Текст книги "Ракеты и люди. Фили-Подлипки-Тюратам"

«ВПЕРЕД, НА МАРС!…»

Михаил Клавдиевич Тихонравов, с которым я теперь часто встречался, со свойственным ему очень тонким и интеллигентным юмором рассказывал, что в 1932 году, когда он, Королев и Победоносцев работали в московском ГИРДе, всеми уважаемый Фридрих Цандер, приходя утром в подвал на Садово-Спасской, прежде чем сесть за свой стол, восклицал: «Вперед, на Марс!…» Тогда у всех это вызывало иронические улыбки. «Теперь, спустя без малого тридцать лет, Сергей Павлович, больше других посмеивавшийся над марсианским энтузиазмом Цандера, вскоре свои оперативки будет начинать с этого цандеровского лозунга. Думаю, что иронических улыбок у нас не будет», – заключил Тихонравов.

Этот разговор состоялся у меня с Тихонравовым в конце 1959 года, когда действительно началось увлечение Марсом.

Лунные успехи 1959 года создали у планетологов в академических кругах уверенность в перспективах внеатмосферной астрономии. На нас обрушился поток предложений по созданию космических аппаратов для исследований Марса и Венеры, повторению фотографирований и осуществлению мягкой посадки на Луну. Этот ажиотаж разжигался внутриакадемической конкуренцией между астрономами и геофизиками различных школ и направлений. Специалисты по Луне отвергали предложения о посылке аппаратов к Марсу. Сторонники марсианских исследований утверждали, что на Луне делать нечего и вновь открывшиеся возможности ракетной техники должны быть использованы для исследования ближайших планет. Ажиотаж подогревался и зарубежной прессой, в которой появились сообщения, что Америка не потерпит нашего превосходства и уже начала работы над несколькими проектами автоматических межпланетных станций.

Действительно, в США началась серия запусков космических аппаратов «Пионер». Для этих аппаратов в 1958-1959 годах использовались ракеты-носители, у которых первая ступень (с ЖРД) была заимствована у боевой ракеты «Юпитер», а три следующие ступени были твердотопливными. Первые пуски были неудачными, но мы понимали, что американские ракетчики наступают нам на пятки. Ракета «Юпитер» разрабатывалась в США под руководством фон Брауна.

По этому поводу Королев с удовлетворением заметил, что американцы до сих пор не могут обойтись без немцев, а сами ходят в коротких штанишках.

Келдыш и Королев неоднократно вызывались к Хрущеву, который придавал исключительное значение политической стороне космических успехов.

На самом деле Хрущев поддерживал не только космические увлечения Королева и Келдыша. Он потребовал от министра обороны Малиновского и его заместителя Неделина поддержки работ Янгеля по боевым ракетам на высококипящих компонентах. Наши друзья из Днепропетровска рассказывали, что Брежнев – выходец из Днепропетровска, а теперь секретарь ЦК по оборонным вопросам – имеет прямое поручение контролировать ОКБ Янгеля и Днепропетровский ракетный завод и оказывать им помощь. Днепропетровцы хвалились, что имеют теперь своего человека в Президиуме ЦК.

Работы над боевыми уже летающими ракетами Р-7, Р-7А и новыми проектами требовали исключительного напряжения. Военные справедливо упрекали нас в недостаточной надежности, длительном цикле подготовки к пуску и невысокой точности. Мы сами прекрасно понимали эти недостатки.

При использовании ракеты в качестве носителя космического аппарата к двум основным ракетным ступеням боевой Р-7 добавлялась третья, а в перспективе, и четвертая, нужные только для космических пусков. Ракета-носитель космического аппарата оказывалась таким образом более сложной и менее надежной, чем ракета-носитель боевого ядерного заряда.

Ракете Р-7 доверили в ее первородном двухступенчатом варианте вывести первый ИСЗ только на шестом пуске. В трехступенчатом она тщательно проверялась, многократно летала с макетами и собаками, прежде чем ей доверили первого человека.

В четырехступенчатом варианте ракету-носитель под индексом 8К78 сразу нагрузили автоматической межпланетной станцией (АМС) 1М, перед которой стояла задача исторического значения – пролететь вблизи Марса. Было страстное желание опередить американцев и первыми в мире ответить на вопрос: «Есть ли жизнь на Марсе?» Не меньшую славу обещала принести новая ракета-носитель и открытием тайны Венеры. Что скрывается под ее непроницаемым для земных астрономов облачным покровом? Мы спешили, очень спешили.

Возможность быстрого создания автоматических межпланетных станций и четвертой ступени для Р-7 до выхода на Королева с конкретными предложениями обсуждалась Мишиным, Тихонравовым, Бушуевым, Раушенбахом и мною. Тихонравов с проектантами – Рязановым и Максимовым – исследовали возможные компоновки и потребные веса. Раушенбах с Легостаевым, Башкиным и Князевым изобретали – подчеркиваю, именно изобретали – схемы ориентации для проведения коррекций, наведения фотоаппаратов на планеты и остронаправленной антенны на Землю. Отрываясь от захлестывающего потока текущих дел по ракете Р-9, кораблям-спутникам и повторным пускам к Луне, я часто обсуждал в НИИ-885 с Рязанским и Богуславским варианты радиосистемы для связи и получения информации с расстояний в сотни миллионов километров. Только что мы гордились рекордом дальности связи чуть более 300 тысяч километров, а теперь надо гарантировать 300 миллионов километров. Среди электриков нашлись два энтузиаста – Александр Шуруй и Виталий Калмыков, которым я поручил вместе с проектантами обсудить проблему системы электроснабжения на год полета и, это я потребовал ультимативно, проектировать единую комплексную электросеть всего АМСа. Герман Носкин с Николаем Рукавишниковым получили задание придумать такое ПВУ, чтобы была возможность оперативно задавать разные временные последовательности команд на борту. К сожалению, мы внедрили этот прибор только после отказа ПВУ разработки СКБ-567 на «Венере-1».

Михаил Краюшкин, считавший вместе со своими фанатиками-»антенщиками», что вся сила радиотехники в антеннах, после неуверенной связи при передаче фотографии обратной стороны Луны, мечтал создать первую космическую параболическую остронаправленную антенну.

Мишин с Бушуевым поручили Святославу Лаврову с Рефатом Аппазовым продумать оптимальную схему межпланетного перелета. Эту работу по просьбе Тихонравова параллельно в ОПМ начал и Дмитрий Охоцимский. Очень быстро выяснилось, что ни один из появляющихся в ближайшее время вариантов трехступенчатой Р-7 не способен вывести к Марсу или Венере сколько-нибудь приличную массу. А нам уже тогда было ясно, что до второй космической скорости потребуется разогнать ну никак не менее полутонны!

Мишин первый загорелся идеей водрузить на трехступенчатой «семерке» еще одну – четвертую – ступень. Открывалась возможность реализовать идею создания нового кислородно-керосинового двигателя для этой ступени.

Самым трезвомыслящим среди нас – заместителей Королева -считался Сергей Охапкин. Он отвечал за работу конструкторских отделов, выпуск основной рабочей документации для производства, непосредственно занимался проблемами прочности конструкции ракеты. Даже он без колебаний согласился с идеей четвертой ступени.

Весь январь 1960 года прошел в обсуждении дальнейших космических программ.

Сразу после Нового года, 2 января, Келдыш, Королев, Глушко и Пилюгин были вызваны к Хрущеву. Хрущев был очень агрессивно настроен и сказал, что нам успехи в космосе сейчас не менее важны, чем создание боевых ракет. Он распалился и пригрозил: «Дела у вас идут неважно. Скоро вас будем драть за космос. В США широко развернуты работы и они могут нас обогнать». Эти слова Хрущева СП воспроизвел по своей записи 3 января на совещании, на которое были приглашены Келдыш, все главные конструкторы и заместители Королева. Началась сумбурная дискуссия по космической программе на этот и ближайшие годы. Келдыш настаивал на еще одном луннике Е-2Ф, на котором предусматривалась более совершенная техника фотографирования и передачи картинок обратной стороны t Луны. Я возражал против этой работы, мотивируя загрузкой по программе Марса и Венеры. Эту новую программу мы сокращенно именовали «MB». Королев добавил: «Не забывайте, что есть еще и „Восток“«. Так, ни до чего не договорившись, все разошлись.

7 января Келдыш собрал большой межведомственный совет по Е-2Ф и MB. По Е-2Ф договорились, что задачи ограничиваются только фотографированием. Срок на согласование задания оттянули, но пуск наметили в апреле. По MB впервые начали серьезно разбираться, что к чему. Докладывали Охоцимский, Лавров, Крюков, Раушенбах, Ходарев, Рязанский и Пилюгин, каждый по своей части и пока еще только о своих предварительных соображениях. СП после совещания усадил в свою машину меня и Крюкова. В сильных выражениях он высказался в том смысле, что мы, его заместители, до сих пор не разобрались, кто и за что отвечает в программе MB, не координируем работу, а эти «идеалисты у Келдыша» хотят, чтобы пуск был уже в сентябре этого года.

9 января Устинов провел заседание военно-промышленной комиссии с нашим отчетом о ходе работ по «Востоку» и тяжелому спутнику-фоторазведчику. Будущему фоторазведчику уже было присвоено название «Зенит». Отчитывались Бушуев и директор завода Турков. Срыв сроков относительно утвержденного Устиновым графика составлял от трех до четырех месяцев. Хотя во многом в срыве сроков были виноваты наши смежники, огонь беспощадной критики пришелся по ОКБ-1.

«Это важнейшее средство, – сказал Устинов, – с помощью которого мы способны вести разведку. Нет более важных задач в настоящее время». Здесь он явно намекал Королеву на увлечение программой пилотируемых полетов. Королев сидел, сильно насупившись, и молчал. Устинов внешне обрушился на меня, Бушуева и Туркова, но было понятно, что фактически огонь ведется по Королеву, который не может сам управиться со своими заместителями.

После перерыва Устинов поручил Пашкову подготовить за неделю доклад с предложениями по MB. Здесь счел нужным вмешаться Мрыкин. Его выступление в очень накаленной обстановке заседания у Устинова прозвучало отрезвляюще: «Обычными средствами, как мне представляется, эту сложнейшую задачу не решить. Необходима концентрация всех сил и привлечение новой кооперации. ВПК должна оперативно принимать решения, а не ругать конструкторов от заседания к заседанию. ОКБ-1 и его смежникам нужны реальная помощь и непрерывный контроль».

Устинов перед тем, как всех распустить, предупредил, что в ближайшее время Хрущев лично будет рассматривать наши планы по космосу и хочет это сделать непосредственно в ОКБ-1.

СП на несколько дней удалился, для размышлений и отдыха в правительственный пансионат «Сосны», поручив мне и Бушуеву составить проект плана по MB и приехать к нему 12 января. «Но со сроками пусков за сентябрь не ходить», – напутствовал он.

Самым трудным, как и обычно, оказалось согласование сроков с заводом. Сроки разработки чертежей и изготовления космических станций нам самим казались нереальными. Но когда мы приехали в «Сосны», СП, изучая наши графики, нахмурился и стал их безжалостно править, сдвигая сроки «влево» на два, а то и на три месяца.

При этом он предложил увеличить число изготавливаемых аппаратов с двух до трех.

Вариант с попаданием в Венеру СП предложил упростить, убрав всякую теплозащиту. «К Венере, этой богине любви, полетим голышом, – сказал он. – На отработку теплозащиты времени нет. В случае неудачи на последней ступени все равно сгорим в атмосфере Земли. Зато сможем доказать, что мы пускаем космические носители, а не боевые ракеты».

15 января, вернувшись из «Сосен», СП собрал общую оперативку и огласил немыслимые сроки создания и пуска трех MB. Мало кто верил в реальность этих сроков. СП произнес речь, полную угроз в адрес возможных виновников срыва совершенно нереальных сроков.

Как быть с системой управления, которая должна целый год неустанно работать в космосе, ориентируя солнечные батареи на Солнце, параболическую антенну – на Землю и весь аппарат – на Марс или Венеру?

Раушенбах, трезво оценив ситуацию, отказался от разработки устройства, ориентации солнечных батарей и силовых маховиков для ориентации всего аппарата. Ему явно не хотелось связываться с авантюрными по срокам работами.

Пилюгин заявил, что ему, если сильно повезет, дай Бог справиться с управлением еще двумя ступенями Р-7.

Рязанский предложил поручить всю проблему радиосвязи СКБ-567, где вместо неожиданно скончавшегося Губенко руководителем был назначен Белоусов и главным инженером – Ходарев. Только эта молодая фирма да еще Владимир Хрусталев – главный конструктор оптических приборов ЦКБ «Геофизика» – бодро заявили: «Сделаем».

Вскоре меня пригласил Иосифьян в свой роскошный особняк у Красных ворот. Он подарил мне свою книгу «Вопросы единой теории электромагнитного и гравитационного инерциального полей». Этот труд входил в явное противоречие с общей теорией относительности Эйнштейна. Если бы все там было справедливо, Андроник, безусловно, заслуживал Нобелевской премии. Но физики-теоретики нашей Академии наук научный трактат Иосифьяна не признавали. Попытка создания единой теории поля, как известно, была целью последних лет жизни Эйнштейна. Такая всеобщая теория поля не создана до сих пор.

Я просил снизойти к нуждам «заржавленных электриков», отложив в сторону высокую и чистую науку, и получил от Иосифьяна заверение в полной поддержке всех наших работ по MB. Была создана «ударная» группа во главе с Николаем Шереметьевским. С этого, пожалуй, и началась космическая деятельность будущего академика и директора Всесоюзного научно-исследовательского института электромеханики (ВНИИЭМ) Николая Николаевича Шереметьевского.

К сожалению, собравшийся в НИИ-627 коллектив первоклассных инженеров-электриков не мог в эти фантастические сроки реализовать ни одной из своих идей и ограничился добросовестной, но рутиннйй разработкой преобразователей токов и напряжений.

Выступление Мрыкина на совещании у Устинова по поводу «концентрации всех сил» не прошло бесследно. По указанию Устинова Руднев собрал у себя Калмыкова, Шокина и начальников главных управлений – руководителей радиоэлектронной промышленности. Самый эрудированный из всех собравшихся председатель Государственного комитета по радиоэлектронике (ГКРЭ) Валерий Калмыков, впервые услышав о такой постановке задачи: «сегодня, в январе, – с нуля начать, а в сентябре – пустить», улыбался, но не спорил. Еще на зенитных ракетах он прошел бериевскую школу сроков, спор по которым в те годы мог привести к аресту, в лучшем случае – к снятию с работы. В таких ситуациях он был не раз и, как и многие другие министры, считал, что бьют, как правило, не виноватых, а последних. Важно в большой толпе срывающих сроки не оказаться самым крайним.

Устинов сообщил Королеву, что по его просьбе Хрущев лично дал указание Калмыкову помогать нам в реализации программы MB, с расчетом обеспечить два пуска в сентябре-октябре этого года. «Вся радиоэлектроника пришла в необычайное возбуждение», – вызвав меня, сказал Королев. Он поручил мне участвовать во всех сборах и совещаниях у Калмыкова и Шокина и докладывать ему ежедневно.

После сбора у Руднева в аппарате ГКРЭ вместе с руководителями институтов в лихорадочном темпе прорабатывались планы, распределялись задания и задавались вопросы, на которые некому было ответить. Многие директора звонили прямо мне, стремясь понять, что от них может потребоваться. Когда я называл сроки, они не вступали в спор, а вежливо прощались.

22 января в зале заседаний ГКРЭ Калмыков собрал всех возможных участников работы по радиоэлектронной части. Я сделал сообщение о задачах MB, основных особенностях программы полета, орбитах и требованиях к системе радиосвязи. Начальник НИИ-4 генерал Соколов доложил предложения военных по созданию крымских и дальневосточного пунктов управления.

В процессе обсуждения Калмыков поручил вести совещание Шокину, так как его срочно вызвали в связи с сообщением о нарушении нашего воздушного пространства неизвестным самолетом. Кто-то из участников совещания подал реплику: «Вот чем нам надо заниматься, а не марсианской фантастикой».

Шокин стремился припереть меня к стенке, требуя предложений по распределению работ между головными организациями по ближнему и дальнему космосу. Я предложил иметь две раздельные головные организации. Одной поручить проблемы ИСЗ, а второй – Луну и дальний космос. В полемике Шокин обвинил меня и в целом ОКБ-1 в навязывании своей воли различным организациям. По его мнению, мы это делаем бессистемно, случайно, исходя из симпатий и дружеских отношений. «Мы больше не должны стоять по струнке перед ОКБ-1 и ждать, что оно от нас потребует. Мы должны сами проявлять инициативу, предлагать технические решения, идущие в ногу или даже опережающие требования ОКБ-1», – сказал он. «Золотые слова», – заметил сидевший рядом со мной Богуславский.

Шокин нервничал и резко обрывал директора института телевидения (ВНИИ-380) Росселевича и директора института радиосвязи (НИИ-695) Гусева, выступавших в поддержку моих предложений. В такой накаленной обстановке неунывающий Алексей Богомолов заявил, что если всей мощности ГКРЭ не хватит, то ОКБ МЭИ готово взяться за проектирование и создание наземных антенн диаметром 30 и 64 метра, и не в далеком Крыму, а здесь, под Москвой, на Медвежьих озерах. Это предложение было встречено общим смехом и ядовитыми репликами. Руководители основных институтов радиоэлектроники чувствовали неприкрытую агрессивность молодого коллектива МЭИ и явно побаивались его перспективных предложений.

Соколов вернул всех с марсианских орбит на Землю: «Для строительства измерительных пунктов дальней связи потребуется стянуть на площадки только в Крым десять тысяч рабочих. А еще Уссурийск, из которого мы должны осуществлять контроль за третьей ступенью и, в какой-то мере, дублировать крымские пункты! В то же время постановления еще нет и даже окончательно не спланированы строительные площадки. Можно ли за семь месяцев соорудить такие антенны, которым пока еще нет аналогов в мировой практике? Все, что касается бортового радиокомплекса, по-видимому, при исключительном напряжении может быть создано. А вот как быть с „землей“, сказать трудно – от ГКРЭ нет четких заданий».

В конце совещания появился Калмыков. Он сообщил, что локаторы ПВО вели самолет, который пересек нашу границу со стороны Ирана на очень большой высоте, но пока согласовывали вопрос: сбивать его ракетами или нет – он благоразумно развернулся и ушел.

Совещание закончилось общими и неконкретными поручениями. В сложных радиоэлектронных ситуациях я предпочитал советоваться с Богуславским. Еще со времени совместной работы в Бляйхероде я уверовал в его порядочность, здравый смысл и объективность суждений, независимо от ведомственных и фирменных интересов. Года три спустя, не помню уже по какому случаю, Королев говорил мне: «Из всех твоих друзей и смежников по радиоделам я абсолютно верю в объективность только Богуславского и Быкова. Даже Михаил (он имел в виду Рязанского) не может встать выше интересов своей фирмы». О Юрии Сергеевиче Быкове я напишу ниже.

Богуславский в «мужском» разговоре сказал: «Я не верю в возможность создания за семь месяцев надежного многофункционального „радиокомбайна“ для аппаратов МБ. Мы должны идти на совершенно неоправданный риск. Сколько-нибудь серьезная проработка в лабораториях, испытания элементов в этих условиях невозможны. Для испытаний на ресурс и живучесть нет ни времени, ни оборудования. Начинать бешеную гонку без надежды на успех я не хочу и Михаила буду отговаривать. Пусть за эту задачу берется компания Белоусова, Ходарева и Малахова. У них новая фирма, им нужно завоевывать „место под солнцем“. Если и провалят дело, по молодости их простят». Но Богуславский был готов уговаривать Михаила Рязанского взяться за разработку антенн крымских пунктов – «не отдавать же такие „куски“ Богомолову».

Такое распределение работ в дальнейшем и было принято вплоть до середины 1960-х годов. Радиоэлектроника стала неотъемлемой частью космической техники. В существовании и развитии средств радиоэлектроники мы, являясь головным ОКБ по космосу, были кровно заинтересованы. В отличие от многих руководителей, Королев в своем ОКБ добился осознания того, что это не «обеспечивающие средства», вроде автомобилей и телефонов, а столь же органически слитые с общей задачей, как двигатель и сама ракета!

29 января 1960 года с утра Тихонравов попросил меня вместе с ним пройти к СП, чтобы договориться о нашей общей линии поведения на очередной встрече у Келдыша по лунной программе. Я, памятуя рассказ Тихонравова о Цандере, предложил:

– Давайте при входе в кабинет СП дружно крикнем: «Вперед, на Марс!»

Тихонравов улыбнулся своей доброй улыбкой, но от соучастия в таком хулиганстве отказался.

Королев себя скверно чувствовал. Он только вчера вернулся из Куйбышева с тяжелой посадкой во Внуково. Был вечерний туман, самолет не хотели принимать, отправляли в Ленинград, но Королев через командование ВВС добился разрешения на посадку.

Настроение у СП было невеселое.

– Нас наверху, к сожалению, не все понимают. В технике вообще не хотят разбираться. Считают, что это целиком наше дело. Поэтому и наши трудности им непонятны. А те немногие, которые понимают наши трудности, не имеют необходимой власти. Никита Сергеевич к нам хорошо относился. Но даже он, при последней встрече, потребовал новых успехов в космосе и поставил задачу по MB так: «Вы скажите, принципиально это возможно осуществить?» Ну, что ответить? Конечно, принципиально все возможно. «Тогда только не втягивайте нас в технические детали, – сказал Хрущев. – Это ваше дело. Скажите, что вам нужно и осуществляйте». Вот и весь сказ. Потом оказывается, что то, что «нам нужно», не дали, а задача, которую надо решить в немыслимые сроки, осталась.

Несмотря на настойчивость Тихонравова, СП отказался обсуждать лунную программу. Он спросил, кто из проектантов ведет работы по MB. Тихонравов ответил, что поручил их Глебу Юрьевичу Максимову, но следит за работой сам, привлекает Рязанова и других проверенных проектантов. Мне Глеб Максимов нравился своим вдумчивым, доброжелательно-критическим отношением к проектной работе. Я поддержал Тихонравова.

СП поворчал, что в команде Тихонравова большинство не нюхали производства и боятся заводских проблем. Королев переключился на меня и потребовал доклада о последних событиях в радиоэлектронике. Я начал было говорить, но он меня прервал: «Вы тут с Михаилом Клавдиевичем не все знаете. У меня было очень бурное объяснение с Калмыковым и Рязанским. Я сказал, что у нас будет на днях Никита Сергеевич и мы будем докладывать наши предложения. Они оба обещали еще раз подумать, но что они придумают, пока неясно».

Когда мы с Тихонравовым вышли от Королева, так ни о чем конкретно не договорившись, я сказал:

– Теперь, Михаил Клавдиевич, вы получите возможность при визите к нам Хрущева приветствовать его лозунгом Цандера «Вперед, на Марс!»