Текст книги "Темнота на крыльях птицы"

Книга Тайлефа вышла в 1959 году в количестве трех экземпляров в чрезвычайно дорогом подарочном оформлении. Первый экземпляр был преподнесен лично Римскому Понтифику Иоанну XXIII, который после этого неожиданно взял курс на сближение Католической Церкви с иудаизмом, снял на Ватиканском Соборе с евреев обвинение в деициде и изъял запрет на вступление в масонские ложи. Второй экземпляр Тайлеф отослал главе Восточных Тамплиеров, поскольку сам состоял в ложе и верил в индуктивность масонской парадигмы, а третий, как говорят, съел, и благодаря тому что качество бумаги и кожаного переплета было превосходным, получил даже некоторое гастрономическое наслаждение. Масонский экземпляр сгорел так и не прочтенным во время пожара спустя два дня после его получения, а Ватиканский бесследно исчез из личной библиотеки Папы сразу после его кончины. В общем-то, это все, друзья мои, что я мог рассказать вам о книжке с названием "Священный план", – подвел итог Герцог. – Основной источник информации о ней – чудом сохранившаяся диссертация одного из католических теологов, найденная не так давно в архивах Ватикана и ставящая своей целью доказать абсурдность теории Тайлефа с точки зрения здравого смысла и католической догматики. И все же я надеюсь, вы получили определенный материал для размышлений и выводов, и нам будет, о чем поговорить в следующий раз. А я желаю вам по-прежнему приятных чаепитий и смелых мыслей о глубине сущего! Простите мне столь пафосную концовку, но сами понимаете: ситуация обязывает!

– Монсеньор! – выкрикнул тот же голос, что и прежде. – Так, а все же, кто носит Логос? У вас есть идеи на этот счет?

– Нет, друзья мои, – покачал Герцог головой, – мне нечего вам сказать. Да это вовсе и не интересно. Гораздо интереснее, можно ли сместить фокус трансцендентной линзы и переместить его на другого носителя? Мне представляется вполне вероятным, что до сих пор могут быть люди, которые в тайне от всех ищут ответ на этот вопрос.

– Так ведь это ужасно!

– Безусловно, – скорбно согласился Герцог. – Однако, если не возражаете, давайте поговорим об этом в приватном порядке – думаю, не всем подобные игры разума покажутся увлекательными в столь поздний час.

Герцог встал с легким полупоклоном, и к нему тут же подскочили несколько человек и принялись что-то на перебой восторженно петь ему с разных сторон, в ответ на что Герцог преимущественно сдержанно улыбался.

Остальные зрители тоже начали подниматься со своих мест и принимались о чем-то спорить, сбиваясь в небольшие группки и неторопливо допивая чай. Никто не спешил расходиться, хотя основная часть вечера уже явно кончилась. Ляпин растворился где-то в этой публике, и я присел на диван. В голове у меня стоял легкий ассоциативный гул.

Неожиданно рядом со мной опустилось что-то легкое, почти невесомое, и я услышал еле заметный запах сандала: передо мной на коленях сидела та самая девушка с черной повязкой на глазах.

– Меня зовут Лета, – сказала она тихим, но четким голосом. – Это такое имя, – она улыбнулась. – Помните меня?

– Нет, – пробормотал я.

– Странно, – девушка трогательно пожала плечами. – Мы встречались. Хотя я могу и ошибаться. Можно взглянуть на ваше лицо?

Я несколько ошеломленно кивнул – и ее мягкие теплые ладони легли мне на щеки. Тонкие пальцы пробежали по глазам ко лбу, спустились на шею, и я почувствовал, что горю, словно в меня влили целую кружку кипящего вина.

– Ммм… – улыбнулась Лета. – Какие все-таки интересные черты… Словно все уже пришло к тому самому месту, где танцуют светлые ангелы на острие клинка для заклания агнца… Я даже, кажется, слышу музыку! Тук-тук! Тук-тук! Да! Словно бьется сердце! А в сердце у вас приготовлено место для ветра или для камней… Если войдет ветер, то не нужен будет даже парус – только крылья. И полет будет долгим, в самой высоте чистого неба. А вот камни – их надо держать наготове. Потому что собаки уже бегут по следу, они нюхают воздух и скалят железные зубы. Ммм… – снова улыбнулась она. – Можно вашу руку?

Я приподнял правую ладонь, и Лета, уловив движение, уверенно и нежно схватила ее обеими руками и, наклонившись, прижалась к тыльной стороне лицом.

– Какие большие красивые руки… – зашептала она, обжигая мне кожу своим дыханием. – Такие сильные, но мягкие и теплые, – она несколько раз прикоснулась к моим пальцам губами, от чего меня просто накрыло с головой. – В таких руках можно раствориться, – шептала Лета, – белой солью в вине, или вечерним солнцем в кроваво-красном закате. Или как мужское семя в лоне. Да… Иди ко мне, – Лета потянула меня за руку.

Я сполз с дивана, не в силах сопротивляться. Все вокруг сделалось каким-то ненастоящим, картонным, только мы вдвоем остались живыми в этом нарисованном мире со схематичными персонажами в ворованных декорациях…

У Леты горячие и нетерпеливые губы, чуть сладковатые, отчего я сразу пьянею и проваливаюсь сквозь пол, в душный подвал, пахнущий жженой бумагой.

– Пойдем, – Лета тянет меня куда-то.

Я встаю и иду. По коридору налево, в тесную пахнущую пылью комнату.

Лета закрывает дверь, и мы оказываемся в темноте.

В абсолютной беспросветной темноте.

– Это клетка для книг, – шепчет Лета. – Я говорю, а они записывают, потом приносят сюда и держат, как пойманных птиц. Но птицам нужно бездонное небо, а его здесь нет. Понимаешь?

Лета прижимается ко мне. Я чувствую, как бьется ее сердце – прямо под моей ладонью.

– Ты должен кое-что сделать для меня, – ее губы обжигают мне кожу.

– Что? – хрипло давлюсь я вопросом.

– Вот, возьми, – она вкладывает мне в руки что-то завернутое в грубую бумагу. – Это самая главная книга, дороже нее у меня ничего нет. Сожги ее.

Лета выскальзывает из моих объятий, оставляя вместо себя тяжелую, словно отлитую из каленого железа, книгу. Каждое слово в ней написано трижды.

– Теперь уходи.

Я одеваюсь и выхожу в ночь, из темноты в холодные сумерки.

В руке у меня тихо тлеет безмолвная книга.

КРЫЛЬЯ

1.

Телефон вскрикнул придавленной кошкой, заставив меня оторвать взгляд от книги.

Собственно, это была не книга, а толстая канцелярская тетрадь с грубыми бледно-желтыми листами, исписанными чернильным каллиграфическим почерком. Текст был только на одной стороне каждого листа, а на другой проступало его размытое зеркальное отражение, похожее на следы торопливых лап синехвостых ящериц.

Телефон опять заголосил: ему не терпелось стащить меня со стула и привязать к себе свитым в спираль проводом. Я закрыл книгу и осторожно положил на стол – ровно по центру, чтобы не нарушать геометрию пространства, но – безнадежно: книга не вписывалась в интерьер, она была вызывающе лишней, неуместной, диссонансной, как и эти непрерывные, требовательные телефонные визги, пронизывающие до дрожи. Я подошел и снял трубку.

– Следователь Терехин, – раздался недовольный голос. – Мне нужен Кривошеев Борис Алексеевич.

– Да, слушаю, – сказал я, похолодев.

– Вы Кривошеев? – уточнил голос.

– Совершенно верно, – нерадостно подтвердил я.

– Так, – протокольно посыпалось из трубки. – Вам, гражданин Кривошеев, надлежит явиться в отделение районной прокуратуры сегодня не позднее чем в два часа. При себе иметь паспорт или удостоверение личности. Лучше паспорт.

– А в чем дело?

– Разберемся, – неопределенно ответили мне. – Жду в два в кабинете триста одиннадцать. Не забудьте документы. Всего доброго.

– Всего, – сказал я, слушая короткие гудки. Их было утомительно много, и все какие-то одинаковые, не сулящие ничего хорошего.

Я положил трубку и несколько минут грел на ней руку, ожидая, что все сейчас прояснится, мне перезвонят и извинятся, и окажется, что никуда идти не нужно, а можно остаться дома и продолжить чтение. Но звонков больше не было: ни звонков, ни шорохов, ни голоса следователя Терехина – ничего, кроме тишины.

Я не выношу тишину. Физически не могу терпеть.

Всегда все самое худшее выползает из тишины: сидишь с книгой в руках, живешь чьей-то чужой жизнью, потеряв от беззвучия бдительность, и вдруг тишина разбивается вдребезги – и начинается что-то страшное. А ты не сразу понимаешь, что это – уже с тобой, в твоей собственной жизни, от которой еще немного – и останется только осознание, что теперь все в прошлом, безвозвратно, а взамен ты получил скисший воздух и скользкую лестницу вниз, на самое дно энтропийного болота. И оттуда уже нет возврата: прошлое кончилось – начинается настоящее, которое гораздо более настоящее, чем было до этого: в нем будет и гораздо больнее, чем раньше, и безнадежнее.

Поэтому я не люблю сидеть в тишине и глушу ее громкой музыкой, выдавливаю из углов, гоню из-под дивана, с пыльных книжных полок, изматываю барабанными сбивками, как воробьев над рисовым полем. Обычно это помогает, но вот на этот раз тишина дождалась, застала меня врасплох: и теперь я стою возле накричавшегося всласть телефона, а через час мне нужно быть в прокуратуре, где меня вряд ли ждет какой-нибудь приятный сюрприз. Что могло случиться? Понятия не имею.

Я вернулся за стол и опять взял в руки книгу. Она казалась неоправданно тяжелой, как будто все буквы в ней прибиты гвоздями, и мне даже слышался металлический лязг всякий раз, когда я переворачивал очередную страницу.

Я открыл где-то посередине:

" Мир был совершенным, единым и неделимым: не существовало ни отражения, ни противопоставления – все пребывало в абсолютном равновесии качеств. Все противоположности были соединены в гармонии и единении, и в этом состояла сама суть Истинного Мира – Чистота. Между аспектами бытия не было никаких противоречий.

Чистота – это и есть то идеальное состояние изначального Мира, в котором не было ни движения, ни мысли, ни материи – все словно отсутствовало и присутствовало одновременно и как бы содержало в себе абсолютное разнообразие всех возможностей в чистом виде, но только лишь возможностей, которым не требовалось никаких реализаций, потому что реализации ограничивают проявление качеств и вообще могут нарушить принцип Чистоты. Истинному Миру было достаточно осознавать себя, не загрязняя свое бытие грубой материей…"

Я поймал себя на том, что совершенно не помню, о чем речь в книге, хотя успел перечитать ее за это утро – сколько раз? два, три? Этого я тоже не помнил. В голове остались только какие-то cмутные картинки, которые никак не состыковывались между собой.

– И какой смысл тогда было читать? – спросил я вслух.

Мне никто не ответил, но это ничего не меняло: страницы уже опять порхали железными бабочками, буквы со скрипом выдирались взглядом, оставляя стигматы на жухлых страницах, – и я опять читал и читал, доходил до конца и начинал с начала.

В половине второго я словно очнулся: нужно было спешить в прокуратуру. Я тряхнул головой, отгоняя муть вернувшейся тишины, осторожно вложил книгу в верхний ящик стола и закрыл на ключ.

– Скоро вернусь, – сказал я то ли книге, то ли себе самому. – Ничего ведь страшного не произошло, правильно?

Прокуратура находилась достаточно близко, минутах в двадцати от дома. По пути я пытался представить, что же случилось, но ничего вразумительного на ум не шло. Если не считать, конечно, самого невероятного и самого неприятного: Софи могла все рассказать тетушке. Или даже не Софи: у соседских дверей в последнее время были какие-то слишком внимательные дверные глазки. Когда я выходил от Софи, они все время смотрели мне в спину – не моргая, с какой-то холодной завистью.

Очереди в кабинет триста одиннадцать не было. Я постучал и вошел.

В кабинете сидели двое: один в штатском, другой – в рубашке с погонами и форменных брюках.

– Извините, могу я видеть следователя Терехина? – спросил я. – Меня зачем-то вызвали.

– Вы кто? – спросил тот, что в штатском, даже не подняв головы.

– Кривошеев.

– А, Кривошеев, – штатский бросил в мою сторону равнодушный взгляд и кивнул. – Заходите, присаживайтесь. Я сейчас закончу.

Он что-то дописал в своих бумагах, потом все отложил и посмотрел на меня.

– Терехин, старший следователь, – представился он. – Ваше имя, отчество, фамилия, год и место рождения, адрес постоянного места проживания.

Я назвал. Тот, что в форме, застрочил на печатной машинке.

– Паспорт, – протянул Терехин руку.

– А что все-таки случилось? – спросил я, медля с паспортом.

– Давайте сюда, – спокойно повторил Терехин.

Я отдал. Терехин сверился с фотографией и принялся диктовать мои данные – номер, кем выдан и прочее.

– Так, – сказал он, возвращая мне, наконец, паспорт. – Приступим. Где вы были вчера вечером, примерно с двадцати двух до половины первого ночи?

Я напрягся.

– В гостях, – ответил я осторожно. И тут же уточнил: – У случайных знакомых.

– Так, – кивнул следователь, делая пометку у себя в блокноте. – Адрес можете назвать?

– Нет, – покачал я головой. – Меня привели.

– И вы не запомнили где это?

Я подумал немного и назвал остановку и какие-то ориентиры.

– Хорошо. Кто привел? – спросил Терехин.

– Один знакомый, – ответил я. – Мы вчера в автобусе встретились – я ехал домой, а тут он…

– Понятно, – сделал очередную пометку следователь Терехин. – Что вы там делали?

– В автобусе?

Терехин посмотрел на меня тяжелым совиным взглядом. У него были белесые ресницы и светло-серые глаза с розоватыми белками, отчего в лице у него проступали черты голодной беспородной собаки.

– Что вы делали на квартире? – проговорил он, чеканя каждый слог.

– Как всегда, – пожал я плечами, – чай, разговоры и все такое.

– О чем разговоры? Четко и точно!

– О поэзии, – пробормотал я подавлено. – Кто-то стихи читал. Еще был преподаватель из университета – он читал эссе…

– О чем?

– Что-то о египетских фараонах. И о Библии. Ну, а потом всякие философские споры, как это обычно бывает…

– Да, – кивнул следователь. – Действительно, так обычно и бывает. Хорошо, вы узнаете этого человека?

Он положил передо мной большую фотографию: улыбающийся и пышущий здоровьем юнец в легкой летней рубашке.

– Нет, – сказал я неуверенно.

– Внимательнее!

Я взял фотографию в руки. Лицо было знакомым, я видел его совсем недавно, только он был не таким сияющим, а скорее серым и погасшим.

– Это тот парень, – проговорил я с изумлением. – Вчера в гостях – это было у него. Только он выглядел намного хуже.

– Да, – снова кивнул следователь. – Были знакомы с ним прежде?

– Вроде бы нет, – ответил я. – Не помню. А что с ним?

– Так, – проигнорировал мой вопрос Терехин. – Вернемся к тому человеку, который вас привел. Его имя, фамилия?

– Ляпин, – ответил я неохотно. – Имя – даже не знаю. Кажется, Алексей.

– Ляпин? – тяжело посмотрел на меня следователь. – Вы ничего не путаете?

– Ничего. Он так представился.

– Давно с ним знакомы?

– С середины марта, – попытался припомнить я. – Где-то так.

Следователь стал что-то быстро писать в своем блокноте. Потом набрал номер на телефоне: четыре цифры в районе единицы и двойки.

– Алло, – сказал он. – Это Терехин. Там был Ляпин. Да. Да, где-то с середины марта. Да, естественно, – он прикрыл трубку ладонью и спросил меня: – Часто сталкивался с ним в течение этого времени?

– Ну, – пожал я плечами, прикидывая в уме. – Пару раз.

– Точнее! – рявкнул Терехин.

– Два-три раза, если я правильно помню.

– Да, – сказал следователь в трубку. – Хорошо. Так точно!

Он положил телефон и что-то еще записал. Потом посмотрел на меня с холодным интересом.

– Хорошо, – сказал он. – Поехали дальше. В котором часу вы покинули эту квартиру?

Я задумался. Воспоминания о вчерашнем вечере у меня были на удивление фрагментарными: я хорошо помнил Герцога, и почти дословно всю его речь, помнил девушку с повязкой на глазах, но вот что было дальше, когда и как я ушел – этого в памяти не было.

– Даже не знаю, – сказал я. – Наверное, довольно поздно. Домой шел пешком, значит, автобусы уже не ходили.

– То есть, вы ушли позже полуночи?

– Кажется, да.

– Кто оставался в квартире, помните?

– Нет, – сразу ответил я. – Если честно, мне вообще трудно припомнить…

– Вы находились в состоянии алкогольного опьянения?

– Нет, – решительно помотал я головой. – Там все пили только чай. Просто я впал в какое-то… ну, не знаю… ночь все-таки, спать хотелось, и все такое…

– В чем это "все такое" выражалось?

Ответить я не успел. Дверь в кабинет с шумом распахнулись, и помещение наполнилось чем-то огромным в военной форме.

– Этот? – раздался рев у меня над ухом.

– Так точно, товарищ полковник! – подскочил Терехин. – Кривошеев.

– И что?

– Ничего, товарищ полковник. Утверждает, что ушел до инцидента.

– Но Ляпин привел именно его?

– Так точно, товарищ полковник, именно его.

Полковник схватил стул, стоящий у стены, и с грохотом воздвиг его напротив меня.

– Как зовут? – спросил он вкрадчиво, грузно осев на стул.

– Кривошеев.

– По имени как? – поморщился полковник.

– Борис.

– Борис, – сказал полковник проникновенно, – у нас тут серьезная проблема: вчера ночью произошло ЧП. Очень и очень неприятное. Сын одного важного человека повесился у себя в комнате, хотя причин у него для этого, вроде бы, не было. Зато были обстоятельства: накануне вечером у него на квартире собралась богемная публика, а вот теперь еще оказывается, что и этот твой Ляпин, – полковник рывком скакнул на стуле еще ближе ко мне. – Отвратительно скользкий тип, – доверительно сообщил полковник. – У нас на него три вот таких тома досье, – полковник показал, растопырив пальцы, – но мы его никак не можем подсечь. Поэтому нам нужна твоя помощь, понимаешь?

– Почему – моя? – отстранился я.

– Очень даже потому, – прищурился на меня полковник. – Во-первых, тебя привел Ляпин, а это уже само по себе. Во-вторых, вот какое дело: соседи слышали, как этот парень, – полковник постучал пальцем по фотографии на столе, – всю ночь метался по квартире и кричал, что у него украли книгу. Ты, кстати, ничего не брал?

– Нет, – быстро ответил я.

– Это хорошо, – кивнул полковник. – Там, я так понимаю, много народу было, любой мог взять. А что за книга – никто не знает. Но есть одна неприятная деталь: парень все время твое имя повторял. Твердил, что это точно ты книгу унес, а он тебя еще в школе ненавидел.

– В школе? – удивился я.

– Ты что, его так и не вспомнил? – пристально посмотрел на меня полковник. – Он учился на класс младше.

– Нет, не помню.

– Ну, и не важно, – махнул рукой полковник. – А что это все-таки за книга?

– Не знаю, – ответил я.

Полковник нахмурился:

– Странно. А я надеялся, что ты знаешь. Книга явно особенная, он ведь из-за нее повесился. Представляешь? – полковник резко встал и отошел к окну, заслонив собою свет. Я уставился на его обширную темно-зеленую спину.

– Значит, так, – сказал полковник, не оборачиваясь. – Ты, Терехин, пока гражданина Кривошеева отпускай, а мы с тобой все обсудим. Обстоятельно, чтобы не как в прошлый раз. Только вот что, – товарищ полковник резко развернулся и вперился в меня взглядом. Глаза у него были такие пронзительные, что я почувствовал их словно рентген где-то у себя под ребрами. – Ты, Борис, ничего не бойся, с тобой ничего не случится. Но работать придется вместе. Это для взаимного интереса. До свидания, – он сделал рукой в сторону двери.

Я встал.

– Вот, – протянул мне Терехин бумажку с написанным от руки номером. – Звоните в любое время.

Я взял листок и вышел.

2.

Настроение после прокуратуры со мной случилось задумчивое.

Я медленно брел обратно к дому и крутил в пальцах бессловесную записку следователя Терехина. Записка была отвратительной, какой-то липкой и колючей, но я никак не решался ее выкинуть, как будто мне действительно было что вспомнить и, стало быть, чем порадовать Терехина и начальствующего над ним полковника.

Но с воспоминаниями было по-прежнему туго.

Может, мы пили не чай, а что-то другое? Раньше провалов в памяти со мной как-то не приключались…

Что же я там делал вчера такого? Откуда у меня эта книга, и та ли это книга, по которой они все обеспокоились?

Нужно все вспомнить, все до мельчайших подробностей.

Значит, так. Мы встретились с Ляпиным, и он затащил меня в эту дурацкую квартиру, где Герцог со своей драконьей полуулыбкой вещал внеочередные истины про тонкие миры, а тонкие девочки в облегающих платьях пели тонкими голосами псалмы с изысканно тонким эзотерическим смыслом…

Вот же все-таки что-то помню! И эти тонкие пальцы – как она прикасалась ко мне, как бабочка крылышком, просто невыносимо. Как же ее звали? С этим абсолютный пробел, словно языком слизнуло, даже смешно.

А девочка была волшебная, такая податливая, теплая, мы стояли в полной темноте, и я расстегивал платье, и медленно стягивал его, как змеиную кожу, и прижимался лицом, и пил тепло тела ее, мед и молоко под языком ее…

– Слюни подбери, ублюдок!

– Что? – я споткнулся на ровном месте и чуть не упал.

– Размечтался, да? Мразь последняя.

Путь к дому неожиданно оборвался.

Передо мной стояла готического вида Немезида с горящими ненавистью глазами и коротким римским мечом в эффектно вытянутой в мою сторону руке.

– Извините? – сделал я предостерегающий жест. – Какие-то проблемы?

– Ублюдок! – выплюнула Немезида в ответ, словно это было исчерпывающим объяснением.

Я решительно сделал шаг вперед, но меч просвистел у меня прямо перед носом.

– Стой, где стоишь, тварь, понятно? – скривилась Немезида, медленно возвращая меч в исходное положение. – Я тебя не отпускала.

– А в чем, собственно, дело? – попытался я наладить контакт.

– В чем дело?! – истерично рассмеялась Немезида, поигрывая острием у моего лица. – Ты есть зло, которое должно быть наказано, и я здесь вершить суд над тобой, потому что ты вор и прелюбодей, богомерзкая тварь, которой не место среди людей.

– Весьма впечатляет, – кивнул я, – но вы меня, случайно, ни с кем не путаете?

– Я зрю тебя, тварь, и вижу грехи твои и мерзости, все до последней, – скривилась Немезида. – Ты украл книгу, я была там и видела.

– А, – понял я. – Конечно. Только я ничего ни у кого не крал.

– Тварь! Какая лживая тварь! Я все видела! Как ты взял книгу своими немытыми руками, сунул под вонючую одежду и сбежал, когда никто не смотрел за тобой, но я смотрела! Я была там и видела!

– Слушайте, вы! Книгу мне подарили.

– Эта скользкая сука? – взвизгнула Немезида. – Она не имела права! Это не ее книга! А ты не смел брать! Вшивый падальщик!

– Кто? – изумился я.

– Падальщик! Ты жрешь мертвечину, понял? Мертвечину чужих мыслей, своих-то нет! Верни книгу, мразь! Иначе я обрублю тебе уши!

Тут уж я решился ответить, наконец, какой-нибудь отрезвляющей грубостью, но Немезида резко изменилась в лице и попятилась. Меч в ее руке поник, и она как-то трусливо спрятала его за спину.

– Темнота, укрой меня! Темнота, укрой меня! – забормотала она испугано и вдруг, развернувшись, бросилась бежать.

Я с опаской оглянулся.

По улице ко мне плыла удивленная, но совершенно не страшная Софи.

– Ну, – сказала она, пришвартовавшись рядом, – и что это было? Что за мрачная тетка от тебя так стремительно слилась?

– Понятия не имею, – с чистой совестью ответствовал я. – Набросилась ни с того ни с сего, чуть не подрались.

– Правда? А чего хотела?

– Да бред какой-то, – отмахнулся я. – Говорит, я взял книгу, которая не моя. Требовала отдать.

– А ты брал? – пронзила меня взглядом Софи.

– Нет, конечно! Ты чего?! Она же просто сумасшедшая, не видно, что ли?

– Видно, – согласилась Софи. – И еще страшненькая.

– Это точно. А ты что тут делаешь?

– К тебе иду, с официальным визитом. Мне одной неуютно.

– Ко мне нельзя! – напрягся я, вспомнив, что не запер книгу, и она лежит сейчас посреди комнаты и шелестит ядовитыми страницами. – У меня родственники не в настроении, жуткая атмосфера. Давай, лучше прогуляемся.

– Я голодная, – расстроилась Софи. – И устала. И еще нанервничалась.

– С чего это? – участливо спросил я, беря Софи за руку и увлекая подальше от дома.

– Ну, как с чего? – нехотя поплелась за мной Софи. – У нас сегодня такие волнения случились, мало не покажется. Сначала прям посреди лекции вошли какие-то люди и попросили Герцога пройти. Представляешь? В наше время – черная машина и люди в штатском! Герцог, понятное дело, облил их презрением и предложил немедленно удалиться и не мешать познавательному процессу, но те в ответ сделали каменные морды, сунули под нос кроваво-алые книжечки, и Герцог немедленно увял и ссутулился. Его увели в гробовой тишине, а один из этих остался и начал нам проповедовать по поводу ментальной контрацепции. Короче, по его словам, в городе орудует страшно оккультная банда заезжих гастролеров, которая оплела паутиной все что можно и теперь готовится собрать жуткую жатву. Нужно: а – никому не верить, особенно про избранность и спасение всего человечества и каждого гражданина в отдельности через посредство тайного знания или чего угодно в том же духе; бэ – не разговаривать с незнакомцами, даже предельно приятными и вызывающими доверие, и уж тем более с неприятными и доверия напротив не вызывающими; и, наконец, вэ – по фактам, подпадающим под категории а и бэ, немедленно сообщать по телефону или ближайшему сотруднику ответственных органов, с указанием места и времени совершения факта и всех сопутствующих подробностей. Мы, естественно, тут же хором: а причем тут, объясните на милость, наш Герцог? А он нам, мол, разберемся, – и на выход. Мы сидим, ждем, через полчаса возвращается Герцог, помятый и запредельно мрачный, и без объяснений всех распускает. Но мне-то интересно, я остаюсь, подхожу и спрашиваю: что случилось, монсеньер? А он так странно на меня смотрит и говорит: случилось страшное. Ангелы осиротели, и вот – ищут нового агнца, а потому конкретно вам, Софи, лучше куда-нибудь уехать, как можно дальше и как можно скорее. Я такая: с чего вдруг конкретно мне?! А он берет меня за руку, глядит преданными собачьими глазами и просит тихим надтреснутым голосом: обещайте, Софи, обещайте, что немедленно уедете. Представляешь? Просто как в кино!

– Да, совсем как в кино. А потом?

– Ну, что потом… Потом Герцог бросил меня и сбежал, сославшись на неотложные дела в ноосфере, а я пошла домой, и тут меня нагнал опять этот дядька, который про ментальную контрацепцию, и с ним были еще двое, и один из тех двоих сунул мне бумажку с номером, чтобы я, если что, обязательно звонила в любое время дня недели, а я, как только они отошли, бумажку выбросила, подумала, что ерунда все это, но теперь…

– Что теперь?

– Ну, как что? Эта твоя готическая фурия…

– Она не моя.

– Да неважно! Короче, она же точно попадает под категорию бэ – неприятная и не вызывающая доверия. Давай сообщим в соответствующие, а?

– Зачем?!

– Ну как зачем?! Это же интересно! Я вот никогда не сообщала, а тут такая агрессивная тетка с железякой на прохожих кидается, и вид у нее как у инквизитора со стажем. Я тебе говорю: она сто процентов из этих! Представляешь, мы поможем ее поймать, и нам вручат ордена за храбрость и гражданскую бдительность, и там всякие почести, банкет, шампанское, и мы с тобой на белых конях в белых платьях по красной дорожке…

– Перестань! – не выдержал я. – Про Герцога – это правда?

– Чистая правда, – погрустнела Софи. – И вообще все правда. Может, конечно, там не так все серьезно, но, если честно, было немного страшно. Я поэтому к тебе – с тобой как-то надежнее.

Софи прижалась ко мне, и я обнял ее рукой.

– Знаешь, – прошептала она, – у меня вообще такое ощущение, что за мной последнее время кто-то следит. Правда-правда! Спиной чувствую, постоянно. Вот чего ты смеешься?

– Ничего, – прикрылся я ладонью. – Чего тут непонятного: ты красивая – вот и смотрят.

– Нет, не так смотрят, а совсем по-другому. Ну, не знаю, как покупатели, будто я вещь! А я ведь не вещь, правильно?

– Правильно, – кивнул я и вдруг снова напрягся.

Навстречу нам шел Ляпин собственной персоной.

Вот как такое возможно?!

Почему именно Ляпин и именно сейчас?

– На ловца и зверь! – картинно раскинув руки, пропел он, сближаясь. – А я уж не чаял… О, пардон, – Ляпин сделал вид, что заметил Софи. – Добрый день, мадмуазель. Вы, надо полагать?..

– Софи, – представилась Софи.

– То есть Софья? – уточнил Ляпин. – Или же София, так сказать, всевысшая мудрость?

– Совсем нет, – зарделась Софи. – Просто Софи, даже по паспорту.

– Грандиозно! – изумился Ляпин. – Приятно с вами познакомится, милейшая Софи. А я, если позволите, Алексей Алексеевич, коллега вашего молчаливого друга…

– Я не молчаливый.

– Видите? Слова не вытянуть! И тем не менее, мы с этим джентльменом, прекрасная Софи, обуреваемые общей страстью к строгим наукам исчисления, как раз сегодня еще вчера условились объединить наши усилия в решении одной прелюбопытной головоломки, над которой бьются умы и помасштабнее наших, но не убоимся и мы – и с тем я здесь. А вы? Вы ведь, смею надеяться, тоже увлекаетесь числами?

– Ну, уж нет, спасибо! – прыснула Софи. – Я больше по поэзии, а эта ваша математика – тоска смертная!

– Так есмь, – скорбно уронил голову Ляпин, впрочем, тут же воспряв: – Но это только для непосвященных. На самом же деле, Софи, в математике гораздо больше красоты, рифм и ритма, чем в стихах, и это, к вашему сведению, известный факт.

– Смотря в чьих стихах! – прищурилась Софи. – Стихи бывают разные.

– Совершенно согласен, – отвесил полупоклон Ляпин. – Однако помните ли вы, что стихосложение вторично по отношению к алгебре? Ведь что есть стих? Лишь бисер слов, нанизанный на нити чисел. Знаете, кто сказал?

– Нет, – мотнула головой Софи.

– Вот видите! Вы даже этого не знаете, а, как известно, без знания теории писать стихи – пустое, потому что теория стихосложения – сплошная алгебра: простые числа, периоды, открытые множества… Говорят, Петрарка, поднимаясь на Мон-Ванту, вместо поэтических упражнений занимал себя числовыми рядами, испытуя их на предмет сходимости… Вам скучно? Вы, кажется, засыпаете.

– Извините, – смутилась Софи. – Просто сегодня немного устала.

– Не извиняйтесь, – всплеснул руками Ляпин. – Жизнь поэта вообще утомительна. Но, если позволите, в таком случае мы вас отпустим плыть по течению, а сами все же отправимся на битву с числами. Не возражаете?

– Идите, идите, – великодушно разрешила Софи.

– Премного благодарен, – поклонился Ляпин и, оттеснив меня в сторону, дал реке жизни унести Софи вниз по улице.

Без меня.

– Послушна, как ангел, – тихо сказал Ляпин, глядя ей в след. – Это хорошо.

– Почему? – мутно отозвался я.

– Глупый вопрос, – отмахнулся Ляпин. – Давай дальше обойдемся без эвфемизмов. Ситуация изменилась, поэтому времени на окучивание кактусов у нас нет. Ты взял то, что брать было нельзя, поэтому теперь с тебя совсем другой спрос, и отвертеться от кармических долгов шансов у тебя ноль. Так что скорей, читатель, тебя ждут удивительные встречи в одном необыкновенном месте, – он развернулся и пошел в противоположную сторону.