Текст книги "Времена и сроки. Книга первая. Очерки онтологической психологии"

В.С. Непомнящий пишет: «Его (Пушкина. – Б.Н.) отношение к смерти… На поверхностный взгляд почти кощунственно. О казни декабристов: “Повешенные повешены, но каторга ужасна”. О Байроне (в одном из писем. – Б.Н.): “Ты скорбишь о Байроне, а я так рад его смерти… ” Кто-то назвал Грузию “врагом нашей литературы” – этот край “лишил нас Грибоедова”. “Так что же? – отвечал Пушкин. – Ведь Грибоедов сделал свое дело. Он же написал Горе от ума”. Еще: “Ох, тетенька! Ох, Анна Львовна, Василья Львовича сестра!” – это шуточная “Элегия”… на смерть родной тетки… Ему страшна была не смерть, страшен был “ропот мной утраченного дня” (“Мои утраченные годы)».[79]79
  В.С. Непомнящий. «Судьба поэта». – М. 1990.


[Закрыть]

Кстати, в церковно-бытовом сознании простое отношение к смерти имеет место постоянно. Так, при объявлении о смерти какой-нибудь «ветхозаветной» бабульки можно услышать: «Как не болела, а все же померла. Но ведь и совесть надо знать, девятый десяток пошел». Однако это странным образом вовсе не противоречит сакральному, священному отношению к смерти. Ибо здесь есть простота и правда, но нет цинизма. Мне вспоминается, как в Московской церкви апостола Филиппа встретились два древних старика алтарника. Они долго не виделись. И один из них, помоложе, с неподдельным удивлением сказал: «Ты все коптишь? Ну ты, брат, зажился, бессовестный…» И это было сказано так просто и совсем не обидно! Я тогда еще подумал: дай мне Бог когда-нибудь войти в эту глубину и одновременно простоту переживания предстоящего конца…

Перед дуэлью. Из воспоминаний К.К. Данзаса: «На Дворцовой набережной они встретили в экипаже госпожу Пушкину. Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была близорука, а Пушкин смотрел в другую сторону».[79]79
  В.С. Непомнящий. «Судьба поэта». – М. 1990.


[Закрыть]

Пушкин во время дуэли сразу после выстрела Дантеса: «Подождите, у меня достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел». Пушкин выстрелил. Дантес упал. На вопрос Пушкина, куда тот ранен, Дантес отвечал: «Я думаю, я ранен в грудь». «Браво!» – воскликнул Пушкин и бросил пистолет в сторону.

Вообще все время перед смертью поэта прошло в выражении сильной любви и в сострадании к жене. Уже по дороге домой после дуэли поэт неоднократно просил сделать так, чтобы «не испугать жену».

Он спокойно и мужественно искал у врачей правды о тяжести своей раны: «В это время приехал Арендт, он так– [80]80
  «Последний год жизни Пушкина». – М. 1990.


[Закрыть] же осмотрел рану. Пушкин просил его сказать ему откровенно. “Если так, – отвечал ему Арендт, – то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды”. Пушкин благодарил Арендта за откровенность и просил только не говорить жене. По отъезде Арендта Пушкин послал за священником, исповедался и приобщился. Кстати, перед приходом врача Пушкин сказал Данзасу: “Послушай! Если Арендт найдет мою рану смертельной, ты мне об этом скажешь! Меня не испугаешь! Я жить не хочу!”».

«Я жить не хочу», – так говорили и Лермонтов, и Блок, и многие другие. Но все говорили по-своему. И мы вслед за апостолом Павлом скажем: Ибо для меня жизнь Христос, и смерть – приобретение (Флп. 1, 21).

Поэт вновь и вновь возвращается к жене: «Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском».

Всякий умирающий сознательно ставит себя в определенную позицию к врагам и к недоброжелателям. А у кого их нет?!

Пушкин – Данзасу про Геккерна: «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть, прощаю ему и хочу умереть христианином».

Напутствие жене (из рассказа Вяземского): «Отправляйся в деревню, носи по мне траур два года и потом выходи замуж, но только не за шалопая». Для меня лично психологическим центром всего этого предсмертного времени является разговор с Жуковским. «Что сказать от тебя царю?» – спросил Жуковский. «Скажи, жаль, что умираю, весь его бы был», – отвечал Пушкин.

«Потребовал Пушкин детей и благословил… Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой своей руки к пульсу правой, томно, но выразительно взглянул на меня и сказал: “Смерть идет. Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно”, – промолвил он».

Вот это откровение – «Смерть идет» – поражает и изумляет. Думаю, что он опытно знал это состояние гораздо раньше.

Читаешь о последних днях, о жене, о желании за минуту до конца поесть морошки, вспоминаешь Черную речку – и есть только одно: жаль, ужасно жаль. Н.В. Гоголь – П.А. Плетневу: «Как странно! Боже, как странно, Россия без Пушкина. Я приеду в Петербург, и Пушкина нет. Я увижу вас – Пушкина нет. Зачем вам теперь Петербург?»

Но на могиле Пушкина в Святогорском монастыре нет той жалости, там принимаешь его смерть, пусть в робком, но в приближении к тому слову Христа, которое Он, умирая, произнес на Кресте: совершилось – совершилось так, а не иначе. (Пн. 19. 30). И тогда молишься искренне и с любовью за убиенного раба Божия Александра.

Радуйся, яко многажды воспринимал еси

на себе страшный ответ

о неразумных народа своего восстаниях.

(Из акафиста бл. кн. Александру Невскому)

Святой князь Александр Невский, как повествует летопись «хорошо знал жадность татар, их грубость и склонность к насилиям всякого рода, с другой стороны, понимал всю неподготовленность русского народа к рабской покорности… и терпеливому перенесению невзгод». Мы намеренно не упоминаем здесь о славных военных победах святого Александра. С татарами он вел другую борьбу – не мечом, а терпением и мудростью.

Судьба истинного вождя при жизни невыносимо тяжела и неблагодарна. Прижизненная молва о нем, как правило, противоречива («люди разное говорят»). Сильные татары с одной стороны, раздробленная, чванливая, Русь – с другой. «Иной раз он вынужден был, в случае сопротивления, силой заставлять народ исполнять требования татар и наказывать за непослушание». В житии Александра упоминается о том, что он якобы он не жалеет своего народа, «действует заодно с безбожниками». И много раз, по-видимому, ему хотелось, сказать своему народу: «Ну что вы хотите от меня! Чтобы с вами, вялыми и сварливыми, выступил я против татар?! И тогда всем конец!».

Но что скажешь? Надо молчать и нести крест, может, потом поймут. Молчать, естественно, в политическом смысле этого слова, то есть говорить «нет». Вспомним, почему бежал из Египта молодой Моисей, будущий пророк. Да потому, что, заступившись за своего собрата израильтянина, он боялся потом, что свои же и продадут. На современном сленге это звучит проще и понятнее: сдадут, подставят. Такова подлость народа-подростка, отцом которому ты все равно должен быть. Ибо подросток должен, все равно должен расти.

Русская песня говорит об этом времени страданий просто:

 
У которого денег нет,
У того дитя возьмут,
У кого дитяти нет,
У того жену возьмут,
У кого жены – то нет
Того самого головою возьмут.
 

В Суздальской, Ростовской и других областях начались восстания. Полчища татар готовились к походу на непокорную Русь. Войско составляло 300 тысяч человек.

А. Невский отправился в Орду. Многие оплакивали его, как покойника. Однако результаты путешествия были иными. Русь он спас. Хан простил русским их непокорность. Кроме того, русские были освобождены от обязанностей воевать за монголов. Никто не знает, как реально удалось добиться этого. Это могли быть веселые застолья, где князь был обаятелен, остроумен и весел. Судя по всему, князь в Орде полюбился. Однако известна и его принципиальность, и последовательность. Так, когда хан попросил его поклониться языческому идолу, святой Александр сказал, что он может поклониться только ему – своему земному господину, как владыке и начальнику, но идолу он не поклонится, ибо знает и кланяется Единому Богу…

Народ он спас, а вот здоровье потерял. Есть версия, что он был отравлен теми в Орде, кто понимал, что веселый и обаятельный Александр не так прост, как кажется…

По прошествии года пребывания в Орде «избавы ради рода христианского», испив до дна чашу горести и унижений, князь, наконец, получил от хана позволение возвратиться в отечество. Но обратный путь из Орды явился одновременно и его последним путем. И это лишь в сорок пять лет от роду!

В Феодоровском Городецком монастыре Нижегородской области он просит о пострижении в иночество, а затем и в схиму с именем Алексей.

Все плакали, но князь сказал: «Удалитесь и не сокрушайте души моей жалостью».

Летопись рассказывает и о том, что в день смерти князя митрополиту Кириллу во Владимире было откровение во сне о смерти Александра. И народ, тот же самый народ, который «разное говорил» о князе, единодушно в скорби воскликнул: «Погибаем!». Нужно было умереть, чтобы всем открылось о князе, о его святости и подвигах, о его отцовстве…

И вот здесь мы выходим на один из важнейших феноменов человеческой жизни: феномен посмертного общественного откровения о реальной ценности личности. Речь идет о всяком человеке, его подлинной ценности, которая открывается после смерти и то не сразу…

Бывает так: умер человек и тогда вдруг все поняли, что он был для них. Но спросим: что же, этого знания не было раньше в душах у людей? Думаю, было. Знание лишь открылось. Есть какой-то закон. Уход в иное измерение рождает иную объективацию и обнаруживает истинную аксиологию личности. Так было на Голгофе, было и до, и после Голгофы. Именно общее страдание упрощает душу народа, отбрасывает ненужное: слухи, наговоры, интриги, домыслы. Остается одно правильное знание об умершем.

И вот итог: всенародная любовь и почитание святого благоверного князя Александра Невского. Об этом хорошо сказано в летописи: «Благословляем и твое имя, благоговея пред множеством твоих подвигов и трудов».[81]81
  По кн. «Великий князь Александр Невский». – Л. 1992.


[Закрыть]

… что вы дадите мне, и я вам предам Его?

(Мф. 26, 15; Мк. 14, 10; Лк. 22, 4)

Именно с этих слов и поступка евангельская история начинает отсчет предательства Иуды.

О цене предательства было пророчество еще у Захарии, более чем за пятьсот лет до Рождества Христова: …и они отвесят в уплату Мне тридцать сребренников… высокая цена, в какую они оценили Меня! (Зах. 11, 12–13).

Исторический апокриф жизни Иуды до встречи с Иисусом таков. Иуда был якобы рожден от жителей Иерусалима Рувима Симона и его жены Цибореи. Однажды во сне Циборее было откровение о ее будущем сыне как о причине гибели иудейского народа. Бедные супруги кладут ребенка в корзину и отдают на волю волн. (Заметим, что параллелей исторических и мифологических возникает множество – от царя Эдипа до пушкинского царя Салтана, включительно). Однако двинемся вослед за корзиной. Она пристает к некоему острову Скариот (отсюда Иуда Искариот). Тут его подбирает бездетная царица (здесь уже похоже на историю с пророком Моисеем) и воспитывает его. Однако уже, казалось бы, в безнадежной ситуации она зачала, и у нее родился сын, царевич. Он становится более любимым.

Рождение названного брата вызывает у Иуды злобу и ревность. Все эти чувства особенно обострились, когда Иуда понял, что он неродной сын царицы… И после мучений ярости и ревности он убивает царевича и бежит в Иерусалим, где поступает на службу к Понтию Пилату. У Пилата он пользуется особым расположением. Однажды Пилат увидел, что в прилегающем к его дому соседском саду растут прекрасные плоды. А это, по воле случая, и был сад родителей Иуды! Ночью Иуда по приказанию Пилата пробирается в сад для воровства и сталкивается с хозяином сада, своим собственным отцом! В борьбе он убивает отца и удаляется никем не замеченный.

Пилат, будучи властителем Иерусалима, дарит все имение Иуде и женит его на Циборее – его матери. Вскоре Иуда узнает об истории своего собственного семейства, так как Циборея откровенно рассказывает ему о своей жизни. Он, сопоставляя это с подслушанным ранее рассказом царицы, приходит в ужас и уходит из дома. Вот именно в этот момент он и пристает к общине Иисуса Христа.

Такова, возможно, и легендарная биография Иуды до прикосновения ко Христу. При этом не может не возникнуть мысли о той тяжести «прошлой жизни» Иуды, которая вроде бы оправдывает его предательство. Но это, конечно, не так. На этот счет в Библии разбросаны высказывания о силовой нагрузке скорбей и соответствии этому помощи Божией, ибо: не мерою дает Бог Духа (Ин. 2, 34).

Вновь и вновь мы возвращаемся здесь к тому камню, где стоит русский богатырь, к той точке абсолютного выбора, где «спускается курок» и начинается движение. Во всей нашей работе мы так и не смогли точно поименовать и описать, что же это за точка такая.[82]82
  К слову сказать, в лекциях о Прусте М. Мамардашвили называет эту точку нулевой. И это правильно.


[Закрыть] И это делает нам честь! Неопределимость такого содержания есть следствие, выход на истинную глубину постижения. Мы говорим: «Да не в том дело, что человек согрешил и пал. Это дело понятное – грешен человек. А дело в том, каково его глубинное намерение в связи с выходом из этой ситуации: отчаяться, все проклясть и повеситься на осине или “плакать горько” (Петр), но идти вперед, совершенствуясь и преображаясь…»

Есть предание, в котором рассказывается о том, что апостол Петр так много плакал, что на лице его были борозды от слез. И особенно содрогалось сердце его, когда слышал он пение петуха.

Но было у него еще одно событие глубинное и самое важное – беседа, точнее, вопрос воскресшего Христа: Любишь ли ты Меня? (Ин. 21, 15). Этот вопрос прозвучал трижды, и прозвучал после предательства. Каждый раз все глубже и болезненнее проникая в сердце.

И последнее размышление об Иуде.

Гностическая секта каинитов понимала предательство Иуды как исполнение высшего служения, необходимого для искупления мира, которое и должно было произойти через Христа. Это точка зрения нашла отголоски и в различных художественных текстах: мол, как же еще искупить род человеческий, если не предательством, а затем и Крестом?! Вот эта точка зрения – типичный пример монологического, не диалогического и не антиномийного мышления.

Но вспомним слова Самого Христа: Впрочем, Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается (Мф. 25, 24). Свобода не отнята, Иуда вовсе не был обречен…

Бог знает, чему должно произойти. Но и Иуда был свободен – свободен и от греха. И он мог и должен был не предавать Христа. А если все же предал, то и ему был открыт путь Петра, путь покаяния и слез. У Иуды не только нет и не может быть высшего служения, у Иуды нет ничего, кроме отчаявшейся подлости.

Честна пред Господ ем смерть преподобных Его.

(Пс. 115, 6)

В житии преподобного Серафима Саровского говорится, что близость кончины не устрашила его, но приводила в восторженное состояние. Праведники стремятся к смерти.

Не отчаянно, а радостно и тихо. Он отметил место своей будущей могилы камнем, рядом с которым часто и горячо молился. Старец, к которому притекало множество людей, имеет в душе своей сразу два настроения или стремления. С одной стороны, ему жаль оставлять своих духовных чад без поддержки и окормления, с другой – вся душа его стремится к Богу, «в горняя!» Незадолго до кончины, говорит житие, ему было явление Божией Матери, которая сказала: «Скоро, любимиче Мой, будешь с нами».

Более чем за полгода старец Серафим стал прощаться с посетителями, особенно с теми, кто пришел издалека: «Мы не увидимся больше с вами». Передавал различные поручения через людей с объяснениями: «Сами-то они меня не увидят». «Жизнь моя сокращается, телом я по всему мертв», – говорил он.

Существует особый период личного времени, когда человек еще жив, но он уже как бы отдан.[83]83
  Скорую и «внезапную» кончину моего отца я почувствовал еще задолго. И сказал об этом жене. Хотя в тот момент вроде бы ничего не предвещало близости смерти. Этот момент жизни человека мы могли бы назвать: вхождение под сенъ смерти.


[Закрыть] Всякая чувствительная к духовным реалиям душа узнает начало этого вхождения в смерть. Понятно, что это может быть абсолютно в любом возрасте.

«Кончина моя откроется пожаром», – говорил преподобный. Уже задолго до смерти у него в сенях келии стоял гроб, в который он и просил положить его. После последней литургии он приложился ко всем иконам, чего раньше никогда не случалось. Попрощался с братией и сказал: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте».

Повторим вновь: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте». Надо бы не пропустить эти слова. Они политы потом молитв и коленопреклонений. Они освящены строжайшим постом – одна просфора в день и отвар травы снити. Ведь это не красные слова. Это отлитая формула жизни, завещанная нам. Перед смертью опыт концентрируется до нескольких слов. Иоанн Богослов говорил: «Детки, любите друг друга!»

По словам отца Павла, старец в этот день три раза выходил из кельи и ходил на место своего погребения. Он пел в своей келье не положенные в зимнее время пасхальные песнопения. Здесь мы могли бы вспомнить его любовь к Пасхе, его любовь именно к воскресшему Христу и его встречу-приветствие, с которым он принимал самых разных людей у себя в келии и в пустыньке: Радость моя! Христос воскрес!

В сенях келии загорелась ветошь. Стучали – нет ответа. Пришлось ломать дверь. Вошли. Преподобный Серафим умер на коленях пред образом Божией Матери «Умиление». Люди святые кроме каналов связи имеют свою особую «почту». Это есть откровение… Архиепископ Воронежский Антоний (Смирницкий) узнал о кончине преподобного в самый ее день и сказал: «Батюшка Серафим в ночь на этот день, во втором часу за полночь скончался». От Воронежа до Сарова дальний путь!

Но не пропустим и еще одного удивительного события. Так, житие святого говорит нам о том, что родной брат Серафима, Алексей Исидорович Мошнин, получил от брата следующее предсказание: «Знай, что когда я умру, и твоя кончина вскоре затем последует». Накануне смерти брата, ничего не зная об этом, он почувствовал «страшную тоску». Испытывая чрезвычайно скорбное состояние духа, он стал ежедневно ходить в церковь, потом говел и причастился святых Христовых Тайн. И в это время из Сарова было получено известие о кончине старца. Тогда брат прямо стал готовиться к смерти. Он соборовался, после чего скончался.

Смерть маленького человека

В мире умирают ежедневно тысячи людей. Многие из окружающих кажутся нам при жизни не стоящими внимания. Да и многие из таких людей настолько скромны и смиренны, что это создает даже и удобство, холит наш эгоцентризм и ложное влечение ко всему великому и заметному. Но русская литература – это литература маленького, но абсолютно ценного маленького человека. Это литература Островского, Гоголя, Достоевского, Чехова…

Смерть слуги. Живая тень

«Вишневый сад». Это знают все – Фирса на сцене надо играть так, чтобы актера как бы не было видно. Тогда зритель обратит внимание, увидит. Фирс – привычная, любимая, но мебель. Фирс и дом, Фирс и сад – все это одно. Он очень стар…

«Меня женить собирались, – а вашего папаши еще на свете не было… А воля вышла, я уже старшим камердинером был. Тогда я на волю, остался при господах…»

Господ он любит просто и чисто, как ребенок.

«Барыня моя приехала! Дождался! Теперь хоть и помереть… (Плачет от радости)

Любовь Андреевна: Фирс, если продадут имение, то куда ты пойдешь?

Фирс: Куда прикажете, туда и пойду».

Но господа есть господа. Их любовь барская. Вырубают вишневый сад, оставлен дом, должен уйти и Фирс – неотъемлемая часть «недвижимости».

Финал пьесы:

«Фирс: (подходит к двери, трогает за ручку). Заперто. Уехали… (Садится на диван). Про меня забыли… Ничего… я тут посижу… А Леонид Андреевич, небось, шубы не надел, в пальто поехал… Жизнь-то прошла, словно и не жил. (Ложится). Я полежу… Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего… Эх ты… недотепа!.. (Лежит неподвижно).

Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву.

Занавес».[84]84
  А.П. Чехов. «Вишневый сад». – Полное собрание сочинений. М. 1986. Т.12.


[Закрыть]

Умер незаметный человек. Живая тень одушевленной недвижимости…

Смерть совсем незаметного человека

«Шинель». Акакий Акикиевич Башмачкин.

«Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» В этих проникновенных словах звенели другие: «Я брат твой!., как много в человеке бесчеловечья…»[85]85
  Н.В. Гоголь. «Шинель». – М. 1986. Стр. 279.


[Закрыть] Так пишет Н. В. Гоголь о человеке, которого считали «никем и ничем». Который был писарем, но «служил с любовью». Между тем, Акакий Акакиевич нашел себя в этой жизни. Он был настоящим, как сейчас модно говорить, профессионалом. И он был нужен и полезен.

Он умер от того, что его очень обидели. А он был слаб, одинок и хрупок. «Исчезло и скрылось существо, никак не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное». «Значительное лицо», которое обидело и, по сути, убило Акакия Акакиевича, на поверку вышло не столь значительным.

Посмертное явление в ночном Петербурге чиновника, срывающего шубы с проезжих господ – это фантасмагория Гоголя. Про что она? А про то, что совесть и глубина сердца знает все. И там, на глубине всякий из нас вовсе не значительный. Явившийся в ночи чиновник – это галлюцинация, обычный бред нераскаянной, больной и высящейся над людьми души…

Смерть солдата. Молчащее слово чистоты и правды

«Стойкий оловянный солдатик».

Бывают жизни, которые уносятся совсем незамеченными. И лишь когда умрет человек, только тогда оборачиваешься и с изумлением понимаешь: Боже! Как же был красив покойный в своей скромности и простоте! Какую порядочность и внутреннюю культуру являл он своим мудрым и абсолютно неброским молчанием. И тогда бывает стыдно за себя, болтливого, неумеренного, тщеславного, неискреннего… Оловянный солдатик Г.Х. Андерсена упал из окна на камни мостовой. «Закричи он им: “Я тут!” – они, конечно, сейчас же нашли бы его, но он считал неприличным кричать на улице: ведь он носил мундир».[86]86
  Г.Х. Андерсен. «Стойкий оловянный солдатик». – М. 1990.


[Закрыть]

Вот он уже тонет, и вода покрыла его с головой. «Тут он подумал о своей красавице: не видать ему ее больше. В ушах у него зазвенело: Вперед стремись, о воин, и смерть спокойно встреть!

И потом, сгорая в огне, он был верен и своей любви, и своему дивному молчанию. «Он смотрел на танцовщицу, она на него, и он чувствовал, что тает, но все еще держится стойко, с ружьем на плече… На другой день горничная выгребла из печи золу и нашла маленькое оловянное сердечко…»

И это ведь не тупое бессловесие! Это сокрытые от насмешливого обезьяньего мира красота и богатство внутренней жизни…

Об этом прекрасно сказал апостол Петр: Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом (1 Петр. 3, 3–4).

Говорят: «Неизвестный солдат». Но у Бога нет ничего неизвестного и безымянного. В России всегда был любим солдат. И ему было достаточно Георгиевского креста на грудь и деревянного креста на могилу. А.В. Суворов, М.И. Кутузов, святой благоверный князь А. Невский на самом деле были только солдатами, великими солдатами…

Однажды митрополит Московский Платон (Левшин) стоял без всяких регалий, просто в рясе в алтаре на вечерне и молился. Молодой священник не узнал его и сказал: «Что стоишь! Сейчас будешь мне прислуживать. Бери свечу, сейчас пойдешь на вход». Митрополит взял свечу и молча пошел на вход…

Смерть ребенка. Радостная высота трагического

«Мальчик у Христа на елке».

Нет, казалось бы, ничего более пронзительного на белом свете, чем смерть ребенка. Сразу всплывают вечные вопросы: за что? Как же так, ведь только начал жить?

(Будучи начинающим священником, перед отпеванием пятилетнего мальчика я зашел в алтарь и что-то сказал печальное о предстоящим отпевании своей старенькой алтарнице. Она не согласилась со мной и сказала: «А я считаю, слава Богу, что он и скорбей здесь не видал и не нагрешил, как мы. А у Бога он за нас помолится…»)

Ф.М. Достоевский рисует картину предельно трагическую. Но форма повествования сталкивается с содержанием. Она обычная и как бы простоватая.

У маленького мальчика в старом подвале умирает мама. А больше у него никого нет. На улице ему, бездомному, дали копеечку, но и та упала и потерялась. А скоро Рождество Христово, и он увидел в чужом окне, что нарядненькие и чистенькие детки едят пироги и пляшут вокруг елки. Детки все хорошие и добрые. И им дано так, а нашему мальчику вот так.

Мальчик умирает от холода, никем не замеченный, абсолютно брошенный и ему умирающему открывается «Христова елка». Вот смотрит его мама на него с радостью. «У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых нет елки».

«И сколько таких, – пишет Ф.М. Достоевский, – одни задохлись в корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям питерских чиновников, другие задохлись у чухонок… третьи умерли у иссохшей груди своих матерей…»

А сегодня! Сколько их! Нет жалости большей, чем вид детского гробика. Но и нет большей мудрости, чем войти в тихую светлую печаль уснувшего маленького существа, и его счастья избавления от страдания, зол и болезней нашего взрослого бесчеловечья.

Смерть – встреча. Св. Симеон Богоприимец

Египетский царь Птолемей Филадельф (285–247 гг. до Р.Х.) решил пополнить знаменитую александрийскую библиотеку текстами Священного Писания. С этой целью были наняты семьдесят два толковника, которые переводили разные главы Библии. Перевод продолжался и после смерти царя. Один из переводчиков был некто Симеон. Он переводил пророка Исаию. Когда он дошел до места: Се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил (Ис. 7, 14), он усомнился и написал вместо Дево – Жено. Ему, как говорит церковное предание, было явление ангела, который сказал: «Ты не вкусишь смерти, доколе не увидишь Христа Господа, Который родится от Чистой и Пренепорочной Девы».

Внутреннее несогласие, неприятие рождества от Девы исходит из того, что человек не понимает и не чувствует, как это вообще возможно. Но, что самое главное, он не находит опоры в собственном целомудрии, которое могло бы быть фундаментом такой веры. Может быть, то же самое и было у Симеона? Кто знает.

Старый Симеон долго ждал Христа. И вот однажды, будучи дома, он неожиданно стал увлекаем некоей силой, которая звала его в храм. Он понял: пришло то время, когда он должен увидеть Христа. Сердце его уже давно приуготовилось. Произошла встреча с абсолютно желанным Богом. Встреча – это узнавание, встреча – это запечатление. Об этом и говорится в молитве Симеона, который вошел в историю с наименованием Богоприимец. Он взял Богомладенца Христа на руки и произнес: Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыка, по слово Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовил пред лицом всех народов, свет к просвящению язычников, и славу народа Твоего Израиля (Лк. 2, 29–32).

Это и было последним и откровением и одновременно формулой жизни старца Симеона.