал его беременной жене коменданта городка Пьеццо. Затем набьют камнями. И только после этого сбросят вниз. Если хочешь жить, объясни нам, где находится еще одна ваша группа.

Напоминание о мученической смерти жены коменданта, о которой Курбатов узнал от крестьян, подействовало на партизана парализующе.

– Но ведь это же не я вспарывал, – пролепетал он, едва сумел обрести голос, – этим занимались другие. Я не палач. Я вообще не был в Пьеццо.

– И это могут подтвердить другие бойцы?

Партизан замялся и низко, покаянно опустил голову.

– Впрочем, – смилостивился над ним Скорцени, – сейчас меня интересует не расправа в Пьеццо, а расположение второй части вашего отряда.

– Она двинулась в сторону монастыря. Но зачем – не знаю.

– Чтобы устроить засаду?

– Да-да, чтобы устроить, – теперь партизан готов был подтвердить все, что угодно.

– Сколько там бойцов?

– Около десяти.

– Но среди них и те двое, которые обычно занимались минированием дорог?

– На минирование партизаны всегда ходили вчетвером. Среди них один минер-югослав. Вы не убьете меня?

– Вот видишь, сразу же стало легче на душе, когда высказал все то, чего двое сброшенных в обрыв до тебя сказать не хотели.

– Но ведь ты и не спрашивал их об этом! – возмутился пленный. – Ты, русский, даже не спрашивал их! Может, кто-то из них и ответил бы.

– А может, и нет. После их мученического молчания ты сразу же набрался храбрости. Так зачем рисковать ещё раз?

– Но ты обещал спасти мне жизнь.

– Я-то обещал. Пообещают ли твои друзья-партизаны, узнав, что предал именно ты. Но это уже ваши итальянские дела. У меня же и в России подобных дел хватает. Поэтому отпусти ты его, Оборотень. Пусть передохнёт перед дальней дорогой.

* * *

Как только колонна под командованием Умбарта приблизилась, полковник приказал связать подводы попарно, так, чтобы они не касались друг друга колесами, но в то же время и не смогли разъехаться. На каждую из подвод усадил по одному пленному-вознице со связанными ногами. А в связанные руки ткнули вожжи. Остальных пленных тоже связали и положили на подводы. Первая пара двинулась метров на пятьдесят впереди колонны, за ней – под присмотром пулеметчиков из бронемашин вторая, и только потом уже тронулась остальная колонна.

Что это за кавалькаду вы здесь устроили, полковник? – недовольно морщился Умбарт, которому хотелось поскорее добраться до аэродрома. – Партизан мы перебили, у монастыря наша засада. Пустим впереди танкетки, авось проскочим.

– Терпеть не могу «авось». Может, потому, что слишком уж оно русское – это понятие.

– Но мы теряем время.

– Это лучше, чем головы. Потерпите, со временем вам все откроется, – спокойно ответил князь.

Первая пара подвод подорвалась на мине уже километра через два. Вторая взлетела у самого моста, по ту сторону которого виднелись шпили монастыря, а по эту, в зарослях на берегу речушки, сидели в засаде корсиканцы Умбарта. Каким образом партизаны сумели заминировать дорогу прямо под носом у эсэсовцев, так и осталось для Курбатова загадкой, которой он не упустил случая задеть по самолюбию комбата.

– Мои парни прозевать их не могли, – резко отреагировал штурмбаннфюрер. – Партизаны появились здесь раньше.

А вскоре обнаружились и подрывники – они прятались в небольшом леске, почти у стен монастыря, не подозревая, что вдоль дороги продвигается боковое охранение. В стычке с ними отряд Курбатова понес потерю – один егерь был ранен в бедро.

– Никогда бы не мог предположить, что мы преодолеем этот путь столь бескровно, – великодушно изрек Умбарт, наблюдая, как перевязывают раненого.

– Зато теперь вас перестанет донимать вопрос по поводу того, зачем понадобились повозки, – назидательно напомнил ему Курбатов.