Электронная библиотека » Борис Леонов » » онлайн чтение - страница 20


  • Текст добавлен: 13 марта 2014, 09:58


Автор книги: Борис Леонов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Шрифт:
- 100% +

282

Однажды в Доме творчества Коктебель мы отдыхали с семьей известного киносценариста Аркадия Инина.

И его жена как-то полушутя, полусерьезно поделилась: – Представляете… Я вышла замуж за харьковчанина Аркадия Гуревича. У нас родился сын Костя и мы его записали на мою девичью фамилию. Он стал Костя Иванов. Аркадий в качестве псевдонима взял мое имя – Инна. А я, как вы понимаете, в семье осталась под фамилией Гуревич… Ну, скажите, разве это справедливо?!..

283

Известная артистка эстрады Мария Владимировна Миронова вспоминала, как во время войны в Ташкенте была приглашена в гости к Анне Андреевне Ахматовой.

Специально для нее поэтесса отварила особый чай, собрала на стол нехитрое снадобье.

Постепенно начал завязываться между ними разговор.

И тут…

Над ними что-то затопало, загрохотало. Да так сильно, что своего голоса не было слышно.

– Что это такое? – прерывая грохот, спросила Мария Владимировна.

Анна Андреевна невозмутимо ответила:

– Вечер антифашистов…

284

Писатель Александр Михайлович Золототрубов, который несколько лет работал у Семена Михайловича Буденного литературным секретарем, помогая маршалу в работе над мемуарами, рассказал про услышанную то ли от самого Буденного, то ли от кого-то из его окружения забавную историю.

Случилось это в канун 20-летия Красной армии.

Перед личным составом какой-то кавалерийской дивизии или корпуса должен был выступить сам Семен Михайлович. Он прибыл в расположение части за несколько минут до начала торжественного вечера. Ему вручили текст выступления, с которым он поднялся на трибуну.

Минут двадцать маршал говорил о славном пути Красной армии и о заслугах перед Родиной кавалерийского подразделения, перед личным составом которого он держал речь.

А между тем речь подошла к заключительной фазе здравиц. И в честь нашей великой Родины, и нашей Армии, и партии во главе с вождем народов мира товарищем Сталиным.

И завершилось выступление словами: «Доклад подготовил майор Козлов». Пауза.

И маршал заключает:

– И кстати херово подготовил!

В ответ послышался смех и бурные, долго несмолкающие аплодисменты…

285

Михаил Семенович Бубеннов вспомнил, как оказался среди группы писателей, которых Никита Сергеевич Хрущев пригласил на одну из встреч, что должна была состояться в загородной резиденции. Речь, как всегда, должна была идти о проблемах литературы и ее рола в жизни социалистического общества.

Писателей разместили в двух комфортабельных автобусах и повезли за город.

Резиденция располагалась в живописном месте, в лесу на берегу не то озера, не то огромного пруда.

У входа их встретили вышколенные молодцы и пригласили в блистающую огнями «прихожую».

Когда все привели себя в порядок после продолжительного пребывания в дороге, их пригласили в банкетный зал. Небольшой, уютный, он был рассчитан как раз на то количество людей, которое прибыло в автобусах.

А вот раздались и первые хлопки.

В президиуме стола появились Никита Сергеевич и его соратники по Президиуму ЦК КПСС.

Он поприветствовал всех и сказал:

– Вот видите, как мы уважаем наших писателей?! Какой мы приготовили вам стол!

А стол действительно был царский.

Хрущев еще что-то сказал об изобилии на столе, но был прерван вопросом Мариетты Сергеевны Шагинян: – А почему в Ереване масла нет?

Хрущев сделал вид, что ничего не произошло и пропустил вопрос писательницы. Но та не успокоилась:

– Почему в Ереване масла нет?

Хрущев сердито бросил:

– Уберите эту старуху!

– Я не старуха, – возмутилась Мариетта Сергеевна, – я Шагинян. А ты кто? Ты кто?

Она резким движением вырвала из уха слуховой аппарат, вышла из-за стола и просидела до конца встречи в автобусе…

286

Писатель Герий Леонтьевич Немченко много интересного рассказывал про своего друга поэта-воронежца Павла Леоновича Мелехина.

– Он был какой-то неприкаянный. Мотался по стране. Часто приезжал ко мне в Кузнецк, где я работал редактором многотиражки. Подолгу жил, публиковался. Потом исчезал. И страдал он почему-то от своей неизвестности. А ведь талантливый был человек, – и Гарий в подтверждение своих слов просит послушать стихи Павла Мелехина:

 
Без тебя ничего не случилось:
Я не умер, в горячке не слег,
Только будто бы все помрачилось.
И закат опоясал восток.
Только мир, где по-прежнему любят,
Где по-прежнему больно всему,
Ну совсем, ну совсем обезлюдел,
Что и я вроде в нем ни к чему.
Без тебя не случилось несчастье,
Кромке горьких прозрений в душе:
Что со мною до смертного часа
Ничего не случится уже…
 

Помолчав, Гарий Леонтьевич продолжил:

– А вот был в нем бзик: хотел прославиться. Считал, что для этого непременно должен быть скандал. Но какой?! Жизненные примеры подсказывали – скандал с международным эхом.

И вот сначала он написал в правительство письмо с требованием присвоить ему звание Героя Советского Союза за мужественные разоблачения ответственных чиновников в аппарате Союза писателей. Ответа не последовало и никакого «эха» не прозвучало.

Тогда он направил телеграмму Брежневу, в которой просил предоставить ему гражданство Социалистической Федеративной республики Югославии. И опять никакого ответа.

Наконец, от имени Воронежской писательской организации сам прислал в «Литературную газету» телеграмму о своей кончине. Редакция, не проверив этого факта, поместила телеграмму в очередном номере…

Жизнь его завершилась трагически – он выбросился из окна многоэтажного дома.

После паузы Гарий Леонтьевич повторил:

– А вообще был очень талантливый человек…

287

Василий Петрович Росляков, возглавлявший одно время секцию прозы столичной писательской организации, рассказал, как принимали в Союз писателей Вильяма Ефимовича Гиллера, главного врача литфондовской поликлиники. В журнале «Знамя» у него был опубликован роман «Тихий тиран». До этого тоже были какие-то публикации. Но не о них шла речь на заседании приемной комиссии.

Речь шла о Гиллере как отзывчивом и добром человеке, который проявляет поистине отеческую заботу о писателях. И второй и третий оппоненты тоже, сказав несколько слов о Вильяме Ефимовиче как авторе романа, тут же переходили к характеристике Гиллера как врача и человека, которого мы знаем уже более четверти века.

И тут слово допросил Павел Филиппович Нилин.

– Я ваще не против Вильяма Ефимовича. Он действительно прекрасный человек и внимательный доктор. Но если уж мы, ваще, полуклинику начали принимать в Союз, то у нас, ваще, есть там люди с большим стажем, чем у Гиллера. В гардеробе, например, Мотя работает уже больше тридцати лет. Так давайте, ваще, его сначала примем в Союз, а уж потом Вильяма Ефимовича Гиллера…

288

Николай Корнеевич Чуковский рассказал о вечере «Цеха поэтов» зимой 1921 года в Доме искусств, где глава «цеха» Николай Степанович Гумилев выполнял роль конферансье.

После Ирины Одоевцевой /Ирины Владимировны Гейнике/ олово было предоставлено Сергею Евгеньевичу Нельдихену-Ауслендеру. Он был высок ростом, тощий, с длинным гоголевским носом.

– И вообще, – говорил Николай Корнеевич, – в его лице было нечто гоголевское, которое он старательно подчеркивал и прической под Гоголя, и особой бархатной пелериной, тоже сделанной «по-гоголевски».

Среди писательской братии он пользовался устойчивой репутацией дурака, хотя, по-моему, он ее не заслуживал. Был он плут, фантазер и чудак. Но, представляя его публике в тот вечер, Гумилев говорил о нем как о дураке.

Примерно так звучали слова Николая Степановича: «Все великие поэты мира до сих пор были умнейшими людьми своего времени. И Гомер, и Вергилий, и Данте, и Ронсар, и Корнель, и Бодлер, и Рембо, и Державин, и Пушкин, и Тютчев заслуженно пользовались не только своим мастерством, но и своим умом. Естественно, что и мир в их поэзии предстал таким, каким видят его умные люди. Но ведь умные люди – это только меньшинство человечества, а большинство его состоит из дураков. До сих пор дураки не имели своих поэтов, и никогда еще мир не был изображен в поэзии таким, каким он представляется дураку. Но вот совершилось чудо, – явился Нельдихен – поэт-дурак. И создал новую поэзию, до него неведомую – поэзию дураков…»

Конечно, это была шутка.

Подобно людям, причем многим людям, лишенным юмора, Гумилев шутил всегда тяжеловесно и двусмысленно…

Кстати и над ним также посмеивались. В частности, в издательстве «Всемирная литература». Вспоминали его строки: «…у озера Чад Изысканный бродит жираф» и обзывали его «изысканным Жирафом».

289

Николай Семенович Тихонов вспоминал о годах своей поэтической юности. В том кругу литераторов, в котором он вращался, не очень-то ценили русскую классику, отдавая предпочтение литературе зарубежной. Правда, иногда признавали прозу Пушкина и Достоевского, последнего признавали великим, но не читали.

Вот как о русской прозе отзывался Владислав Фелицианович Ходасевич, один из тех, кто был очарован необычайным богатством русского стиха. А к прозе относился так:

– Идет дождь, и едет поп на тележке. И дождь скучный-скучный, и тележка скучная-скучная, и поп скучный-скучный. Вот и вся русская проза…

– Хотя, – добавлял Тихонов, – не только Ходасевич относился к современной прозе так.

Недавно вычитал у Гольденвейзера в его книге «Вблизи Толстого» следующее. Толстой делится с ним впечатлением об одном из рассказов Бунина: «Сначала превосходное описание природы – идет дождик – и так написано, что и Тургенев не написал бы, а уж обо мне и говорить нечего. А потом девица – мечтает о нем /Лев Николаевич рассказал вкратце содержание рассказа/. И все это: и глупое чувство девицы, и дождик – все нужно для того, чтобы Бунин написал рассказ. Как обыкновенно, когда не о чем говорить, говорят о погоде, так и писатели: когда не о чем писать, о погоде пишут, а это пора оставить. Ну шел дождик, мог бы и не идти с таким же успехом. Я думаю, что все это в литературе должно кончится. Ведь просто читать больше невозможно».

290

В одном из стихотворений Саша Черный, который сразу же заявил о себе, как превосходный сатирик, начав печататься с 1905 года в журналах «Зритель», «Маски», «Леший», в одном из своих стихотворений упоминал некоего Вакса Калошина. Все понимали, что под этим именем скрывался Максимилиан Александрович Волошин, которого читатели знали по его публикациям в «Весах» В.Брюсова, в журнале «Аполлон».

Но почему Вакс Калошин?

Вот тогда то и вскрылась история о ссоре Гумилева и Максимилиана Волошина, происшедшая на выставке декораций Александра Бенуа за кулисами Мариинского театра. Они так оскорбляли друг друга, что дело не могло не кончиться вызовом на дуэль. Причем вызов был обоюдным. Местом дуэли, конечно же, выбрали Черную речку, потому что, как известно, там дрался Пушкин с Дантесом.

И вот в назначенный час Гумилев с секундантами прибыл к Черной речке. А Макса Волошина не было. Шло время, а он не появлялся. Уж не случилась ли с ним беда?

А случилось следующее. Оставив своего извозчика в Новой Деревне, Волошин отправился к Черной речке пешком. И, утопая в глубоком снегу, потерял калошу. Без калоши он ни за что не соглашался идти дальше. Вместе с секундантами он безуспешно искал пропажу.

Озябший Гумилев, изрядно уставший от ожидания, двинулся навстречу противнику и увидел его вместе со своими секундантами занятым поисками калоши. Он тоже включился в безнадежные поиски.

Калошу так и не нашли, но совместные поиски ее сделали дуэль психологически невозможной. А потому они помирились…

291

Когда в 1928 году А.М.Горький вернулся в СССР, ленинградские писатели по инициативе К.А.Федина решили в его честь своими силами поставить пьесу «На дне».

Константин Александрович обратился к Осипу Мандельштаму с просьбой принять участие в готовящемся мероприятии.

Мандельштам, выслушав просьбу Федина, спросил у него:

– А что, разве там есть роль сорокалетнего еврея?..

292

Узнав о том, что Федор Иванович Тютчев безнадежно болен, император Александр II, до сих пор никогда не бывавший у поэта, решил навестить его.

Об этом доложили Федору Ивановичу.

– Это сообщение, откликнулся он на весть, – приводит меня в большое смущение. В самом деле, будет очень не деликатно, если я не скончаюсь на второй день после посещения его величества.

293

С Олегом Николаевичем Шестинским, долгие годы возглавлявшим Ленинградскую писательскую организацию, я познакомился в Москве, когда он стал секретарем Союза писателей СССР и отвечал в секретариате за работу с молодыми литераторами.

А вскоре мы стали с ним соседями по дому и потому иногда выпадали минуты для неформального общения.

Однажды в руки попала довольно-таки оригинальная книга Сергея Довлатова «Ремесло», где, в частности, меня не то чтобы поразила, но как-то смутила сцена разговора Сергея Донатовича с Даниилом Александровичем Граниным.

«Гранин задумался, потом сказал:

– Только все это не для печати…

Я говорю:

– Может быть. Я не знаю, где советские писатели черпают темы. Все кругом не для печати…

Гранин сказал:

– Вы преувеличиваете. Литератор должен публиковаться. Разумеется, не в ущерб своему таланту. Есть такая щель между совестью и подлостью. В эту щель необходимо проникнуть.

Я набрался храбрости и сказал:

– Мне кажется, рядом с этой щелью волчий капкан установлен.

Наступила тягостная пауза».

Пересказав прочитанное, я спросил у Шестинского, не продиктовано ли столько откровенно негативное отношение Довлатова к Гранину обидой за то, что у него не состоялась писательская судьба на родине.

Олег Николаевич тут же отверг мое предположение:

– Нет, Сергей никогда не определял своего представления о человеке или же о каких-то явлениях жизни чувством обиды и неприятия. Он понимал, что его взгляд на мир никак не согласуется с нормативными установками официоза. Тут дело не «щели» и не в притворстве, а в искреннем приятии того уклада бытия, что сложился в стране.

Я понял, что Олег Николаевич ответил на возможные посягательства и на его литературную удачливость.

Но меня интересовало другое.

Долгие годы в нашей критике одним из ведущих писателей соцреализма считался Даниил Гранин. И я тоже разделял подобный взгляд, А тут из уст его, по словам Довлатова, слышится призыв к лукавству, притворству и даже к двурушничеству. Это никак не согласовывалось с привычными моими представлениями о Гранине.

Во всяком случае все это я, может, и не связно, изложил Олегу Николаевичу.

– Ты живешь давними, юношескими представлениями о Данииле Гранине. Попробуй перечитай принесшие ему устойчивую известность романы «Искатели», «Иду на грозу», и ты увидишь, что это всего лишь среднестатистические произведения минувшей эпохи, где все соответствовало идейным установкам на изображение новаторов производства, передовых ученых на переднем крае научно-технической революции в их противостоянии карьеристам, консерваторам и прочим нехорошим дядям.

И потом запомни: есть люди, которые обладают удивительной способностью мимикрии, приспосабливаясь к изменившейся обстановке и обстоятельствам. Таковых называют просто – лицемеры.

Но в том-то и дело, что именно такие всегда и во все времена становились в ряды передовых людей эпохи…

294

В подмосковном санатории «Узкое» отдыхали Корней Чуковский и Самуил Яковлевич Маршак. Вскоре туда приехала и Агния Львовна Барто, которая заметила подозрительную вежливость классиков друг к другу.

Они почтительно раскланивались, но прогуливаться предпочитали порознь.

– Мне довезло, – рассказывала Агния Львовна. – Я могла гулять утром с Маршаком, а после ужина – с Чуковским.

А дальше произошло неожиданное.

Из уст молоденькой уборщицы, что прибиралась в комнате Барто, Агния Львовна услышала:

– А вы тоже писательница?

– Да.

– И тоже подрабатываете в зоопарке?

– Почему в зоопарке? – удивилась Агния Львовна.

И выяснилось, что это Самуил Яковлевич поведал наивной девчонке историю о жизни писателей.

Их заработок, говорил Маршак, непостоянный. И когда приходится туго, они идут служить в зоопарк, где изображают разных зверей. Он, Маршак, надевает шкуру тигра, а Чуковский – да, тот самый длинный из десятой комнаты – одевается жирафом.

– Не плохо им платят, – продолжала делиться новостью уборщица, – одному – триста рублей, другому – двести пятьдесят…

Вечером на прогулке Агния Львовна решила насмешить Корнея Ивановича выдумкой Маршака.

– Представляете, – сквозь хохот продолжала она излагать фантастическую байку Маршака, – он тигром работает, а вы – жирафом! Ему – триста, а вам – двести пятьдесят.

Корней Иванович вначале тоже весело смеялся над выдумкой Маршака…

Потом вдруг замолчал.

А потом грустно проговорил:

– Вот всю жизнь так: ему триста, а мне – двести пятьдесят…

295

В 1956 году в Театре-студии киноактера была восстановлена постановка пьесы Николая Робертовича Эрдмана «Мандат». Комедия не ставилась на советской сцене тридцать лет после ее премьеры. Главную роль – роль Павла Гулячкина, который ради того, чтобы его сестра Варвара вышла замуж за сына соседа Сметанича, вынужден был выписать себе мандат, по которому он считался коммунистом, так вот главную роль играл Эраст Гарин.

И тридцать лет спустя он же играл эту роль, о чем поведал Эрдман, выйдя на вызов публики.

На этом спектакле был и я.

Конечно, многое стерлось в памяти. И тем не менее помню, что кто-то из друзей Эрдмана рассказывал историю, связанную с пьесой, с судьбой драматурга…

В те дни, когда режиссер Георгий Александров снимал в Сочи фильм «Веселые ребята» и на съемках присутствовали авторы сценария Н.Эрдман и В.Масс, в Кремле на приеме у Сталина выступал народный артист Качалов Василий Иванович. Он читал басню, в которой говорилось, что в стране бардак, в ней нет места честному человеку.

Выслушав Качалова, Сталин спросил:

– И кто же пишет такие замечательные басни?

Качалов назвал фамилии авторов.

А уже на следующий день или ночь авторов арестовали. Николай Робертович был отправлен осенью 1933 года на поселение в Енисейск.

Когда их усаживали в воронок, Эрдман прочитал товарищу такие строки:

 
Пришла ЧК к Эзопу
И хвать его за жопу.
Мораль сей басни ясен:
Не нужно больше басен…
 

Обняв Эраста Павловича, Николай Робертович с теплотой в голосе сказал, что единственный из друзей, кто посетил его в ссылке, был именно Гарин, которому он никогда не забудет этого великого жеста его доброй русской души…

Николай Робертович очень любил свою матушку. И потому писал ей регулярно письма из Енисейска, потом из Томска, подписывая их так:

«Твой Мамин Сибиряк»…

В годы войны Николай Робертович оказался в действующей армии. Был ранен. Его отправили в Саратов в госпиталь. Там произошла его встреча с эвакуированными мхатовцами.

В 1943 году Л.П.Берия решил создать ансамбль песни и пляски вверенных ему войск. И тут он попомнил про «баснописцев», включил их в штат ансамбля для сочинения реприз и сатирических стихов.

Однажды, собираясь на репетицию, Николай Робертович перед зеркалом оправлял «рабочую» форму с петлицами. Неожиданно он обратился к матери:

– Мама, у меня такое ощущение, что за мной опять пришли…

296

Однажды в Доме творчества писателей я оказался на занятиях семинара молодых прозаиков, которым руководил известный писатель Леонид Израильевич Лиходеев.

На занятии обсуждали рассказ одного из участников семинара. И не просто обсуждали, а очень сильно критиковали.

В свое оправдание критикуемый говорил, что все описанное он изведал на самом деле.

– Но ведь это не доказательство, – спорили с ним ребята. – Ты занимался не своим делом. А во-вторых, ничему не веришь из того, что происходит с твоим героем.

Спор, казалось, вскоре должен был перейти в рукопашную.

В него включился Леонид Лиходоев.

Я не хочу никого обидеть. Я всего лишь напомню: что-то испытать – это еще не значит постичь изведанное. Чтобы было понятно, хочу рассказать вам историю моего участия в актерском турне Аркадия Райкина по Закавказью…

Он уговорил меня доводом, что хочет дать несколько не театральных, а литературных вечеров. А поскольку я все-таки связан с сатирой и юмором, с жанрами его театра, то мое дело объяснять публике существо литературного творчества в этих жанрах…

Представьте себе публику, которая пришла на Райкина, а перед ней человек в черной паре, который произносит глубокомысленный доклад о роли Аркадия Райкина в историческом процессе. Меня терпели, но в каждом взгляде я прочитывал одно: «Иди отседа…»

И вот предстояла встреча с учеными-физиками.

Тут я взмолился: они сами все знают, зачем им мои слова. Обойдитесь без меня.

Словом, после непродолжительного спора Райкин согласился.

Вечер шел под аплодисменты.

И вдруг он подошел ко мне за кулисами:

– Подыграй мне! Сделаем скетч.

– Я же не умею. Не мое это дело.

– Подыграй! Это просто. Я спрошу, как тебя зовут, а ты в свою очередь скажешь: «А вас?» И все.

Что было на сцене не помню. Видел только глаза Райкина, который, глядя мне в душу, спросил: «Как тебя зовут?». Я откликнулся: «Как тебя зовут?»

Райкин не отставал:

– Тебя зовут Авас?

Я повторял:

– Тебя зовут Авас?

Тогда Райкин схватил меня за лацканы и то отталкивая от себя, то притягивая к себе, стал работать за двоих. Работал как с бессловесной куклой. Моя актерская бездарность обернулась в свою противоположность благодаря искусству Райкина. Публика ревела от восторга.

Придя за кулисы он сказал:

– А ты говорил – не умею… Это же так просто. Работать надо!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации