Текст книги "Плохая война"

Глава 19

Резкий, пронзительный звон труб был так громок, что его, наверное, услышали за стенами города. Стая ворон, хлопая крыльями, сорвалась с деревьев, как только звон разлетелся по округе. Трубачи дело свое знали, они могли выдувать такие звуки, даже не останавливаясь. И барабанщики города Малена были не хуже трубачей. Ровный и слаженный бой барабанов заставлял людей шагать, попадая в такт ритмичным ударам.

Так и пошли к городу, где перед воротами на дороге уже их ждали многие люди. Там были и горожане, и святые отцы, разодетые в лучшие свои одежды. Стояли они со всеми своими хоругвями, и статуями святых, и прочими святыми символами, готовыми для крестного хода. Ждали кавалера.

Волков ехал, держа под мышкой свой шлем. Незавязанные тесемки каля трепал легкий теплый западный ветерок. Кавалер поглядывал по сторонам, смотрел, как кланяются ему встречные мужики и купчишки, второпях убирая свои повозки и телеги, освобождая дорогу шествию. Он был весьма милостив, многим особенно учтивым он отвечал поклоном. Пусть радуются.

Хоть и не первый раз его так чествовали, но все равно это было для него волнительно. Любому в радость такая честь. И ведь по делам его чествовали, а не по крови, не по роду и не по серебру. Триумф он заслужил по праву, и теперь в его честь к городским воротам выезжали первые люди города и святые отцы во главе с епископом. Да, к нему попы пришли, чтобы возглавить его шествие, сотворив из него праздничный крестный ход и этим благословляя перед всем людом его славу и его триумф. И людишки в городе сбегались к дороге – праздновать Рождество и его победу. И это было важно, очень важно. Все его недоброжелатели пусть смотрят, пусть и герцог Ребенрее, и молодой граф Мален видят, как его встречают и почитают простые люди в тех землях, которые они считали своими вотчинами.

Волков уже полпути до ворот проехал, уже видел епископа и важных мирян у ворот различал, как за звуками труб и барабанов стали различаться городские колокола, что звенели на все голоса и лады, разливаясь по округе. Теперь-то ни одного человека в городе и окрестностях не останется, что не будет знать о его приближении. Теперь самый низкий мужик в округе и самый бедный бюргер в городе знают о приближении шествия славного господина Эшбахта, который трижды бил подлых собак, поганых горных еретиков, обидчиков города Малена, что живут за рекой в своих богомерзких горах.

У ворот его встречал епископ. И хоть он был лет весьма преклонных, стоял пеший и без кареты, осеняя крестным знамением приближающееся воинство. Волков не поленился, слез с коня, встал перед святым отцом на колено, целовал перстень епископа и полу его одежды. Отец Теодор, по обыкновению, с колена его поднял и стал целовать троекратно. И говорил при этом негромко:

– Мало, сын мой и друг мой, мало кто делал для матери церкви в землях этих больше вашего. Пожалуй, никто другой на память мне не приходит, хоть живу я тут давно. Да, давно…

– То не я, святой отец, то Господь, – смиренно отвечал Волков, – поэтому и люди за мной идут.

– Да-да. – Старик провел рукой по его волосам, словно отец ласкал сына, которым гордился. – Оттого и прозывают вас Дланью Господней. Я о том слыхал, слыхал…

Тут епископ обернулся, разыскивая кого-то глазами, и, найдя, поднял руку и позвал человека к себе. Кавалер увидел, как к ним идет важный человек в шубе, но на голове его был не дорогой берет из бархата, а простая черная шапочка с «ушами».

– Сын мой, дозвольте вам представить нашего нового бургомистра, – говорил святой отец, когда господин приблизился, – это господин Виллегунд. Господин бургомистр, это кавалер Иероним Фолькоф, господин фон Эшбахт.

Волков и бургомистр сначала раскланялись, а затем Волков первым протянул бургомистру руку. Лицо бургомистра было тяжелым, бледным, под серыми глазами мешки, и бургомистр Виллегунд заговорил, еще не выпустив руки кавалера:

– Надеюсь, кавалер, вы уделите мне время для разговора. В вашу честь город устраивает пир, может, там мы и переговорим?

– Отчего же не поговорить, – сразу согласился кавалер. – Я всегда рад разговору с добрыми и честными людьми.

– Господа, господа, – прервал его епископ, – дела потом, потом, сначала ход и месса. Нас ждут люди, они хотят вас видеть, кавалер.

– Да-да, – сказал бургомистр, соглашаясь с епископом, – господин Эшбахт, дозволите ли вы мне и моим людям стать в конец вашей колонны и пойти с вами?

– Конечно, господин бургомистр, – отвечал Волков, – пусть ваши люди становятся после моих, а вы становитесь прямо подле меня, под моим стягом.

– Сие невозможно, – господин Виллегунд опять поклонился, – эту честь я не заслужил, я же не бил горцев с вами.

– Я настаиваю, – сказал кавалер, ему было плевать на заслуги, ему нужны были союзники в городе, а разве может быть в городе союзник важнее, чем бургомистр, поэтому он продолжал: – Я хочу, чтобы со мной рядом на моем шествии был первый горожанин славного города Малена.

– Не смею отказать. – Бургомистр опять поклонился. – Сейчас только схожу за конем.

Когда он ушел, епископ, кивая головой, словно соглашаясь, заметил:

– Сие мудро, мудро. Фамилия Виллегундов очень старая, небогатая, но очень влиятельная. Держите их к себе ближе, они будут вам хорошим подспорьем.

Раз уж зашел этот разговор и образовалась свободная минута, пока шествие ожидало бургомистра, кавалер не стал искать другого случая и заговорил с епископом:

– Святой отец, кажется, у меня будут распри не только с герцогом, но и с графом Маленом.

– С молодым? – Отец Теодор сразу насторожился.

– С молодым.

– Это плохо, – сказал святой отец. – Старый граф не жилец, долго не протянет, скоро уже Теодор Иоганн станет девятым графом Маленом. А он неглуп, энергичен и способен на многое. И в чем же у вас вышел раздор?

– То мне неизвестно, я, кажется, о том вам писал. Я с ним не ссорился, а он вдруг принялся собирать местных сеньоров, звать меня на их суд за поединок с Шаубергом, любовником моей жены.

– Ах да, этот поединок наделал много шума, о нем долго говорили. Кстати, как с женой вашей, у вас с ней раздора большого после того не вышло, спите вместе?

Волков поморщился. Не о том говорил старый поп.

– Вместе, святой отец, вместе.

– Это очень хорошо, ищите в себе силы ее простить. Женщина по сути своей слаба и умом, и душою, живет позывами своей плоти, как животное, и спрос с нее мал. Во всем виноват мерзавец Шауберг, и думаю, что на том свете ему воздастся, так же как воздалось и на этом, – говорил ему епископ.

Да уж, совсем не об этом сейчас думал кавалер, он соглашался с попом и продолжал:

– Истинно, святой отец, только вот не Шауберг причина раздора.

– Конечно, не Шауберг. Шауберг только видимая причина. У вас с графом нет ли каких тяжб земельных? Ваши имения, кажется, граничат с имением Маленов.

– Граничат, – согласился Волков, но вспомнить какие-нибудь претензии со стороны графа не мог. – Нет, споров по земле у нас нет, вряд ли он соблазнится той моей землей, что граничит с его уделами. Там пустыня. Непонятна мне его неприязнь ко мне.

– Хорошо, – кивнул епископ, – я узнаю, отчего молодой граф вас невзлюбил.

Волков еще многое хотел обсудить с епископом, но тут приехал бургомистр, и разговор пришлось отложить.

* * *

Одна за другой бахнули на приворотных башнях кулеврины. Над стенами поплыл черный пороховой дым. Взвизгнули трубы, раскатисто забили «приготовиться» барабаны. И… колонна пошла. Впереди епископ, ничего, что стар, за ним служки с креслом-паланкином, вдруг святой отец притомится. Дальше статуя Богоматери в полный рост, вся золоченая – Рождество же. Дальше хоругви и иконы Богородицы всех размеров и стилей. Попы от всех приходов города, служки в дорогих одеждах, юные хористы пытаются петь. Какое там, разве перекричат они барабаны, трубы и колокола на всех соборах. За попами, как и положено, кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт, что прозван за свою ярость в вере Инквизитором, а за свою удачливость Дланью Господней. Лик его горд и холоден, а доспех так хорош, что и у самого герцога Ребенрее такого нет. Жаль, что великолепный фальтрок большей частью скрывает латы, видны людям лишь его наручи, перчатки да наголенники. Ну и шлем, который кавалер держит под мышкой.

По левую руку от него едет сам бургомистр, а за ними – совсем еще юный знаменосец кавалера фон Эшбахта. Он без головного убора и без шлема, но в доспехе, дерзкий красавчик, на которого с интересом смотрят все молодые, даже и замужние, женщины. Он упирает в правое стремя древко красивейшего большого, дорогого шитья стяга, левой рукой небрежно держит поводья. За его спиной на легком ветру едва шевелится бело-голубое полотнище со злым черным вороном.

А за ним уже едет первый офицер кавалера и отец знаменосца-красавчика Карл Брюнхвальд. За ним же его люди – тридцать человек. Все в сверкающей броне, все алебарды и копья с протазанами блестят. Дальше Рене и Бертье с их людьми, а после и чернобородый одноногий Роха со своими молодыми сержантами и стрелками. Все люди в одежде чистой, ни одного рваного башмака. Выглядят грозно. А уже за ними, не спрашивая позволения, стали пристраиваться все, кому не лень: и мастеровые со знаками гильдий, и члены городских коммун, и мельники со своими стягами, и торговцы солью, и мясники. Все, все имели свои знамена и знаки. И все были в лучших своих одеждах.

На площади сразу после ворот, там, где стража проверяет товары, взимает пошлины и проверяет, нет ли в телегах чего недозволенного, их встретил отряд аркебузиров из городского ополчения. Было их не менее сорока, и с ними их ротмистр и сержант. И к шуму труб, барабанов, к звону церковных колоколов прибавились холостые выстрелы из аркебуз.

Аркебузиры еще и пошли впереди всех, даже впереди попов и епископа, на ходу перезаряжали оружие свое и стреляли, стреляли. И так не жалели пороха, что, проезжая по узким улочкам, Волков и бургомистр с улыбками морщились, так как ветер совсем не выдувал с улиц черный пороховой дым. Он так и висел тяжелыми клубами, не сразу растворяясь в прохладном еще утреннем воздухе.

Люди со всех соседних улиц, со всех проулков и переулков вываливали целыми кучами к дороге, по которой шло шествие. «Вон он, вон он – Эшбахт», – слышал Волков то и дело, несмотря на весь возможный шум.

– Ишь ты каков! – кричала женщина, в общем, еще и не совсем старая и даже приятная на лицо.

– Хорош! – отзывалась другая.

– Да уж не хуже наших дуралеев, что горцев ни разу побить не могли! – добавлял городской мужик.

И люди всё ближе и ближе подходили к кавалеру, так как сзади на них напирали другие.

И все были радостны. И Волков был добр, и, морщась от грохота, звона и порохового дыма, видя в толпе или в окнах честных людей, он кивал им, а незамужним девам так и вовсе помахивал тяжелой латной перчаткой.

И тут краем глаза он увидал, как из толпы, которая была уже совсем рядом, вдруг появилась маленькая рука, которая храбро потянулась к нему, к его коню. Он даже испугался, машинально потянулся к мечу, думая, что это злодей какой что-то задумал и намеревается схватить его коня под уздцы. Но отругал себя за глупый испуг, когда понял, что та рука женская и узду коня хватать вовсе не намеревалась, а потянулась к его латному боту, к его стремени. И прикоснулись женские пальцы так, словно погладили железо, – так глубоко верующие касаются одежд святого. Он увидел молодую женщину, которой принадлежала рука, женщина была из небогатых и улыбалась, глядя на него, довольная, что удалось к нему прикоснуться. Он тоже ей улыбнулся. И тут же следующая рука потянулась к его стремени, тоже прикоснулась. И следующая рука появилась, и следующая, уже в перстнях. Так стали вдоль его пути тянуться руки, тут уже и мужские были, и даже детские, и все норовили прикоснуться к правому боту его великолепного доспеха или к стремени, а кто посмелей, тот трогал и наголенник или колено. И тогда кавалер снял перчатку и опустил руку, чтобы те, кто хотел, могли касаться и его руки. И люди сразу стали трогать его руку. Кто-то едва касался пальцами, а кто-то пытался и пожать.

– Даже герцога так у нас не встречали, когда он был тут три года назад, – видя это, говорил бургомистр. – Люди от вас в восторге.

Бургомистр говорил это без всякой зависти и весьма дружелюбно. Но Волков ничего ему не ответил, он не знал, как правильно ответить на эти слова.

* * *

Церковь была полна, даже в проходах стояли люди, так их оказалось много, что в большом храме от свечей и их дыхания стало тепло. Первые господа города стали рассаживаться в положенных им по статусу первых рядах. Волкову полагалось место в первом ряду, еще и прямо напротив кафедры епископа. Он уселся, осеняя себя крестным знамением, готовился слушать торжественную проповедь в честь великого праздника и тут увидал, как молодой поп с большим почтением ведет к нему Элеонору Августу. Кавалер уже и забыл про жену, как забыл и про госпожу Ланге.

Госпожа Эшбахт, расправив юбки, уселась по правую руку от мужа с видом гордым, от которого ясно было всем, что сидит она тут по праву и, может, не первый раз.

– Доброго дня вам, мой господин, – сказала она Волкову. И, чуть нагнувшись, добавила: – И вам, господин Виллегунд, доброго дня.

Волков подивился тому, что его жена знает бургомистра, а бургомистр сразу ответил ей, вставая с места:

– Доброго дня вам, госпожа Эшбахт, и с великим праздником вас.

– И вас, и вас с праздником, – отвечала Элеонора Августа.

– Ах да, – вспомнил Волков, – с праздником Святого Рождества, господин бургомистр. И вас, госпожа моя.

– Вспомнили наконец про жену, что Богом вам вручена, – с легким укором заговорила госпожа Эшбахт. – Не пойди я искать места сама, так сидела бы до сих пор в карете перед храмом.

– Ах, простите меня, госпожа, – вступился за Волкова бургомистр. Он даже руку к груди приложил. – То моя оплошность.

– Нет-нет, то оплошность не ваша, господин Виллегунд, – говорила Элеонора Августа с улыбкой. – Господин мой часто про меня забывает; будь я, к примеру, дорогой кобылой или горским еретиком, мужа я видела бы много чаще, так как нет у него больше интересов, чем разбираться в лошадях да воевать.

При этом госпожа Эшбахт вдруг положила свою руку на руку Волкова. Не то чтобы сие было предосудительно, любови и ласке положено быть промеж супругов. Но то случилось в церкви, а еще то было весьма удивительно для Волкова. Жену просто не узнать в последнее время. Кавалер не удивился бы, если бы выяснилось, что она что-то задумала. Руки он, конечно, не отнял, но насторожился, хотя бургомистр принялся его хвалить:

– Уж простите его, госпожа, но воинское дело есть труднейшее из всех дел, что даны Господом человеку, а в воинском деле мало кому то удалось сделать, что мужу вашему. Ибо злейшему из врагов наших он неоднократно указывал место его.

– Да, в войнах и поединках ему равных мало, – неожиданно согласилась жена. – Жаль, что не так он куртуазен и галантен, как храбр в поединках и умел в войне.

– Каждому свое, госпожа, каждому свое, – отвечал ей бургомистр.

После этого разговора Волков еще больше убедился в том, что жена что-то замышляет. Возможно, ему еще аукнется чертов Шауберг. Даже из могилы.

А тут вдруг красиво и стройно запели хоры, и епископ, в лучшем своем наряде, не без помощи молодых служек взобрался на кафедру и начал праздничную мессу. Рождество все-таки. А Волков, наклонившись к бургомистру, спросил тихо, чтобы не мешать другим слушать мессу:

– Кажется, после мессы будет пир?

– Как водится, господин фон Эшбахт, как водится. У нас же сегодня два праздника сразу.

– Будьте добры, проследите, чтобы на пиру мой первый офицер Брюнхвальд получил должное место.

– Непременно, я сам прослежу за этим.

И тогда Волков сказал ему то, из-за чего он этот разговор и начал:

– А еще найдите подобающее место на пиру госпоже Ланге.

– Не та ли это госпожа Ланге, что была при доме Маленов раньше? – спрашивал господин Виллегунд.

– Именно та, сейчас она при моем доме состоит, со мною приехала.

– Не волнуйтесь, кавалер, мы найдем подобающее место и вашему первому офицеру, и госпоже Ланге, – заверил бургомистр.

Глава 20

После мессы все стали выходить на площадь, важные городские господа шли кланяться к Волкову. Бургомистр и епископ, а также госпожа Эшбахт стояли рядом с ним. Отец Теодор, чуть позади, представлял ему городских господ, многих из которых кавалер уже знал, а кое-кому был и денег должен. Помнил он и Фейлингов. Как раз это семейство шло к нему здороваться. Двое юношей из этого дома, что состояли при нем, были сейчас при семье. Волков чуть повернул голову и негромко спросил бургомистра:

– А как зовут Фейлинга?

– Фердинанд, – так же негромко отвечал бургомистр.

Вот он-то и нужен был Волкову. Фердинанд Фейлинг и весь его дом должны были стать союзниками кавалера в Малене. Вторыми после святого отца Теодора. Волков при приближении Фердинанда Фейлинга протянул ему обе руки, как другу старому и сердечному. Фердинанд хотел ему кланяться, но кавалер притянул его к себе и обнял.

– Рад видеть вас, друг мой, – говорил Волков.

– И я… И мы… – Фейлинг даже растерялся от такой ласки. – Вот, всей семьей решили засвидетельствовать почтение. Это моя жена Изабелла.

– Госпожа Эшбахт, – скромно представил свою супругу кавалер.

Дамы улыбались, приседали в книксенах, однако Элеонора Августа делала это вежливо, но снисходительно: все-таки она дочь графа.

– Рад сообщить вам, друг мой, что очень доволен вашими сыновьями Куртом и Эрнстом.

– То мои племянники, – поправил Фейлинг.

– Ах вот как!

– Но любимые, любимые племянники, – заверил дядя молодых людей. – Такие любимые, что иной раз люблю их больше, чем собственных сыновей.

Все поняли, что это господин Фейлинг так шутит. Все засмеялись. И как ни хотелось Волкову продолжить разговор с Фейлингом, но к нему уже шли другие важные люди здороваться.

Раскланявшись с очередной влиятельной семьей Малена, Волков, все еще думая о нужной для него встрече с Фейлингом, снова повернулся к бургомистру:

– А во сколько закончатся праздники?

– Завтра закончатся, – сообщил ему господин Виллегунд.

– Завтра? – удивился кавалер.

– Завтра, завтра, – повторил бургомистр, – сегодня у нас будет рождественский обед, а завтра пир в вашу честь, смотр городского ополчения и бал.

– Ах вот как.

Волков сразу стал подсчитывать, во сколько ему обойдется постой и прокорм солдат, офицеров и господ из выезда. Он продолжал улыбаться и кланялся очередным важным горожанам, хотя ему хотелось скривиться. А бургомистр, словно прочтя его мысли, прошептал ему:

– Не извольте беспокоиться, господин кавалер, солдат ваших мы разместим в городских казармах, на то уже даны распоряжения, а господа офицеры получат приглашения на ночлег от лучших домов города. Очень рассчитываю на то, что вы и ваша досточтимая супруга согласитесь принять мое приглашение.

С одной стороны, это было приятно, но с другой… Волков не хотел оставаться один, без солдат или хотя бы офицеров. Кто знает, что у этих горожан на уме. Он покосился на епископа, это был единственный человек, которому кавалер доверял всецело. И старый умный поп сразу понял его взгляд и сказал бургомистру:

– Сын мой, на правах духовника господина Эшбахта прошу вас уступить мне право быть гостеприимным хозяином.

– Прошу простить меня, господин Виллегунд, – продолжил Волков, – но я очень скучаю по наставлениям святого отца и давно хотел поговорить о делах духовных.

Виллегунд безропотно поклонился. На том разговор и закончился бы, не вступи в него Элеонора Августа:

– Отчего же нам, как бездомным бродягам, искать чужого крова, когда у нас тут есть свой большой дом, где все ваши офицеры смогут разместиться?

– То не мой дом, – произнес кавалер сдержанно, – то дом вашего отца.

Ночевать в доме, хозяин которого твой откровенный недруг, ему совсем не хотелось.

– Как пожелаете, муж мой, – с несвойственным для нее смирением произнесла Элеонора Августа.

Они еще долго здоровались с городскими нобилями, прежде чем все закончилось и все господа под все тот же шум направились в городскую ратушу. Пошли пешком, даже епископ шел сам, хоть на брусчатке кое-где был лед. Слава богу, ратуша располагалась совсем рядом.

На рождественском обеде было весело. На верхних лавках разместились музыканты, стали играть веселую музыку. Ратушу, хоть и была она велика, протопили, дров не жалея, и шубы тут уже не требовались. Хоть и святой праздник, но дамы незамужние блистали открытыми плечами, непокрытыми и распущенными волосами и прозрачными нижними сорочками, что не были прикрыты лифами платьев. Элеонора Августа кривилась от такой распущенности городских девиц, а Волкову и другим мужчинам все нравилось. Он сидел за главным столом, по правую руку от епископа. Справа от него разместилась жена, за женой сидел бургомистр, далее члены городского совета с женами, главы гильдий и коммун. Все остальные расположились за другими столами. Народу важного тут было не менее двух сотен человек.

Блюда подавались самые изысканные – куропатки, жаренные с медом, и целиком зажаренные молодые свиньи, присыпанные сушеными сливами и абрикосами, буженина и окорока, к которым приносили острые соусы. Ко всему этому жирные, сладкие, желтые, на сливочном масле, хлеба.

Вино лилось ручьями. Прямо тут же, за спинками кресел первых господ города, слуги проламывали бочки, разливали вино по кувшинам и сразу разносили его по столам. Денег на пир городской совет не пожалел. А ведь завтра еще продолжение. Волков ел и пил с удовольствием и с удивлением замечал, что и жена его, которая обычно в еде и питье весьма придирчива, тоже угощалась с удовольствием. Особенно уделяла внимание медовым куропаткам. Да, она изменилась за последнее время, изменилась.

А тут бургомистр встал, подошел к креслу Волкова и негромко заговорил:

– Кавалер, город решил сделать вам подарок, но все никак совет не мог решить, какой. Одни говорят, что вам к лицу будет конь, самый что ни на есть лучший в графстве, другие – что золотая цепь с гербом города. Так и не пришли к согласию. Что пришлось бы вам по сердцу?

«Конь за двести талеров или цепь за триста? Конечно, цепь, а лучше двадцать бочек пороху или и вовсе серебро». В его положении нет ничего лучше денег, хотя порох, будь он неладен из-за своей дороговизны, тоже пришелся бы кстати.

– Что ж, конь для любого рыцаря лучший подарок, – скромно отвечал Волков.

Бургомистр поклонился и ушел говорить с другими горожанами. А кавалер случайно повернул голову налево и заметил за одним из столов ее. Бригитт была прекрасна. Так прекрасна, что даже самые юные и свежие девы города, коим едва исполнилось шестнадцать, не были так красивы и свежи, как эта двадцатишестилетняя женщина. Она, как и прочие незамужние девы, не собиралась прятать свои медные волосы, не собрала она их и в прическу, так и струились они по ее плечам и спине непослушными пружинами. А точеное лицо, чуть покрасневшее от вина, так и сияло женскою притягательною силой. Той силой, что так и тянет мужчин прикоснуться к такому лицу губами. Была она вызывающе хороша, и плохо то, что по левую руку от нее сидел молодой красавец фон Клаузевиц. Справа, конечно, разместился Брюнхвальд, это могло бы кавалера успокоить, но Карл совсем не уделял внимания красавице, а больше интересовался молодой свининой. Бригитт что-то говорила ему, а старый солдафон лишь кивал, кажется, даже и не прислушиваясь к ее словам. Этот грубый болван никогда не был излишне галантным. Волков стал бы беспокоиться, но его немного успокаивал вид молодого рыцаря. Фон Клаузевиц сидел с каменным лицом, в разговоре Бригитт и Брюнхвальда участия не принимал никакого. Он даже не ел толком. Но все равно Волков чувствовал беспокойство. То было беспокойство старого мужа, имеющего молодую жену. Да, он был высок и широк в плечах. Но зато был хром, и его левая рука уже совсем не так хороша, как в молодости. Да, он знаменит и в его честь дают пиры. Но его лицо было изрезано мелкими шрамами, а на лбу и вовсе шрам большой, и от правого уха осталось чуть больше половины, на голове белел пробором длинный шрам, его шея была изуродована. Да уж, на фоне фон Клаузевица, Максимилиана или молодого Гренера он выглядел весьма отталкивающе. Впрочем, Волков не видел людей, что провели полжизни в войнах и выглядели бы лучше, чем он. Кого ни возьми, хоть Брюнхвальда, хоть Рене, хоть Роху, на всех на них войны и походы оставили свой след. В отличие от них, между прочим, у него хотя бы все пальцы и все зубы. И все ноги! Он усмехнулся, найдя глазами Роху. Тот радостно наливался вином, сидя перед целой тарелкой всяких яств. Но как раз еда-то кавалера и не волновала, его волновали молодые красавцы, что были близки к его дому, а значит, близки и к его Бригитт.

Он подозвал одного из лакеев и велел пригласить к себе Максимилиана, указав на того пальцем. Вскоре Максимилиан пришел, и Волков сказал ему:

– Передайте госпоже Ланге, что сегодня мы будем ночевать в доме епископа.

– Да, кавалер. Быть ли мне с вами?

– А вас разве не пригласили в гости местные господа?

– Нас с Увальнем пригласили братья Фейлинги ночевать у них. Я слышал, что и Гренеров, и фон Клаузевица пригласили другие господа.

– Вот и ночуйте там, а утром чтобы все собрались у дома епископа.

– Понял, я передам госпоже Ланге ваше пожелание.

Волков чуть подумал и сказал:

– Пусть Увалень проводит ее.

Все равно волнение не покидало кавалера. И епископ, и жена к нему обращались с разными словами, он слушал их вполуха, даже кивал, соглашаясь, но сам то и дело бросал взгляд на Бригитт и осуждал ее легкое поведение и особенно ее вид. Слишком уж она была откровенна в виде своем. Зачем же так волосы распускать? К чему это? Забыла, что ли, что она представляет его дом? Так и досидел он до конца обеда, думая уже не про дом Фейлингов, который надо было сделать союзником, а все больше про госпожу Ланге, о том, что она нескромна и слишком много внимания себе берет и что платье у нее чересчур ярко. Эти мысли подпортили Волкову настроение от радостного праздника.

После обеда, когда он с госпожой Эшбахт поехал в дом епископа, туда же прибыл по приглашению и бургомистр Виллегунд. Так и сидели они вчетвером. Поначалу и госпожа Эшбахт находилась с ними, но как услышала она их речи и о чем говорят мужчины, так попрощалась и пошла в спальню. А они за вином и продолжили.

– Не буду лукавить, господин кавалер, – говорил бургомистр, – ни в ком город Мален так не нуждается, как в опытном и славном военачальнике. Помним мы, как за последние десять лет дважды сюда приходили горцы, глумились и издевались. Один раз с трудом мы отбились, за стенами отсиделись, а второй раз так и откупаться пришлось с большою тяжестью и позором. Никогда на памяти моей не было в наших землях воина, подобного вам, да и у курфюрста не было таких.

Волков кивал и благодарил бургомистра, а тот от вина, что ли, вдруг еще более смелые речи стал говорить:

– Земельная знать все больше наглеет, вся эта родовая деревенщина хочет себе все большего. Конечно, слыхали вы, кавалер, что молодой граф все земли, что восточнее Малена, алчет себе, полагая, что старые роды города владеют ими беззаконно.

– Что-то о том слышал, – с видимой отстраненностью отвечал Волков, хотя сам в душе радовался такому раздору между молодым графом и городом. – Спор тот, кажется, древний.

– Древний, – подтвердил епископ. – И город не хочет ему уступать, так как уже давно владеет восточной дорогой и всеми землями окрест нее.

– А чью же сторону примет герцог в этом споре? – сразу спросил Волков.

– Конечно же, сторону своих родственников. Мален – главная его опора и поддержка тут, на юге его земли, – сказал епископ.

– Так и будет, – согласился с ним бургомистр. – Нас герцог бесконечно обременяет своими просьбами и пожеланиями, словно город Мален его податной мужик, а родовую земельную знать графства он и войной не беспокоит. Когда они в последний раз воевали за его высочество? Они уже и не помнят, как воевать, уже и в доспехи не влезут, если придется.

– А вы слышали, бургомистр, – заговорил опять епископ, – что господина Эшбахта они звали на дворянский суд?

– Конечно, – оживился тот, – об этом три дня у нас все говорили. Как осмелились и, главное, за что? За то, что человек на честном поединке отстаивал честь своей жены! Это просто возмутительно!

– Думаю, что городу нужно укрепить свои связи с господином Эшбахтом, – задумчиво произнес отец Теодор. – Думаю, и кавалеру, и городу то пойдет на пользу.

– Господа из города уже говорили со мной о дороге, что надобно построить между городом и моим поместьем, – вспомнил Волков.

– Мудро, – согласно кивал бургомистр. – Я подниму этот вопрос на совете, что будет в январе.

– Да, мудро, но этого мало, – покачал головой епископ. – Нужны более прочные связи. Узы кровные.

– Именно, именно, – соглашался господин Виллегунд. – Кавалер, а есть ли у вас дети брачного возраста?

– Нет, – чуть помедлив, отвечал Волков.

– Но у вас есть племянница, – напомнил епископ, откуда он только все знал, – кажется у нее уже была кровь?

– Кажется, была, – отвечал Волков, удивляясь изощренности старого попа.

– Вот и прекрасно, а у Фердинанда Фейлинга, что ведет тяжбу с графом из-за Хлидена, всех восточных холмов и всей восточной дороги, третьему сыну уже пятнадцать. Вот и партия для вашей племянницы, – продолжал отец Теодор.

– Какая прекрасная идея! – воскликнул бургомистр. – Завтра же поговорю с Фейлингами. Уверен, что они не откажут себе в удовольствии завести столь сильного родственника. А уж как будет злиться граф!

– Вот и прекрасно, – произнес епископ, – значит, у нас с вами, господа, два дела: брак между Фейлингами и Эшбахтами и дорога.

– Надеюсь, я все это устрою, – обещал бургомистр.

– Да благословит вас Господь, сын мой. – Отец Теодор перекрестил его. – А теперь, господа, прошу вас простить меня, но годы берут свое, пора мне на покой.

– Конечно-конечно, – говорил бургомистр, вставая из кресла.

– Разумеется, святой отец. – Волков тоже поднялся.

– А вы, кавалер, останьтесь на минуту, – задержал его епископ.

Когда бургомистр вышел, отец Теодор позвал слугу, чтобы начать раздеваться, сам же не торопясь, как бы рассуждая, начал говорить:

– Не верите бургомистру? Не захотели ночевать в его доме? Мудро. Это мудро. Не верьте ни единому его слову и словам Фейлинга не верьте. Сейчас вы городу нужны много больше, чем город вам. Герцог зол на город еще с прошлой войны, злится на вечную их жадность, а за то, что город не дал солдат против вас, злится еще больше, и он думает отменить торговые преференции для города Малена. А граф желает вернуть то, что, по чести говоря, всегда и принадлежало графам. Сто лет назад Хлиден и вся восточная дорога были частью графского домена, пока город не забрал за мнимый долг все те земли. Городу нужен полководец. И не для войны, скорее для торга и для того, чтобы показать вас всем остальным. Но как только все утрясется, они предадут вас, как и всех прочих и во все времена; как только герцог поманит их преференциями в торговле, так и забудут о вас сразу. Разрешение торговать во всех пределах Ребенрее, и в Хоккенхайме, и в Фёренбурге, и в Вильбурге, очень, очень важно для них.