Текст книги "Фельдмаршал должен умереть"

24

Когда они спустились на первый этаж, в прихожей их вновь встретила Люция Роммель. Она стояла, прислонившись плечом к кафельной стенке камина, и судорожно стягивала на груди клетчатый шотландский плед. Внешне она выглядела спокойной и вела себя так, как и должна была вести себя истинная арийка, да к тому же супруга полководца, давно смирившаяся с тем, что большую часть жизни ее муж проводит в длительных походах. Однако её взгляд, её глаза…

Казалось бы, вполне мирная, житейская сцена: Эрвин Роммель, её фельдмаршал, в сопровождении двух генералов направляется к выходу, чтобы сесть в ожидавшую его машину. Она не знала, что именно привело сюда этих господ, но могла предположить, что генералы эти, в одном из которых Люция легко признала личного адъютанта Гитлера, вели с мужем какие-то важные переговоры, касающиеся его нового назначения. И вели их от имени фюрера или Кейтеля. И отбыть, очевидно, должны в Берлин. Одного только не могла понять: почему Эрвин уходит без своего походного чемодана, не попрощавшись? И почему так щемяще гложет её сердце какое-то странное предчувствие?

– Господа уходят, не пообедав у нас? – взволнованным голосом спросила она о том, о чем непременно должна спросить любая хозяйка, какие бы предчувствия её в подобные минуты ни охватывали.

– Спасибо за приглашение, фрау Люция, – поспешно ответил Бургдорф, пропуская мимо себя и даже слегка подталкивая в плечо говорливого Майзеля, опасаясь, как бы у судьи не разгорелся аппетит или как бы этот болтун не пустился в свои бесконечные рассуждения. – Перед приездом сюда мы с генерал-майором основательно перекусили.

Они оба оглянулись на Роммеля. Тот остановился у нижних ступенек и явно замялся, не зная, как преподнести жене свой уход, как его объяснить, не вызывая при этом никаких особых эмоций, проявления которых он не только не терпел, но и всячески пресекал. Именно поэтому и сам сцены прощания устраивать не решался, хотя на душе было муторно и гадко.

– Ты отправляешься в Берлин? – чуть подалась к нему Люция, однако руку от камина так и не оторвала, словно опасалась, что потеряет сознание.

– В Берлин, – машинально ответил Эрвин.

– Без вещей?

– Собственно, в Берлин мне предстоит отбыть чуть позже, – пробормотал фельдмаршал, чувствуя, что запутывается в своих объяснениях. – Сейчас я всего лишь провожу господ генералов. Они торопятся. Мы немного проедемся в машине, посмотрим окрестности. Всего несколько минут.

– Всего лишь несколько минут, – подтвердил Бургдорф, переглянувшись с Майзелем.

Они прекрасно понимали, что фельдмаршалу следовало бы дать несколько минут для прощания, но в том-то и дело, что это прощание нужно было как-то мотивировать, а к этому ни себя, ни Лиса Пустыни они так толком и не подготовили.

Неизвестно, как бы каждый из этих четверых повел себя в поисках выхода из этой странно затянувшейся сцены прощания, если бы наступившее молчание не было разорвано резким телефонным звонком. Аппарат находился здесь же, в гостиной, в небольшом полукруглом углублении, которое с внешней стороны было обозначено декоративной башней. Но понадобилось несколько напряженных мгновений, чтобы из всех, кто с удивлением и нерешительностью смотрел на телефон, к нему решилась подойти хозяйка поместья.

– Здесь Люция Роммель, – молвила она, не отрывая взгляда от уже сделавшего несколько шагов в её сторону мужа. – Слушаю вас, штандартенфюрер. Да, генералы Бургдорф и Майзель всё ещё у нас в доме. Почему до сих пор гостят? Не знаю, но мы рады были принять их.

– Это ещё кто такой?! – довольно громко проворчал адъютант Гитлера, вопросительно глядя при этом на «героя Африки». Ему явно не нравилось, что кто-то там интересуется его присутствием в Герлингене. Однако Эрвин в это время с надеждой смотрел на трубку в дрожащей руке супруги.

– Да, вместе с фельдмаршалом они собираются куда-то уходить. Этого я не знаю, очевидно, в Берлин. Впрочем, передаю трубку самому фельдмаршалу.

Не успела она произнести это, как Роммель буквально метнулся к телефону, выхватил трубку, проговорил: «Здесь фельдмаршал Роммель», однако ответа не последовало, и все попытки фельдмаршала как-то оживить телефонную связь ни к чему не приводили.

– Кто это был? – спросил он Люцию и, не дожидаясь, пока взволнованная женщина ответит, почти в ярости повторил: – Я спрашиваю, кто это звонил?!

– Полковник СС Брандт.

– Который из Брандтов? Адъютант Гиммлера?

– Адъютант, адъютант, – растерянно кивала небольшой, со взбитыми седеющими волосами, головкой Люция-Мария.

– Тогда почему ты сразу же не сказала, что звонил адъютант Гиммлера?! – почти взорвался он, набрасываясь на жену так, словно телефон умолк исключительно по её вине. – Почему сразу же не позвала меня?

– Вы же видели, фельдмаршал, – почему-то обратилась к нему супруга на «вы», – что я не успела сделать это. Точнее, позвала именно тогда, когда наступил соответствующий момент.

– Какой еще «соответствующий момент»?! Он уже давно наступил.

– И что конкретно он вам сказал, этот адъютант Гиммлера? – вмешался в их стычку Бургдорф.

– Как вы могли слышать, поинтересовался, находитесь ли вы и господин Майзель в нашем доме. Насколько я поняла по его тону, он был недоволен тем, что вы задерживаетесь у нас, но я объяснила…

– Ваши объяснения мы слышали, – прервал её адъютант фюрера. – Повторите слово в слово всё то, что говорил штандартенфюрер.

– Когда я сказала, что вы отправляетесь в Берлин, он спросил: «В Берлин?! В какой ещё Берлин?!», и всё, повесил трубку.

– С чего это вдруг он занервничал, этот штандартенфюрер Брандт? – подал голос доселе хранивший молчание Майзель, который всё ещё держался за спиной у Бургдорфа.

– Это не он, это Гиммлер занервничал, – объяснил ему фельдмаршал. – Знать бы, с чем это связано.

– Очевидно, с тем, что он только что беседовал с фюрером, – произнёс Бургдорф, внимательно изучая носки своих сапог. – И потребовал доложить, как у нас дела. Вот только дела у нас пока что никак, разве что Гиммлер сумеет обнадёжить фюрера.

– Значит, вы прибыли сюда по приказу Гиммлера? – спросил Роммель.

– Мы уже всё объяснили вам, господин фельдмаршал, – неожиданно жестко отреагировал Бургдорф. – Остались кое-какие детали, которые мы обсудим на свежем воздухе или в машине.

– Что-то здесь не то, Эрвин, – резко покачала головой Люция. – Эти господа что-то скрывают от тебя. Они что-то задумали. Немедленно позвони Гиммлеру или самому фюреру.

– Вот этого я бы вам, господин фельдмаршал, делать не советовал, – ступил Бургдорф в промежуток гостиной между Роммелем и телефонным аппаратом. – Искренне не советовал бы, из самых дружеских побуждений. Пусть всё идет тем чередом, который мы уже определили.

– Тем более, тебе нужно позвонить, Эрвин, – слабеющим голосом настаивала Люция.

– Это не вам решать, фрау Роммель! – прикрикнул на неё Майзель. – Не вам. Предоставьте решать фельдмаршалу и нам, что делать, кому звонить и как вести себя. Так будет лучше для всех, особенно для вас и вашего сына.

Люция аристократически вскинула подбородок и уже готова была поставить наглеца на место, но, взглянув на мужа, вдруг встретилась с его совершенно потускневшим взглядом. Это уже был не тот властный полководец, каким она привыкла видеть его в кругу генералов и старших офицеров. Вместо того, чтобы отчитать Майзеля как младшего по чину, а возможно, и выставить его из дома, фельдмаршал едва слышно проговорил:

– Выйдите, Бургдорф, нам хоть немного нужно побыть наедине.

– Только не тяните, Эрвин, – сухо и жестко предупредил его генерал. – Мы и так затянули всё это до крайнего неприличия. Того и гляди, у фюрера лопнет терпение.

– И что тогда? – с вызовом поинтересовался Роммель, словно бы вспомнив, кто он таков в иерархии рейха.

– Не советую идти тропой тех, кто подводил итоги своих бренных дней в подземельях Главного управления имперской безопасности на Принц-Альбрехтштрассе да на крючьях тюрьмы Плетцензее[24]24
  Арестованных в штабе армии резерва на Бендлерштрассе отвозили для допросов в подземелья Главного управления имперской безопасности, расположенного на Принц-Альбрехтштрассе, а затем казнили на вбитых в стену крючьях тюрьмы Плетцензее. – Примеч. авт.


[Закрыть], – угрожающе проговорил Бургдорф, буквально выталкивая перед собой за дверь Майзеля. – Тех, чьи семьи превратились теперь в семьи предателей рейха со всеми вытекающими из этого последствиями. Не советую! Если в своих африканских песках вы разучились понимать ситуацию с полуслова, приходится говорить вот так, открытым текстом. Уж извините, фрау Роммель.

25

…Но в то утро княгиня вновь решилась спуститься в бассейн. Вот уже несколько дней над Генуэзским заливом метались шторма, время от времени сопровождавшиеся холодными ливневыми дождями – порой настолько холодными, что, казалось, где-то там, на Корсике и Сардинии, выпали снега, – и Сардони не выдержала. Приказала Матье, исполнявшему, кроме всего прочего, еще и обязанности истопника, оживить специальный обогреватель и позволить ей понежиться.

На вилле были две небольшие комнаты, доступ в которые всем ее обитателям, кроме шведки Кристины, занимавшейся уборкой, был строго-настрого запрещен. Однако включить в этот перечень бассейн Мария-Виктория почему-то забыла. Теперь она уже не помнит, какая именно надобность привела туда Нантино, как не помнит этого, очевидно, и он сам. Важно, что Сардони обнаружила его появление лишь тогда, когда еще один ее ненадежный «тело хранитель» оказался у борта бассейна и, похоже, не сразу заметил, что хозяйка виллы возлежит там на спине, закрыв глаза и раскинув руки, совершенно обнаженная.

– Извините, княгиня, но мне…

– Вам следовало бы тотчас же утопиться со стыда, мой «телохранитель», – съязвила княгиня, довольно быстро придя в себя от первой волны смущения. Но не поднялась с топчана, не потянулась за одеждой. – Вы не подумали о том, что мало ли чем может заниматься в теплом бассейне женщина, почти два месяца не знавшая мужчины?

– Ну что вы, княгиня!

– Вы, конечно, убеждены, что подобными вещами ваша княгиня в одиночестве заниматься не способна, – так и не позволила она ему высказать то, с чем Нантино собственно явился к ней.

– Нет, конечно. То есть да…

– И долго вы еще намерены рассматривать меня?

– Извините, ухожу. Всего лишь хотел сообщить, что в окрестностях виллы неспокойно.

– Вы так думаете? – Мария-Виктория продолжала лежать. Единственное, что она сделала при этом, – согнула правую, со стороны мужчины, ногу в коленке, прикрывая то самое интимное, что могло повергнуть Нантино в сексуальный трепет.

– Это очевидно, княгиня. В предгорьях постреливают. Там идут стычки.

– Кого с кем?

– С уверенностью сказать трудно. То ли муссолинисты поссорились с партизанами, то ли сами партизаны делят сферы влияния.

– Словом, никакой ясности. Тогда что же вы намеревались сообщить мне?

– Что в окрестностях виллы неспокойно, – в голосе охранника послышалось неприкрытое раздражение. Он стоял к ней спиной, чтобы тело не попадало в поле его зрения.

– Я догадывалась об этом задолго до вашего визита.

– Поэтому не мешало бы усилить охрану виллы.

– Так усильте.

– Усилить её можно, только связавшись с ближайшим постом корсиканцев, а то и со штабом батальона.

– Так свяжитесь.

– Это лучше было бы сделать вам.

– Вы же знаете, что к подобным звонкам я могу прибегать лишь в самых крайних случаях. А там, в предгорьях, корсиканцы развеивают мелкие группы партизан. Так что они уже выполняют свою миссию.

– Не уверен. По-моему, перестрелку затеяли не корсиканцы, а кто-то другой.

– Сути опасности это не меняет. Важно, что непосредственной угрозы вилле нет. И не думаю, чтобы партизаны решились осаждать ее. До сих пор они на это не решались.

– Вы полагаетесь на негласную договоренность представителей папы римского с представителями местных партизан, пообещавшими не причинять «Орнезии» вреда и вообще держаться от нее подальше?

– Так вы знаете об этой договоренности? – приподняла голову княгиня.

– Но не распространяюсь о ней.

– Благоразумно.

– Как благоразумно было бы не слишком доверять заверениям партизан.

– Даже данным под угрозой отлучения от церкви?

Нантино грустно улыбнулся. Он знал, что партизаны, действовавшие в окрестных горах, придерживались прокоммунистической ориентации, а потому угроза отлучения от церкви действовала на них, как на католика – запреты Будды.

– Впрочем, выстрелы и в самом деле затихли. Так что на сей раз, возможно, все обойдется. Еще раз прошу извинить мое вторжение, княгиня.

Марии-Виктории следовало бы промолчать и дать мужчине возможность покаянно покинуть ее. Но она этого не сделала.

…Конечно, Нантино следовало бы дать возможность уйти, все еще перебирала четки своих скабрезных воспоминаний княгиня Сардони. Но в том-то и дело, что отпустить его было непросто. Слишком уж взбудоражил этот итальянец ее воображение. Слишком подготовленной она оказалась к появлению здесь мужчины: не того, так этого. Будто дух его вызвала.

– Напрасно торопитесь покидать меня, вернейший из моих «тело хранителей», – съязвила Мария-Виктория как раз в ту минуту, когда Нантино направился к выходу, готовясь буквально выскочить за дверь.

– Но ведь… – остановился мужчина в растерянности. Оглядываться на оголенную хозяйку виллы он уже не решился, а потому не видел, как она не спеша поднялась и величественно, словно богиня в Лету, вошла в бассейн.

– Не оправдывайтесь, Нантино. Всякое оправдание в подобной ситуации только усугубляет вину мужчины. Признайтесь, что подсмотрели моё появление в бассейне, подстерегли меня. А перестрелка в горах – всего лишь неудачно избранный повод для вторжения.

– Вы правы, – мужественно подтвердил Нантино. – Бой неподалеку от виллы – всего лишь повод.

– Но не для того, чтобы уйти, – игриво предупредила Мария-Виктория, запрокинув голову. – Коль уж вам посчастливилось познать тайну внешней красоты женщины, почему бы не рискнуть еще раз, заглянув, что там у нее в душе…

– В душе?! – удивленно переспросил Нантини, заставив Марию-Викторию снисходительно пройтись по нему всепрощающим взглядом.

– В душе, Нантино, в душе… Или для вас это вообще непостижимо?

– Когда я вижу перед собой оголенную женщину, всякая мысль о ее душе представляется мне кощунственной. Спасает только то, что никакой членораздельной мысли в эти мгновения у меня, как правило, не возникает.

– Вот именно, «членораздельной», – передразнила княгиня, подплывая поближе к мужчине. – И хотя произнести это вслух она не решилась, Нантино и сам понял, что странный диалог с Марией-Викторией подошел к той опасной черте, за которой ему то ли следует – обласкав и изнежив – позаботиться о теле женщины, то ли найти в себе мужество вспомнить о ее… душе.

Искоса взглянув на Сардони, он почему-то нервно поправил кобуру пистолета, словно опасался, что выходить отсюда придется, отстреливаясь последними патронами.

– Что это вы так растерялись, храбрейший из моих «тело хранителей»? Успокойтесь, в бассейн нырять вам не придется. Любовь посреди волн для меня уже пройденный этап. Но вы все же разденьтесь.

– То есть? – Сардони понятна была растерянность офицера: до сих пор она ни разу не давала ему повода даже помышлять о близости с ней. Тем не менее, настоятельно посоветовала: – Разденьтесь, «тело хранитель», разденьтесь. Видите, вон там, в углу, матрасы? Так не поленитесь же, расстелите любой из них.

– Но сюда могут войти.

– В какой последовательности вам всё это видится: вначале вы расстелите матрас, а потом закроете дверь и разденетесь или вначале разденетесь, а уж потом позаботитесь о двери?

Ничего не ответив, Нантино подошел к оградке, за которой покоились обшитые прорезиненной тканью матрасы, и один из них перенес поближе к «омывальнице» княгини.

Увидев это, Сардони вышла из бассейна на противоположную от Нантино сторону и, растирая смугловатое тело длинным полотенцем, направилась к брачному ложу. К тому времени Нантини уже разобрался с дверью, и теперь, стоя в трех шагах от матраса, нервозно пытался разобраться с одеждой, что оказалось для него почти непосильным.

Подойдя к ложу, девушка бросила на него свой теплый халат, затем ступила на него и подождала, пока смирившийся со своей судьбой офицер приблизится.

– Странно всё это, мой «тело хранитель», – по-своему подбодрила его Мария-Виктория. – Судя по всему, несмотря на рекомендации, полученные по поводу вас от самой «папессы», я, очевидно, вынуждена буду разочароваться.

Только напоминание о Паскуалине вывело итальянца из какого-то странного оцепенения. Передернув плечами так, словно освобождался от пут, он опустился перед Марией-Викторией на колени и обнял за ноги.

– Не заставляйте меня разочаровываться в вас, мой преданный, искушенный в любовных делах «тело хранитель», – простонала она уже тогда, когда поняла, что повода для истинного, а не притворного разочарования этот страстный сицилиец ей не даст. – Только не заставляйте разочаровываться.

Это были счастливые минуты ее женской самоуверенности. Она и мысли не допускала, что мужчина может разочароваться в ней. А ведь раньше такой грешок за ней водился: комплексовала.

Потом, уже возлегая на матрасе, Сардони не раз вспоминала прозрачные намеки Паскуалины и весьма сожалела, что не прислушалась к ним сразу же, невозвратимо потеряв уйму времени.

Однако прошло несколько дней, и все повторилось. После еще двух столь же страстных возлежаний в руке княгини вновь появился пистолетик.

– Никогда больше, – сказала она Нантино. – Даже думать не смейте. По глазам догадаюсь, что мечтаете о близости со мной, тотчас же пристрелю.

– В таком случае уже сейчас можете повнимательнее присмотреться, – хватило у сицилийца мужества достойно выйти из игры, – и со спокойной совестью стрелять.

Как и предыдущие, встреча эта происходила в крытом бассейне, поскольку у них обоих просто фантазии не хватало заниматься любовью еще где-либо.

– Гнусный «тело соблазнитель», – мелочно отомстила ему княгиня.

– Боже упаси, никаких греховных помыслов.

– Соблазнитель, – еще более решительно настояла на своём Сардони. – И таковым были всегда по отношению ко всем, вами совращенным.

– Но так хорошо, как с вами, мне было впервые.

– Мне тоже. Тем более что мне с вами… вообще было впервые.

– Тогда в чём дело? – появился в глазах Нантини тот проблеск надежды, за который в него действительно хоть сейчас можно было разрядить всю обойму.

– Именно в этом… что мне с вами таким вот способом вообще было впервые…

26

– О чём это он? – ещё более встревоженно спросила Люция, когда дверь за генералом Бургдорфом закрылась.

– Никому из них не хочется, чтобы я оказался под арестом, – ответил фельдмаршал, глядя куда-то в занавешенное пожелтевшей кроной дуба окно. – Все они, в том числе и фюрер, опасаются этого. Они этого попросту боятся, поскольку уже боятся не только русских, но и собственных солдат.

– А за что это маршал Роммель, прославившийся на весь мир своими сражениями в Африке, вдруг должен оказаться под арестом?! – воинственно подбоченилась Люция, которая никогда и никому не позволяла забывать, чья она супруга, и что сделал для рейха её «знаменитый полководец Роммель».

Эрвин подошел к стоявшему у камина столику, налил из графина немного вина и залпом выпил его.

– Они считают меня одним из главных заговорщиков, которые пытались выступить против фюрера.

– Но ведь ты не был этим самым «главным заговорщиком». Гитлера ты недолюбливаешь, это известно всем. Недолюбливаешь уже хотя бы потому, что знаешь его ближе многих других, поскольку возглавлял его личную охрану. Но большинство генералов недолюбливает его точно так же.

– Кто-то из арестованных во время допроса в гестапо сказал, что именно моя кандидатура рассматривалась в качестве преемника фюрера после убийства Гитлера.

Глаза Люции округлились от ужаса. Она поддерживала связь с женами многих фельдмаршалов и генералов, была в курсе того, как жестоко прошлись по ним развязанные Гитлером репрессии не только против самих заговорщиков, но и против всех тех, кто им сочувствовал или был заподозрен в сочувствии.

– Если фюреру об этом доложили, он тебе не простит, такого он не прощает, даже если никаких прямых доказательств твоей личной измены не получит. Хотя, знаешь, – с опаской взглянула она на дверь, – я больше боялась не этого.

– А чего… ты боялась?

– Тех сокровищ, которые ты доставил для фюрера из Северной Африки и от которых тебе ровным счетом ничего пока что не досталось.

– Да при чём здесь сокровища?! – нервно передёрнул плечами фельдмаршал. С уст жены уже не впервые срывался упрёк по поводу того, что он не сумел правильно распорядиться теми сокровищами, что протекали мимо его рук, словно песок сквозь пальцы. – Все они спрятаны, приказ мною выполнен.

– Разве ты не знаешь, что их называют не как-нибудь, а «сокровищами Роммеля»? Как только я впервые услышала об этом, у меня сердце сжалось от страха, – Люция подошла к графину, налила вина себе и мужу, и молча, не дожидаясь реакции Эрвина, опустошила свой бокал. – Ведь совершенно ясно, что, пока Роммель жив, ни Гитлер, ни Геринг с Гиммлером, не говоря уже о Бормане, не будут чувствовать себя полноправными владельцами этих сокровищ.

Роммель задумчиво повертел ножку бокала и рассеянно ухмыльнулся каким-то своим, совершенно безрадостным мыслям. «А ведь она права, – признал Лис Пустыни. – Возможно, теперь они пытаются убрать меня скорее не как соучастника заговора, а как хранителя тайны «сокровищ Роммеля». Он хотел высказать это вслух, но в это время в дальнем углу зала открылась задрапированная тканью дверь и вошел унтер-офицер Штофф.

– Прошу прощения, господин фельдмаршал, – взволнованно проговорил он, понимая, что вторгся в какой-то важный разговор, а может, и в сцену прощания. – Я вошёл с черного хода, через подвал. И пробирался по ложбине через парк.

– Что значит «пробирался»?

– А то, что всё поместье оцеплено эсэсовцами. Нельзя сказать, чтобы они стояли стеной, мне, как видите, удалось проскочить, но их здесь немало, они контролируют подъезды. И я заметил двух высоких чинов. Вы понимаете, о чём свидетельствует это оцепление? Они хотят арестовать вас.

– Спасибо вам, унтер-офицер.

– За что благодарность, господин фельдмаршал? Я всего лишь…

– За солдатскую преданность. За верность. Но, думаю, что речь идёт не об аресте. Им важно склонить меня к самоубийству или же они попытаются имитировать моё самоубийство.

– О господи, Эрвин, что же нам делать?! – молитвенно сложила руки на груди Люция. – Они ведь действительно могут убить тебя.

– У меня была тысяча возможностей погибнуть, – резко отреагировал Роммель. – Забыла, чья ты супруга? Никаких возгласов и истерик, поскольку я этого не терплю.

– Поэтому предлагаю уходить черным ходом, – вполголоса посоветовал Штофф. – Снимите плащ и френч, набросьте что-нибудь гражданское – и ни минуты не мешкая… Я проведу вас до калитки в конце парка или к пролому метрах в двадцати от нее, там овраг. А потом можно будет позвонить фюреру и поговорить с ним, заверить его. Уверен, что фюрер…

– Нет, – прервал его Роммель.– Поздно. Фельдмаршал Роммель не может пасть до того, чтобы прятаться где-нибудь по чердакам, чтобы его разыскивали как предателя и дезертира, и чтобы к его жене и сыну относились как к семье предателя.

– Но ведь они убьют вас! – изумленно произнес унтер-офицер, наблюдая, как фельдмаршал, не стесняясь его, прощально обнимает жену.

– Такого удовольствия мы им не доставим, – ответил фельдмаршал, прощально целуя притихшую, заплаканную супругу в щеку. – Роммель уйдет по-солдатски, и это заставит фюрера и всё руководство рейха проститься с ним, как подобает прощаться с фельдмаршалом.

Услышав это, Люция отшатнулась от мужа, отступила на шаг, осмотрела с ног до головы, словно по-женски оценивала его готовность к параду, и неожиданно для обоих мужчин произнесла:

– Вы правы, фельдмаршал: Роммель должен уходить так, чтобы Европа сказала: «Он ушел так же мужественно, как и воевал».

Всего лишь несколько мгновений понадобилось старому вояке, чтобы осмыслить сказанное супругой и прийти в себя.

– Вот теперь я вижу, что моя жена – истинная арийка.

– Всегда старалась быть ею, – сквозь слёзы улыбнулась Люция.

Ничего не ответив жене, Роммель метнулся на верх, в свой кабинет. Люция и унтер-офицер мельком переглянулись и уставились на вершину лестницы. Штофф хотел было податься вслед за фельдмаршалом, к которому в последнее время очень привязался, однако хозяйка поместья перехватила его за рукав и заставила стоять. В течение нескольких минут они настороженно прислушивались, ожидая, что из кабинета вот-вот донесётся роковой выстрел.

– …Правильно, я тоже подумал было, что следует пустить себе пулю в висок прямо здесь, – вновь появился на лестнице фельдмаршал, теперь он был в парадном черном плаще и с маршальским жезлом в руке, – но отказался от этой затеи. Тогда это и в самом деле выглядело бы как банальное, трусливое самоубийство, – на ходу произнёс он. – К тому же захотелось в последний раз взглянуть на Гору Крестоносца.

– Мы будем помнить, что это ваша любимая гора, – взволнованно молвил Штофф. – Мы вообще будем помнить о вас. Все, кто вас знал, кто под вашими знамёнами служил.

Роммель приблизился к унтер-офицеру и благодарственно потрепал его по плечу. Сейчас он относился к Штоффу, как относятся к последнему из живых, оказавшемуся рядом с тобой в окопе перед последней, гибельной атакой врага.

– Поскольку ареста пока что не состоялось, а следовательно, обыска сегодня не предвидится, – обратился он к супруге, уже направляясь к двери, – собери и спрячь все мои бумаги, особенно дневники. Возможно, когда-нибудь их захотят изучить и даже опубликовать.

– Соберу, спрячу и сохраню[25]25
  Супруга фельдмаршала Люция-Мария Роммель сдержала своё слово. Она не только сохранила бумаги полководца, но и сумела в 1950 году опубликовать их в Германии, так и назвав эту подборку записей фельдмаршала – «Бумаги Роммеля». – Примеч. авт.


[Закрыть], – кротко, но в то же время мужественно пообещала Люция, направляясь вслед за ним.

– Все, прощайте унтер-офицер, прощай Люция. Во двор вслед за мной не выходите. Через пятнадцать минут, Люция, меня, скорее всего, не станет[26]26
  Таковыми и были последние слова фельдмаршала, обращенные к своей жене. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Но ты должна знать, что никто не смеет считать меня трусом или предателем рейха. А ещё ты должна знать, что из жизни я ушел по своей собственной воле, как подобает солдату, выстрелявшему все патроны.