Автор книги: Борис Ничипоров
Жанр: Религия: прочее, Религия
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
…да прославится Отец в Сыне.
(Ин. 14, 13)
Действуя в схемах классического психоанализа, рассмотрим традиционный треугольник семьи. Но рассмотрим его в том числе и как сакральную реальность. Начнем с Отца.
Отец имеет свойство рождать детей. И по плоти и духовно. Если отец предстательствует за детей в Боге, то Господь Сам, или через старца, открывает путь каждого из детей к Богу, старается способствовать тому, чтобы дети шли этим путем. Отец знает экзистенцию и уникальность каждого из детей.
Отец – это воплощенная жертвенность и любовь. Отец в духе – это всегда священник, сознающий во всей полноте свою молитвенную ответственность за род. Священник даже не в смысле реального посвящения, а в отношении полноты предстательства пред Богом за род. Отец – это тот, кто осознает, что молитвой, скорбями, терпением он призван к искуплению грехов рода. Отец всей своей жизнью выпрямляет путь рода к Богу.
Отец имеет силу и власть благословлять детей именем Божиим. Отец семьи отчасти распространяет свое отцовство и на жену, как и Адам был по плоти отцом для Евы.
Второе посвященное лицо – Сын (также и Дочь).
Сын всегда меньше отца. Даже если он и больше отца, он все равно об этом как бы не знает. Об этом говорится в Евангелии: Ученик не выше учителя… своего (Мф. 10, 24). Сын мистически никогда не знает, что он может быть и больше отца, ибо он уважает отца. Он не знает в полноте отца, ибо он не судья ему. Но сын знает и любит отца, ибо он благодарный сын.
Существует роковой, демонический ареал в отношениях отца и сына. Следуя ему до конца, сын обязательно должен или убить отца, или противопоставиться отцу. Так случилось с Кроносом, отцом Зевса. Так было с Лаем, отцом Эдипа. Вопрос отцеубийства не теоретически решали братья Карамазовы. И эту демоническую планиду психология знает под именем эдипова комплекса. Но 3. Фрейд, будучи неоязычником, в своей приверженности к эллинической мифологеме намеренно не заметил, что Сын Божий Иисус Христос препобеждает эти роковые откровения. И являет нам это прежде всего Его молитва в Гефсиманском саду, накануне страданий, где Он молится Отцу: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты (Мф. 26, 39). И наконец, слово Отца во время Крещения Сына Божия: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение (Мф. 3, 17).
3. Фрейд относился к греческой мифологии как психической реальности, но не захотел отнестись к реальности Иисуса Христа даже как к мифологии. И я думаю, что это не случайно для 3. Фрейда. Все его ошибки имеют не творческий, а онтологический характер. Сын – чадо послушания. Никто не может стать отцом, не пройдя искус (научение) сыновства. Высшая реальность послушания сына имеет три составляющие: произвольность («Я сам так хочу»), свободу и любовь. Послушание – это прямой путь сына к обретению отцовства.
Отношения Отца и Сына иерархичны. Хотя в иерархичности нет полноты откровения. В этом их недостаточность. Однако полнота откровения между отцом и сыном это достояние будущей жизни, достояние вечности. Тот отец, который чувствует неполноту в этой иерархичности и пытается преодолеть ее уже здесь и теперь, вместо искомого обретает либо ложную искренность, либо панибратство. Иерархичность – это не смотрение сверху вниз и это не «протокол» в отношениях. Это формирование в Духе любви отношений естественного неравенства.
Подлинная иерархичность благодатна и исполнена любви и строгости. Ибо у хорошего отца всегда есть задача приготовить сына (дочь) к трудностям, скорбям этой жизни. И отец в известном смысле всегда строг. Наказанный и даже обиженный сын мистически всегда знает, что он любим отцом.
Мы помним библейскую историю поведения Хама, когда он увидел наготу своего отца, опьяневшего и спящего Ноя. Увидев отца таким, Хам посмеялся над отцом перед своими братьями, Симом и Иафетом. Однако Сим и Иафет вошли в дом и, пятясь, дабы не видеть наготы отца, накрыли его. И это есть нравственно-психологический образ поведения сына, который видит недостатки и падение отца (или матери). Однажды преподобному Серафиму один монах пожаловался на неблагочестие игумена. Преподобный советовал ему молиться, чтобы Господь дал бы такое устроение души, чтобы видеть и как бы не видеть эти недостатки.
Но отсутствие чувства рода, «зова предков» вовсе не должно повергать нас в уныние. Духовная практика неофитов во Христе уже в наше время, показывает, что можно и нужно черпать эту животворную энергию и духовные силы прямо в Церкви Божией. И, кроме того, подлинный род, очищенный веками, это для нас род Христов. В одном из песнопений, прославляющих Божию Матерь, поется: Ты во еси спасение рода Христианского.
Третьим священным лицом в семье является жена, Мать. (Об этом я подробнейшим образом буду говорить в педагогических главах работы).
И если дом разделится сам в себе,
не может устоять дом тот.
(Мк. 3, 25)
Главным материализующим, внешнеявленным началом семьи является дом. Дом – это место, где в основном разворачивается и телесная, и душевная, и духовная жизнь семьи. Дом имеет свое пространство и свой объем, свой запах, свои голоса. Всякий дом имеет типичные и в культуре множество раз отрефлексированные и опоэтизированные атрибуции. И это, во-первых, крыша. Она означена в культуре как кров, покров. Есть, скажем, замечательная пословица: «Не как стройся, а как кройся». Кров – образ надежности, душевной простоты и крепости, некоей предсказуемости и узнаваемости. Далее фундамент. Помните евангельскую притчу: И всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое (Мф. 7, 24–27).
Стены как образ некоей ограды и опоры, некоей крепости (мой дом – моя крепость). Стены – это образ автономии и известных ограничений. И именно стены несут на себе функции совокупного семейного эстетического чувства, родовой памяти, соотнесения с той или иной духовной реальностью. Это выражается в тех картинах, фотографиях, предметах, иконах и т. п., которые висят на стенах. В этом смысле, что на стенах, то и в душе.
Окна и двери – возможность сообщения с миром. И опять здесь возникает множество культурологических ассоциаций, как-то: «окно в мир», «ломиться в открытую дверь», «двери моего дома всегда открыты для вас» и пр.
Знаменательно означен в ветхозаветной культуре порог. У пророка Софония есть слова: Посещу в тот день всех, которые перепрыгивают, через порог, которые дом Господа своего наполняют насилием и обманом (Соф. 1, 9). Выражение «перепрыгивают через порог» большинством толкователей понимается как дерзость.[64]64
Известен обычай у древних филистимлян не наступать на порог. Этот обычай вошел в употребление после того, как на порог идольского капища упала статуя Дагона в присутствии израильского Ковчега Господня. Этот обычай был усвоен и иудеями во время царствования Манассии.
[Закрыть]
Вообще во внутреннем отношении порог – это всегда некий внутренний предел, черта, которую надо переступить, войти в некое новое пространство. Существует не примета, а скорее обычай не здороваться через порог, так как порог как бы разделяет сферы.
Символ порога открывает нам важные антропологические акции: входа, вхождения в некое пространство и, напротив, исхода, выхода, ухода. Господь будет охранять выхождение твое и вхождение твое отныне и во век (Пс. 120, 8).
Какая-то особая значимость сокрыта в словах человека, который, войдя в дом, был чем-то озадачен и говорит: «Подождите, я только-только вошел в дом».
Ступени – это часто образ восхождения наверх. Это и высота духовная, и, скажем, карьерная.
Патриарху Иакову было откровение Божие, где духовные небеса явились ему в виде лествицы. Преподобный Иоанн написал книгу «Лествица», за что и был прозван «Лествичником».
Лествица в духовно-психологическом залоге – образ опосредования, постепенности восхождения на духовную гору. В нашем обиходе так и говорят: «Не надо перепрыгивать через ступени». А в духовном аспекте это еще образ терпения и ощущения протяженности времени жизни.
У Иоанна Лествичника в основании духовной лествицы лежит страх Божий. Это согласуется со словами царя и псалмопевца Давида: Начало мудрости – страх Господень (Пс. 110, 10). Вершина Лествицы – любовь, в которой уже нет страха.
Замечательно и интересно в истории архитектуры то, как строился дом: окнами во двор или окнами на улицу, как говорили «наперед». Знаменательно, что Петр I приказал при строительстве Петербурга строить дома окнами на улицу.
Расположение комнат и то, кто, как и каким образом в них живет, расскажут нам многое о семье: о ее сложившейся иерархической структуре, психологии отношений и многое другое. Конечно, в наше типовое и стандартизированное время у нас в России у многих довольно скромные условия жизни. Но и все же… есть кухня. Она же часто и столовая. Именно на кухне происходит совместная трапеза, а значит, и задушевные разговоры. Совместное вкушение пищи всегда имело сакральный характер. Достаточно сказать, что святой Игнатий Богоносец определяет семью церковкою и говорит: «Вы хлеб, не мешок зерна, но хлеб, который имеет закваску».[65]65
Великий князь Дмитрий Донской, приезжая в монастырь к преподобному Сергию, любил обедать вместе с преподобным, вкушая простую постную монашескую пищу. И говорил, что вот он ест у себя дома с золота, пищу особо приготовленную, но такой вкусной пищи, как здесь в монастыре, не ел нигде.
[Закрыть]
Кроме того, есть другие комнаты или функциональные места: детская, спальня, кабинет, чердак, подпол и другие. Чердак, кроме прочего, означен в культуре как место трудов и жизни начинающих художников и писателей. Многие молодые писатели, персонажи О. Бальзака, живут на чердаке.
Подвал, или подпол, естественно, означен как образ душевного низа или смирения. У А.С. Пушкина скупой рыцарь спускался в подвал для того, чтобы услаждаться лицезрением богатств.
Кроме того, в доме есть красный угол, где бывает средоточие икон и святынь дома. Есть семейные, родовые иконы, они всегда «бабушкины» или «дедушкины». Икону делает семейной и родовой, как минимум, бабушка или дедушка. Ибо при матери икона эта или «дареная» или написанная на заказ. Понятие семейной иконы существует еще применительно и к тем иконописным образам, где изображены вместе все святые, имена которых носят члены семьи. Часто, если это возможно по планировке, красный угол обращен на восток.
Угол (или углы) в доме имеют также свою символическую нагрузку. Угол – это некий предел, стык двух пространственных и силовых линий. Ребенка наказывают и «ставят в угол», если надо «забиться» или кого-то «загнать», то обязательно в угол. Есть примета – неженатому за столом не садиться на угол. Угол – символ тупика, конца, некой упертости, предела.
Воздух дома всегда духовно наполнен. Свято место никогда не бывает пусто.
Через слово, через язык само пространство дома может быть либо освящено, либо осквернено. Высшей (но не единой) формой освящения дома является молитва, предельной формой осквернения дома является употребление нецензурной брани.
Особое эстетизированное чувство и любовь к дому выражается словом «уют». Духовно-психологический уют означает гармонию и структурированность души (все вещи на своих местах). Кроме того, уют связывают с чувством покоя. Уютно, значит спокойно, значит любовно и заботливо. Уют – мера возвращения женщины к своей первозданной сущности, мера обретения ею себя. Уют совпадает с понятием дома и крыши. В каком-то смысле уют – это и есть дом.
Дом как некая материально-духовная совокупность может состояться, а может и не состояться. Вместо дома может быть некое ограниченное пространство, где люди едят, пьют, спят, и т. д. Каждый человек знает – есть у него дом в его подлинном значении или нет.
Хорошо, если человек признался себе, что он бездомный и страдает и ищет свой дом. И я знаю точно, что если это не уныние, а страдание, то обязательно этот человек построит свой дом, или вернется в свой дом.
Истинно, истинно говорю вам; если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода (Ин. 12, 24). Точно так же, в соответствии с этим евангельским утверждением, смерть отца является одновременно и скорбью, и славой семьи, ибо именно гроб отца являет собой полноту единения сыновей и дочерей в скорби. Слезы сыновей, их скорбь являются одновременно их рождением и посвящением в отцовство.
Гроб отца является фундаментом семейной традиции и преданий. Смерть именно в таком ее понимании должна быть вожделенна и радостна для отца, ибо он идет к Богу, исполнив и завершив свою земную жизнь в полноте ее плотского, душевного, духовного смыслов. Полнота смысла в предсмертном утешении отца могла бы быть проиллюстрирована евангельскими словами Иисуса Христа, обращенными к Богу и Отцу: Да сбудется слово, реченное Им: из тех, которые Ты Мне дал, Я не погубил никого (Ин. 18, 9).
Смерть отца – это и отправная точка для возложения на плечи сына или сыновей бремени отцовства, и образ смерти, и образ рождения новых родовых ветвей. Смерть отца, ее особенности, благословения отца – все это величайшие события в духовной и социально-психологической жизни рода. Смерть отца, его предсмертные благословения и советы имеют статус завета роду. Мерилом высоты и духовности завещания отца является близость этого завещания с основополагающей сакральной Книгой, которая произволением Божиим исторически от века запечатлелась в душе народа и мистике Земли.
В Откровении Иоанна Богослова эта Книга именуется Книгой Жизни. Для нашей Земли – это Евангелие, Новый Завет.
Наверное, лучшие слова о полноте осмысленности смерти отца были сказаны о Аврааме: И скончался Авраам, и умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью, и приложился к народу своему (Быт. 5, 8).
3. Постижение смертиМы начинаем эту тему описанием самых различных предсмертных сюжетов. И феноменология каждого из них приоткроет нам часть этой тайны, подведет нас ближе к берегу этого огромного океана. Мы хотя бы отчасти должны почувствовать его соленый вкус, напитаться его мудрым и вечным дыханием.
Стыдно бояться животно, шкурно. Хорошо бы научиться бояться страхом благоговейным, научиться духовно вступать в сень смерти…
Это странно звучит, но мы действительно еще не разу не умирали. И похоже, что у нас нет реального опыта смерти. Но это же и неправда. Ибо сама материя бытия – постоянное обновление жизни через смерть.
Болезнь – это мини-опыт умирания. Впрочем, этот опыт может быть и большим (клиническая смерть). Сон это тоже опыт за мирания, за сыпания. А утром ты ожил, почти воскрес.
О. Мандельштам любил говорить, что в смерти есть свое торжество, что «когда б не смерть, так никогда бы мне не узнать, что я живу», что «ткани нашего мира обновляются смертью»:
Неужели я настоящий,
И действительно смерть придет?
В своем движении он хотел приблизиться к самой ткани бытия, к пределу самоотождествления с реальностью:
Есть ощущение дыхания смерти. Инфантильных это страшит и невротизирует, отчаявшихся манит. Опытные же научаются жить спокойно и тихо с этим постижением. Вот эти его строки:
Представьте человека, которого приговорили к смертной казни. Приговор может быть приведен в исполнение в любой момент, ибо меч укреплен лишь на волоске. Но пока волосок держит – живи и думай, что делаешь! И каждый в этой ситуации выбирает свое. Есть простое назидание по этому поводу преподобного Амвросия Оптинского: «Смерть не за горами, а за плечами, а нам хоть кол на голове теши».
«Блок умер от смерти», – эти слова принадлежат А.А. Ахматовой. Блок впустил смерть в душу. Предтечи умирания души – это душевный холод и ощущение безвыходности из жизненного коловращения:
Сюда же относится мотив внутренней усталости и обескровленности души.
Здесь же и переживание города, как мертвеца:
Город в красные пределы
Мертвый лик свой обратил,
Серо каменное тело
Кровью солнца окатил.
Еще о том же:
Сам потерявший внутреннюю жизнь и радость поэт и других воспринимает через призму тоски и отчаяния: Улица, улица…
Ко всему присоединяются еще и мотивы незащищенности, случайности «меня» в мире и крайнего одиночества:
И здесь же крик о помощи. Но мы уже говорили – это крик из глубины отчаянья, крик, который не верит в поддержку. Крик обреченного.
При этом само переживание жизни онтологично и предельно глубинно. Но глубина не та… И поэт это знает и чувствует:
Жизнь пустынна, бездомна, бездонна.
Это и есть «днище» бездонного, как бы вожделенного самозабвения…
«Дай руку» – для чего? Чтобы забыться и не «прийти в себя». Душевный тонус снижен. Хотя у поэта и есть потребность войти в состояние душевной бодрости и трезвения. Но он знает, что это невозможно. Не хватает ни сил, ни мужества, ни решимости, чтобы порвать круг, выйти на волю света, тепла, свободы. Нет идеи жизни, энергийной идеи жизни.
Мир ирреален. Жизнь чужая, не моя. Отчаянье рождает цинизм, дерзость. Безблагодатность такой интуиции смерти рождает даже физическое ощущение трупного запаха…
Жаль, очень жаль А. Блока…
«Подобно тому, как океан имеет лишь один вкус – вкус соли, – говорил Будда, – так и мое учение имеет лишь один вкус – вкус освобождения»[77]77
Ашвагхоша. «Жизнь Будды». – М. 1990.
[Закрыть].
Четыре «благородные истины» нужно познать человеку по мнению Будды. Первая: жизнь есть страдание. Вторая – вопрос источника страданий, т. е. откуда возникают страдания. Они возникают от стремления к наслаждениям, от переполненностью страстями и от жажды жизни. Третья: прекращение страданий возможно через избавление от страстей и желаний. Четвертая – это сам путь преодоления. Он именуется «восьмеричным»:
1) помыслы должны быть направлены к истине; 2) вся душа должна иметь «высокие стремления»; 3) «правильная речь»; 4) добродетельное поведение; 5) праведная жизнь; 6) все усилия и активность должны быть направлены к истине; 7) необходимо иметь постоянную «верную память» обо всем этом; 8) и последнее, человек должен как можно чаще погружаться в себя и молиться.
Над всеми людьми действует закон кармы. Карма значит «действие», она – результирующий баланс дел, которые совершены индивидом в «предшествующих существованиях». Этот баланс и предопределяет, по мнению буддистов, каково будет будущее рождение.
Главная цель буддиста преодолеть духовную бесконечность воплощений, прекратить действие закона кармы. Это достигается только в нирване. Нирвана значит угасание. Буддисты называют это высшим «неопределимым» состоянием.
Имя первого Будды Сиддхарта, но оно уже как бы неважно. Будда, что значит «просветленный», это индивид, преодолевший закон кармы и достигший высшего знания. Личностно Будда не уникален, будд может быть тысячи, миллионы. Будда – это тот, кто отказался от имени, от личности, духовно умер для тела и мира.
Каждый человек обладатель атмана или непостижимого, вечного индивидуального начала. Но есть еще и брахман – объективное, высшее, абсолютное, творческое начало, в котором все возникает и все существует. Атман тождественен брахману. И главная духовная задача человека при этом следующая: его атман должен соединиться с брахманом.
По этому поводу интересно пишет Б.П. Вышеславцев: «Буддистская любовь глубочайшим образом отличается от христианской… Знаток буддизма Бартелеми Сент-Илер называет это чувство “состраданием без любви”. Любовь покоится на вере в абсолютную ценность реального лица. Этой веры в буддизме нет».
Святые люди, во Христе достигшие духовных высот, не только не потеряли имя или свою уникальность, но обрели ее… В христианстве чем личность выше духовно, тем более она неповторима и уникальна. И, напротив, сообщество падших в грехах есть инкубационное сообщество – скучная, безликая масса, толпа. Но понятно, что безмятежность и обезличенность Будды – это нечто совершенно иное, а что это собственно такое могут знать опытно только буддисты. Б.П. Вышеславцев продолжает: «Индуизм говорит: ты есть я, и поэтому я тебя люблю и жалею; христианство говорит: ты не есть я, и потому я тебя люблю и жалею».[78]78
Б.П. Вышеславцев. «Этика преображенного эроса». – М. 1994. Стр. 276.
[Закрыть]
Я не согласен с тем, что христианство говорит: «Ты не есть я» и только! Нет. Христианство говорит в том числе так же, как и буддизм: «Ты – есть я». Ибо христианин ценит и любит бесподобие и уникальность ближнего. Но когда другу больно, мы сочувствуем ему потому, что знаем эту боль. Она одна у всех. Ибо ты и я сотканы из живой ткани души и тела. Поэтому христианство говорит: «ты – есть я; ты – не есть я». И это тоже антиномия.
Но вот канун смерти Будды:
Чтимый Ананда, увидя
Сотрясение Земли,
Был ужаснут, сердце в страхе,
Дыбом волосы его.
Он спросил: Юткуда это?»
Будда дал ему ответ:
«Я предел означил жизни,
Месяц трижды истечет,
Остальное отвергаю;
Оттого дрожит Земля»
Слыша это слово Будды,
Горько Ананда рыдал.
Примечательны слова: «Я предел означил жизни». Таким образом, в буддизме, возможно некое волевое решение о своем конце. Но в каком смысле, христианин не может знать…
О, спаси меня, Владыка,
Скоро так не уходи, —
говорит Ананда.
Будда:
Кости, кожа, кровь и жилы,
Не считайте это – «я»
В этом беглость ощущений.
Таким образом, отбрось мысль о «я». Ранний В. Маяковский писал:
… если звезды зажигают —
значит это кому-нибудь нужно.
И если есть этот мир, природа, тело, «я» – все это, может быть, Кому-то нужно? Может быть, все же в этом есть некий замысел? И замысел этот может быть угадан, и тогда он устремит нас к преображению «я» и мира, а не к угасанию…
Идем дальше:
Я решил окончить жизнь
И повторности рождений
Положил навек конец.
Все что в мире существует,
Вьется в вихре перемен,
И печать непостоянства
Есть печать всего что есть.
Я в Нирвану ухожу.
Миру завещал он тишину.
Тело Будды было на костре
Чудо! Человек исполнить может
Весь закон безветрия души.
Это одно из последних восклицаний ученика Будды – Ананды.
Я ощущаю буддизм, как тайну. Опытно, молитвенно я не могу знать буддизм. Это не мое… А схоластические, наукообразные разговоры о буддизме не могут воспроизвести дыхание тайны…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
