Текст книги "Темнота на крыльях птицы"

– А с другой?

– А с другой стороны, попытайся найти закономерность: Будда умирает от яда, подсыпанного в пищу его любимцем Анандой; Махавира погибает от голода, оставленный своим верным учеником в пещере погруженным в медитацию; Заратустру из-за угла убивает его друг и последователь…

– Подожди, я записываю! – восхитился я, уловив тенденцию.

– Записывай-записывай! – продолжал Федя с азартом: – Сократа, вполне вероятно, предал не кто иной, как Платон; со смертью самого Платона тоже не все чисто; Иоанна предал Иисус, а самого Иисуса…

– Подожди, а откуда у тебя все эти сведения? – спросил я.

– Все оттуда же: регулярные печатные издания, – Федя не любил выдавать свои источники. – И вообще, у меня сложилось такое впечатление, что почти все, кого считали великими учителями или пророками, – все были преданы или убиты ближайшими учениками и вернейшими последователями!

– Потрясающе глубокое наблюдение, сеньоры! Потрясающе!.

Мы, скиснув, обернулись. У нас за спинами, естественно, материализовался вездесущий магистр Герцог собственной персоной.

– Добрый день, – сказал он с неизменной своей учтивостью. – Извините великодушно, что опять вмешиваюсь, но вы, я вижу, далеко продвинулись в своих исследованиях. Весьма впечатляет. А что касается предательств, я вам подкину еще несколько интересных фактов.

Герцог чуть наклонился вперед и принялся перечислять:

– Во-первых, Великий Параклит Манес был предан суду царя Бахрама собственным учеником Картиром. Король Артур был предан Ланцелотом, лучшим из своих рыцарей, а Жанна д’Арк – Жилем де Рэ, влюбленным в нее маршалом Франции, который отдал приказ поднять мост, когда Жанна все еще сражалась за пределами крепости. Кроме того, в том же списке: Жак де Моле, Джордано Бруно, Ян Гус и так далее. Все они завершали свою миссию одним – восходили на жертвенный алтарь. И каждый раз их вела туда рука предателя.

– Вы хотите сказать, что мы правы и это действительно четко отработанная схема, так что ли? – спросил я. – Некий тайный ритуал?

– Не совсем, – покачал головой Герцог. – Скорее это не ритуал, а метод или способ инициации. Видите ли, сеньоры, даже материалистически настроенные ученые давно заметили, что ни одна идеологическая концепция не обладает собственной жизненной силой, какими бы привлекательными ни были ее постулаты. Чтобы концепция заработала, непременно нужно некое усилие, мощный эмоциональный стимул, иначе никогда не возникнет тот удивительный феномен, который мы называем искренней верой. Массовое сознание не способно опираться на абстракции, оно слишком обусловлено материальной стороной жизни, поэтому для вовлечения в духовную истерию ему нужно нечто трансформирующее, смещающее привычное восприятие в сторону от обыденности. Жертвоприношение – едва ли не единственный способ осуществления этого на практике. Можете поупражняться на досуге и попытаться отыскать хоть одну жизнеспособную идеологию, которая бы утвердилась без человеческих жертв.

Мы переглянулись, почесали носы и не нашли что сказать в ответ.

– Послушайте, – неуверенно начал Федя. – Но ведь это же не вполне научно…

– Возможно, – согласился Герцог. – Однако я, с вашего позволения, лирик, а не физик, и лично мне иррациональное намного ближе. Кроме того, наша маленькая загадка имеет интеллектуальную привлекательность только тогда, когда мы допускаем мысль, что в ее основе лежат идеи скорее метафизические, чем рациональные. Но чтобы в этом разобраться, нужно сознательно отказаться от привычного образа мышления и стереотипов. Не ограничивайте свое воображение, благородные доны, попытайтесь думать категориями, которыми мыслили люди во времена Апостолов.

Мы с Федей, не сговариваясь, тяжело вздохнули.

– Вы правы, это не так просто, – заметил Герцог. – Но я дам вам небольшую подсказку. Предательство Иуды – это только ключ. Гораздо важнее понять к какому замку он подходит. Если вы осознаете истинную природу предательства, то увидите, куда на самом деле это ведет.

– У нас уже есть одна версия, – не выдержал Федя.

– Только одна? – улыбнулся Герцог.

– Только одна. Остальные мы отвергли.

– И что же это за версия?

– Не было никакого Иуды, – уверенно заявил Федя. – Христос предал себя сам. Так ведь?

Герцог даже слегка отпрянул:

– Удивительно! – воскликнул он. – Просто невероятно! Как вы так быстро пришли к этому выводу? Поздравляю вас, друзья мои! Это феноменально! Мне в свое время, достопочтенные доны, понадобилось не менее полугода, чтобы наткнуться на эту мысль.

– Как мне кажется, – проговорил Федя, расправив грудь, – это довольно очевидная версия. Все прочие варианты слишком тривиальны или противоречивы.

– Именно так! – с воодушевлением кивнул Герцог. – И я действительно поражен, что вы настолько быстро в этом разобрались. Я был уверен, что озадачил вас на год, а то и дольше. А вы – всего несколько дней! Поздравляю, сеньоры! – Герцог с уважением пожал нам с Федором руки. – Ну, что ж, – сказал он, – раз такое дело, я, пожалуй, сэкономлю вам еще полгода и сразу открою небольшой секрет: все, конечно, замечательно, но вы по-прежнему далеки от истины.

– Как это? – растерялся Федя.

– А вот так, – улыбнулся Герцог. – Поверьте мне: Иуда все-таки был, и он был предателем. Это бесспорно. Попытайтесь теперь отталкиваться от этого, на этот раз непреложного факта.

Герцог откланялся и удалился.

Нам с Федей только и оставалось, что стоять с опущенными плечами и молчать. Федя пребывал расстроенных чувствах, словно получил предательский щелчок по носу. Я решил его утешить и, не откладывая, изложил свою новую версию.

– Тонкость в том, – понизив голос, втолковывал я Феде, – что предателей было два. И нам они оба уже известны.

– В смысле? – набычившись, спросил Федор.

– В прямом, – спокойно объяснил я. – Герцог прав: Иуда был предателем. Но и мы с тобой правы: Иисус тоже был предателем. Только предал он не самого себя, и даже не Иоанна Крестителя… – я замолчал, выдерживая театральную паузу.

– Кого же тогда? – нетерпеливо задергался Федя.

– А вот это самое интересное! – сказал я, и для начала кратко изложил новые сведения по поводу двух арестов.

– Ну и что? – недоуменно пожал плечами Федя.

– А то, – я посмотрел на него свысока, – что не нужно тут мыслить с твердолобых материалистических позиций. Тебе что Герцог сказал? Разгадка лежит в метафизической плоскости. Вот и нужно там копать.

– По мне, так мы уже все перекопали.

– Нет! Потому что мы искали предательство буквальное, а там было еще и трансцендентное!

– Слушай, – сказал Федя устало. – Я понимаю, Герцог – авторитет и все такое, но я лично не готов притворяться, что во все это верю. Метафизика – это баловство какое-то.

– Ну и что? Мы же не радиоуглеродным анализом занимаемся, а пытаемся разгадать метафору. В условной литературной реальности. Если тебе неинтересно, я могу и сам.

– Ну, ладно, допустим интересно, – сдался Федя. – И что с того, что арестов было как бы два?

– А то с того, что есть повод глубоко задуматься, почему первый арест прошел неудачно, а второй с грандиозным успехом? Что произошло между ними?

– И что же?

– А вот смотри в чем тонкость: арест первый, к Иисусу приходят служители храма, пытаются его арестовать, но не могут. Все правильно: Иисус – Бог. По меньшей мере, он безгрешен, поэтому его аресту противятся все законы физики и метафизики. Нельзя его было даже пальцем тронуть, не то что распять. И что же делать Иисусу, обреченному на распятие?

– Что? – Федя соображал медленно.

– Это же очевидно: ему нужно было избавиться от своей безгрешности! То есть заземлить метафизику. Теперь понятно? – я перешел к самому интересному. – И совершенно естественно, что грех Бога мог быть только в одном – в предательстве доверившегося, потому что это худший из грехов.

– Кого же он, по–твоему, предал? – озадаченно спросил Федор.

– И это тоже очевидно: он предал Иуду.

– Иуду?! – глаза у Феди полезли на лоб.

– Именно, – кивнул я с видом победителя. – Объясняю метафизическую логику: Иуда был чист перед Иисусом и доверял ему, как Учителю и Сыну Божьему, а что происходит на тайной вечере? Христос, не смутившись, продает душу Иуды сатане: "И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана". Это что, по-твоему? Просто для красоты написано? Нет! Христос предал Иуду, так сказать, на тонком уровне.

Федя почесал затылок.

– Нет, ерунда, – проговорил он с какой-то обреченностью. – Как-то слишком просто. Или наоборот – слишком сложно.

– Нормально, – сказал я. – Ты просто уперся в буквальные трактовки и ничего другого не воспринимаешь.

Федя вздохнул, махнул рукой и побрел прочь. Вид у него был самый усталый и обреченный.

Я же, наоборот, чувствовал себя победителем, в связи с чем мной овладели смутные желания, и я, на свой страх и риск, заглянул к Софи.

Она встретила меня надувшись:

– Раньше не мог приехать? Я тебя жду-жду, а тебя все нет и нет.

– Ждешь? – удивился я. – Мы же вроде не договаривались!

– Да? – воздела брови Софи. – А так ты не чувствуешь?

– А должен? – не смог я скрыть улыбку.

– Конечно, должен, – для убедительности Софи тряхнула волосами. – Между нами ведь астральная связь, разве не понимаешь? Я, например, знала, что ты зайдешь! Ладно, проходи, чего стоишь… Чай будешь?

– Буду. Ты что, одна?

Софи вздохнула:

– Одна. Тетушка ушла в церковь, а мне нельзя.

– Почему?

– День сегодня такой, – развела руками Софи. – И в церковь нельзя, и все остальное тоже: женский праздник, все танцуют, только я стою столбом…

– Ну, – попытался я скрыть разочарование. – Ничего страшного.

– Это точно, – согласилась Софи. – Хотя я сегодня хотела на причастие сходить, давно не была. А уже нужно… – Софи многозначительно покосилась на меня.

Я сделал вид, что не понял намека, и решил мягко свернуть разговор в другую сторону. Было весьма кстати, что Софи завела разговор о церкви: прекрасный повод обкатать свою новую идею насчет предательства.

– Слушай, Софи, – как можно более ровно начал я, – хочу задать тебе вопрос на религиозную тему. Можно?

– Какой? – насторожилась Софи.

– Да, собственно, ничего особенного: что ты думаешь об Иуде Искариоте?

– А что?

– Ну, просто, – я неопределенно помахал рукой. – Мы с Федей тут недавно поспорили немного на счет предательства. Мне было бы интересно знать твое мнение.

Софи разлила чай по кружкам и с минуту задумчиво размешивала ложечкой сахар.

– И кто из вас дошел до буквы "бэ"? – спросила она наконец.

– До какой буквы? – не понял я.

Софи рассмеялась:

– Как это – до какой? Борхес в библиотеке – на букву "бэ"! Вот я и думаю, кто это тут Борхесом настолько обчитался, что теперь вовсю спорит о предательстве Иуды?

– Перестань! – я тоже засмеялся. – Борхес тут ни при чем. Там и без него есть над чем подумать.

– Не над чем там думать! Иуда предатель, и этим все сказано! Самый гнусный человек, вот и все дела.

– Подожди, как ты можешь так говорить? – опешил я. – Ты ведь судишь, не разобравшись. Разве не сам Христос послал его на предательство?

– Конечно, нет! Христос никого не посылал, он просто знал, что Иуда это сделает. Не в смысле – предвидел, а в смысле – зрел в сердце. Ты пойми, человек: Иисус – он очень добрый, он давал Иуде шанс одуматься, остановиться, но тот был слишком черен душой, вот и закончил предательством.

– Но послушай! – не унимался я. – Ведь в Евангелие существует эта знаменитая фраза: "и с куском хлеба вошел в него сатана". Как ты это объяснишь? Смотри, что получается: Христос подает Иуде хлеб, и с этим хлебом в Иуду входит сатана! Разве это не странно?

– Нет, конечно! – опять рассмеялась Софи. – Что же здесь странного?

– Ты что, не видишь? – изумился я такой непонятливости. – Вот у нас причина: кусок хлеба из рук Иисуса. Вот следствие: сатана с этим куском входит в Иуду. Вывод: сатана вошел в Иуду с дозволения, если не по указанию, самого Иисуса. То есть Иуда просто жертва, и на его месте мог бы оказаться кто угодно!

Софи посмотрела на меня с сожалением:

– Вот сразу видно, что ты совсем не разбираешься в подобных вещах. Ты мыслишь как физик – равномерно и прямолинейно. Как прочитал, так и понял. А подумать?

– А что тут думать? – насупился я.

– Ну какой ты глупенький! Ты сначала разберись, что на самом деле там происходило, а потом уже делай выводы. Вот я лично как думаю? Иуда был апостолом, значит, Христос видел в нем больше хорошего, чем плохого. Но плохое, конечно, было, и в душе у Иуды все время шла битва добра со злом. Иисус верил, что может помочь Иуде стать чище, поэтому и принял к себе. Только темная часть души Иуды в конце концов взяла вверх, и он замыслил предательство…

– Ты про хлеб объясни, – нетерпеливо потребовал я.

– Я и объясняю, – улыбнулась Софи. – Тут же все так просто! Когда Иисус подал ему хлеб, он этим предложил Иуде сделать окончательный выбор: с ним он или против. Если бы Иуда отказался от хлеба, это бы означало, что он открыто отвергает Иисуса, и это было бы, так сказать, по-честному. Но Иуда взял хлеб, и совершил свой самый страшный грех: решился обмануть доверившегося. Вот почему сатана смог войти в него: на Иуде больше не было благодати Христовой. Теперь понятно? Сатана вошел не по указанию Христа, а потому, что Христос от Иуды отвернулся. А так-то сатана с Иудой всегда рядом был.

Кажется, с минуту я сидел с зависшей на полпути чашкой и смотрел в улыбающиеся Софины глаза.

– Ну, и чего ты молчишь? – спросила Софи.

– А что тут сказать? – я поставил чашку на стол и тяжело вздохнул. – Ты разрушила мою необыкновенной красоты теорию. Спасибо тебе за это.

– Всегда пожалуйста! – рассмеялась Софи. – А что у тебя за теория?

Я не стал объяснять. Теперь это не имело никакого смысла.

А теория была действительно красивой…

4.

Естественно, после такого фиаско мы с Федей впали в ступор. Чтобы мы ни делали, новых идей у нас больше не было. Как языком слизнуло.

Нас охватила глубокая метафизическая тоска. По крайней мере, меня.

И тут на горизонте опять появился Ляпин.

Я столкнулся с ним почти на том же самом месте, правда, на этот раз, время было вполне адекватное.

– Судя по отсутствующему взгляду, – заметил Ляпин, – ты близок к разгадке теоремы Ферма.

– Не совсем, – вздохнув, отозвался я.

– Не поделишься, в чем загвоздка?

– Не поделюсь.

– Разумная скрытность, одобряю. Но, все же, зря. Я мог бы помочь.

– В этом как раз и вся соль, – опять вздохнул я. – Хочется все понять самому.

– Это правильно, – одобрил Ляпин. – В таком случае, могу предложить помощь иного порядка. Помнишь, я упоминал о том, что гностики искали ответы в темноте?

– Помню, – усмехнулся я. – Мне особенно понравилось про идеологически подготовленную девственницу.

– Ну, – рассмеялся Ляпин, – девственница – это только на высшем уровне посвящения, а для неофитов – годы упорных медитаций. Сначала в полном одиночестве, потом – совместные камлания, но, в том числе, и в приятном обществе. На людей темнота действует так, что сознание сильно съезжает за горизонт. Ничуть не хуже лизергиновой кислоты, но при этом абсолютно безвредно. Только нужно знать, где и как. Не хочешь попробовать?

– Прямо сейчас?

– А почему нет? Я знаю отличное место, а состояние у тебя вполне подходящее, могут случиться интересные вещи.

Состояние у меня, и правда, было не совсем обычным, наверное поэтому я и согласился.

Мы сели в автобус, идущий на другую сторону реки, и доехали до конечной. Здесь был жилой район работников речного порта, людей давно потерявших нормальную работу, веру в светлое завтра, усталых от безделья, и потому грязных, вонючих и недобрых.

– Приятный район, – сказал Ляпин, направляясь в сторону портовых территорий. – Реликтовый.

– Однозначно, – охотно согласился я, стараясь не отставать. – Не наткнуться бы на реликтовых обезьян.

– Боишься?

– Опасаюсь. Мы как-то плохо понимаем друг друга.

– Это да, все непонятное вызывает страх. Но, я надеюсь, темнота тебя хотя бы не пугает?

– Ну, сплю я без света.

– Уже не так мало, – хмыкнул Ляпин. – Сейчас будет запредельно темно.

– А куда мы идем?

– Увидишь, – отмахнулся Ляпин. – Тебе понравится. Абсолютная темнота, знаешь ли, явление редкое. Ее нужно выращивать, как черную орхидею: медленно, терпеливо и с благоговением. Но встречаются и дикие места. Нам как раз туда.

Мы миновали охранную зону, которую давно уже никто не охранял, и вышли на дальнюю окраину порта. Здесь вдоль берега залива стояли огромные покрытые ржавчиной баржи, забытые и никому не нужные. Некоторые были распилены и полуразобраны. Слева от них, по ту сторону заводи, высились не мене ржавые портовые краны и какие-то массивные конструкции, а справа лежали белые пески и разлагающиеся останки тяжелых тракторов, напоминающие скелеты гигантских рептилий. Этот мрачноватый пейзаж производил сильное впечатление, мне сразу вспомнились "мясорубка" и "комариная плешь", я даже сунул руку в карман: нет ли там случайно какой-нибудь гайки с примотанной тряпочкой.

Мы подошли к баржам, и Ляпин сделал приглашающий жест:

– Выбирай.

– Что выбирать? – не понял я.

– Баржу, – ответил Ляпин. – Там внутри – темнота. Настоящая, двадцатилетней выдержки.

Я посмотрел на лежащие передо мной огромные ржавые ковчеги. Они нависали над неподвижной водой, одинокие и безжизненные. Совершенно одинаковые.

Я пожал плечами:

– Не знаю, мне все равно.

– Тогда пойдем сюда, – сказал Ляпин, направляясь к ближайшей, лежащей большей частью на берегу, – будет проще забраться. Я, кстати, в этой еще ни разу не был.

Мы влезли на нос, используя некое подобие ступенек. Наверху, вдоль бортов, тянулись два ряда люков, некоторые были открыты, напоминая пасти уснувших в ржавом болоте металлических бегемотов.

– Надо найти где посуше, – сказал Ляпин. – А то замерзнем.

Он подошел к ближайшему люку, откинул со скрипом крышку и, достав из кармана действительно гайку (я даже не удивился), кинул в темный провал. Раздался всплеск.

– Не пойдет, – Ляпин перешел к следующему.

Наконец, очередная гайка с глухим стуком покатилась в глубине резервуара, и Ляпин сказал:

– Подходит. Спускайся.

Я заглянул в люк. Вниз вела вертикальная лестница, исчезавшая в глубине. Разглядеть, что там внутри, было совершенно невозможно. Мне стало как-то слегка не по себе.

– Чего ждешь – повторного приглашения? – Ляпин посмотрел на меня с нетерпением.

– Да как-то немного боязно, – признался я.

– Ради это мы сюда и пришли, – холодно отозвался Ляпин. – Страх открывает глаза, слышал наверно в детстве?

– Слышал, – согласился я.

– Ну, вот и давай. Еще вопросы будут?

Вопросов у меня больше не было. Я немного помялся с ноги на ногу, затем осторожно спустился по лестнице в сумеречное чрево баржи. Здесь было относительно сухо и даже тепло. Видимо, баржа успела прогреться на солнце.

– Садись где-нибудь, – сказал Ляпин гулко, – сейчас закрою.

Я присел на массивные металлические ребра, в нескольких местах опоясывающие резервуар. Ляпин неторопливо спустился, закрыв за собой люк, и я оказался в полной темноте.

– Ух ты! – оценил я.

– Тихо, – Ляпин сел где-то напротив меня. – С этого момента все должно быть всерьез. Молчи и слушай темноту.

– Хорошо.

– Тихо! – оборвал Ляпин недовольно. – Запомни: если ты хочешь увидеть то, что можно увидеть только в темноте, ты должен обуздать свое глупое «я». Первое: никаких движений. Второе: никаких мыслей. Не думай ни о чем, просто смотри перед собой. Если в темноте есть для тебя ответ, ты что-нибудь обязательно увидишь.

Я так и сделал. Стал смотреть перед собой.

Сначала было забавно. Ты сидишь в огромной консервной банке и пялишься в беспросветную темноту. Смотришь то вверх, то вниз, но ни там ни там ничего нет. Вообще ничего. Мира вокруг тебя нет. Есть только что-то твердое, на чем ты сидишь и на чем стоят твои ноги. Вроде бы, есть и ты сам. Хотя, без стопроцентной уверенности.

А Ляпин? Он все еще здесь?

Что он делает: просто сидит, где сидел, или достает из кармана нож?

Тут хорошее место, чтобы убить.

Вот кто мне скажет, зачем я с ним пошел? Вижу его второй раз в жизни, а позволил затащить себя в ржавую бочку.

А еще, если за нами увязались местные приматы, им нужно только тихо забраться на баржу и защелкнуть замок. Мы никогда не выберемся, потому что нас никто не услышит.

Я прислушался. Никаких особых звуков. Ничего.

Захотелось встать и броситься к лестнице. Кажется, она справа. Или слева.

Если бы Ляпин хотел меня убить, уже убил бы.

Интересно, он и правда участвовал в темных мессах?

Хотя, сейчас все возможно. Если есть новые тамплиеры, почему не быть новым гностикам?

Стоят такие в абсолютной темноте, выстроились в круг, все одеты в мантии с капюшонами, в полном молчании, невыносимо долго, почти всю ночь, молятся, призывая Матерь Мира, и тут открывается дверь и входят священник и девушка. Все сразу чувствуют, что именно девушка, от нее пахнет персиком и молоком, и у нее тонкие нежные пальцы. Она идет по кругу и встает перед каждым из посвященных на колени, распахивает мантию и берет в руки, ласкает, потом в рот, потом поднимается, подставляет лоб для поцелуя и движется к следующему, а самый последний из всех – я. Она говорит, что выбор сделан, и все уходят, а мы остаемся.

У нее длинные волосы, как у Софи, и маленькая грудь, как у Софи, и она опять садится передо мной на колени…

Софи никогда так не делает. У нее вообще какое-то странное отношение – даже смотреть не хочет, не то что трогать. А я хочу, и чтобы смотрела, и чтобы трогала, и чтобы целовала. Но как объяснить?

Так, лучше отвлечься.

Темнота. Я в темноте. Ничего нет, кроме темноты. Меня нет, никого нет.

А может, я сплю?

Нет, вроде не сплю.

Тогда сосредоточимся на проблеме.

Зачем, вот зачем Иуда предал Учителя? Какая в том была выгода, кроме денег?

Никакой.

И никаких идей. Ни одной мысли.

Нужно вообще не думать. Сидеть и не думать.

Просто сидеть и не думать.

Никогда и ни о чем.

Не было никакого предательства. Или, наоборот, было, но никто не знает кто и кого предал. Потому что там был кто еще. В этой истории был кто-то, про кого все молчат.

Точно! Там был кто-то, кого никто не заметил, а мы должны заметить! В нем все дело, в одном человеке без имени!

Все! Я знаю, что нужно искать!

Я бросился туда, где по моим представлениям была лестница, нащупал ее руками и быстро выбрался наружу. Я даже не стукнулся головой о люк – просто открыл его, как будто знал, где он.

Про то, что в трюме баржи остался Ляпин, я даже не вспомнил.

В библиотеке я жадно набросился на подшивки журналов для воинствующих атеистов и новоявленных эзотериков. Лихорадочно листая грубые бледно-желтые страницы, я искал нужную мне зацепку – имя, или намек, или хоть что-то еще.

Сначала ничего не было.

Ни слова.

Часа через два я впал в уныние и с полным безразличием пробегал взглядом по бесполезным строчкам. Да, там было много пространных рассуждений о предательстве, о промысле Божьем, об Иуде Искариоте, но – не было того, что я искал.

Ни слова о человеке без имени.

Я уже собирался бросить все и признать окончательное поражение, как вдруг наткнулся на статью Блинова. Меня словно током ударило: вот оно! Я нашел!

В этой нудной статейке меня поджидало главное открытие, недостающее звено – и все сразу сложилось в совершенно четкую, абсолютно логичную картину.

Меня накрыло просветление. Сияние истины озарило все вокруг, и встал я из-за стола отягощенный знанием.

Где ты, где ты, бедный невежественный ученик?

Я иду к тебе, и чаша моя полна.

Я без труда разыскал Федю, с достоинством приблизился и посмотрел на него с высоты птичьего полета.

– Ну, давай, выкладывай, – сразу все понял он.

– Не торопись, – осадил я, с трудом сдерживая рвущиеся из меня сенсации. – Я принес тебе великое откровение, готов ли ты к нему, смертный?

Федя набычился и принялся рыть копытом землю:

– Не тяни, а то резинка порвется.

– Не порвется, – заверил я. – Сейчас все будет. Внемли мне: Иисус не предавал Иуду! Это все чушь.

– Допустим, – кивнул Федя. – Я, кстати, такого никогда и не говорил.

– Естественно, это же моя идея, – обиделся я. – Но суть не в том. Главное, что арестов, тем не менее, было действительно два!

– С чего бы это опять? – недоверчиво поднял брови Федя.

– Сейчас все объясню, – с готовностью ответствовал я. – Только сначала позволь внести ясность в один, казалось бы, незначительный эпизод. Помнишь ли ты сцену у дворца Пилата? "Кого отпустить вам в честь Пасхи?" – спрашивает прокуратор. – "Варавву или Иисуса Сына Божьего?" – "Варавву! – кричит толпа, – а Христа – распни!"

– Ну? – Федя нахмурился. – К чему ты это?

– Спокойствие! Помнишь, что происходит вслед за приговором? Наш добрый Иуда Искариот поражен, он кричит, что предал кровь невинную, швыряет деньги первосвященникам и кончает жизнь самоубийством. Неужели такое поведение можно назвать логичным?

– Вполне, – пожал плечами Федя. – Предал сгоряча, потом раскаялся.

– Раскаялся? – возмутился я. – Вот так неожиданно? Ни с того ни с сего? – я демонически расхохотался. – Это же очевидная нелепость! Иуда всегда точно знал, чего хочет и для чего это делает. Он же расчетливый и совершенно уверенный в своей правоте тип. С чего бы он так разволновался, что даже покончил с жизнью?

– Это как раз просто, – Федя дернул щекой. – Я же говорил: он не думал, что приговор будет таким. Христа должны были отвести к Ироду, а тот мог только выписать сотню плетей – и все.

– Ну, уж нет, – покачал я головой, – Иуда знал, что Христа поведут к Прокуратору. Что он, мальчик, по-твоему? Если Синедрион требовал смерти, то это было чрезвычайно серьезно, и сотней плетей тут бы точно не обошлось. Так что дело в другом: распяли совсем не того, кого Иуда предал.

– В смысле? – недоуменно посмотрел на меня Федя. – А кого же тогда?

– А это как раз самое интересное, – я глубокомысленно улыбнулся. – Значит, тебя интересует, кого предал Иуда?

– Ну? – вопросительно промычал Федя.

Вид у него был весьма озадаченный. Федя чувствовал, что у меня есть что сказать, но не понимал, куда я клоню. Я решил больше не мучить его и выдал свой первый козырь:

– Иуда не предавал Христа, он предал совершенно другого человека, а конкретно – того самого Варавву!

Федя непроизвольно изобразил сову на допросе: сделал очень большие глаза.

– Не напрягайся, – утешил я его и даже похлопал по плечу. – Сейчас все объясню. Тут как в аптеке: Варавва – это не совсем точное имя. Точнее, это вообще не имя. По-арамейски оно произносилось как Бар-Абба, что в переводе значит "Сын Отца". А это, к твоему сведению, самый что ни на есть типичный мессианский титул: у евреев все претенденты на звание мессии были "сыновьями" – кто сын Звезды, кто Сын Давидов. Так что Варавва был никаким не разбойником, а проповедником, таким же как Иисус Назарей, Сын Божий, он же Сын Человеческий. То есть Пилат тогда конкретно спрашивал: какого мессию отпустить вам, Сына Отца или Сына Человеческого? И толпа выбрала Сына Отца, а Христа распяли. Теперь ясно?

– Не совсем, – задумчиво проговорил Федя. – С именем все понятно, но причем здесь Иуда?

Пора было выкладывать главный козырь:

– Нет, – сказал я веско. – С именем тебе, как раз, ничего не понятно. Знаешь ли ты, неуч, как звали Варавву?

Федя глянул на меня с опаской.

– А его как-то звали?

– Ты, значит, не в курсе? – обрадовался я. – Как это странно! Его имя когда-то было в Евангелиях, но потом как-то вдруг стерлось. Исчезло из текста. И легко понять, почему.

– Ну? – нетерпеливо потребовал Федя.

– Его звали Иешуа, – сказал я, – то есть Иисус. Понимаешь? Иисус, Сын Отца.

– Да ладно?! – схватил меня Федя за пуговицу.

– Истинно говорю: так есть, – с достоинством отвечал я, стряхивая его руку. – Например, Ориген свидетельствовал, что в его время полное имя Вараввы писалось во всех Евангелиях, хотя сам он считал, что это какая-то ошибка.

– Допустим, – кивнул Федя, почесывая затылок. – И что дальше?

– А дальше, смотри: сразу же ясно, что это не простое совпадение. Имя Иисуса было тогда у всех на слуху, но в лицо-то его мало кто знал. Поэтому неизбежно нашлись желающие попользоваться чужой славой. Так что один из двух Иисусов на суде у Пилата – явный аферист, присвоивший себе имя более удачливого конкурента. Евангелисты назвали Варавву разбойником скорее иносказательно: в действительности, Иисус Варавва был соперником Иисуса Христа!

– Хм, – кивнул Федя, уставившись в потолок. – Занятно.

– Теперь самое интересное, – продолжил я с воодушевлением: – получается, что Иуда предал вовсе не Христа, а Варавву. Наверное, так он понял приказ Учителя. Так что, на самом деле, он просто хотел устранить самозванца, а тут на суде у Пилата оказались оба Иисуса. Иуда в недоумении, он ошеломлен, в итоге, он принимает вину на себя…

– Стоп! – резко оборвал меня Федя. – Все не так!

– Почему это? – опешил я.

– Потому что не нужно ничего додумывать, все лежит на поверхности! – Федя неожиданно вышел из ступора и теперь пылал энтузиазмом отыграть позиции. – Должна быть логика, даже в таком странном поступке, как самоубийство Иуды. А логика в данном случае напрашивается только одна: симметрия!

– В каком смысле? – не понял я.

– А в прямом! Допустим, что претендентов на титул мессии было двое, тогда и предателей должно быть столько же. Как мог Иуда, апостол Христа, предать Варавву? Кто он ему? Никто! Следовательно, Иуда предал именно Иисуса Сына Божьего, а Варавву предал кто-то другой – скорее всего, его собственный ученик. Каким было имя предателя – не суть важно, зато теперь становится ясно, что оба Иисуса следовали одной схеме, понятно? И это та самая схема, о которой говорил Герцог. А они просто спешили, кто успеет первым принести великую жертву. Въехал?

Я понуро молчал. Федя вырвал у меня священный факел первооткрывателя на самом финише, и теперь триумфатором входил в историю вместо меня. Его интерпретация, и правда, была логичнее.

– Похоже на то, – скорбно уронив голову на грудь, признал я.

– В общем, понятно, – дожимал меня Федя, – что Синоптики описывают арест одного Иисуса, а в Евангелии от Иоанна описан арест другого.

– Кстати, да, – безрадостно подтвердил я эту мысль. – Вчера специально перечитал эти фрагменты. В первых трех Евангелиях о Варавве пишут много и с подробностями, а в последнем – всего одна строчка: "Варавва же был разбойник". Абсолютно тот же стиль, что и в приписке по поводу Иуды. Такое специальное уточнение, явно добавленное не автором, а переписчиком.

– Так, подводим итоги, – Федя окончательно перетянул на себя одеяло. – Получается, что у нас две параллельные истории: первая написана Синоптиками об одном Иисусе, – о том, которого предал Иуда. И вторая, написанная Иоанном, – о Варавве. Правильно?