Текст книги "Снежинск – моя судьба"

В те же дни мы поняли, что и некоторые секретари Свердловского обкома, обнаружив, что после выступления Ельцина люди стали гораздо реже обращаться в облисполком, признали не вполне корректным продемонстрированный по телевидению подход к работе с письмами трудящихся.

Но особенно негативные оценки стиля работы и поведения Ельцина я услышал от секретаря одного из райкомов партии Свердловской области, который как-то неожиданно откровенно поделился со мной своим мнением. Рассказал он, в частности, как строилась автодорога на Серов, когда Ельцин, попирая действующее законодательство, заставил ряд предприятий возводить «отведённые» им километры. Как, готовясь к всероссийскому совещанию в Свердловске по строительству жилья на селе, Ельцин поставил задачу создать в Балтыме образцовый посёлок – серию кирпичных коттеджей (!), выполненных по индивидуальным проектам. Всё это делалось в жёсткие сроки, авральным порядком и никакие возражения, что для сельского жителя такие дома – по сути, без приусадебных участков и подворья – не подходят, не принимались. Узнал я и о том, как поспешно проводилась к этому новострою 6-километровая ветка теплотрассы от Среднеуральской ГРЭС – практически без бюджетного финансирования, и т. п. Откровенно говорил этот секретарь и о присущем Ельцину популизме, властности (нередко Ельцина называли «Кувалдой»), а с другой стороны – стремлении беспрекословно выполнять указания сверху. Весьма иронично отозвался он и о новом, 23-этажном, здании обкома партии, которое позднее народные остряки стали называть «Зубом мудрости», а порой – «Членом Партии»…

Особенностью курсов 1986 года было то, что они проходили в период начала заявленной Горбачёвым перестройки. В обществе, в настроениях людей происходили необычные изменения, рождались надежды на глубокие перемены, устранение негативных процессов в экономике, а значит, и в жизни каждого человека. Характерными были и названия некоторых лекций: «О концепции ускорения», «12-я пятилетка – решающий этап реализации стратегии на ускорение социально-экономического развития страны», «О перестройке партийной работы», «О развитии внутрипартийной демократии» т. д. На этих курсах, занявших почти две недели, мы были вооружены такими перспективами и планами на будущее, которые надо было ещё долго обдумывать и «переваривать». Но в реальность выполнения предстоящих грандиозных задач не особенно верилось…

Я уже отмечал что, с самого начала чувствовал себя на новой работе довольно уверенно, но не прошло и года, как на нас с Реной навалились серьёзные проблемы с Димой, на поведение которого всё худшее влияние оказывала его компания. С Сергеем в это время было намного проще, поскольку на нашу радость, несколько лет назад он серьёзно увлёкся гитарой и стал участником вокально-инструментального ансамбля (ВИА).

Дима был хороший парень, но решительный нрав, задатки вожака и крепкие кулаки нередко вовлекали его в опасные авантюры, заканчивающиеся порой далеко не безобидными драками. Ещё с 1978 года я знал, что он нередко выпивает в кругу друзей и пытался бороться с этим, но столкнуть его с этой дорожки не смог. Сильно беспокоилась за Диму и Рена. После же избрания меня секретарём горкома переживания наши стали особенно тяжёлыми. Описать моё состояние в те годы невозможно. Страх за судьбу сына преследовал и днём, и ночью. Я понимал, что с Димой могли происходить и более серьёзные «приключения», если бы не то сдерживающее влияние, которое оказывал на него специалист нашего городского ОВД по работе с подростками Аркадий Львовоч Ческис. Это был умный, широко эрудированный человек и прекрасный педагог, умевший, как никто другой из его сослуживцев, находить контакт с «трудными» ребятами. Было важно и то, что его уважал и Дима.

И всё-таки однажды настал для меня самый тяжкий день. Начальник городского отдела милиции Юрий Анофриевич Парахин сообщил, что Дима попал в очень серьёзную ситуацию, ему грозит уголовное дело за хулиганство, и он, скорее всего, окажется в колонии. После долгих, мучительных раздумий я решил, что не имею морального права оставаться на посту секретаря горкома и должен сообщить об этом первому секретарю обкома партии М. Г. Воропаеву. Вскоре такая встреча состоялась. Михаил Гаврилович отнёсся к моему настроению с пониманием, но принял неожиданное для меня решение. Он сказал: «Ситуация ваша действительно очень серьёзная, но уходить с секретарей не следует». Затем связался по телефону с начальником областного Управления внутренних дел генералом А. Т. Руденко и прямо при мне передал суть случившегося с моим сыном и попросил разобраться и, по возможности, смягчить последствия. Насколько я уловил, Андрей Тихонович ответил, что постарается сделать, что можно. Положив трубку, Воропаев произнёс какие-то успокаивающие слова и пожелал не терять голову. Я вышел из кабинета с чувством благодарности к нему, хотя и с сомнениями в правомерности предпринятого им шага.

Суд над Димой и тремя его друзьями состоялся в апреле 1980 года. В зале заседаний была моя мама, испытавшая тяжёлые переживания. Меня на суд не приглашали – видимо, пощадили.

Диму оставили на свободе. Далеко не сразу я почувствовал облегчение. Часто ругал себя за то, что не уделял должного внимания сыновьям. Вспомнилась 125-я школа и одна из учителей, высказавшая однажды мне резкий упрёк по поводу плохого поведения Сергея: «Что вы за мужчина? Не можете взять ремень и выбить из своего сына дурь!». Я сильно страдал, злился на себя, но каким-то шестым чувством понимал, что делать этого нельзя.

Через несколько лет я случайно встретился в городе с хорошо знакомой мне женщиной – Ниной Александровной Анциферовой. Я знал её ещё со времени, когда она работала заместителем председателя горисполкома, возглавляла комиссию по делам несовершеннолетних и пользовалась у многих большим уважением как умный и очень внимательный к запросам людей человек. Мы разговорились, она поинтересовалась моими сыновьями, с которыми ей приходилось когда-то «иметь дело». Я рассказал, что теперь всё хорошо, но невольно вспомнил и тяжёлые для меня годы и упрёк школьной учительницы. Нина Александровна сказала: «Если бы вы подняли руку на сыновей, вы бы их потеряли!».

К счастью, после суда Дима постепенно стал выправляться. Как я понял позднее, на его поведение особенно повлияло ухудшение моего здоровья. Я постоянно не высыпался и стал чаще ощущать сердечную аритмию, а порой и резкие боли в области сердца. В такие минуты я невольно думал о том, что в любой момент у меня может случиться инфаркт. Дима относился ко мне хорошо и, видя мое состояние, старался больше не осложнять мою жизнь. А в 1981 году, после того как Сергей окончил Пермское военное авиационно-техническое училище и уже служил в воинской части в Эстонии – в городе Тарту, Дима пошёл в военкомат и получил направление в то же училище. Мы с Реной, после отдыха в санатории на Иссык-Куле, сумели, несмотря на трудности с билетами (был конец августа) съездить к Диме на присягу.

Пройдут годы, и однажды он скажет мне: «Я понял тогда, что могу потерять тебя»…

И Сергею, и Диме учёба в ПВАТУ пошла на пользу. Сергей, к тому же, продолжал заниматься музыкой, выступая в составе ВИА. Дима, у которого ещё во время прохождения курса молодого бойца заметили лидерские задатки, почти сразу был назначен командиром одного из отделений взвода, получив звание младшего сержанта. Но, пожалуй, больше всего я порадовался, когда узнал, что Дима приобщился к художественной литературе. Он увлёкся Гёте, а затем прочитал все 8 томов Шекспира, имевшиеся в библиотеке училища, и многое даже переписывал в тетрадку. Удивлённая такой редкой для курсанта тягой к Шекспиру, библиотекарь подарила Диме томик его сонетов. А на втором курсе в ПВАТУ состоялась встреча с бывшим фронтовиком, полностью потерявшим зрение, поэтом Эдуардом Асадовым, который произвёл на курсантов неизгладимое впечатление. После этого Дима перечитал все его поэтические произведения, и, узнав об этом, я выслал ему сборник стихов полюбившегося ему автора.

Перемена к лучшему в поведении сыновей очень облегчила нашу с Реной жизнь. Настроение моё, да и физическое состояние, заметно улучшились. Я почувствовал себя более уверенно, стремясь глубже вникать во все значимые для людей проблемы. И я, и сотрудники аппарата горкома часто бывали в коллективах, регулярно вели приёмы посетителей, уделяли большое внимание работе с письменными обращениями. Вместе с тем, ответы на некоторые запросы не удовлетворяли людей. Довольно длительное время, например, горком, горисполком и руководство основного предприятия критиковали за то, что в городе не планируется строительство молокозавода и колбасного цеха. Наиболее настойчивые спортивные активисты резко ставили вопрос о легкоатлетическом манеже и о закрытом хоккейном корте и т. д. Как мы ни объясняли, что нет для этого средств, критика не ослабевала. И вот однажды у меня родилась необычная идея: надо поставить людей в положение городского руководства, пусть сами решают, что необходимо строить.

Изюминка задумки была в следующем. Мы составляем таблицу с указанием запланированных на очередную пятилетку объектов и предлагаем по каждому из годов, в пределах выделенных нашим министерством средств, составить свой перечень строек. Подготовленные совместно с руководством горисполкома списки были направлены в десятках экземпляров в наиболее крупные и значимые для города трудовые коллективы.

Идея никаких возражений не вызвала. В процессе обсуждения люди поняли, как непросто решать такие вопросы. После обобщения заполненных таблиц был получен результат, которого не ожидали даже мы: ни один из предлагаемых новых объектов не получил большинства голосов. Это означало, что намеченное совместно с Управлением социального развития 9-го Главка и нашим Главком министерства вложение средств было достаточно обдуманным. Мне кажется, это был интересный опыт…

В июне 1980 года состоялся пленум ЦК КПСС, принявший решение о проведении очередного, 26-го, съезда КПСС. Доклад Брежнева был выдержан «в духе времени», в рамках давно укоренившихся в партии канонов. Вскоре поступили указания об изучении материалов пленума, а самое главное – о развертывании работы по достойной встрече съезда. Как обычно, в этих целях разрабатывались соответствующие планы, проводились собрания и политбеседы, навстречу съезду брались дополнительные социалистические обязательства, однако заметного энтузиазма всё это у людей не вызывало. Мы чувствовали, что многие, в том числе, и коммунисты, относятся к этим мероприятиям как к обязательным, но малоэффективным формам работы, однако предпочитали своё мнение держать при себе.

И вот однажды, насколько помню, в начале ноября 1980 года, в горком партии пришёл с предложениями по повышению эффективности руководства государством инженер-расчётчик КБ-2 кандидат технических наук Владимир Иванович Бобров. Его письмо попало ко второму секретарю горкома А. В. Кесареву, который через некоторое время показал его мне. Признаюсь, вера автора в возможность реализации его идей сразу же показалась нам весьма наивной. Бобров считал, что для повышения эффективности руководства страной Брежнев не должен совмещать два поста – генерального секретаря партии ЦК и председателя Президиума Верховного Совета СССР. Кроме того, он предлагал предстоящему съезду не избирать в состав Политбюро А. П. Кириленко (ему было 75 лет), М. А. Суслова (79 лет), А. Я. Пельше (82 года) и В. В. Кузнецова (80 лет), а из-за отсутствия должного авторитета «у широких народных масс» не вводить туда Г. В. Романова. Внутренне я был солидарен с Бобровым, но прекрасно понимал бесплодность такой инициативы, которая, к тому же, могла привести к серьёзным неприятностям для него. Я сказал ему об этом, когда мы случайно встретились в горкомовском коридоре, но он не воспринял моего мнения. В разбирательствах, связанных с этим делом, мне участвовать не довелось, так как я уехал на сессию в ВПШ, а по возвращении узнал, что Владимира Ивановича после длительных бесед вынудили забрать своё заявление, но сделал он это лишь после упорного отстаивания своей позиции.

Об этих событиях Бобров рассказал в своих воспоминаниях, изданных в 100 экземплярах в 2006 году. В них он, в частности, писал, что его предложения рассматривались на комиссии горкома, которая после долгого обсуждения вписала в свой протокол общую мысль о необходимости повысить кадровую сменяемость и преемственность в стране на всех уровнях. Бобров не согласился со столь неконкретной формулировкой. Через некоторое время началась его «обработка» по линии министерства. Он пишет: «Для оценки фактической политической обстановки в закрытом городе и на предприятии, ведущем разработки оборонного стратегического назначения особой важности, приезжает московская комиссия, в составе которой был представитель кадровой службы Главного управления Министерства… Сразу же очерчиваются пределы беспокойства: нельзя допустить, чтобы из нашей отрасли вышел ещё один продолжатель дела академика Сахарова… И не является ли В. И. Бобров открытым шизофреником? На ответ: «Знаем Боброва, он нормальный человек» последовало категоричное: «Нормальные люди таких предложений не пишут»… Как рассказывает далее Бобров, резкое неприятие его поведения он сразу же ощутил и со стороны некоторых руководителей. «Однажды я зашёл в кабинет к начальнику отдела кадров института Д. П. Скворцову для решения общественных дел. Он, не прерывая телефонного разговора обо мне (видимо, с Москвой, так как вёл его стоя), глядя на меня, с глубоким презрением произнёс: «Я бы таких революционеров вешал»…Пикантная деталь: он прекрасно знал меня по работе и до этого момента хорошо ко мне относился… Справедливости ради должен сказать, что сотрудники местного КГБ, которые были вынуждены заниматься моей персоной вплотную, оценили всё спокойно и без паники: я – не враг, не шизик, не диссидент, а честный патриот… В самый критический момент тех драматических событий мне позвонил старший оперуполномоченный КГБ П. А. Иванов и без предисловий выложил: «Вот сейчас в кабинете секретаря горкома по идеологическим вопросам совместно с членами московской комиссии рассматриваются организационные меры по борьбе с тобой. Выход только один: немедленно, до принятия решения, отнеси туда заявление об отказе от своих предложений».

«После тяжёлых раздумий» Бобров написал заявление в горком с просьбой вернуть его предложения…

На 26-м съезде партии

1981 год начался для меня с события, запомнившегося на всю жизнь: 10 января, во второй день областной отчётно-выборной партийной конференции, я был избран делегатом 26-го съезда КПСС. О возможности такого доверия ко мне руководства обкома после недавних событий с сыном я не мог и предполагать! Всего было избрано 60 делегатов, из них 24 рабочих и школьная учительница.

Через несколько дней меня предупредили, что вылет делегатов в столицу состоится 19 января и надо прибыть в обком со всем необходимым для проживания в Москве. Мне как, наверное, и другим, подсказали, что следует позаботиться и о своём внешнем виде: делегат должен выглядеть прилично, с собой надо взять и награды.

В назначенное время я прибыл в обком партии и вместе со всеми получил удостоверение (пропуск) для посещения московской гостиницы «Россия», где мы будем располагаться. Чемодан с прикреплённой к нему биркой с указанием номера, в котором буду проживать, я сдал в специально отведённую для этого в здании обкома комнату. Там пояснили, что все наши вещи будут доставлены прямо в номера гостиницы.

В 12 часов делегаты собрались в зале заседаний бюро обкома. Совещание вёл второй секретарь обкома партии Леонид Александрович Ильичёв. Он рассказал, что мы будем вылетать в половине седьмого вечера спецрейсом на ТУ-134, а регистрация в кремлёвском Дворце съездов состоится на следующий день с 10 часов утра и предупредил, что эта процедура будет происходить ежедневно, о чём нельзя забывать: «Если кто-либо не отметится, его будут искать по всей Москве». Он пояснил также, что в период съезда нам будет предложена обширная культурная программа, и мы сможем приобрести билет в любом театре по предъявлению делегатского документа. После совещания пообедали, а затем все желающие посмотрели в кинозале обкома 2-х серийный фильм «Особо важное задание».

В 17 часов на двух автобусах в сопровождении машин ГАИ поехали в аэропорт. В комнате интуриста, где мы собрались, заведующий отделом организационно-партийной работы Ю. В. Бабайлов провёл перекличку, и мы отправились к самолёту. Настроение у всех было приподнятое, почти праздничное.

В полёте каждому из нас вручили подарок от Аэрофлота – прекрасный по качеству исполнения набор цветных буклетов и открыток, а также сувенирный значок. С самого начала нас везде сопровождало великолепное обслуживание и никогда не возникало никаких проблем, всё было учтено до мелочей.

К гостинице, прямо от трапа самолёта, нас привезли на автобусах. Я уже знал, что буду жить на 8-м этаже в комнате №278 вместе с секретарём парткома Магнитки Алексеем Потаповичем Литовченко. В соседнем номере расположились известный челябинский скульптор Лев Николаевич Головницкий и первый секретарь обкома комсомола Юрий Евгеньевич Стариков, с которым я был уже знаком. Нас немало удивило, что когда мы с Литовченко вошли в свой номер, там уже стояли наши чемоданы. На журнальном столике мы увидели цветы и приветствие от Вьетнамской коммунистической партии, а также две большие картонные коробки лазоревого цвета с именными наклейками. Позднее мы открыли их: удивлению нашему не было предела. В каждой был большой набор сувениров: изящные кварцевые настольные часы с символикой съезда, трёхтомник речей Брежнева – на прекрасной мелованной бумаге, очень удобный дипломат из красной кожи, объёмная папка для документов, записная книжка, набор красочных открыток и др.

В номере был телефон, по которому можно было бесплатно звонить в любой город страны, чем тут же воспользовался Литовченко, расспрашивая, видимо, своего зама по парткому Магнитогорского комбината о ситуации на предприятии. Мне это было не совсем понятно: что такого могло произойти за столь короткое время его отсутствия? Позвонил он на комбинат и на следующий день, часов в шесть утра, прервав мой сон. Он извинился, сказав, что вынужден тревожить так рано из-за двухчасовой разницы во времени с Уралом. К телефону он обращался ежедневно в одно и то же время, так что пришлось к этому привыкнуть: я понял, что на таком гиганте как Магнитка могут произойти в любой момент какие-либо неприятности, и секретарь парткома хотел быть постоянно в курсе дела.

20 февраля, после завтрака в одном из гостиничных ресторанов, отправились в Кремль, в Георгиевский зал. Там мы прошли регистрацию, заполнив краткую анкету, получили временные удостоверения, значки делегатов съезда и нежданный, но приятный сюрприз – конверты с 230 рублями. Примерно в 11 часов нас угостили чаем и пригласили посетить Грановитую палату с Владимирским залом. Впечатления невозможно описать: потрясающая красота и роскошь! Затем нам показали зал заседаний Верховных Советов СССР и РСФСР, а в 12 часов – кабинет и квартиру Ленина. После возвращения в гостиницу делегаты обнаружили в номерах подарки – по комплекту пластинок с рассказом о кабинете и квартире Ленина и с песнями о Родине. Удивило и то, что на нашем журнальном столике лежали свежие газеты: «Челябинский рабочий» и «Комсомолец» (новые их номера появлялись и во все последующие дни).

Вечером в центральном зале «Россия» состоялся концерт мастеров искусств, два отделения которого заняли более трёх часов.

Утром следующего дня культурная программа была продолжена, но сначала Литовченко предложил сходить с ним в так называемую «экспедицию» ЦК КПСС, где он передал дежурному сотруднику красочно оформленный рапорт 26-му съезду от трудящихся Магнитки. После этого мы посетили алмазный фонд, а затем – мавзолей Ленина (в дни съезда он был открыт только для делегатов и зарубежных гостей съезда).

Вернувшись в гостиницу, наскоро пообедали, и оказавшийся рядом с нами директор Магнитки Леонид Владимирович Радюкевич предложил съездить в Лужники на мотогонки на льду. Мы с Литовченко, конечно, идею поддержали, а Радюкевич сказал, что вызовет «Волгу» (в Москве было представительство комбината со всем необходимым для проживания в столице). Никогда раньше таких гонок я не видел, но особого интереса это зрелище у нас не вызвало.

А вот что и меня, и Литовченко действительно поразило, так это располагавшиеся в цокольном этаже гостиницы магазины: промтоварных сувениров, продовольственный и книжный. Для их посещения нам выдали по три набора талонов, рассчитанных на несколько заходов, при этом объём покупок ничем не ограничивался.

Особенно удивил продуктовый магазин, в котором были только отечественные изделия: разнообразие представленных здесь деликатесов казалось невероятным! Особенно удивил ассортимент спиртных напитков. Глаза буквально разбегались, и я не сразу смог понять, что выбрать. Обойдя два или три раза наполненные всякой всячиной витрины, я ограничился несколькими палками твёрдой колбасы, бутылками водки «Петровская» на ржаных сухарях и «Русского бальзама», набором различных конфет и связкой вяленой воблы. Расплачиваясь, заметил, что почти никто не перекладывает купленное в свои сумки или пакеты. Оказалось, что в нескольких шагах от кассы находится пункт приёма посылок! Почта работала очень чётко и быстро, и я тоже решил воспользоваться её услугами.

В книжном магазине всё было организовано таким же образом. Туда я заходил и на следующий день, отправив домой несколько десятков очень хороших изданий. Накупил я также множество значков, конвертов и почтовых марок с тематикой съезда. Невольно обратил внимание на одну из марок с памятной мне по Свердловской ВПШ надпись: «Народ и партия едины», с указанием номинальной цены – 4 копейки.

Вечером мы были в Большом театре на «Пиковой даме». А 22 февраля после обеда с группой делегатов отправились на автобусах в Звёздный городок. Здесь мы увидели и узнали немало интересного: уникальные тренажёры, гидролабораторию (она позволяла на 80% имитировать условия невесомости) и музей Ю. А. Гагарина, где посмотрели документальный кинофильм «Наш Гагарин».

Съезд начал работу 23 февраля в Кремлёвском Дворце съездов. Пройдя регистрацию, мы с Литовченко прогуливались по фойе, старательно обходя шустрых репортёров, спешащих взять интервью у делегатов. Особое внимание обращали на космонавтов – Леонова, Поповича, Рюмина и прославленных военных – Чуйкова, Кожедуба и других. Увидели мы и известных поэтов: Сергея Михалкова и Расула Гамзатова, артистов Михаила Ульянова, Вию Артмане и других знаменитостей.

Открыл съезд Л. И. Брежнев, объявивший, что в зале присутствуют 4994 делегата (8 делегатов отсутствуют по болезни и другим уважительным причинам). Был избран Президиум съезда в составе 124 человек – в т. ч. Л.В. Радюкевич. Затем председательствовал М. А. Суслов. Избрали Секретариат (29 человек), Редакционную (29 человек) и Мандатную (45 человек) комиссии.

Суслов отметил, что на съезд по приглашению ЦК КПСС прибыли 123 делегации «коммунистических, рабочих, национально-демократических и других партий и организаций из 109 стран всех континентов нашей планеты». Регламент устанавливал, что утренние заседания проводятся с 10 до 14 часов, вечерние – с 16 до 18 часов 30 минут, перерыв на 30 минут предусматривался только на утреннем заседании после 2 часов работы; выступающим в прениях давалось по 15 минут.

Порядок дня съезда был типичным для таких форумов:

Отчёт ЦК КПСС съезду и задачи партии в области внутренней и внешней политики – докладчик Л. И. Брежнев.

Отчёт Центральной Ревизионной Комиссии КПСС – докладчик Сизов Г. Ф.

Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981 – 1985 годы и на период до 1990 года – докладчик Председатель Совета Министров СССР Тихонов Н. А.

Выборы центральных органов партии.

Атмосфера в зале, казалось, отражала происходящее как событие мирового масштаба, и порой возникало впечатление, что здесь действительно делается история!

Приступая к рассмотрению первого вопроса съезда, Суслов предоставил слово для доклада Л. И. Брежневу. Раздались бурные аплодисменты, все встали. Я не ожидал подобной реакции, невольно мелькнула мысль: зачем же так пафосно?

Брежнев читал доклад неторопливо, старательно выговаривая каждую фразу, переходя порой на особенно торжественный тон, что каждый раз вызывало аплодисменты зала.

После перерыва доклад был продолжен, но через какое-то время Брежнев, не особенно приглушая голос, попросил молодого человека, менявшего блюдце со стаканом какого-то напитка, принести салфетку. Просьба была выполнена, и мы услышали, как Леонид Ильич сказал официанту: «Приносите салфетки почаще!». Салфетки приносили, Брежнев вытирал лицо и продолжал, с заметным трудом, читать текст. Обстановка создавалась довольно напряжённой, как вдруг к микрофону наклонился Д. Ф. Устинов и объявил перерыв.

Незапланированная пауза продолжалась минут 40, после чего заседание было продолжено. Брежнев вышел к трибуне, позади которой был установлен большой напольный вентилятор, направлявший освежающий поток воздуха на спину докладчика. С оставшимся текстом Брежнев справился, а заключительная его часть – с выражением убеждённости в огромном вкладе «первой страны победившего социализма» в перемены, произошедшие в 20-м веке и уверенности в завтрашнем дне – сопровождалась частыми аплодисментами. Когда же Брежнев произносил здравицы в честь Коммунистической партии, Советского Союза и мира на планете, аплодисменты были особенно продолжительными. После слов «Да здравствует коммунизм!» раздались настоящие овации. Затем откуда-то из-под сводов зала зазвучали громкие лозунги: «Слава ленинскому Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза!», «Слава великому советскому народу!» и т. п. До меня не сразу дошло, что они наверняка воспроизводились с заранее сделанной записи…

Когда через несколько дней я зашёл в Министерство, в наш 5-й Главк, Георгий Александрович Цырков (его начальник) попросил меня поделиться впечатлениями от съезда. Я не возражал, и вскоре все желающие были собраны в его кабинете. Разговор происходил в свободной манере, и после моего недолгого рассказа прозвучал неожиданный для меня вопрос: «А почему во время выступления Брежнева была вдруг прекращена трансляция со съезда?». Ничего не зная об этом, я выразил было удивление, а потом вспомнил об эпизоде с салфетками и неожиданном антракте. Я рассказал, как всё происходило, и высказал предположение, что решение о прекращении трансляции было, видимо, принято во время незапланированного перерыва. Я видел, какой неподдельный интерес вызвали у всех мои объяснения, и лишь позднее подумал, что, вероятно, в такой аудитории мне не надо было быть столь откровенным.

Второй день работы съезда был для нашей делегации знаменателен тем, что, как мы уже знали, на утреннем заседании будет выступать представитель Челябинской области Василий Дмитриевич Наумкин – старший горновой доменного цеха Магнитки, Герой Социалистического труда. Внешне уверенно, без видимого волнения, он произнёс весь текст, точно уложившись в регламент – в отличие от предыдущих высоких ораторов: Гришина, Щербицкого, Кунаева и Романова, каждый из которых выступал значительно дольше 15 минут. За Наумкина, с которым накануне съезда меня познакомил Литовченко, мы уже не беспокоились, но позднее, в гостинице, Алексей Потапович поделился со мной весьма любопытными подробностями о том, как готовился Василий Дмитриевич к выступлению. То, что текст был написан заранее и тщательнейшим образом отшлифован, я понимал, но меня удивило, сколько времени потратил на Наумкина лично первый секретарь нашего обкома партии М. Г. Воропаев. Оказывается, он неоднократно заслушивал Наумкина и, в конце концов, заставил его выучить весь текст наизусть. Кроме того, Воропаев обращал внимание даже на внешний вид своего подопечного. Когда ему показалось, что ботинки Наумкина имеют какой-то изъян, Воропаев вызвал машину и лично поехал с ним в магазин за новой обувью. Василий Дмитриевич – крупный, сильный мужчина, с немалым трудом пережил всю эту непривычную для него эпопею. Позднее он рассказал нам, что страшно волновался и когда начал выступать, вдруг перестал видеть текст. Растерявшись на какое-то мгновение, он стал воспроизводить его по памяти и только со второй половины начальной страницы тёмное пятно, застившее глаза, пропало, и он увидел все слова. Мы решили, что это происшествие было результатом чрезмерного «внимания» Воропаева к подготовке Наумкина к выступлению. Надо было к этому относиться попроще, но Михаил Гаврилович не мог, видимо, вести себя по иному…

Выступающих на съезде было много, а со второго дня на трибуну стали приглашаться и иностранные гости, которые как ораторы нередко выглядели гораздо интереснее делегатов.

Особенно запомнилась блестящая, страстная речь Фиделя Кастро. Сейчас её можно прочитать в стенографическом отчёте, но сам по себе текст не производит такого впечатления: этого человека надо было воспринимать вживую! И делегаты, и гости испытали в эти минуты небывалый подъём духа! Уходящего с трибуны Кастро провожали бурными аплодисментами.

Мощно прозвучало и выступление генерального секретаря компартии США Гэса Холла. Главным в его речи была острая критика внешней политики США, считающих сферой своих национальных интересов, по существу, весь мир и, в противовес этому, – защита социализма, избавляющего человечество от войны и ядерной катастрофы. Вместе с тем, хотя внешне выступление Г. Холла оставляло сильное впечатление, меня не покидали противоречивые чувства. Я хорошо знал о малочисленности компартии США (в ней состояло в то время менее 15 тысяч человек) и весьма слабом её авторитете даже среди американских рабочих. Известно было и то, что эта партия регулярно получает довольно щедрую финансовую поддержку из Советского Союза, без которой её роль в обществе была бы ещё менее заметной. Обаяние речи Г. Холла основывалось на его ораторском искусстве и личных убеждениях, а не на реальной значимости возглавляемой им партии…

Выступления большинства делегатов съезда не вызывали заметного интереса. Исключением была, пожалуй, только речь первого секретаря ЦК компартии Грузии Э. А. Шеварднадзе: в отличие от чересчур «выверенных» и потому явно суховатых сообщений предыдущих делегатов она была более раскованной и не лишённой искренних эмоций. Понравилось мне и выступление президента Академии наук СССР Анатолия Петровича Александрова. Его спокойная степенность, свобода и простота речи создавали впечатление, что он не пользуется заранее написанным текстом: похоже, перед ним был только краткий план выступления.