Текст книги "Снежинск – моя судьба"

Я – преподаватель

Вскоре после ознакомления с институтом я узнал, что на первых порах мне придется вести техническое черчение, поскольку преподававший его сотрудник предприятия Александр Сергеевич Федоров отказался продолжать эти занятия. Меня такое известие весьма огорчило, так как я был настроен на курс «Обработка металлов резанием», в котором, как я полагал, для меня не существовало белых пятен. Но делать было нечего, и вскоре я встретился с Федоровым, чтобы получить от него необходимые пояснения. Александр Сергеевич оказался очень приветливым человеком, готовым чуть ли не расцеловать меня: ведь он освобождался от изрядно поднадоевшей ему вечерней нагрузки!

Из беседы с ним мне показалось, что никаких сложностей в преподавании этого предмета для меня не будет, и мы довольно быстро расстались как добрые знакомые.

Несмотря на уверенность, что с черчением я справлюсь, меня, всё-таки, не покидало некоторое волнение: ведь преподавать придется не школьникам, а людям, имеющим, в отличие от меня, опыт работы на производстве. Но всё обошлось, первое занятие прошло вполне удачно, слушатели мои были довольны.

Одной из первых тем курса было изучение шрифтов и освоение навыков их написания. Для многих студентов задача эта оказалась непростой. Учебных пособий не было, и первое из них я решил сделать сам: специальный плакат на листе ватмана формата А-1. Образцы шрифтов нужно было написать чёрной тушью. Работал над этим пособием я настолько тщательно, что ни в одной букве или цифре невозможно было обнаружить сколько-нибудь заметных дефектов. Когда плакат был вывешен в аудитории, меня начали спрашивать, как мне удалось раздобыть его. Я пояснил, что пришлось всё делать самому, но некоторые мне, видимо, не верили и подолгу рассматривали моё «произведение искусства».

По указанной теме студенты должны были сдать зачёт с оценкой за качество, подготовив работу по типу сделанного мною образца. Сроки были вполне достаточные, но некоторые мои подопечные явно не торопились, ссылаясь на нехватку времени. Хорошо понимая трудности учёбы в вечернем институте, я всё же вынужден был проявлять настойчивость, так что в целом всё складывалось неплохо. И вдруг, в один из дней мой труд, которым я так гордился, исчез со стены. Я не мог поверить своим глазам, питая слабую надежду, что учебный плакат взял для каких-то целей кто-то из сотрудников института, но мои расспросы результата не дали. И вот, незадолго до истечения установленного срока сдачи задания, этот плакат принесла мне на зачёт одна из студенток. Я сразу узнал свою работу, которая, однако, была довольно искусно «подпорчена»: некоторые буквы и цифры оказались подтёртыми или обведены так, чтобы видна была несколько неуверенная рука. Внизу справа в прямоугольном штампе были вписаны фамилия преподавателя, т.е., моя, и этой студентки. Работала она в 1-м конструкторском бюро (КБ №1) основного предприятия, и я пытался сначала убедить себя, что зря, наверное, подозреваю её в плагиате, но, всматриваясь раз за разом в принесённую мне работу, я видел свою руку. Состояние моё в эти минуты можно было охарактеризовать одним словом: шок! Между тем эта дама вела себя совершенно спокойно и ждала решения. Наконец, я сказал ей, что это не её работа, а подправленный ею образец, исчезнувший из кабинета черчения. Студентка бурно выразила «искреннее» недоумение моим подозрением, уверяя, что я ошибаюсь. Сыграла роль крайне обиженного человека она артистически, и я понял, что дальнейший разговор с этой нахалкой совершенно бесполезен: у меня нет никаких шансов доказать свою правоту! Скрепя сердце, я предпочёл поскорее покончить с этой злополучной историей и вписал в зачётную книжку требуемое слово.

Запомнился и ещё один студент – Воробьёв Юрий Николаевич. Он был заметно старше меня и выглядел весьма респектабельно. Крупного, но несколько рыхловатого телосложения, большой любитель поговорить на самые разные темы, он мало был похож на студента. Пользуясь малейшим поводом, он не раз удивлял меня своей эрудицией, познаниями в самых различных областях знаний. Вёл он себя при этом настолько солидно, что мне порой было непонятно, зачем этому человеку нужна была учёба? Постепенно я стал уклоняться от излишне длительного общения, стараясь относиться к нему просто как к студенту.

Настало время сдачи зачёта по черчению, но Юрий Николаевич работу не принёс, пообещав сделать это в следующий раз. Однако я снова не увидел выполненного задания. Он долго извинялся, поясняя, что ему осталось совсем немного и что мне не стоит беспокоиться за него. Наконец, когда из числа задолжников остался один Воробьёв, я назвал ему последний срок. В назначенный день он появился в столь удручённом состоянии, что я сразу заподозрил что-то неладное. Он снова пришёл с пустыми руками, и я услышал рассказ о приключившейся беде. Потеряв всё свое красноречие, Юрий Николаевич с горестью поведал, что на его уже готовую работу случайно опрокинул открытый пузырёк с тушью маленький сын. Я слушал поникшего головой «эрудита», но при всём старании не мог поверить этому рассказу. Воробьёв продолжал убеждать меня в истинности произошедшего, и я невольно заколебался: а вдруг он не врёт, ведь в жизни всякое бывает! Прервав его, я сказал, чтобы он принёс испорченную работу, поскольку на ватмане наверняка что-то осталось: невозможно ведь залить одним пузырьком весь лист! Воробьев согласился, и я успокоился. На следующее занятие он, однако, не пришёл, передав через одного из студентов, что заболел. Наконец, Воробьев появился. Узнать в нём прежнего человека было невозможно. Он как будто стал ниже ростом, а глаза его были наполнены неизбывной печалью. Я всё понял, хотя Юрий Николаевич опять что-то объяснял в свое оправдание. Попросив у него зачётку, я сказал, что поставлю ему «неуд». В ответ Юрий Николаевич стал просто пресмыкаться передо мной, умоляя простить его и заверяя, что подобного с ним никогда больше не случится. Я был взбешен. Будучи уверенным, что ничего от него не добьюсь, и стремясь поскорее избавиться от дальнейших потрясений, я попросил уйти «доставшего» меня лентяя из аудитории. Позднее Воробьёв, видимо, после малоприятного для него разговора в учебной части, нарисовал на ватмане некое подобие задания, и я поставил ему зачёт.

Слава богу, в дальнейшем ничего похожего со мной не приключалось! Позднее я узнал, что Юрий Николаевич спотыкался и на основных дисциплинах, неоднократно проваливая экзамены. «Осилил» он институтский курс лишь за восемь лет…

В августе 1961 года мне предложили параллельно с ведением учебных занятий возглавить годичные курсы повышения квалификации руководящих и инженерно-технических работников НИИ-1011. Возглавлявший их с октября 1960 года (с начала организации) Анатолий Сергеевич Труш уезжал из города и предложил на своё место меня. Не имея ни малейшего представления об этой работе, я пытался отказаться от такого «подарка судьбы», но директор отделения МИФИ В. П. Андреев меня всё-таки «уломал», объясняя, что ничего страшного в этом предложении нет, так как придется решать только организационные вопросы, с которыми я без труда справлюсь. Кроме того, он добавил, что общая моя зарплата вырастет в полтора раза, что для моей семьи будет неплохим подспорьем.

Как оказалось, работа эта была довольно ответственная и требовала немалых затрат времени. К чтению лекций на курсах привлекались ведущие сотрудники НИИ, которые порой, в силу каких-то неотложных дел, просили перенести назначенное им время проведения лекций. В таких случаях надо было срочно искать замену, что удавалось не всегда. Посещаемость занятий слушателями курсов тоже оставляла желать лучшего. Тем не менее, вскоре я освоился с новыми обязанностями и уже не так переживал за подобные неурядицы.

Заведуя курсами, я приобрел весьма полезные навыки, которые очень пригодились в последующей жизни, но самое главное – познакомился с уникальными людьми из НИИ-1011. Это были талантливые учёные и организаторы науки: Евгений Иванович Забабахин – научный руководитель института, Николай Николаевич Яненко – научный руководитель математического сектора и Армен Айкович Бунатян – начальник этого сектора. Именно они курировали курсы повышения квалификации и несколько раз приглашали меня на так называемую 9-ю производственную площадку, где располагались физики, конструктора и испытатели, а также опытный завод №1. Они интересовались работой курсов, задавая мне какие-то вопросы, а иногда советовались и по составу преподавателей. На первой из таких встреч я чувствовал себя весьма неуютно, боялся попасть впросак, но быстро убедился, что никаких «подвохов» ожидать от моих новых знакомых не следует: они поддерживали очень простую, доброжелательную атмосферу, в которой я совсем не чувствовал себя в роли мало интересного рядового исполнителя. Я был очень признателен им за это и старался учитывать все их пожелания.

Курсами мне довелось руководить в течение 11 месяцев – до конца учебного года. А 10 сентября 1962 года меня назначили исполняющим обязанности заведующего кафедрой технологии машиностроения и приборостроения – с доплатой 25% к ставке старшего преподавателя. Прежде чем дать согласие, я долго беседовал с директором отделения МИФИ В. П. Андреевым, убеждая его, что вряд ли смогу справиться со столь трудным делом, поскольку кафедру надо было создавать с нуля, но Андреев поставил меня перед фактом: другой кандидатуры в институте просто нет! Естественно, к руководству курсами повышения квалификации я уже не привлекался.

О перспективах с помещением мне ничего не было известно, поэтому для начала я занялся разработкой перечня необходимого оборудования, приспособлений и инструментов для будущей лаборатории резания металлов. Полезные сведения и по этому вопросу, и о характере деятельности кафедры технологии машиностроения я почерпнул в Уральском политехническом институте. Командировка запомнилась и тем, что в не столь уж и далёкий от нас Свердловск я летал на самолете! Это был 10-местный АН-2, стартовавший с оборудованной для этого площадки за КПП-1 городской зоны и приземлявшийся обычно в аэропорту «Уктус». Полёты эти осуществлялись с января 1958 года и продолжались примерно 6 лет. На такую «поездку» уходило всего 30—35 минут – нередко весьма неприятных. Самолет летел на высоте 400—450 метров, в ветреную погоду его изрядно болтало, так что бумажные пакеты, раздававшиеся пассажирам, часто оказывались востребованными.

В январе 1961 года стало известно о поручении Министерства среднего машиностроения руководству объекта срочно начать возведение отдельного здания института (с использованием типового проекта техникума на 960 учащихся), с тем, чтобы сдать его уже в следующем году. Строительство шло действительно очень быстро, по-ударному: трёхэтажное здание появилось в начале октября 1962 года. Директором института с апреля этого года был Игорь Павлович Тютерев, руководивший ранее в Московской области одним из техникумов. В конце 1962 года его заместителем по учебной работе был назначен совсем ещё молодой Валерий Степанович Филонич, приехавший из Ленинграда, – спортивного вида, очень общительный и доброжелательный человек. Он практически сразу вызвался помогать мне, и быстро стал моим хорошим приятелем, понимавшим меня с полуслова. Вскоре мы посетили Челябинский политехнический институт. Получив полезные советы по оснащению нашей лаборатории, мы познакомились там с весьма опытным специалистом лаборатории резания металлов Иваном Петровичем Стебаковым. Я невольно подумал тогда, что именно такой человек смог бы очень помочь мне на кафедре, но в тот раз никаких предложений о переезде к нам в Челябинск-70 я не делал. Через некоторое время инициативу проявил Филонич, и мы довольно быстро «переманили» Стебакова к себе на должность старшего лаборанта моей кафедры.

Во время строительства нового здания я узнал, что в одном из двух довольно больших по площади его «крыльев» предусматривается размещение спортивного зала. Я сильно усомнился в его целесообразности, поскольку был уверен, что студентам-вечерникам он не понадобится. В разговоре с директором института я предложил отдать это помещение под лабораторию резания металлов. После некоторых колебаний он согласился, тем более что никакого проекта оснащения спортзала не существовало. Не было в этом помещении ещё и пола, что позволяло сделать его таким, какой требовался для монтажа станков, предусмотрев и несколько фундаментов под наиболее тяжёлые станки.

Имея достаточно хорошее представление о таком оборудовании, я надеялся, что вполне смогу выполнить технологическую планировку лаборатории. Руководство предприятия пообещало выделять кафедре, по мере возможности, станки, пригодные для учебных целей, а также наборы необходимых инструментов. Такая поддержка действительно оказывалась, и со временем помещение всё более заполнялось подходящим оборудованием. И всё же главным для меня оставалась подготовка лекций по теории резания металлов и металлорежущим инструментам. Это требовало больших затрат времени, так что приходилось много трудиться – порой до поздней ночи.

В марте 1961 года Люсе удалось устроиться на работу – секретарём-машинисткой сектора №12 – одного из подразделений базового предприятия (НИИ-1011). Поубавилось забот и с Серёжей, для которого без особых сложностей удалось получить место в детяслях. Мои отношения с Люсей с этого времени стали особенно близкими, и я всякий раз с нетерпением ждал её возвращения с работы. Жизнь казалась прекрасной, однако мажорное настроение продолжалось, к сожалению, недолго. Серёже было немногим больше полугода, и он был очень неспокойным, часто просыпался и плакал по ночам, а Люся почему-то почти перестала реагировать на его пробуждения: вставать в основном приходилось мне. Порой я упрекал её за это, и она «исправлялась», но через какое-то время всё возвращалось на круги своя.

Но особенно трудно стало после того, как меня избрали секретарём комсомольской организации сотрудников института. Произошло это осенью 1961 года и поначалу никак не сказывалось на семейной обстановке. Но когда случилось как-то задержаться после работы по общественным делам, Люся совершенно неожиданно устроила дикую сцену ревности. Я не мог ничего понять, поскольку все её подозрения основывались на каких-то фантазиях, однако разуверить Людмилу было совершенно невозможно. Более того, такое её поведение стало повторяться. Невинно подозреваемый, я бурно возмущался и порой переставал контролировать себя. Однажды, когда её беспочвенные упрёки достигли небывалого накала, я сорвался, наградив её сильной пощечиной. Я невольно испугался своего поступка, но, к моему удивлению, Люся сразу умерила свой пыл. Более того, после этого она стала проявлять ко мне что-то похожее на уважение. Всё это было странно, я не мог понять логики её поведения. Виктор Дедешин и Лёня Сафонов, когда я поделился с ними своими бедами, сказали, что Людмила, как и многие женщины, воспитанные на давних деревенских традициях, считала, видимо, что если муж бьёт жену, значит любит. Такое объяснение поразило меня, но умом я сознавал, что они, скорее всего, правы. И всё же, в силу своей натуры, я не мог следовать такой логике и старался избегать подобных приёмов «умиротворения» супруги, хотя Люся ещё не раз терзала мою душу. Это очень угнетало меня: создавалось впечатление, что эти её взрывы страстей, возможно, и не случайны. В памяти невольно всплывали сцены необузданного поведения отца Люси после некоторых его выпивок, когда мы жили в наш медовый месяц в Большом Козино – недалеко от Горького. Нередко выпивал и брат Люси Женя, и всякий раз принимался ругаться и искать поводов для скандалов. Эти воспоминания наводили на неприятные мысли, усугублявшие моё настроение.

Во время работы в институте мне удавалось делать всё, что требовалось, но не забывал я и о расширении своего общего кругозора. В конце 1961 года мне стало известно, что при городском комитете партии организован двухгодичный вечерний университет марксизма-ленинизма, и я сразу же записался на его философский факультет. Преподавали в университете, в основном, сотрудники вечернего института: Арсений Витальевич Кесарев, кандидат философских наук Сергей Алексеевич Школьников, кандидат исторических наук Александр Федорович Чумак, а также недавно переехавший в наш город из Челябинска опытный партийный работник Олег Александровия Прилипин, взявшийся читать политэкономию.

Первые занятия несколько разочаровали меня, но очень понравились лекции Школьникова по истории философии – такого курса в Горьковском политехническом институте не было. Я узнал много нового и интересного. Сергей Алексеевич Школьников – солидный, и вместе с тем очень общительный человек, знал этот предмет прекрасно и увлекал нас весьма основательными познаниями. Он же, проводя семинарские занятия, давал нам возможность задавать любые вопросы, не касаясь, однако, тем, выходящих за рамки общепартийных догматов. К одной из таких сфер относилось развёрнутое с 1959 года движение за коммунистический труд. Инициированное сверху, оно стало довольно быстро утрачивать своё значение, вызывая всё большее неприятие у всех думающих людей. У нас возникало желание получить от Школьникова разъяснения на этот счёт, но он избегал откровенного разговора, хотя всё, конечно, понимал. Видимо, его положение коммуниста и секретаря партийной организации института вынуждало вести себя «в соответствии с официальной линией».

К остальным предметам я относился довольно прохладно, и все зачёты и экзамены сдал досрочно, окончив университет за один год.

Вскоре после завершения учёбы Школьников предложил мне, не откладывая в долгий ящик, сдать экзамен кандидатского минимума по философии. Я не был готов к такому шагу, так как совсем не задумывался о кандидатской диссертации: ведь необходимого для этого материала не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Но Сергей Алексеевич уверил меня, что сдать экзамен сейчас будет гораздо легче, чем через более длительный период времени. Я согласился и через пару месяцев подготовки сдал этот предмет специальной комиссии без каких-либо затруднений. Ко второму экзамену – английскому языку – я стал готовиться после прохождения специальных курсов. Сами курсы были бесплатными, но довольно серьёзными по уровню требований, главными из которых были свободный перевод технической и иной литературы, а также простейшие разговорные навыки.

Подошёл я к этому основательно: купил магнитофон, раздобыл кассету с уроками на английском языке и, преодолевая леность, упорно постигал эту непростую грамоту. К экзамену я подошёл в хорошей форме и сдал его, как и философию, на пятерку. О последнем экзамене – по специальности – я не думал, так как подходящей темы не было, а срока давности для сданных мною экзаменов не существовало.

Вернусь, однако, к своей работе.

Наряду с лекциями немало времени уходило на подготовку проекта лаборатории резания металлов. Надо было заранее, ещё не имея представления о реальном её оснащении, спланировать не только размещение станков, но и электрическую силовую разводку. Приходилось, что называется, гадать на кофейной гуще, но другого выхода не было: делать это по мере поступления оборудования значило бы потерять всё!

Очень помогал мне Иван Петрович Стебаков. Имея за плечами большой опыт, он порой лучше меня понимал, что понадобится для лаборатории. Более того, кроме ряда методических материалов он сумел раздобыть в ЧПИ некоторые наглядные пособия и описания лабораторных работ, а также приспособления, в том числе динамометры для измерения силы резания. Он вообще был очень инициативен и изобретателен, и часто находил выходы из, казалось бы, безнадёжных ситуаций. Однажды я предложил Стебакову посетить Уральский политехнический институт, где он раньше не бывал. В Свердловск вместе с нами вызвался поехать и В. С. Филонич. Когда мы знакомились с работой лаборатории резания металлов, Стебаков сделал несколько очень разумных предложений её заведующему. Тот был удивлен таким знанием дела и незаметно поинтересовался у Филонича, какую должность занимает у нас этот товарищ. Валера был остроумным человеком и любил иногда пошутить. Он спокойно ответил: «Это профессор Стебаков». Наш «экскурсовод» был несколько озадачен, но, похоже, поверил этому. А Иван Петрович потом только улыбался…

Постепенно кафедра расширяла свои возможности: в 1963 году, в том числе, благодаря пополнению новыми сотрудниками, уже работали лаборатории резания металлов и металловедения. Они пока ещё не отвечали необходимым требованиям, поэтому некоторые лабораторные занятия проводились в Челябинском политехническом институте и на основном предприятии. Часть лекций читали почасовики с предприятия: Юрий Петрович Гринёв – специалист в области сварки, Игорь Павлович Морозов – отличный знаток приборов точной механики, Роберт Иосифович Борковский и другие.

Несмотря на кафедральные заботы, я по-прежнему много внимания уделял улучшению лекционного материала. Черчение вёл уже другой преподаватель, а курсы теории резания металлов и режущих инструментов мне нравились, и я старался всё время держать себя «в тонусе». Развивая опыт общения с аудиторией, постоянно углублял свои познания. Результат был налицо: большинство студентов не только слушали, но и записывали новые для них сведения. Постепенно я стал определять качество той или иной лекции по глазам слушателей: если у большинства из них проявлялся интерес, значит, я достигал своей цели. Это получалось не всегда – даже если лекция была хорошо подготовлена. Случалось иногда и так, что из-за нехватки времени мне удавалось лишь бегло просмотреть материал, а лекция оказывалась вполне удачной! Видимо, осознание возможной неудачи приводило в действие какие-то дополнительные резервы мозга, заставляя его работать с максимальной отдачей, в силу чего у меня всё складывалось как надо. С подобными «парадоксами» я сталкивался и позднее – особенно, когда выступал в различных аудиториях как член городского общества «Знание».

С самого начала преподавания я старался реже заглядывать в написанный текст, а со временем стал пользоваться просто планом лекции. Для этого я брал обычно лист писчей бумаги и делил каждую его страницу вертикальной линией на две части. Слева помещался план изложения материала, а справа записывались подходящие к теме интересные факты или изречения, с помощью которых можно было бы оживить лекцию, сделать её более привлекательной.

Через несколько лет мне случайно попалась небольшая книжка А. Ф. Киреева: «Лекция в высшей школе». Она оказалась не только полезным, но и по-настоящему увлекательным пособием. Читая её, я пожалел, что эту мудрую брошюру мне не довелось прочитать раньше – ведь она была издана в 1961 году! Автор рассказывал не только об особенностях лекционного жанра и задачах лектора, но приводил очень важные мысли – как собственные, так и заимствованные у выдающихся людей. Вот некоторые из них:

– лекция воспитывает, она действует на ум, сердце и чувство: К. А. Тимирязев называл лекции «живой заразой»;

– Менделеев говорил, что лекция, перегруженная фактами, напоминает очаг, переполненный дровами, в результате чего огонь начинает затухать;

– речь лектора должна быть взволнованной, но не напыщенной, материал следует излагать с чувством, бодрым тоном и с уважением к аудитории.

Автор подчёркивал также, что надо постоянно работать над своей эрудицией, ибо знания, которые не пополняются ежедневно, убывают с каждым днем.

Книга Киреева произвела на меня большое впечатление, его советы помогли мне как в преподавательской, так и в общественной работе.

У сотрудников нашего института были, конечно, и другие интересы. Большинство из нас, как и все в то время, довольно регулярно ходили в кинотеатр. В выходные дни мы со своими друзьями любили отдохнуть на природе, обычно на берегу Синары. Интересовались и тем, что происходило в стране и в мире.

Поистине потрясающим стало сообщение о полете 12 апреля 1961 года Юрия Гагарина в космос. Это было так грандиозно, что даже не верилось, что нашей стране удалось первой в мире открыть новую – космическую – эру! В эти дни я не встречал ни одного человека с озабоченным лицом: все невольно излучали неподдельную радость.

Молодые сотрудники института всегда интересовались и достижениями советских спортсменов. Помню, как гордились мы сборной СССР по футболу, ставшей в 1960 году чемпионом Европы – в первый и, как оказалось, в последний раз. Имена Славы Метревели и Виктора Понедельника, забивших два гола футболистам Югославии, а также Эдуарда Стрельцова были постоянно на слуху и тогда, и в последующие годы. Не раз вспоминали мы и летнюю олимпиаду в Риме – в первую очередь штангиста Юрия Власова. Восхищались и прыгуном в высоту Валерием Брумелем, который сумел преодолеть в 1963 году 2 м 28 см – результат по тем временам неслыханный! В 1961—63 гг. он признавался лучшим спортсменом мира, а в 1964 стал олимпийским чемпионом.

На всю жизнь осталось в памяти и уникальное достижение челябинской конькобежки Лидии Скобликовой на зимних Олимпийских играх: в 1960 году в Скво-Вэлли она победила в забегах на 1500 и 3000 м, а 1964 году в Инсбруке выиграла все четыре дистанции!

Надо сказать, что я не только следил за спортивными событиями, но и сам старался, по возможности, заниматься спортом, и прежде всего лыжами: периодически бегал для себя, а иногда участвовал и в городских соревнованиях. Однажды решился даже пробежать и 30 км, но моя подготовка оказалась недостаточной: из 12 участников той гонки я финишировал лишь 10-м. В городе были в то время сильные перворазрядники, из которых выделялся Валерий Гончаров. Уже тогда он не пропускал ни одного старта, но самым удивительным его достижением стало то, что он бегает до сих пор (2015 год) – как лыжник, и как стайер-марафонец, являясь активным спортсменом уже более 50 лет!

С 1961 года некоторые молодые сотрудники института, в первую очередь, Николай Иванович Сорокатый, стали вовлекать меня в игру в настольный теннис, которым мне доводилось заниматься и до этого. Получалось неплохо, и однажды на городском первенстве мне удалось «заработать» 3-й разряд. Бывая впоследствии в различных санаториях, я всегда брал с собой свою любимую ракетку и от души сражался с подобными мне любителями этой увлекательной игры.

Постепенно мы знакомились и с городом. В год нашего приезда он был небольшим – всего несколько кварталов, но строительство продолжалось полным ходом. Это, конечно, оборачивалось различного рода неудобствами для людей, но особых нареканий не вызывало, тем более, что в целом условия жизни здесь были явно лучше, чем на «большой земле», т.е. за пределами колючей проволоки. В городе работали и летний павильон на берегу озера для просмотра фильмов, и кинотеатр «Космос», а в конце 1960 года появились клубы «Темп» и «Молодёжный». Имелось и несколько магазинов, в которых можно было приобрести всё необходимое для семьи и из продуктов, и из промышленных товаров.

Снабжался город так, что порой приходилось удивляться. В довольно большом гастрономе, расположенном на первом этаже здания Управления предприятия, можно было купить не только хлебобулочные, бакалейные изделия, мясо, молоко и прочее, но и красную икру, консервы крабов, печень трески, а какое-то время и живую рыбу из аквариума, располагавшегося на одном из прилавков. Такое разнообразие продуктов было для нас непривычным. С промышленными товарами положение было похуже – в основном из-за нехватки торговых площадей, но при желании можно было порой приобрести очень хорошие вещи. Я, например, увидел как-то прекрасно оформленный в красивом деревянном корпусе, покрытом полиэфирным лаком, радиоприёмник Рижского производства «Фестиваль». Позднее я узнал, что в 1958 году этот приёмник, имевший диапазоны не только длинных и средних волн, но также коротких и УКВ, получил на Брюссельской выставке почётный диплом и золотую медаль. Мне очень хотелось его купить, но он был дороговат для нас – порядка 220 рублей.

В городской черте, у берега Синары, располагалась парковая зона с пляжем, у входа в которую перед новогодним праздником возводился ледяной городок с высокой горкой, спускавшейся к озеру. Начиналась она с огромной снежной головы, выполненной по мотивам поэмы Пушкина «Руслан и Людмила» и украшенной световой иллюминацией. Люди входили в эту голову в большой проём сзади и попадали в обледенелый грот, а затем, усевшись на кусок фанеры или картона, скатывались по широкому ледяному желобу вниз. Горка была длинная и довольно крутая, поэтому забава частенько преподносила неприятные сюрпризы.

Познакомились с этим сооружением и мы. После довольно долгого застолья в честь нового, 1961-го, года мы с Люсей, Дедешины и Лёня Сафонов, направились к сказочной голове. Горкой мы не думали пользоваться, но всеобщий ажиотаж и поглощённые горячительные напитки изменили настроение, и мы дружно ринулись навстречу приключениям. Я сел на какую-то картонку и предался воле случая. По пути в меня врезались две девчонки, и нас закрутило в общем «водовороте» так, что оставшийся путь мы скользили в самых неожиданных позах. После меня на кусок фанеры запрыгнул Виктор Дедешин. На него также кто-то наехал, но ему не повезло: левая штанина брюк купленного накануне костюма оказалась разодранной почти по всей длине, довольно глубоко была поранена и нога. На этом наше первое новогоднее празднество закончилось…

Город, как было сказано, располагался на территории, примыкающей к озеру Синара, что делало его весьма привлекательным для проживания. Мы узнали, что первой – с 1957 года – стала формироваться улица имени 40-летия Октября. Она была отделена от береговой линии полосой естественного леса, скрывавшей городскую застройку от постороннего обозрения с водной стороны и с противоположного берега, где находилась деревня Воздвиженка. Лес надежно маскировал город, т.к. дома строились не более чем в 5 этажей. Значительная часть Синары входила в запретную зону, которая охранялась специальной войсковой частью. В тёмное время суток всё пространство озера постоянно ощупывалось прожекторами. С появлением ледяного покрова по пограничной линии на акватории «впаивались» деревянные стойки, между которыми натягивалась колючая проволока в две-три нитки, а с внутренней стороны территория контролировалась часовыми. Все эти меры, как потом мы узнали, стали применяться не сразу. Научно-исследовательский институт №1011 начал создаваться в 1955 году, через год стал строиться жилой поселок №2, вслед за ним и город, но намеченную только на бумаге разделительную линию на Синаре можно было свободно пересекать до начала 1959 года. В зимнее время этим и пользовались первые жители, посещавшие Воздвиженку для каких-либо покупок, доставляемых оттуда на санках.