Текст книги "Плохая война"

Глава 38

Кузнец был удивлен и обрадован и от этого поначалу не находил нужных слов.

– Да что ты молчишь-то, балда? – ухмылялся Сыч. – Слышал или не слышал, что тебе господин говорит?

Он в шубе, шапке, на коне верхом, хлыст в руке, сыт – сам почти господин.

– Слышал, слышал, – согласился кузнец, – просто сие неожиданно, в прошлый раз господин мне в просьбе отказал.

– Ну так желаешь ты еще поставить кузню у меня в Эшбахте? – спросил кавалер второй раз.

– Желаю, желаю.

– У нас знаешь сколько лошадей ковать нужно да сколько возов править? Трех работников в помощь не хватит, будешь богаче господина. Это тебе не здешнее захолустье, где и дорога-то никуда не ведет, разве что к Фезенклеверам.

– Знаю, слыхал, работы у вас будет много, так у вас и пристань уже строится, – сказал кузнец.

– Уже построилась, – замечает кавалер, – товары на той неделе уже возить начнут.

– Хочу я у вас кузню поставить, господин, очень хочу.

– Ну раз так… – Сыч склоняется с коня. – Поставишь. Вот только помоги с одним дельцем.

– Конечно, с каким же дельцем?

Волков тоже наклонился к нему и заговорил тихо, так, чтобы, не дай бог, кто еще не услыхал:

– Не могу я понять, что там в замке Баль у барона происходит. Жив барон, не жив – неясно. Как ни приеду, мне ворота не открывают, дядя барона с башни кричит, что барон при смерти, а с врачом поговорить не дает. Да есть ли там врач, непонятно. У тебя-то в замке хорошие знакомцы должны быть. Понимаешь?

– Да нет у меня там хороших знакомцев, – отвечал кузнец, явно разочарованный таким делом. – Барон меня ценит, но вы же знаете, что он болен. А так я лишь с господами рыцарями его знаком да с этим сквалыгой, конюхом барона.

Фриц Ламме, словно старый пес, сразу сделал стойку.

– Сквалыгой, говоришь?

– Мелкий человек. – Кузнец сплюнул. – Мелочности полон, ко всякой пустяковине вечно цепляется, да и скупости неистощимой, одно слово: сквалыга. И сдается мне, он не для господского кошелька старается.

– Вижу, любишь ты его, – засмеялся Сыч.

Кузнец только опять сплюнул.

– Часто видишь его? – спросил Волков.

– Да, почитай, каждую неделю. То лошадь ковать приезжает, то телегу чинить, то еще что…

Сыч молча протянул кавалеру руку. Волков молча залез в кошель и положил на ладонь Сыча два талера. Сыч забрал деньги и тут же один талер протянул кузнецу.

– Конюх придет, дашь ему. – И тут же, повышая голос, добавил: – Да ты, дядя, не морщись, не морщись, я тебя с ним не в перины укладываю. Коль хочешь кузню в Эшбахте, так слушай, что тебе говорят. Понял?

– Понял, – кивнул кузнец.

– Ну вот, сразу дашь ему талер и скажешь, что есть купец-коннозаводчик, хочет кое-что из баронских конюшен прикупить и желает сильно с конюхом познакомиться, а талер конюху в приз передает. Понял?

– Понял.

– Просто так талер дашь ему, ни за что. Мол, от купца приз хорошему человеку, только чтобы встретиться согласился. Скажешь, что еще ему серебришко будет. Только чтобы в Эшбахт приехал. Говори, что зовут коннозаводчика Фридрих Ламме, что живет в трактире в Эшбахте, конями хорошими очень интересуется. Понял?

– Ага, коннозаводчик Фридрих Ламме. А поедет ли? – сомневался кузнец.

– Так ты ж только что сказал, что он сквалыга, который за свой карман стараться рад.

– Ну мало ли.

– Уговори его, как можешь. Уговоришь – так поставишь кузню где захочешь, хоть в Эшбахте, хоть у пристани, за двадцать талеров в год, – пообещал кавалер.

– За двадцать? – переспросил кузнец.

Волков кивнул.

– Раз так, придется постараться.

* * *

В этот вечер Элеонора Августа первый раз за три дня спустилась к столу ужинать. Волков почти не ел, так и сидел, ждал, когда начнется склока и выяснения, чей дом лучше и чья семья благороднее. Но жена была молчалива и тиха, Брунхильда тоже держалась на удивление миролюбиво. А Бригитт улыбалась уголками рта, во всякую секунду готовая начать свару с любой из женщин, да ей повода никто не давал. Оттого она даже, кажется, ерзала в нетерпении, все так же обаятельно улыбаясь. Но ничего у нее не вышло. Монахиня прочитала молитву, и все принялись есть, а графиня между делом поинтересовалась у Элеоноры Августы, как протекает ее беременность.

– Ничего, спасибо, если бы не дурнота частая, то все бы и ничего… – отвечала госпожа Эшбахт.

– То пройдет со временем, – вежливо сказала Брунхильда.

Но больше женщины почти не общались за столом, ели молча, а когда ужин был закончен, беременные разошлись по своим покоям. Слуги убирали остатки еды и посуду, а Бригитт встала рядом с Волковым и спросила, ничуть не смущаясь монахини, которая все еще была тут:

– Не желает ли господин лечь?

– Чуть позже, – отвечал кавалер довольно холодно: может, он и хотел, но ему не понравилась такая публичность. К чему об этом говорить при матери Амелии. – Ступайте.

Но Бригитт его холодность ничуть не отпугнула, она быстро наклонилась, поцеловала его руку и добавила:

– Буду ждать вас, мой господин.

Волков от этого только разозлился сильнее и ничего не ответил, лишь покосился на монахиню, но та на удивление держалась благодушно и говорила спокойно:

– Неймется этой рыжей.

Волков настороженно молчал, не зная толком, осуждает монахиня Бригитт или нет. А монахиня продолжала:

– Всегда так, всю жизнь это вижу: коли вокруг необремененной бабы есть беременные, так она будет лишь о том думать, как бременем обзавестись. Видно, вам и спать не дает спокойно.

Это была чистая правда: с тех пор как в доме появилась Брунхильда, так, кажется, ни одной ночи не было, чтобы Бригитт к нему не ластилась. И дело не в узкой кровати, на которой они теперь спали из-за того, что пришлось освободить покои для графини, дело было, оказывается, в том, что Бригитт хотела завести себе брюхо. Кавалера это озадачило, вот уж не думал он о ней так. Впрочем, пусть, лишь бы не донимала его. А пока он думал, мать Амелия говорила дальше:

– Графиню вашу сегодня смотрела.

– Да? – оживился кавалер. – Ну и как она, здорова ли?

– Порода ваша. Кобылица, одно слово. – Монахиня махнула рукой. – На ней пахать можно, даже на беременной. И плод бодр, здоров, ретив. – Она сделала паузу и сказала уверенно: – Племянник у вас будет, господин.

У Волкова рука дрогнула, что держала бокал с вином. Он взглянул на монахиню почти зло:

– Откуда знаешь, старуха?

– Да уж знаю, я мальчишек по пузу мамаш и по бойкости узнаю, давно не ошибаюсь. – Она помолчала. – Неделя, может две, и будет у вас племянник. Да нет, двух не проносит, неделя или полторы.

Вот теперь руки у него дрожали обе, а он делал все, чтобы ту дрожь монахиня не увидела.

– Что? – спросила монахиня, пристально глядя на Волкова. – Уже и глаза у вас, господин, заблестели, уже думаете, как новую войну за его наследство устроить?

– То не твое дело, старуха, – грубо ответил он.

Грубость эта была оттого, что старая монахиня видела, как он волнуется.

– Не мое, а я все одно скажу: живете как ворон, войнами и распрями как кровью питаетесь, не двор у вас, а лагерь военный, не друзья и придворные, а рыцари да офицеры, не мужики на полях, а солдаты одни.

– Дура, я и сам солдат, как же мне по-другому жить, когда война – ремесло мое, – сказал кавалер на удивление спокойно. – Так что уж молчи.

– Что ж, и помолчу, а вы идите к рыжей своей распутнице, уже истомилась там, вас дожидаясь. Уж детей хоть нарожайте, а то сгинете в какой-нибудь своей войне, у вас они не переводятся, так хоть детишки на свете останутся.

Волков встал, говорить с монахиней ему не хотелось, а хотел он увидеть Брунхильду. Пошел наверх. Брунхильде были отданы покои Бригитт. Он открыл дверь по-хозяйски, без стука. Первым, что бросилось ему в глаза, был валяющийся на кровати госпожи паж графини. Юный Теодор Бренхофер развалился на перинах и подушках в нижней рубахе, в распоясанных панталонах, в спущенных чулках. Он испугался, увидав кавалера, но с кровати слезть у него ума не хватило. Да, Бригитт была права: сопляк воспринимал кровать графини не иначе, как свою. А сама Брунхильда завалила комнату своей одеждой. Как раз к вечеру из Малендорфа пригнали ее карету и привезли сундуки с ее вещами. Сундуки были открыты, она доставала оттуда платья и, лишь взглянув на них, кидала их на пол в раздражении.

– Ах, на что я его теперь натяну. А сие вовсе одежа для прислуги. А в этом мне куда?.. Как хорошо, братец, что вы пришли. Гардероба-то у меня вовсе нет…

– Выйди, – грубо велел Волков пажу.

Мальчишка, босой, чуть не бегом кинулся из комнаты.

– Чего вы на него? – удивилась графиня. – Зря вы так, он у меня добрее котенка.

– А не из тех ли он котов, что к хозяевам в постели лезут?

– Да хоть и из тех, – с вызовом произнесла графиня. – Всяк он лучше, чем рыжие драные кошки приблудные, что в хозяев своих впиявились да так закогтились, что аж кровь из-под ногтей. – Брунхильда засмеялась с возмущением. – Аж подойти к ним страшно, сразу шипят, шерсть дыбом, того и гляди в драку кинутся.

Но Волкову неохота было препираться, он подошел к ней, провел по щеке рукой, обнял.

– Монашка сказала, что уже через неделю ты можешь родить.

– Дело бабье нехитрое. Немножко молитвы пошепчу, немножко покричу, да и рожу благополучно, коли Богоматерь заступится, – смиренно проговорила Брунхильда.

Совсем, совсем другой была когда-то, он еще помнил ту девочку, что понравилась ему в грязном трактире в забытом захолустье. А теперь – графиня. Волков опять провел рукой по ее щеке, стал трогать живот.

– Старуха говорит – будет сын.

– Молюсь, чтобы так и вышло.

Он не удержался и поцеловал ее в губы. Обнял опять, прижал крепко. Он думал, что заберет у графа поместье Грюнефельде, если понадобится – заберет силой.

– Как дело с горцами закончу, так у графа поместье для тебя и сына заберу.

– Да уж постарайтесь, жить тут с вашей женой и вашей рыжей распутницей я не в силах, так и сдерживаюсь, молюсь целыми днями, чтобы какой-нибудь из этих дряней морду не расцарапать.

Это, кстати, тоже причина найти графине дом. Кавалеру и двух вздорных баб под одной крышей хватало.

А Бригитт и вправду его ждала, сидела в кровати, руки на груди сложены, губки поджаты, смотрит зло – видно, заждалась, – и даже обувь с его ног срывала зло, когда помогала ему раздеваться.

* * *

Утром после завтрака прибыл Бруно Фолькоф с дружком своим Михелем Цеберингом. И был мальчишка рад, и весть принес радостную – вместе с полным кошелем денег.

– Вчера после разговора с главами гильдий, что готовы у нас уголь покупать, решил я зайти в дом господина Кёршнера поклониться родственнику, проведать сестру. А господин Кёршнер меня звал к ужину и был очень со мной ласков. А я ему и рассказал про наше дело.

Волков посмотрел на юношу неодобрительно, он не думал, что раскрывать секреты дела богатому купцу было умно, но не перебивал.

– А он мне и говорит: «Вы, друг мой, не торопитесь. Во-первых, не берите у горцев товары, дерево и уголь, под продажу, а сразу купите их по оптовой цене, вот вам уже прибыль». А я говорю: «Хорошо, кабы так, да ведь денег у меня нет, и у дяди нет, вот и берем в долг, на реализацию». Представляете, дядя, господин Кёршнер и говорит: «Я вам дам, сколько вам там надо? Три тысячи талеров на дело? Дам вам сто шесть золотых дукатов, как раз и будет три тысячи серебра. Дам по-родственному, за один процент с оборота». Представляете, дядя! Если у углеторговцев брать уголь по цене предоплаты, так мы сразу семь крейцеров с корзины выигрываем. Я сразу согласился.

Да, это дело было выгодным. Но все равно кавалер не торопился оборвать самоуправство мальчишки. А тот все так же радостно продолжал:

– И это еще не все! После господин Кёршнер говорит: «И как купите товар, как привезете, так сразу ни оружейникам, ни литейщикам свинец и уголь не везите, оптом не отдавайте. Они опту рады, много экономят, а вы много теряете». Я говорю: «Так у нас есть договоренности», а он: «Мало ли как бывает. Делайте так, как вам выгодно, везите лучше товар мне на склад, найдите приказчика хорошего, возницу с телегой и торгуйте в розницу. Зима на дворе, уголь по пятьдесят крейцеров за корзину до самого конца марта будет, ну а тем, кому вы обещали, так отвезите чуть подешевле, вот и все. А за склады я с вас тоже многого не возьму, как-никак родственники». Дядя, раньше мы на каждой корзине восемь крейцеров чистыми имели, а если делать так, как господин Кёршнер говорит, так все семнадцать будем. Семнадцать на трех тысячах корзин!

Ах, как это было бы хорошо, как славно! Две-три такие сделки – и можно покрыть всю следующую военную кампанию. А она уже не за горами. Старый воин покосился на большой кошель, указал на него пальцем.

– Тут сто шесть дукатов?

– Да, дядя, я пересчитал.

– Делайте, как говорит родственник, – наконец согласился Волов.

– Но я хотел узнать ваше мнение, думаю я, – сомневался юноша, – что купцы и люди из гильдий могут обидеться, если мы поменяем условия сделки.

– Обязательно обидятся и будут злы. Купцы всегда злятся, когда теряют прибыли, но мне плевать, мне нужны деньги на войну, Бруно, слышите, мне нужны деньги на войну. Добудьте эти деньги, дорогой племянник, у меня много-много войн впереди. А с купцами я разберусь, если они станут слишком сильно обижаться.

Мальчик опасливо посмотрел на своего сурового дядю. Он ни секунды не сомневался, что дядя разберется и с купцами, и со всеми другими людьми, если потребуется.

– Начинайте дело, друг мой, – велел кавалер, заканчивая разговор. – Начинайте, пока дороги от весеннего солнца не развезло.

Бруно Фолькоф встал, забрал кошель со стола, поклонился и пошел к выходу. А Волков отметил, что теперь юноша не выглядел мужиком или бродягой, раскошелился мальчишка на приличную одежду, как и велел дядя.

Глава 39

Как и думали они с Бруно, новые условия покупки угля, да и леса вызвали у продавцов в Рюммиконе неудовольствие, но зима шла на убыль, купчишки понимали, что еще месяц, и цены станут падать, поэтому согласились на условия Бруно и взяли от него полную предоплату. Сделка была оформлена в Лейденице, там и заверена в палате Первой торговой гильдии. Новоиспеченный шпион, а по совместительству купец и владелец барж Гевельдас стал быстро, успевая за день сделать ходку, возить уголь из Рюммикона в амбары. Там его на пристани встречали Бруно Фолькоф и Михель Цеберинг с десятком, а то и дюжиной подвод по два мерина в каждой. Тут же уголь грузили в подводы и со всей возможной расторопностью отправляли в город Мален. Вернее, в предместья Малена, на обширные склады купца Кёршнера, откуда и развозили его по городу ушлые возницы. Продавался он не так скоро, как хотелось бы, но зато по цене намного, намного большей, чем ожидалось.

Волков почти каждый день ездил к амбарам встречать баржи. Не то чтобы ему это было нужно, там и без него прекрасно справлялись, просто находиться дома стало невозможно. Брунхильда хоть и оставалась на удивление спокойной и даже сонливой в последние дни, но Бригитт, кажется, не хотела никому давать покоя, то и дело отпускала колкости то одной, то другой беременной. На пустом месте находя повод, чтобы упрекнуть. На просьбы Волкова прекратить злить беременных баб отвечала: «Конечно, господин, как пожелаете». И тут же, через минуту начинала новую свару, прицепившись к испачканной скатерти. Даже монахиня ее не могла утихомирить. Мать Амелия только сказала тяжко вздыхающему Волкову как-то после завтрака:

– Уж сотворите ей чадо, а не то так и будет на всех кидаться, как собака, не остановится.

* * *

Как-то в простой день он и Увалень сбежали из дома после завтрака и были у амбаров. Кавалер говорил с Бруно о делах: о деньгах, о телегах, о дорогах – и на свежем ветру от реки продрог. Домой ехать Волкову не хотелось, а захотелось посидеть в кабаке. Кавалер редко его посещал, хотя со слов офицеров кабак был чист сам, и посуда в нем чиста, и повара неплохи. И вот как он подъехал к трактиру, так с удивлением отметил, что все вокруг заставлено возками да телегами. Кавалер и не знал, что его захолустье так популярно. Он, конечно, видел много разного неместного люда в последнее время в своей земле, но не знал, что его тут так много. А среди всех купеческих телег, повозок и бричек выделялась размером большая обозная телега с полотняным верхом и с еще не выпряженными из нее меринами. Не его телега, не его мерины. Добрые люди? У него здесь? Откуда? Чего ищут?

Волков вошел в зал, переполненный так, что столов свободных не было, – и это днем. Кабатчик сразу кинулся к нему.

– Николай-угодник, гость-то к нам какой пожаловал! Господин, я сейчас стол вам найду.

– Погоди, – остановил его кавалер, оглядывая помещение. – Там солдатский воз стоит, где хозяева?

– А так вон они, – указал кабатчик, – пять солдат и корпорал с ними.

Так и было, за одним столом сидели добрые люди, таких и в простом платье сразу узнаешь, тем более что помимо простого платья все были в стеганках или бригантинах и при железе.

Волков с Увальнем, а за ними и трактирщик направились к солдатам, и, подойдя, Волков спросил без грубости:

– Я господин Эшбахта, а вы, братья-солдаты, кто такие и что тут делаете?

– Корпорал Хёйнц и мои люди, – сразу встал и ответил старший. – Мы из Ланна.

– Рад видеть людей из Ланна. Так зачем приехали?

– Нас нанял в охрану купец Коэн, чтобы мы его самого и его товары сюда довезли в сохранности.

– Купец Коэн, купец Коэн… – в задумчивости повторял кавалер. – Не жид ли это из Ланна, которого кличут Наумом?

– Именно, господин, и ехал он к вам.

– А что за товар вез?

– Нам о том не говорили, с ним еще люди были, но верхом. Они все к вам на двор поехали, нам велели тут ждать, но покоев пока не снимать. Может, сегодня и обратно отправимся, – говорил корпорал Хёйнц.

– Господин, я вам стол освободил, – напомнил о себе трактирщик.

– После, – задумчиво отвечал кавалер и пошел к выходу, на ходу размышляя, зачем он понадобился ловкому старому жиду. Неужто из-за имперского векселя, что все еще лежал у кавалера в сундуке?

Во дворе его дома стояли карета и оседланные чужие лошади с чужими людьми. Карета эта некогда была просто роскошной, но истрепалась от времени, хотя оставалась еще крепка.

Волков бросил поводья Увальню, а сам вошел в дом.

За его столом сидел он, тот самый неприятный жид, которого Волков знал по Ланну. Рядом с ним разместилась Бригитт на правах принимающей хозяйки, перед гостем стоял дорогой бокал.

– А вот и он, наш герой, – сказал Наум Коэн, увидав входящего Волкова. – Все еще бодр и крепок. Рад вас видеть, кавалер, слава о вас доходит до нас в Ланне.

– Не могу сказать, что рад видеть тебя, жид, – заметил Волков, скидывая шубу девке-служанке и стягивая перчатки. – В доме рыцаря божьего не радуются семени Моисееву. Но раз уж пришел… Коли голоден ты, испытываешь жажду, напою и накормлю. Коли у тебя нет денег на кров, велю трактирщику принять тебя бесплатно. Свою крышу тебе не предоставлю.

– Нет-нет, друг мой, нет, я не голоден, а это ангельское существо, – Наум Коэн поклонился Бригитт, – утолило мою жажду.

– Садись, – сказал кавалер, усаживаясь в свое кресло. – Думаю, ты не просто так ехал ко мне три дня, у тебя есть ко мне дело.

Бригитт подошла, подложила ему под локоть подушку и маленький пуфик поставила под больную ногу.

– Ангел, сущий ангел! – умилился гость, медленно садясь на место. – Где вы только находите таких, кавалер. Помню прошлого вашего ангела, ту, что была белокура.

Он и раньше был стар, а тут, кажется, первые прикосновения дряхлости в лике его уже отпечатывались.

– С ней все в порядке, – сухо отвел Волков. – По какому делу ты приехал, жид?

Вместо ответа Наум Коэн поднял два пальца вверх. Один из трех человек, сидевших на лавке у стены, там, где обычно размещались Увалень или Максимилиан, встал. Это был великан, он взял огромный мешок, что стоял у его ног, и, молча подойдя к столу, положил перед Волковым. В мешке явно звенели деньги. И было их, судя по мешку, очень, очень много, так как даже для такого великана ноша оказалась нелегка.

– Так звенит не серебро, – заметил кавалер.

– Это золото, друг мой, золото.

– Ты приехал похвастаться своим богатством, жид?

– Нет, это все вам. – Наум Коэн не улыбался, он был абсолютно серьезен.

Волков молчал. «Тысяча монет? Не меньше. Даже у этого здоровяка рука тряслась, когда он держал мешок. А что же нужно жиду? Вексель? Так он стоит в тридцать раз дешевле. Что же нужно этому старому хитрецу?»

– Наверное, гадаете, что мне от вас нужно, друг мой? – все так же серьезно спрашивал гость.

– Да уж хотелось бы узнать. В твоих летах по три дня скакать по зимним дорогам, таская с собой столько золота, от праздности не будешь. Видно, нужда тебя привела крепкая.

– Нужда, нужда, – соглашался Коэн. – Верно говорите, верно.

– Ну так говори, что за нужда, и покончим с делом.

– Девять купеческих гильдий, гильдия Ланна, гильдия Фринланда, гильдия Фёренбурга, гильдия Вильбурга… – медленно перечислял гость.

– Ясно-ясно, девять гильдий, и что?.. – перебил его кавалер. – Что им нужно от меня?

– Да-да, вот… Значит, девять гильдий собрали деньги, чтобы нанять войска и разбить мужицкую армию, что разбойничает между рек Эрзе и Линау, остановив всю торговлю юга с севером в этом месте.

– А может, богобоязненному югу и нет нужды торговать с богопротивным севером, гнездилищем еретиков? – заметил кавалер.

– Торговые гильдии богобоязненного юга так не считают, – засмеялся гость. – Всем им нужно куда-то девать свое зерно, и хмель, и кожу, и медь, и свинец, и многое другое, а в ответ получать кружева, ткани, краски и, главное, серебро. Да, друг мой, мы не можем жить без их серебра, так же как они не могут жить без нашего хлеба. Поэтому нужно разогнать мужиков, что ошиваются около рек и грабят все проплывающие по ним баржи.

Волков уже знал, что скажет на это. И не потому, что не хотел, и уж точно не потому, что ему не нужны были деньги, он отвечал так исходя из логики, из умения торговаться:

– Нет, жид, я не возьмусь за это дело. И не потому, что не хочу помочь гильдиям, и деньги мне нужны, но у меня идет своя война. А вы можете найти других хороших командиров. Денег тут предостаточно, я вижу, что любой согласится.

Наум Коэн понимающе кивал на каждой фразе кавалера. Этот человек, который торговался всю свою жизнь, правила торга знал еще лучше, чем Волков, он все видел и со всем соглашался. Но кавалер понимал, что за этим его согласием последуют, обязательно последуют другие аргументы. И как только рыцарь закончил, старик начал:

– Мы так и решили, вы пойдете не один, у вас будет командир, командир известный, и войско соберется большое. Это, – купец указал на мешок с деньгами, – всего-навсего четверть выделенных средств.

– Четверть? – удивился кавалер.

– Четверть, четверть, – говорил Коэн. – Мы очень, очень долго их недооценивали, два года уже идет с ними война, уже сколько рыцарей и воинов сложили головы в ней бесславно. Ральф фон Бледен из Нойнсбурга и Готфрид Фредериксон, Иоганн и Хельмут Рубберхёрты из Ланна и многие, многие другие.

«Неубедительно. Почему вам нужен я? Неужели потому, что я дважды победил горцев?»

– Жаль, что эти славные воины полегли бесславно в войне с мужиками, но я думаю, что помимо меня у вас много хороших командиров на памяти, а у меня своя война.

– Хороших много, много, – опять соглашался купец, – но дело в том, что нам нужен такой, как вы.

«Какой такой?» Волков молчал, ожидая пояснения.

– Ангел мой, – проговорил гость, обращаясь к Бригитт, – будьте любезны, еще мне горячего вина с медом и корицей.

– Сейчас, – ответила Бригитт и быстро ушла на кухню.

«Ах, дрянь такая, стояла за креслом и слушала мужские разговоры?»

И пока ее не было, старик продолжал:

– Дело в том, что нам нужен рыцарь божий, такой как вы, что всякое уже повидал: и ведьм, и мертвецов живых.

«Ах вот оно что, вот кто вам нужен».

– Дело в том, что командиры этого взбесившегося мужичья, это… Они люди не совсем простые, – говорил Наум Коэн значительно тише. – Один из них – рыцарь Эйнц фон Эрлихенген. Он лыс, и у него рыжая борода.

«Уж большие редкости среди рыцарей и воинов лысина и рыжая борода».

– А еще у него черная рука.

– Черная рука? – переспросил кавалер.

– Да, черная рука из каленого железа, что двигается и шевелится не хуже всякой живой.

– Никак за колдуна его держите?

– Держим, друг мой, держим, а как нам его не держать за колдуна, если он за два года одиннадцать отрядов со славными командирами, посланных на него, разгромил. Как не держать его за колдуна, если он и боголюбивых рыцарей бьет, и знаменитых полководцев-еретиков тоже бьет. Иные уже и не хотят на него идти, так и говорят, что тут дело нечисто.

– А еще что говорят? – уже серьезно спросил кавалер.

– Что жена у него ведьма, может ему всегда победу наколдовать.

– Угу, – кивнул Волков, чуть подумав. – Ну вот теперь-то точно нет. Хватит с меня дьявольщины и чертовщины, буду воевать с горцами, с ними мне как-то спокойнее.

– Я это знал, я это знал, – спокойно закивал Наум Кантор и снова поднял руку и показал два пальца.

Теперь с лавки встал другой человек, он подошел к купцу и протянул тому шкатулку черного дерева. Коэн поставил шкатулку на стол, открыл ее и достал оттуда свиток превосходного качества. Сразу Волкову в глаза бросились великолепная печать и широкая лента, что были на свитке. И ошибиться он не мог: на свитке висела печать с орлом, а лента была черно-желтой. И орел, и цвета говорили о том, что послание это от самого императора. Наум Коэн встал, сделал к кавалеру шаг и с поклоном протянул свиток ему.

– Это вам от самого императора.

– Мне? – не поверил кавалер.

– Вам, вам, – серьезно подтвердил купец, усаживаясь на свое место.

Одно ощущение этого свитка в руке, его гладкость и вид внушали благоговение. Волков медленно развернул бумагу и тут же почувствовал, как кто-то заглядывает к нему через плечо.

Конечно, это была вездесущая Бригитт.

– Марш отсюда! – сурово и тихо прошипел на нее кавалер и, когда она, обиженно поджав губы, отошла, стал читать, что было написано в свитке.

«Милостью его императорского величества утвердить избранного и достойного того кавалера Иеронима Фолькофа фон Эшбахт в чине оберста (полковника) имперского войска не на казенном содержании.

Отныне кавалер фон Эшбахт имеет право именовать себя оберстом во всех реляциях и просить аудиенцию у Императора.

Отныне полковник кавалер фон Эшбахт имеет право собирать войска во всех доменах Его Императорского Величества и во всех землях честных имперских подданных.

Отныне он имеет право при любом деле и на любом поле, при любых других флагах и даже при флаге Императора стоять под своим флагом и всем войскам, что ему подчинены, дать свой флаг.

Отныне полковник кавалер фон Эшбахт при любом деле имеет право требовать себе место и голос на любом военном совете, даже в присутствии его Императорского Величества.

Сим утверждаю: Георг III

Император. Число. Подпись».

Волков дочитал, свернул свиток и положил его перед собой.

– Что ж тут сказать, умеешь ты, жид, умеешь тронуть душу, найти нужные ключи. – Кавалер усмехнулся. – Во сколько же тебе обошелся полковничий патент на мое имя?

– Уж поверьте, друг мой, недешево. – Первый раз за все время купец не был благодушен. Он вздохнул, постучал ладонью по мешку с деньгами. – Здесь тысяча шестьсот восемьдесят гульденов. Вам нужно собрать на эти деньги тысячу двести солдат на свое усмотрение, сто всадников и триста саперов с инструментом. Нанять их надобно на полгода. До конца кампании.

Волков не был бы самим собой, если бы не начал сразу считать: «В мешке тысяч пятьдесят серебром, солдатам с третьего ряда и дальше по три талера; первые два ряда доппельзольднеры, человек сто или даже двести, пусть пять монет каждому; стрелкам и арбалетчикам по три талера на человека; кавалеристам десять, да нет же, возьмем хороших, пятнадцать монет на человека; телеги – шестьдесят штук, двадцать у меня уже есть; кони – сто пятьдесят голов, сорок у меня уже есть; офицеры, саперы, барабанщики, врачи, повара…» Даже делая большие округления, даже беря цены по максимуму, у него в кармане оставалось… триста-четыреста гульденов чистой прибыли? Весьма недурные деньги. Весьма. И еще патент полковника. Да, Волков был им очень, очень нужен. И значит…

– Нет, жид, и рад бы, и все ты сделал правильно, и патент полковничий меня очень прельщает, но я уже веду войну, понимаешь. Как, как я брошу свой удел? Уеду – и уже в мае здесь будут горцы, они устроят мне полную пустыню.

Тут уже купец побледнел, затряс бороденкой, не ожидал он, видно, такого и, срываясь на петушиный крик, заговорил резко:

– Да разуй ты глаза, рыцарь! Ты живешь в пустыне! Придут горцы, так они разве что поплачут над твоей нищетой. Лачугу твою сожгут, пристань с сараями на берегу? Так то гроши все стоит, тебе же больше предлагают, многократно больше, а справишься – так еще и добычи возьмешь хорошей: мужики-то грабили два года. А не справишься, у тебя золота вдоволь останется, чтобы все тут отстроить заново.

«Ишь ты, как закукарекал, видно, я и вправду вам нужен, купчишки».

– Нет, сказал, не брошу свой удел во время войны. Замирюсь с горцами, так дам знать.

«Хотя у меня уже и так есть дела на то время, когда с горцами покончу или они со мной».

А купец тут и успокоился, вздохнул, отхлебнул вина, по-старчески пожевал губами и сказал в задумчивости:

– Дам еще сто шестьдесят эгемских крон, это мои личные деньги, больше уже ничего не будет: нет – так нет.

«Вот, видно, мы и дошли до предела». Волков ничего не сказал, а лишь показал жестом купцу: ну, доставай свои эгемские кроны, будем считать. Все будем считать.