Текст книги "Ракеты и люди. Фили-Подлипки-Тюратам"

Только гироскопическое приборостроение могло воспользоваться опытом и базой мощной судостроительной промышленности. Пользуясь большим авторитетом в кругах морских приборостроителей, Виктор Кузнецов добился организации серийного производства гироскопов на заводе своего института, на Саратовском приборостроительном заводе и на новом, еще строившемся в Челябинске. Мощное, отлично оснащенное производство командных гироскопических приборов создавалось и в Ленинграде в НИИ-49 под руководством талантливого инженера, большого энтузиаста гироскопической техники Вячеслава Павловича Арефьева.

Не был забыт и остров Городомля на озере Селигер. Покинутый немцами лесистый остров приглянулся Кузнецову. Он добился превращения «филиала № 1 НИИ-88» в филиал своего гироскопического института и создал там, мотивируя исключительной чистотой атмосферы, прецизионное производство гироскопических приборов на новейших принципах. Этот новый завод оказался чуть ли не единственным в СССР, где была освоена токсичная технология литья и обработки деталей из сверхлегких бериллиевых сплавов. Таким образом, с отъездом немцев в 1953 году остров не только не «открылся», но стал еще более секретным.

Всю вторую половину 1957 и в начале 1958 года я почти не участвовал во многих важных технических обсуждениях перспективных работ и Советах главных. Вначале по причине неотлучного пребывания на полигоне, а потом по болезни.

Информацию о важнейших событиях, происходивших в ОКБ и окружавших его «высших сферах», а также настроениях и соображениях по этому поводу я регулярно получал от Рязанского, Юрасова, Воскресенского, Бушуева и Калашникова. Тем не менее, появившись, уже окончательно, на работе весной 1958 года, еще раз убедился, как стремительно разворачиваются события. Мы, возглавлявшие ОКБ-1, были верхушкой растущего айсберга. Под нами развивалась тщательно засекреченная могучая империя. Наш айсберг оказался в необъятном океане проблем не одиноким. На горизонте виднелся уже новый ракетный гигант – Днепропетровский завод № 586, который после появления там в 1954 году Янгеля в качестве главного конструктора из союзника превращался в конкурента.

Товарищи рассказали мне подробности серии важных обсуждений, которые проводились в мое отсутствие. Началось с обсуждения на совещании главных конструкторов в июле 1957 года предложений по перспективной программе. Из «не главных» участвовали от ОКБ-1 Юрасов, Мишин, Воскресенский, Карпов, Бушуев, Охапкин, Лавров и Райков. Были также некоторые заместители других главных.

По мнению Бушуева и Юрасова, такого единодушия, как прежде, между главными уже не было. И это объяснялось прежде всего трещиной в отношениях между Королевым и Глушко. Глушко считал нужным наряду с керосином использовать в качестве топлива ДМГ – диметилгидразин. Он также напомнил о своих прежних предложениях по ракете Р-8, противопоставляя ее Р-7. Его позиция была понятна – он делал двигатели на высококипящих компонентах для Янгеля и поэтому считал правильным и целесообразным параллельную разработку еще одного типа тяжелой ракеты. Кислородные ракеты надо, по его мнению, дублировать ракетами на высококипящих компонентах. Для ракеты Р-16, которую начал проектировать Янгель, нашелся и новый главный конструктор системы управления – Борис Коноплев. Он уехал в Харьков первоначально для организации работ по системам радиоуправления, но затем взялся для Р-16 за весь комплекс управления в целом. Таким образом, Пилюгин и Рязанский перестали быть монополистами. Пока единственным монополистом в своей области оставался Глушко.

Даже Кузнецов уже перестал быть исключительным и единственным разработчиком бортовых гироскопических приборов. Ленинградский НИИ-49 специализировался на гироскопической технике для ракет подводных лодок, но был готов к разработке и других командных приборов.

Последующее обсуждение проводил председатель ВПК Рябиков. Он четко высказался прежде всего за отработку Р-7. Тут не должно быть никаких колебаний. Но дальность Р-7 – 8000 км – недостаточна. Надо начинать проектировать кислородные машины на большие дальности.

Совсем неожиданные новости я услышал от Калашникова. В конце января 1958 года к нам в командировку приехал из Днепропетровска Федор Фалунин, наш бывший ведущий конструктор по рулевым машинам. Теперь он работал в КБ Янгеля начальником отдела по рулевым машинам. Фалунин рассказал о сенсационном выступлении Янгеля на заседании экспертной комиссии по эскизному проекту ракеты Р-16. Все многочисленные сотрудники, переехавшие из Подлипок в Днепропетровск, считали, что в успехах ОКБ-1 есть и их доля. Они радовались нашим успехам. Тем более их удивило и огорчило очень нетактичное выступление Янгеля на этой комиссии, председателем которой был Келдыш. Вместо того чтобы защищать проект ракеты Р-16 как таковой, Янгель обрушился с нападками на техническую политику ОКБ-1, которая, по его словам, заводит нашу страну в тупик. Кислородные ракеты, по мнению Янгеля, – это негодные ракеты. Взамен этих ракет необходимо создать современные и боеспособные на высококипящих компонентах. Выступление Янгеля было столь нетактичным, что Келдыш вынужден был его прервать и просить выступать по существу в защиту Р-16.

Зачем Янгелю потребовалось в такой форме на многолюдном официальном техническом сборище обнажать свою личную неприязнь к Королеву, я объяснить не могу. Хорошо изучив характер того и другого, теперь, когда уже нет обоих, считаю, что в их размолвке основная вина все же за Янгелем. Не единожды я замечал, что он не мог сдержать эмоции. Когда речь шла о Королеве, эмоции иногда превалировали у него над разумом.

Позднее мне неоднократно случалось встречаться с Янгелем в Москве, Днепропетровске и на полигоне. Несмотря на то, что я был заместителем Королева, у нас сохранились хорошие личные отношения. Более того, наши ведущие специалисты, не раз бывавшие по делам в КБ Янгеля, встречали там самый радушный прием. Никакого антагонизма между коллективами не было. Но воздействовать на своих руководителей, добиться нормальных взаимоотношений между ними коллективы не смогли.

Надо отдать должное Пилюгину. Он был в хороших отношениях и с Королевым, и с Янгелем. Не раз, как он мне рассказывал, в беседах один на один убеждал и того, и другого в необходимости примирения для выработки в интересах дела единой ракетной политики. Пусть даже оба согласятся на здоровую конкуренцию – соревнование между ракетами на кислороде и высококипящих компонентах. Ведь очевидно, что те и другие пока имеют право на жизнь. Дальше жизнь покажет, за кем будущее. Но ни Королев, ни Янгель так и не сделали первого шага к примирению.

В дальнейшем, когда угасал огонь неприязни, масло подливал Глушко. А еще позднее в этот спор включился Челомей. Он не заключал союза с Янгелем против Королева. Он проводил свою собственную техническую политику, составляя конкуренцию и тому, и другому.

У противников кислородных ракет были весьма веские аргументы. Потери кислорода на испарение при транспортировке и хранении в два-три раза превосходили величины, необходимые для заправки.

Королев и, может быть, даже в большей степени Мишин решили всерьез разобраться в этом недостатке кислорода. Вместе с привлеченными к этой проблеме специалистами они вскоре убедились, что кислородная промышленность не заинтересована в разработке технологии и методов, снижающих потери. Убедившись, что Мишин глубоко вникает в проблемы кислородной экономики, Королев возложил на него ответственность за подготовку новых предложений, временно освободив от других забот.

Василию Мишину была свойственна эпизодическая увлеченность какой-либо новой идеей. В такие периоды он отдавался разработке новой идеи полностью, стараясь не тратить время на другие текущие, не имеющие отношения к его увлечению дела. Эту черту его характера с большой пользой для общего дела умел использовать Королев. Когда он замечал, что Мишин увлечен разработкой проблемы, им, Королевым, поддерживаемой, он не мешал ему работать.

Если мне необходимо было встретиться и посоветоваться с Мишиным по какому-нибудь вопросу, не имевшему прямого отношения к его текущему увлечению, он, несмотря на срочность вопроса, с которым я к нему обращался, рассказывал о своих самых последних достижениях, мыслях и проблемах, в которые был полностью погружен. Так обстояло дело и с проблемой хранения кислорода, которой Мишин увлекался на рубеже 50-х – 60-х годов.

Непримиримость Мишина, доходившая на многих совещаниях до резких стычек, имела в своей основе не личные его отношения к тому или иному человеку, а убежденность в правоте своих идей и предложений. Даже товарищ и друг, не разделявший в данный момент его инженерной идеи, мог стать на время врагом. Обеспечить транспортировку и хранение жидкого кислорода без потерь в ближайшее время было необходимо. Без решения этой задачи на уровне всей криогенной промышленности нельзя было выступать с предложениями о создании новой межконтинентальной ракеты Р-9, над которой мы уже начали работать. Если мы не отстоим проект кислородной ракеты на дальность до 12 000 – 14 000 км, то военным только и останется после Р-7 принять новые предложения Янгеля – ракету Р-16 на «самых ядовитых» компонентах: азотном тетраксиде и несимметричном ДМГ.

В борьбе с этими компонентами для ракет сверхбольших дальностей и тем более космических задач Мишин был «большим монархистом, чем сам король». Ему удалось зажечь своим энтузиазмом не только специалистов нашего ОКБ-1, но и многих за его пределами. Однако, кроме энтузиазма, требовалась непосредственная помощь промышленности.

Для этого пришлось обращаться к Хрущеву и Устинову, который после Рябикова занимал пост председателя ВПК. Большинство предложенных мероприятий было реализовано, но не за один, как предлагалось, а за три года. К 1961 году были разработаны новые принципы и материалы для теплоизоляции, разработаны конструкции хранилищ, новые насосы для обслуживания систем высокого вакуума. Я не принимал непосредственного участия в решении кислородных проблем, но работы в ОКБ-1 приняли такой размах, что оставаться в стороне, если есть возможность помочь, было в то время просто нельзя. Когда Мишин со свойственным ему жаром в очередной раз доказывал, насколько важно получение и поддержание высокого вакуума для экранно-вакуумной теплоизоляции, я вспомнил о своих встречах с академиком Векшинским.

В 1944 году вместе с Романом Поповым и Або Кадышевичем, работая в НИИ-1 над системой РОКС – радиоопределителем координат самолета, мы придумали некую новую мощную лампу – генератор импульсов радиоволн сантиметрового диапазона. По молодости и неопытности вообразили, что открыли принципы, которые сделают революцию в радиолокационной технике. Для консультации Аксель Иванович Берг – тогдашний лидер всех радиолокационных инженеров – посоветовал нам обратиться к Сергею Аркадьевичу Векшинскому – известному ученому в области электронных ламп. Векшинский нас внимательно выслушал, потом повел в лабораторию и показал макет лампы, идею которой мы ему изложили. «Америка уже открыта и население в ней есть», – пошутил он цитатой из старой гимназической песенки. Мы уехали сильно огорченные.

Теперь, спустя 15 лет, я сопровождал Королева и Мишина к крупнейшему советскому ученому, специалисту по электровакуумной технике, академику Векшинскому. На месте скромной лаборатории вырос огромный, даже по нашим ракетным масштабам, Электровакуумный институт. Его быстрое развитие и богатое оснащение объяснялось потребностями атомной и радиолокационной науки. Директор института Векшинский, грустно улыбнувшись при моем напоминании о встрече в 1944 году, сказал, что тогда, несмотря на войну, работать было легче и веселее.

Разобравшись в кислородной проблеме, он обещал помощь. Свое обещание Векшинский сдержал. Его институт разработал очень экономичную систему для поддержания высокого вакуума в теплоизолирующих полостях хранилищ жидкого кислорода.

Кислородная проблема имела значение, выходящее далеко за границы интересов ракетной техники.

Проблема хранения кислорода для боевых стартов ракеты Р-9 благодаря фундаментальным работам, которыми не по ведомственной принадлежности, а по пониманию государственной важности руководили Королев и Мишин, была решена к концу 1962 года. Потери за счет испарения при хранении и транспортировке кислорода сократились в 500 раз!

В июне 1958 года состоялась сессия общего собрания Академии наук. Несмотря на полную секретность наших ракет, ученое академическое общество понимало, что создатели межконтинентальных ракет и спутников достойны самых высоких ученых степеней и званий. Глушко и Королев были на этом собрании избраны академиками, Бармин, Кузнецов, Пилюгин, Рязанский и Мишин – членами-корреспондентами. На том же собрании в действительные члены АН СССР кроме бывших «зеков» Глушко и Королева был избран тоже бывший «зек» Александр Львович Минц.

Не обошли и создателей первых ракетных систем ПВО. Членами-корреспондентами выбрали сравнительно молодых радиоинженеров Кисунько, Расплетина и, с большим опозданием, генерального конструктора самолетов-истребителей и ракет ПВО Семена Лавочкина.

По академическим правилам, фамилии и ученые заслуги вновь избранных, хоть и коротко, но должны быть опубликованы в печати. О Глушко было коротко сказано – «специалист в области теплотехники», о Королеве, Бармине, Мишине, Кузнецове – «специалист в области механики». Пилюгина все же чуть больше «приоткрыли» -»специалист в области автоматики и телемеханики». Рязанский, Кисунько и Расплетин – «специалисты в области радиотехники». А вот о Лавочкине, уже известном всему миру, сказали честно – «авиаконструктор». Был избран членом-корреспондентом уже набиравший силу Челомей. Он тоже прошел по графе «специалист в области механики».

Итоги выборов в Академию способствовали существенному повышению авторитета Совета главных не только в «верхах», но и среди инженеров. У руководителей многих смежных организаций появился весьма ощутимый стимул для активизации своей работы в ракетно-космической технике. Дальнейшие события подтвердили, что перспектива быть избранным в Академию за заслуги в области решения научных проблем ракетной техники и исследования космического пространства привлекла к нашим работам многих талантливых ученых, которым отнюдь не чуждо было честолюбие.

Другим приятным событием явилось решение Моссовета о предоставлении в Москве более сотни квартир особо отличившимся специалистам, участникам создания первых спутников. В частности, для нашей организации было выделено три секции в новых домах по 3-й Останкинской улице, ныне носящей имя академика Королева. В доме № 5 отметили новоселье заместители Королева Бушуев, Воскресенский, Охапкин, Черток, Мельников. Соседями по лестничной площадке для нас стала семья Чижиковых, с которой мы дружно жили в Бляйхероде на вилле Франка. За стеной нашей квартиры до сих пор живет семья Михаила Тихонравова. Хотя мы занимали в огромном доме только два подъезда из десяти, весь дом стали называть «королевским».

Сам Королев и остальные пять главных специальным постановлением правительства получили право на строительство дач за государственный счет. Бармин, Кузнецов, Пилюгин и Рязанский воспользовались этим правом, получили большие участки земли и коттеджи со всеми удобствами в одном из самых элитных подмосковных районов – Барвихе. Королев не пожелал строиться под Москвой и добился разрешения построить двухэтажный коттедж рядом с ВДНХ. И это несмотря на то, что мы, его ближайшее окружение, проявили инициативу и выбрали ему для дачи совершенно изумительное место в лесной водоохранной зоне на высоком берегу живописного Пяловского водохранилища. Он так нам и не объяснил, почему вместо двух жилищ: хорошей московской квартиры и большого загородного коттеджа – выбрал одно – коттедж в самом городе. Спустя восемь лет мы с горечью подумали, что наш СП уже тогда выбирал место, к которому «не зарастет народная тропа». Теперь в его доме мемориальный музей. Совсем рядом взметнулся в московское небо обелиск в честь покорителей космоса.

Некогда застроенная подмосковными дачами 3-я Останкинская, ныне улица академика Королева, начинается от космического обелиска и заканчивается Останкинским телецентром и знаменитой телебашней. Когда солнце склоняется к западу, обелиск в честь покорителей космоса особенно рельефно выделяется на фоне гостиницы «Космос». От обелиска, у основания которого сидит каменный Циолковский, идет аллея Героев, которую замыкают памятники Келдышу и Королеву. За их спинами вечером загораются неоновые огни кинотеатра «Космос», стоящего на Звездном бульваре. От «королевского» дома к Звездному бульвару ведет улица Цандера. Улицу Цандера с проспектом Мира соединяет улица Кондратюка. Если, спустившись по этой улице, пересечь проспект, то попадешь на широкую улицу Космонавтов. С улицы Космонавтов, повернув направо по улице Константинова, можно дойти до Ракетного бульвара. Параллельно улице Космонавтов идет еще одна «ракетная» улица – Кибальчича.

Наконец, в середине 80-х годов недалеко от Дома-музея Королева вырос обширный, отгороженный от пешеходов и уличного транспорта, квартал коттеджей для космонавтов. А все начиналось с наших двух секций на бывшей 3-й Останкинской улице и коттеджа Королева.

Р-7 ПРИНЯТА НА ВООРУЖЕНИЕ

Среди всех ракет начала космической эры ракета Р-7 оказалась рекордным долгожителем. Начав свой триумфальный путь в 1957 году в качестве первого в мире потенциального носителя водородной бомбы, Р-7 после нескольких модернизаций в различных модификациях продолжает верно служить космонавтике и по всем прогнозам окончательно закончит свою службу не ранее начала XXI века. Неизменные первые две ступени служат фундаментом, на котором надстраиваются третья и четвертая ступени. История этой ракеты описывалась в виде сплошного торжественного марша победителей от одного космического триумфа до другого. Каждый из таких триумфов, как правило, преподносился средствами массовой информации под заголовком «Впервые в мире».

В истории нашей ракетной и космической техники во время «холодной войны» восторженно расписывались очередные успехи, иногда даже с техническими подробностями, но никогда не упоминались имена истинных полководцев и рядовых бойцов научно-технического фронта. Впрочем, когда дело дошло до эпохи пилотируемого космоса, советские космонавты и американские астронавты взвалили на себя основное бремя славы. Оказалось, что даже в демократической Америке, так же, как и у нас, за деревьями стоял невидимый засекреченный лес неизвестных имен истинных строителей сверкающего здания современной космонавтики.

В историческом плане ракета Р-7 в большей мере, чем все другие, была средством решения многих военных, стратегических, политических, научных, идеологических, народнохозяйственных проблем.

Высшие политические руководители Советского Союза никогда не упускали случая воспользоваться ракетно-космическим козырем во внешнеполитической игре и для напоминания народу, что только под руководством Коммунистической партии и ее Центрального Комитета могут быть обеспечены свершения, доказывающие явное превосходство социалистической системы.

Начало жизненного цикла и первые космические триумфы, обеспеченные Р-7, приходятся на период правления Хрущева. Пожалуй, он первый понял, какие неограниченные возможности окажутся в распоряжении руководителей государства, имеющего ракетно-космическое превосходство.

В сентябре 1959 года состоялась поездка Хрущева в США по приглашению президента Эйзенхауэра. В этот период совместные испытания Р-7 продолжались и ракета еще не была принята на вооружение. Это не помешало Хрущеву на одном из приемов произвести на американцев, не имевших в те времена достоверной информации, сильное впечатление следующими словами в своей речи: «Народ наш сплочен вокруг своего правительства, люди горят энтузиазмом, стремятся как можно лучше выполнить свой долг и тем самым еще больше укрепить свой социалистический строй. Раньше вас мы создали баллистическую межконтинентальную ракету, которой у вас фактически нет до сих пор. А ведь баллистическая межконтинентальная ракета – это поистине сгусток человеческой творческой мысли» (из речи на обеде, устроенном экономическим клубом Нью-Йорка в честь Н.С. Хрущева 17 сентября 1959 года). Если слова Хрущева о «людях наших, горящих энтузиазмом и стремящихся как можно лучше выполнить свой долг» отнести к нам, создателям ракеты Р-7, то Хрущев прав. Мы действительно были энтузиастами и не жалели сил для утверждения ракеты Р-7 в военной и космической сферах.

Исторической справедливости ради надо признать, что энтузиазм и кипучая деятельность Хрущева, в каких бы грехах в последующем его не обвиняли, безусловно способствовали форсированному развитию ракетно-космической деятельности в СССР.

Энтузиазм энтузиазмом, а реальная обстановка, сложившаяся в конце 1958 года – к началу совместных испытаний, была исключительно тяжелой.

Между летно-конструкторскими и совместными, или их еще именовали зачетными, испытаниями боевой ракеты Р-7 вклинились три пуска ракеты 8К72. Это была трехступенчатая ракета Р-7, доработанная для стрельбы с прямым попаданием по Луне. «Беглый ракетный огонь по Луне» в 1958 году не принес нам успеха. Об этом я пишу ниже более подробно.

Аварийный пуск последней ракеты серии ЛКИ вместе с этими тремя лунными составили уже четыре аварии подряд.

Не имея времени на реабилитацию, по настоятельному требованию Министерства обороны, мы должны были без передышки перейти к совместным испытаниям. Чтобы несколько улучшить совершенно неудовлетворительные показатели надежности, по взаимному согласию с военными три первых пуска по Луне 1958 года исключили из числа принимаемых в расчет для характеристики надежности. При этом, однако, договорились, что результаты последующих пусков по Луне для первых двух ступеней будут засчитываться при подведении итогов совместных испытаний и принятии решений о судьбе Р-7.

Это было справедливо. Ракете Р-7 предстояла работа на два фронта: боевой двухступенчатый вариант должен в дежурном режиме ждать команды о начале ракетно-ядерной войны, а космический, имеющий третью и четвертую ступень, будет удовлетворять стремление человечества к познанию Вселенной и поддерживать престиж великой державы. На конец года планировалось также начало летных испытаний Р-7А – ракеты под индексом 8К74, имевшей дальность не менее 12 000 км. Таким образом, с учетом запланированного штурма Луны, на весь предстоящий год приходилось никак не менее 22 – 24 пусков.

Общий цикл подготовки ракеты Р-7 на полигоне, считая от начала испытаний на ТП в МИКе и до получения первых результатов пуска, занимал в среднем 15 суток. В 1957 и 1958 годах главные конструкторы и вся «королевская рать» проводили на полигоне большую часть времени. Работы по новым многочисленным космическим направлениям, новым межконтинентальным ракетам требовали присутствия руководителей в своих ОКБ, на заводах, участия в деятельности научно-технических советов и сотнях совещаний на всех уровнях.

Глушко был первым из главных, восставшим против требования присутствовать на каждом пуске. Его поддержал Кузнецов, а затем и Пилюгин. Они доказали, что даже если бросить всякие прочие дела, то все равно невозможно присутствовать на всех пусках. Понимая, что они не могут объять необъятное во всем пространстве и времени, главные договорились в максимальной степени переложить ответственность и текущее руководство летными испытаниями на военный контингент полигона и своих наиболее надежных заместителей по испытаниям. Каждый из этих заместителей получил все полномочия для решения вопросов по тематике своей организации и представлял главного конструктора на Государственной комиссии.

Так был сформирован межведомственный «теневой испытательный кабинет» Совета главных, члены которого провели на полигоне в течение 1959 года в среднем по семь-восемь месяцев, участвуя в каждом пуске боевой Р-7.

Королев доверил эту деятельность сразу двум своим заместителям: Воскресенскому – штатному заместителю по испытаниям и Козлову, который представлял и Главного конструктора, и куйбышевский филиал ОКБ-1.

Пилюгин передал свои полномочия Владилену Финогееву. За всеми системами опорожнения и синхронизации следил Глеб Маслов. Богомолов доверил работы по телеметрии «Трала» Михаилу Новикову. Интересы Глушко представлял его первый заместитель Владимир Курбатов. По наземному комплексу Бармин назначил Бориса Хлебникова. По радиосистемам за Рязанского был Вячеслав Лаппо.

В целом мы оценивали этот состав испытателей, как «вполне интеллигентный» и полностью компетентный. Постепенно все мелкие бытовые проблемы отошли на второй план. Люди вошли в напряженный ритм испытательной работы.

Надо сказать, что у вышеописанной компании сложились очень деловые и добрые отношения с военным командованием полигона – его начальником генералом Константином Герчиком и непосредственными руководителями работ полковником Александром Носовым, подполковником Евгением Осташевым, майором Анатолием Кирилловым и всем офицерским составом военных испытателей.

В начале 1959 года на «двойке» уже была построена трехэтажная «гостиница № 1». Ее вестибюли и номера «люкс» были устланы паласами и коврами. В каждом номере был санузел, телефон, душ и даже холодильник. Водоснабжение предусматривало подачу не только насыщенной солями холодной, но и сравнительно чистой горячей воды. По всем другим показателям, включая меню в столовых и ассортимент в магазинах военторга, бытовые условия на полигоне уже достигали среднесоюзных показателей, а по обеспечению бесплатным спиртом намного их превосходили. К прилету более-менее высокого начальства иногда в столовые и магазин доставлялись самолетом из Ташкента виноград и другие деликатесы.

Жители бараков на «двойке» имели в своем распоряжении хорошо оборудованную кухню и, пользуясь доступными ценами на мясо и прочие продукты в магазинах, артельным способом организовали самообслуживание. В бараках устоялся аппетитный запах жаренного мяса и картофеля с луком и чесноком. Переносить подобную кулинарную самодеятельность в устланные паласами строгие номера новой гостиницы было недопустимо. Это служило одной из причин, по которой новая гостиница длительное время пустовала.

В течение года было пущено шестнадцать ракет в счет совместных испытаний, четыре – по лунной программе, две – по программе 8К74, одна ракета была снята после неудачной попытки старта.

Первый пуск по программе совместных испытаний состоялся 24 декабря 1958 года и прошел по правилу «первый блин комом». Боковой блок «В» из-за неправильной настройки редуктора перекиси водорода израсходовал топливо раньше времени и отделился от ракеты за три секунды до положенного времени. Ракета начала крутиться, и все двигатели были выключены по команде АВД.

Председатель Государственной комиссии Руднев и его заместитель по военной линии Мрыкин справедливо квалифицировали эту аварию как проявление разгильдяйства при подготовке со стороны военного расчета и отсутствие квалифицированного контроля представителей Глушко.

Все шестнадцать ракет, представленные на испытания, были пущены. Четыре ракеты достигли района Камчатки с большими отклонениями по вине ошибок в настройке наземных РУПов или неисправностей бортовых систем. Восемь ракет прошли нормально. Их головные части, богато оснащенные измерительной техникой, достигли цели с круговой ошибкой, не превосходящей 6 км.

Последний пуск 27 ноября 1959 года достойно завершил всю серию совместных испытаний. Ракета прошла без замечаний все участки. Головная часть достигла Камчатки с отклонением от «колышка» – расчетной точки прицеливания – по дальности на 1,75 км и в боковом направлении 0,77 км. Для Р-7 это были блестящие результаты.

Аварийными оказались четыре ракеты. Из них две – по вине двигателя, одна – по вине радиоуправления и одна – из-за ошибки в конструкции ракеты. Таким образом, надежность составила 75%. По сравнению с 45% на ЛКИ это уже был существенный прогресс.

Ракета была принята на вооружение 20 января 1960 года специальным постановлением Совета Министров СССР. Окончание совместных ЛКИ Р-7 способствовало принятию решения о самостоятельности Ракетных войск стратегического назначения.

17 декабря 1959 года Хрущев подписал постановление Совета Министров СССР об учреждении должности главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения в составе Вооруженных Сил СССР.

В «совершенно секретном, особой важности» постановлении говорилось, что на главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения – заместителя министра обороны возлагается полная ответственность за состояние ракетных войск; за их боевое применение, боевую и мобилизационную готовность, материальное и техническое обеспечение, развитие ракетного вооружения, руководство строительством и эксплуатацией боевых комплексов и спецобъектов, воинскую дисциплину и политико-моральное состояние личного состава, а так же координацию по вопросам создания развития и внедрения специального вооружения и реактивной техники во всех видах Вооруженных Сил. Даже в таком документе «особой важности» ядерное оружие было зашифровано термином «специальное вооружение».

Главный маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин назначался первым главнокомандующим Ракетными войсками стратегического назначения.

Несмотря на высшую степень секретности постановления, весть о нем быстро облетела все ОКБ, непосредственно причастные к созданию боевых ракет стратегического назначения. В нашем инженерно-конструкторском обществе это постановление было встречено с большим удовлетворением.

Назначение Неделина ни у кого не вызвало удивления. Все, кто с ним соприкасался, считали, что советской ракетной технике повезло. Я в этой связи вспомнил рассказ Королева о встрече с Главным маршалом артиллерии Николаем Николаевичем Вороновым в 1950 году.

Воронов приезжал в НИИ-88 еще в должности командующего всей артиллерией, в его ведении была и ракетная техника. Во время полигонных испытаний ракет в 1947 и 1948 годах Воронов участвовал в работе Госкомиссии и на всех нас произвел хорошее впечатление своей доброжелательностью и особой офицерской воспитанностью, которая далеко не всегда была свойственна военным высокого ранга.

Королев не скрывал своих симпатий к Воронову. Визит Воронова лично он расценил высоко и рассказывал об этой встрече как о событии большой важности.