Текст книги "Не предать время своё"

… – Доброй ночи, благородные господа!

Когда неожиданно раздался оглушительный голос, перекрывающий звуки громкой музыки, которая то дробно стучала шаманским бубном, то визжала тупой пилой, все обернулись и увидели высокого мужчину со взъерошенными, начинающими седеть волосами и горящими глазами. Пальто на нём было нараспашку, а мохеровый шарф в клеточку болтался в стороне.

– Найдётся ли место в этом доме для усталых от жизни людей?!

– Погоди, друг, разорался тут… – угодливо снующий вокруг него маленький худощавый человек в блестящих очках и галстуке, как бы удерживая, потянул его за рукав и огляделся.

– Посмотри-ка! Кажется, на наше счастье кое-что нашлось, – и он радостно показал на стол, за которым сидела компания Чуора.

Чуору показалось, что он где-то видел этого человека с непокорными волосами. Попытался вспомнить, где.

И вспомнил. Это был Уот Сураасын, произведения которого он читал в школе на уроках якутской литературы. Собственной персоной. Чуору всегда казалось, что включённые в учебники писатели давно умерли, как, например, Алампа или Эрилик Эристин, а те, что живы, должны чем-то отличаться от простых людей.

Писатель и его спутник сняли верхнюю одежду и, проходя сквозь танцующую толпу словно между деревьями, подошли к столу.

– Молодые люди, можно ли устроиться с вами по соседству?

– Садитесь, пожалуйста!..

– Художник счастлив тогда, когда его картина выставляется, режиссёр – когда ставится спектакль, а писатель – когда выходит его книга, – Уот Сураасын с хлёстким звуком бросил на стол маленькую, размером с ладонь, книгу. – Поделимся со всеми радостью!

Он взял руку Кюннэй и коснулся её губами. Потом повернулся к Чуору.

– Давайте знакомиться. Кем работаешь?

– Я охотник.

– Не обманывай, друг! Что делать охотнику здесь, в ночном ресторане? Охотник, касатик, сейчас после тяжёлых трудов отдыхает в своей заимке.

– Охотник я. Поторговал немного соболями и медвежьим жиром, чтобы запчастей к «Бурану» прикупить… – Чуор смущённо замялся.

– Думаешь, он в самом деле охотник, Петрович? – Уот Сураасын недоверчиво обратился к своему товарищу.

– Говорит же, что охотник… Значит, охотник и есть, – не придавая особой важности вопросу, ответил Петрович, занятый разливанием в рюмки вина.

– Дай лапу! – Уот Сураасын схватил Чуора за руку и притянул к себе. – Голубчик ты мой. Больше всего я люблю охотников, рыбаков, коневодов и скотоводов. Мы и смеем что-то пищать только потому, что на свете есть вы.

– Известный поэт, лауреат большой премии, что ты такое несёшь? Давай-ка лучше поднимем, – Петрович вскинул вверх рюмку.

– Лауреат… Поэт… Фу-тьфу! А как я этим кичился… Бедняжка… Кем я себя только мнил. А всё это, оказывается, пустое, и я никчёмный человек. Юноша, знаешь ли ты меня?..

– Знаю, – ответил Чуор, – в школе изучали ваши произведения. «Дорога к мерцающей звезде» – так же называется? – И начал читать вслух: – «Той далёкой дороги на трудном пути незнакомых деревьев вздымается лес…»

– «…Словно птицы летят годы, месяцы, дни, – подхватила Кюннэй, – под синеющим светом небес…»

– Какие хорошие ребята!.. – умилился писатель. – А мои дети моих стихов не читают.

– Почему?

– Они не знают нашего с тобой языка, сынок. Верещат на английском и французском, а родной речью не владеют. Разве может называться писателем тот, чьи дети не читают его книг? – Уот Сураасын закрыл глаза и обхватил ладонями голову.

– Домой его надо отвести. Он, видимо, устал, – обратился Чуор к Петровичу.

Когда Чуор с Кюннэй выходили из ресторана «Байанай», было уже утро. По улице, лениво перекачиваясь, проезжали первые автобусы. Сновали, словно бурундуки, машины. На остановках, с трудом привыкая к лютому февральскому утреннему морозцу, ёжились и скрипели снегом под ногами только что вылезшие из тёплых постелей горожане.

– Проводить тебя до дома?

– Думаю, не стоит… Я живу недалеко, – Кюннэй, всё дальше отдаляясь от парня, исчезла между домами в городской сутолоке.

Чуор зашагал дальше по улице. Перед ним шла женщина в модной ондатровой шубе. Шкурки зверьков были очень искусно сшиты в шахматном порядке. Чуор шёл и считал, сколько шкурок понадобилось, чтобы пошить эту шубу, и сколько дней и сил он бы потратил, чтобы добыть и обработать такое количество.

Трагедия американской деревни

Сначала Чохулах была деревня как деревня.

По лужам грязи, не засыхающим даже летом, с брызгами и тарахтеньем пролетали трактора. На углах заборов петухи неожиданно рвали глотки, пугая истеричных старушек. И народ здесь жил простой, прямой и сердечный. Как тот же Кесэ, Хара Хабырыс, Степанида Назаровна, Одноглазая Балбара, Мааны Майя… и другие.

Но если деревня меняется, то это, оказывается, происходит быстро. Особенно в наше время.

Как это всегда и бывает, сначала пришли слухи. О том, что Мичил, внук Крепкого Петра, бросил учёбу в городе и занялся торговлей.

Скоро он, нагруженный товаром в ящиках и коробках, вернулся в родную деревню.

Сначала его никто не узнал. Он щеголял в красной шапке с большими буквами на иностранном языке, в жёлтой майке с английским флагом на груди, в зелёных штанах и белых ботинках. Руки держал в карманах, не переставая жевал жвачку, а когда смеялся, презрительно дёргал уголком губ. С ним был товарищ, точно такой же, как он.

Все жители Чохулаха собрались у дома Крепкого Петра – посмотреть на иностранные товары, узнать новости. Начали разбирать, примерять и активно раскупать. Товар отличный! Больше всего хвалили шапку с длинным козырьком – бейсболку. Не пропускает солнечный свет, да ещё так искусно раскрашена – хороша!

И старики, и дети – купили все и нахлобучили на головы. Не оставили ни разноцветных футболок, ни штанов, ни носков. Когда Одноглазая Балбара, у которой была самая мизерная пенсия в деревне, засомневалась, Мичил отругал её: «Дура! Американцы первым делом покупают одежду и машину, только потом думают об еде. А у нас, конечно, брюхо на первом месте!»

В это время ветеран Великой Отечественной войны Бетюр Степанов (по прозвищу Крепкий Пётр) после продолжительной заготовки леса в тайге возвратился в деревню.

Как бывший разведчик, сразу заприметил, что деревня изменилась. Больше всего его поразило то, что улицы полны людей в одинаковых головных уборах с козырьками.

Приближаясь к своему двору, услышал музыку, пели на непонятном языке. Когда открыл дверь дома, его догадки подтвердились: двое молодых людей во вражеской одежде пили заграничное вино. Возле печки одного с его старухой возраста бабка в белом платке с военным козырьком копошится, готовя ужин.

Всё стало понятно. Пока он заготавливал лес, американцы завоевали Чохулах, его старуху Ерюну, дочку и внука, который должен был вчера приехать из города, отравили газами или держат взаперти в старом клубе.

– О, тайга человек пришла! – Мордастый молодой американец вскочил с места и, набулькав в гранёный стакан больше половины вина, протянул Петру.

Второй американец, со жвачкой во рту, что-то ввернул на своём языке: «Ай лайв йуу!» – и громко захохотал.

Пётр одним глотком опустошил стакан и вытер ладонью губы.

– Тайга человек, хороша человек! – сказал первый американец и похлопал Петра по плечу. Второй всё ещё смеялся: «Ай лайв йуу!»

Боец Красной армии Степанов – Крепкий Пётр – не мог вытерпеть такого издевательства от врага.

– Кырасный армыйа не сдаёт! – заревел он и могучим ударом в ухо свалил мордастого американца.

Когда возившаяся со стряпнёй американская старуха со страшным воплем на иностранном языке: «С ума, что ли, сошёл? Дурак!» – подбежала к нему, он схватил её за волосы и отбросил в сторону. Старуха завалилась за печку, в воздухе только ноги мелькнули.

Когда Крепкий Пётр выскочил на улицу, перед ним во дворе пёстрая корова смачно жевала жвачку. «Американская корова, наверно!» – мелькнуло у Бетюра в голове. Схватив оставленный им на крыльце топор, он размахнулся и ударил им корову в лоб.

После этого он с кличем: «Кырасынай армыйа не сдаёт!» понёсся по улице.

Увидев это, две американские девушки в коротких штанишках завизжали и разбежались в разные стороны.

«Э, да они же трусоваты, не то что немцы. Уж я-то им покажу!» – подумал старый вояка.

Но американцы всегда были знамениты тем, что воюют не напрямую, а берут интригами, вредительством изнутри. У Бетюра закружилась голова, ноги перестали держать. Скоро он свалился с ног прямо посреди дороги.

На следующий день Крепкого Петра, избившего супругу и внука и вдобавок завалившего соседскую корову, задержали и хотели отвезти в тюрьму.

Но жители деревни всем миром попросили его не наказывать, поручились за него и оставили в Чохулахе.

Школа рынка

Ыкыначай собрался в город. На людей посмотреть, себя показать, ощутить вкус нового времени. Вообще, он в числе тех, кто не против новой, рыночной жизни.

Многие видели, как он ораторствовал возле проруби для зимнего водопоя:

– Для людей, любящих работу, имеющих своё хозяйство и скот, наступило неплохое время!

И вот решено: он едет в город…

Надел шапку из лисьих лапок. Новое нарядное пальто подпоясал привезённым сыном пять лет назад из армии ремнём со звездой на бляхе и пошёл ожидать автобус.

В городе Ыкыначай неплохо провёл время. Посмотрел иностранный фильм. На барахолке купил две китайские сети. Похвалил новую жизнь. Хоть цены и выросли, но зато можно купить всё, на каждом углу открылись магазины. Увидев такое, он пришёл к выводу, что народ оживает, люди просыпаются и жизнь налаживается.

Вечером за чаем сын, большой человек в городе, вытащил невиданную доселе стариком бутылку с яркой этикеткой и со стуком выставил на стол:

– Отец, попробуй импортного вина, это коньяк «Наполеон». И стоит недёшево, тысячу рублей.

– Но-о?.. – протянул Ыкыначай с интересом, и глаза его загорелись. – И в самом деле красивая бутылка, смотри, как сверкает и блестит… Напалдион, говоришь? Это тот старик, который с нашими воевал?..

– Да, правильно говоришь. Это тот самый полководец, который зашёл в горящую Москву.

– Знаю-знаю, дружок, в кино его видел. Хороший был старик, морда здоровая.

Выпили заморского коньяку, повеселели и легли спать.

Ыкыначай встал рано утром, тяпнул рюмочку из остатков в бутылке и пошёл на автовокзал.

По пути заурчало в животе. «Э-ээ, голубчик, – сказал на это Ыкыначай и похлопал себя по брюху, – он же вояка, видать, уничтожает там всякие колбасы, картошку и кусочки хлеба. Ну и правильно, так их, чертей!»

На автовокзале выстоял очередь и купил билет.

До отправления автобуса времени было много. Пока ждал, опять забурчало в животе. Поспрашивал людей, нашёл туалет, открыл дверь и хотел было пройти внутрь, но чья-то сильная рука схватила его за воротник.

Обернувшись, увидел огромного верзилу с рыжими усами.

– Дед, платить надо, – сказал тот.

Ыкыначай не понял, чего от него хотят:

– Туалет… туалет… присесть, – попытался он объяснить.

– Рынок, дедушка! Туалет платный, – вразумлял его охранник.

Старик был поражён, что самое нужное место стало платным. Что делать, пришлось выложить двадцать рублей.

Даже выйдя из туалета, он не мог унять возмущение. «Тьфу на них, нашли с какого места кормиться»! – бурчал Ыкыначай себе под нос, прохаживаясь взад-вперёд. И снова внутри его послышались звуки сражения «Напалдиона» с колбасой, картошкой и хлебом.

Делать было нечего: старик опять поковылял в сторону туалета.

Когда хотел оплатить вход, в кармане не оказалось мелочи. Выгреб всё содержимое из левого кармана, а там только табачное крошево и какие-то бумажки.

Тем временем великий полководец повёл свои войска на атаку уже вниз. Стало совсем невтерпёж. Когда, поспешно расстегнув пуговицы на пальто, вытащил из внутреннего кармана бумажник, тот оказался весь запутан в чёрные нитки. Пока Ыкыначай возился с этим, отступление картошки, колбасы и хлеба дошло до нижней точки.

– О горе мне! – воскликнул Ыкыначай.

Разорвав нитки, вытащил новенькую купюру в пять тысяч рублей, сунул её в лапу рыжеусому и пулей влетел вовнутрь…

Когда приехал домой, родные его ждали, спросили о городских новостях.

– Рынок!.. Ничего хорошего в этом нет, – недовольно буркнул Ыкыначай и, срывая с себя рукавицы и шапку, побросал их на кровать.

Супруга и дочь стояли и пытались догадаться, что же могло так расстроить старика.

Культ личности

Михаил пришёл с работы домой и застал всё семейство перед телевизором.

Шла кампания выдвижения кандидатов в депутаты. С голубого экрана, размахивая руками, пылко вещал какой-то мужик в галстуке и больших очках.

За ужином обсудили кандидатов.

– Сидоров молодец! – информировала жена, наливая в тарелку наваристый суп. – Обещал женщинам увеличить выплаты за рождение ребёнка.

– Егоров лучше, – вставил шестиклассник Конанчик. – Он хочет предоставить детям больше свободы. Надо голосовать за него.

– Фи! – скривилась дочь Дуня, ученица девятого класса. – Он лопоухий. А у Сидорова нос кривой. Голосуйте лучше за Степанова, он высокий и красивый.

Назавтра, вернувшись домой, Михаил опять нашёл всех у телеящика. Ужин был приготовлен, только никто, похоже, не собирался кормить главу семьи.

Хозяин подождал. Проголодался даже. Когда он, не выдержав, окликнул супругу, та крикнула:

– Погоди, нам надо Егорова дослушать!

Так что ужинали поздно. Опять рассуждали о выдвижениях, судили-рядили, чем Степанов лучше Сидорова… Конанчик вдруг повернулся и спросил у отца, отрешённо-старательно обгладывающего здоровенный мосол:

– Пап, а ты за кого голос отдашь?

– Не знаю я… Трактористам что-нибудь обещают?

– Только о себе думаешь, вот эгоист! – фыркнула жена.

– С такими людьми, как ты, никакого развития у нас не будет, – заявил сын.

А Дуняша, прыснув от смеха, поспешила скрыться у себя в комнате.

На третий вечер Михаил застал дома ту же картину.

Он потерпел немного, хотя желудок урчал. Не выдержав, подошёл к телевизору и строго сказал:

– Что за безобразие! Вас телевизор кормит, что ли? – И вырвал штепсель из розетки.

Семья возмутилась.

– Вот грубиян! – ахнула жена.

– У нас демократия. Нельзя применять силу, – заметил Конан. – Тогда мы объявим майдан. Пускай теперь папа сам себе готовит еду.

– Культ личности насаждаешь?! – в отца упёрся указующий перст Дуни. – Всё, мы бастуем. Надо его проучить.

На четвёртый раз Михаил явился выпивши. Домочадцы опять пялились в телевизор. В нём с жаром распинался какой-то плешивый дядька в костюме.

Глава семейства, не раздеваясь, вразвалку зашёл в зал и с ходу пнул по ящику. Пропахший соляркой валенок пришёлся по виску докладчика. Телевизор грохнулся на пол и разбился. Ойкнув, супруга побежала на кухню. Конанчик сразу вспомнил, что должен набить бочку льдом. А испуганная Дуняша юркнула в комнату.

На пятый вечер отца ждал готовый ужин. Все дружненько сели кушать.

Посреди трапезы жена заметила:

– Михаил, тут соседи телевизор продают. Купим?

– Нет, – ответил ей муж, кладя кулак с голову телёнка на стол. – Я теперь вам покажу, что такое культ личности.

Гоша-гитарист

Сначала я услышал его песню…

Кем я был тогда? – Беззаботный и безобидный деревенский паренёк с длинными, как у хиппи, чёрными волосами.

Как-то в нашу деревню на гастроли приехали городские артисты. Приезд столичных артистов для маленькой скучной деревушки – это всегда большое событие.

Клуб набился битком. Когда не стало хватать скамеек, старушки из ближайших домов принялись деловито рассаживаться на табуретах, захваченных из дома. Неугомонная, шумная молодёжь выстроилась в ряд, прислонившись к стенам, детвора расположилась на полу перед сценой, наблюдая за происходящим живыми глазками на крошечных, с человеческую ладонь, лицах. С задних рядов поднялся едкий дым от папирос, из-за которого началась словесная перепалка…

Концерт начался. Зазвучали звуки баяна. Голосистые женщины в длинных платьях, вальяжные солисты в чёрных костюмах, танцоры и танцовщицы по очереди сменяли друг друга на сцене. Каждое их выступление провожали весьма бурно, одни – громко хлопая в ладоши, другие – дружно выкрикивая громогласное «бис!».

Ближе к концу объявили, что собственные песни исполнит начинающий мелодист Егор Иванов.

На сцену вышел и встал перед микрофоном долговязый, худенький паренёк. Кто-то из зрителей громко и радостно выкрикнул: «Да это же наш Лукашка!» – и зал разразился хохотом. Мальчишка растерялся, пошатался, потоптался, и от этого стал ещё больше похож на длинношеего, с вечно удивлённо-распахнутыми глазами местного десятиклассника Лукашку Данилова.

Гитарист виновато улыбнулся и начал петь, перебирая струны гитары.

С каждым разом звуки песни становились всё громче, глубже, твёрже. Парень, постепенно отстраняясь от места, клуба, забывая о слушателях, сливался с песней и стал растворяться в ней, будто исчезая в белом тумане. Только что шумевший зал, подобно прохладному летнему дождю, что грохочет по крышам и резко прекратился, постепенно притих, прислушиваясь к песне паренька.

– Как он поёт, как поёт! Чей-то сын, наверно… – тихо проговорила сидевшая рядом женщина в возрасте.

– Говорят, у певцов жизнь шальная, тяжёлая! Хоть бы сберегла его судьбинушка… – тяжело вздыхая, вторил ей другой голос.

Почему-то я отчётливо запомнил эти слова.

Пути Господни неисповедимы. Конечно, я не думал не гадал, сидя в этом прокуренном зале маленького сельского клуба, что наши судьбы с этим молодым певцом могут соприкоснуться…

После школы я сразу поступил в университет, и началась студенческая эпоха моей жизни.

Соседом по комнате оказался Васька – небольшого роста, коренастый, плотного телосложения парень, очень целеустремлённый и уравновешенный. Чтобы показать свои стальные мускулы, он всегда ходил в безрукавке на голое тело.

Васька только что демобилизовался и жил по армейским правилам: просыпался ровно в семь, быстро вскакивал с кровати, гладко, без единого бугорка убирал постель и с неожиданным командирским возгласом: «Рота, подъём!» – сдирал с меня одеяло, бросая его на другую кровать.

Бедный я, всю ночь проторчавший со студентами, бегая из комнаты в комнату, хватался за одеяло и тянул, дёргал его, пытаясь укрыться. Однако, продрогнув, просыпался и, едва открыв глаза, всматривался в соседа. Васька, громко фыркая, поднимал тяжёлые гири. Мускулы на его руках бегали, словно мышь под простынёй. Когда он вскидывал гири вверх, казалось, его волосы вздымаются дыбом, а узкие глаза исчезают, превращаясь в тонкую линию.

Несмотря на то, что я с трудом просыпался, мне нравилось, что я попал в одну комнату с Васькой. Казалось, что без крепкой руки и надлежащей дисциплины я совсем разболтаюсь и ослабну при беспорядочной студенческой жизни. В глубине моей души даже теплилась мечта, что постепенно я приобщусь к тренировкам и наращу мышцы, как у Васьки.

Однажды я возвращался с лекций вместе с нашей Маайыс – одной из самых просвещённых девушек нашей группы. Я имею в виду не глубокое знание учебных предметов или научных достижений в науке, а то, что она раньше всех узнавала не только о том, что происходит в общежитии, но и обо всех изменениях в жизни преподавателей.

Маайыс задала мне странный вопрос:

– Чооруос (из-за маленького роста и худобы ребята из группы быстро присвоили мне имя птички-невелички воробышка), в вашей комнате есть свободная кровать?

– А что, хочешь к нам подселиться? – грубовато спросил я, расстроенный, что преподаватель отругал меня за незаконченный конспект.

– Да не я! Чооруос… говорят, к вам подселяют Гошу-гитариста.

– А кто это?

– Ты что, не знаешь знаменитого Гошу Иванова, автора песни «Мечте навстречу»? – удивилась Маайыс и начала громко петь: – «Мечте навстречу, заре навстречу…»

– Ну подселится так подселится, мне всё равно, – буркнул я, ускоряя шаг.

Маайыс осталась позади, громко и радостно выводя песню.

Когда я зашёл в комнату и рассказал новость Ваське, он перестал что-то писать в тетради и не мигая упёрся в меня долгим взглядом.

– Хорошо же! Научимся на гитаре играть, весело будет, – переодеваясь, добавил я.

– Поживём – увидим, – сухо сказал Васька и снова склонился над столом.

Несмотря на быстро распространившуюся весть, гитарист долго не объявлялся.

Однажды мы с Васькой, припозднившись из-за лекции, поставили чайник на плитку, и в ожидании, пока он закипит, грызли чёрный хлеб трёхдневной свежести.

Вдруг в дверь постучали. Вошёл долговязый парень в сером суконном пальто, с красным длинным шарфом на шее. Он широко и радостно улыбался. Бросил на пустую кровать большой чемодан, снял с плеча висящую словно охотничье ружьё семиструнную гитару, бережно прислонил к шкафу и подошёл к нам, протянув руку.

– Давайте знакомиться! Меня зовут Гоша.

Я вскочил, назвал своё имя и… оторопел, встав как вкопанный. Передо мной был тот самый парень, что несколько лет назад очаровал своей песней всю нашу деревню.

Да, он изменился, возмужал, отрастил длинные волосы, но даже если бы он постарался остаться неузнанным, его широко распахнутые чёрные глаза всё равно бы выдали его с потрохами.

Уже на следующий день мы поняли, что навсегда распрощались со спокойной, тихой, размеренной жизнью.

Тогда я как раз получил посылку из дома. Приехал в столицу по своим важным делам мой земляк, главный механик совхоза. Он привёз мне гостинцы от мамы: зайчатину, свежую сметану в стеклянной банке и домашние пирожки в полотняном мешке.

Мы с Васей готовили стол. Разделали зайчатину, поставили вариться на электрической плитке и сладостно предвкушали, как будем её «хавать» – экономно, растянув на несколько дней. Вдыхали вкуснейший запах, пропитанный родной природой, чистым лесным воздухом и детскими воспоминаниями…

Ваську завтра ожидал особенный день. Он должен был выступить на ответственном соревновании, защищая честь не только университета, но и всей республики. Из Бурятии приехала команда по вольной борьбе – все подающие надежды молодые и сильные борцы. Ваське доверили выступить от нашего универа в категории 52 килограмма.

От этого он был в очень приподнятом настроении. Я тоже готовился пойти завтра на соревнования, чтобы поддержать друга.

– Эх, заяц, заяц… – говорит Васька, глубоко вздыхая, и жмурит глаза от приятных воспоминаний. – Что может быть лучше в этой жизни, чем охота на зайца?.. Тайга, свежий осенний воздух, опавшие листья… Внезапный выстрел из ружья, лай собак, шумные, азартные друзья-охотники, разожжённый у озера костёр…

– Хорошо-то как! – подхватываю разговор. – Правда, тяжеловато бывает с четырьмя-пятью здоровенными зайцами в рюкзаке за спиной пробираться, барахтаясь по непроходимым лесам да болотам… – шучу.

И сам вспоминаю свою деревню, детство. Как только осенью начинался охотничий сезон, мы с друзьями шли с ружьями в лес. Школьникам строго воспрещалось ходить с огнестрельным оружием. Я брал тайком из амбара дедушкино длинноствольное ружьё 16-го калибра с внешним замком, приятели тоже доставали одно-два… Когда возвращался домой, бывало много ругани, криков, но когда к ужину дом наполнял запах добытого селезня или зайца, то победителем выходил я.

– Зайцев нынче, рассказывают, в тайге полно… – начал было довольный Васька, вытаскивая из миски аппетитно дымящуюся заячью ножку.

Но тут дверь распахнулась, ворвался улыбающийся Гоша, а следом за ним вошли незнакомые парень с девушкой.

– Ох, ребята, как будто угадали! Приготовили зайчатину, молодцы-то какие! А запах!

Гоша прошёл прямо к столу и поставил на него бутылку.

– Я за традицию! У народа саха есть обычай кормить духа огня, отметить новое место. Давайте не забывать…

Мы с Васькой молча переглянулись.

Сели за стол. Молчаливый, серьёзный парень, который пришёл с Гошей, мне не понравился. Хотя одет чисто и нарядно, в чёрном костюме и белой сорочке с галстуком, но… какой-то подозрительный, малоприятный.

– Большой музыкант, клавишник, таких в нашем городе днём с огнём не сыщешь, – представил его Гоша.

Девушка оказалась студенткой, живущей в общежитии напротив нас, танцовщицей в знаменитом ансамбле «Алгыс». Звали её Айтой. Худощавая, стройная, высокая, распущенные волосы, ярко накрашенные губы. Чертами лица походила на мою сестру. Увидев её, подумал: если так же накрасить Саргы, трижды пытавшуюся поступить в медучилище и каждый раз проваливавшуюся, да распустить ей волосы, то и она могла бы вполне стать красавицей.

Поначалу гости держались особняком и на нас с Васькой не обращали внимания. Клавишник угощался, беззастенчиво хватая самую лучшую часть зайчатины и, прижавшись к Айте, объяснял ей, что некоего танцора Тараса природа обделила талантом.

Почувствовав небрежное отношение к нам, Гоша пытался повернуть разговор на другую тему:

– Зайчатина откуда? Как хороша…

Когда по стаканам разлили водку, я засомневался: «Пить или не пить?» По правде говоря, я не был человеком, ни разу не пробовавшим огненную воду. Но мы с Васькой как бы негласно вступили в сговор – жить без алкоголя.

Гоша привстал, подняв стакан:

– Что много говорить-то? За моих новых друзей, и чтобы в этой комнате всегда были мир и согласие… Не так ли? – И посмотрел на меня, потом на Ваську.

Друг мой многозначительно молчал, я тоже не ответил.

Когда тост был произнесён, я, привстав со стаканом в руке, краем глаза стал наблюдать за присутствующими. Вася только причмокнул. Гоша с гостем выпили залпом. Глаза мои упёрлись в Айту. А Айта… тоже выпила и понюхала ломтик хлеба.

Увидев это, я почему-то снова сравнил гостью со своей сестрой. Однажды Саргы вернулась домой после какой-то вечеринки с запахом вина. Помню, тогда дома у нас разразилась настоящая война. Мать гонялась за ней со шваброй, и с обеих сторон пролилось немало слёз.

После того, как девушка выпила залпом, мне ничего не оставалось, как поступить так же.

После этого всё постепенно стало на свои места. Разговор перешёл на общие темы. Айта поинтересовалась, какого я роду-племени, как называется моя родная деревня, кто мои родители. Клавишник похвалил вкусную зайчатину, пригласил нас на свой концерт.

После второй стопки вообще стало казаться, что у меня нет ближе и родней этих рядом сидящих людей. Я не узнавал сам себя. Неожиданно вскочил, схватил с подоконника отложенные про запас пирожки и выложил на стол. Когда попросили сказать тост, вдруг прорезалось не наблюдавшееся раньше красноречие. Сказал, что счастлив жить с таким талантливым человеком, как Гоша, и не встречал в жизни девушек красивее и стройнее Айты. Заметил, конечно, как грозно Васька посмотрел на меня, но уже не было сил, которые могли бы остановить меня в ту ночь.

Когда на столе появилась вторая бутылка, происходящее уже помнил местами. Припоминаю, что Гоша пел под гитару, я кричал «бис», Айта вся покраснела и громко хохотала без повода, а Васька хмурый лежал на кровати, закинув руки за голову.

Утром, когда с меня стянули одеяло, я почувствовал, что мне тяжело поднимать голову, словно её полностью набили речными камешками. В горле пересохло, сильно хотелось пить.

– Ну и цирк ты устроил вчера! Вот ты оказывается какой… Не знал, не знал… – слышу Васькин голос.

Я молчу. Нет ни сил, ни желания вставать. Продрогнув, пытаюсь как-то укрыться, согреться, натянув на себя часть простыни. Васька сдёргивает и её.

– Чего разлёгся?.. Иди убирай свою блевотину!

Еле приподняв голову, вижу, что рядом с кроватью стоит ведро для помоев. Но меня тошнило мимо ведра, изгадил весь пол…

Что поделаешь?.. Собрав все силы, встаю. Гляжу на соседнюю кровать – пусто.

– А где Гоша? – спрашиваю.

– Ушли дальше гулять.

Сказав это, Васька набросил красную спортивную сумку на плечо и вышел из комнаты.

Когда я пришёл в спортзал университета на соревнования, там было полно народу.

Играла громкая музыка. В центре зала растянули жёлтый мат, вокруг него собрался народ, кто сидел на скамейке, кто стоял. Обстановка была торжественная.

Оглядевшись, я увидел много знакомых. Подруги Маайыс и Туйаара бойко ходили кругами, взявшись под руки. Увидев меня, остановили, сказали, что волнуются за Ваську, стали расспрашивать про его состояние – мол, не прибавил ли в весе, как отдыхал, спал ли ночью. Я, конечно, не мог рассказать про вчерашнее застолье, отвечал кое-как. Всё пытался от них вырваться, боялся, вдруг почуют запах перегара. Девушки заметили это и обиделись.

Туйаара надула губы и шёпотом произнесла:

– Чооруос, мы не узнаём тебя. С тех пор, как стал жить с двумя знаменитостями, совсем изменился. Наверно, зазнался…

Соревнования начались с лёгкого веса: 48 килограммов.

Из синего угла вышел наш борец, студент строительного факультета Роман Барахсанов. Парень давно стал известен в широких кругах, завоевав призовые места в крупных российских состязаниях, считался одним из сильнейших борцов республики. Такие турниры для него – плёвое дело, развлечение.

Подвижный, живой, ловкий словно рысь, Роман, выйдя на ковёр, немного потолкался, потом резко оказался у ног противника, поднял того за обе ноги вверх и с грохотом уронил на жёсткий мат. Зал взревел. Бурятский борец, опершись лбом, пытался увернуться, но наш студент не отпустил его… Вскоре бурят сдался и, потеряв силы, был положен на обе лопатки.

На ковёр вышли борцы весовой категории 52 килограмма. Васька, стоя в красном углу, топтался на месте, разминал руки, растягивал мышцы.

Я начал волноваться. Сможет ли друг победить?.. Не отразится ли на нём вчерашнее?

Выбежал бурятский борец – смуглый парень с густыми бровями и кривым носом. Ростом он был повыше Васьки, но зато тот плотнее.

В первом периоде схватки не получилось. Мой друг был сильнее, бурят – изворотливее. Стояли, вцепившись друг в друга, выжидали… Во втором периоде получили по одному очку. Сначала Васька, проведя манёвр, упустил очко. Затем уравнял.

Напряжение росло, время поджимало. Со всех сторон раздавались советы: «Работай, Васька, работай», «Иди в ноги», «Рискуй!». Васька, громко вскрикнув, сделал резкий проход в ноги. Бурят извернулся и, ухватившись за Васькин затылок, прижал его вниз, оказавшись сзади.

Очко. Прозвенел гонг. На ковёр позвали борцов другой весовой категории.

Я не смог удержаться и отправился в раздевалку.

Васька выскочил навстречу. Его лицо было красным. Увидел меня, не вытирая растекавшиеся по вискам капли пота, буркнул: «Пошли!»

– Что, не будем смотреть на других? – хотел было я возразить.

– Я сказал «пошли», значит пошли! – повысил голос друг.

В иное время я стал бы возражать, но, вспомнив вчерашнее, почувствовал себя отчасти виноватым в случившемся и послушно поплёлся следом за Васькой.

Вернувшись в комнату, сидели молча. Я лёг на кровать.

Васька, немного посидев, встал, стал быстро и нервно ходить взад-вперёд. Затем непонятно произнёс:

– Когда-нибудь он у меня получит…

После этого случая мы не видели Гошу примерно неделю. По слухам, он пьянствовал с друзьями.