Текст книги "Мисима. Путь воина"

– А вот это?

– Это «ю», мужество. Это первая доблесть самурая. Мужество, отвага храбрость… Вот это «мэйё», честь. Никогда не сгибать ни перед кем колени, жить с высоко поднятой головой, не допускать предосудительных или аморальных поступков. Это – «дзин». Добродетель. Сострадание и жалость. Самурай должен быть добрым, иначе он превращается в машину для убийств. Это – «макото», искренность. Никакой лжи. Только открытость и верность своим словам. Нельзя уклоняться от обещаний и преступать клятвы. А вот это – «тю», преданность. Самурай предан императору, никогда не предаст и не оставит в трудной ситуации. Это – то, почему я сегодня здесь… Вот. Так и надобно жить-то. И никуда от этих правил не отступать.

– Ты сказал о самурае, – скромно опустив глаза, поинтересовалась Азэми. – А как же жена? Какими принципами она должна руководствоваться в жизни?

– А принципы самые простые. Следовать везде и всюду за мужем. Подчиняться и покоряться ему. И разделять с ним его долю, какой бы горькой она ни была. И, коли готов каждый из вас следовать этим простым правилам, то в добрый путь. Путь воина.

Раскатистое и умиротворяющее молчание словно бы воцарилось на несколько мгновений в комнате, такими проникновенными и красивыми были слова Кэзуки. Такими красивыми были вышедшие из-под его кисти иероглифы.

– И как же это все называется? – обвела рукой комнату Азэми. Улыбка не сходила с ее лица, и, видя ее, Мисима улыбался во весь рот.

– Фэн-шуй. Культура домашнего обихода. Расстановка мебели в соответствии с японскими традициями, украшение стен и вообще искусство интерьера, при котором наилучшим образом складывается гармония между душой и телом того, кто живет в этом славном доме. Это – только начало. Всему остальному я вас еще научу…

Азэми, как и Мисима, впервые слышали это слово. Но им казалось, что им об этом удивительном и неведомом пока еще для них искусстве уже известно все – настолько, без напускной бравады, а вправду, наполнился дом какой-то особой внутренней красотой и духовностью после появления в нем этих удивительных японских слов. Ведь каждый из присутствующих понимал, что это – не просто слова.

Ги, рэй, ю, мэйё, дзин, макото, тю… Это – больше, чем слова. В них скрыта не только история страны восходящего солнца, но и жизнь целых поколений, подаривших миру культуру самураев.

Часть четвертая. Sic transit gloria mundi11
  Так проходит слава мирская (лат.)


[Закрыть]

Однажды Мисима искал клад. Кэзуки пустил слух о том, что в усадьбе старого барина Ясакова, которому принадлежала когда-то деревня и в честь которого, собственно, была названа, спрятаны старые помещичьи сокровища.

– А ты откуда знаешь?

– Что за вопрос к сенсею! Кому ж еще знать, как не мне?

– Виноват, о, учитель. И все же хотелось бы знать, откуда источник столь закрытых сведений?

– Не откуда, а где, грамотей, твою мать. У меня прадед у него служил. Умирая рассказал мне.

– А кем служил?

– Черт его знает, конюхом вроде.

– И много сокровищ?

– Три или четыре сундука?

– И как же мы это все понесем?

– По частям. Сегодня маленько, завтра маленько… Ну так как, идем?

– Идем. Сегодня же. Скажу своей, что срочно вызвали на работу. У тебя лопаты есть?

– Есть. И мешки тоже. И веревки. Короче, как стемнеет – жду.

Весь день Мисима готовился к ответственному походу. Не пугал его объем физической работы, которую предстояло проделать, чтобы извлечь из анналов земли запрятанные барином сокровища. Его больше – даже не пугало – интриговало чувство того, что сегодня ночью они, простые русские люди, пусть и с глубинным философским миропониманием, прикоснутся к святая святых истории, заглянут туда, куда не положено заглядывать обычному человеку, станут причастны к чему-то великому и умиротворяющему своим благоговением…

Весь день он будто бы представлял себя старым барином, расхаживающим взад-вперед по огромной усадьбе, занимавшей, по словам стариков, когда-то полдеревни. Вот – перед ним резные горницы, шикарное убранство коридоров и комнат, витражные окна, ризницы, маленькая часовенка во дворе…

«Никитка, – будто бы кричит он дворовому человеку. – Никитка! Ах ты, басурман! Почему еще бричка не заложена к князьям Соколовым ехать?»

А половой Герасим уже спешит к барину с рюмкой водки. Широким, поистине барским жестом, осушая стопку, с хозяйским видом Ясаков обходит свои владения…

Вот – шикарные конюшни, его гордость. Огромные и статные орловские скакуны и ахал текинцы, маленькие пони и изможденные работой в поле кобылы – все собрались здесь как на подбор. Как на людскую челядь смотрит на них барин – с удовольствием и властью. А каждый из них отвечает ему покорным взглядом – кто-то вожделея, а кто-то опуская глаза, но все смотрят с нескрываемым уважением.

Дальше идут луга – обильные и красивые, где с утра до поздней ночи крепостные помещика не разгибая спины пополняют его закрома. Можно иногда пройти мимо и по-отечески подбодрить кого-то из них, а кого-то – и пожурить. И хоть каждый из них переживает нужду и тяготы, а все же в целом люди счастливы. Пусть напускная, но улыбка на лицах. Все как один загорелые, счастливые, веселые. Еще бы им да не быть веселыми, когда сам батюшка барин с ними.

«Здравствуйте, народ», – бывало крикнет своим могучим, раскатистым голосом Ясаков.

«Доброго здоровьица, батюшка барин», – отвечают ему крестьяне.

«Всё ли довольны? Всё ли здоровы?»

«Грех жаловаться, батюшка барин».

«Может, кому надо чего?»

Степашка – до чего хитрец – всегда одно и то же отвечает:

«Нам бы батюшка одного только – чтоб ты здоров был, кормилец наш».

Оттает от такого душа помещика – а чья бы не оттаяла – и вот уже щедро направо и налево раздает он гривенники да целковые. А те – знай себе радуются. И пусть, что сей же час, стоит ему за ворота, как работу побросают да пить возьмутся – зато довольны и они, и помещик.

Дальше пойдет он в кузницу свою. Красивые молодые кузнецы что есть мочи бьют молотами по наковальням.

«Здравствуйте, орёлики», – свысока кинет барин.

«Доброго здоровьица, батюшка барин».

«Всё ли довольны? Всё ли здоровы?»

«Вашими молитвами да трудами, Яков Николаич».

Ну а что ж – зря шел что ли? – и этим раздаст Ясаков из толстого кармана своего щедрой своею рукой. А те-то, те-то – пуще прежних радуются. И пускай, что тоже сейчас пить пойдут, а все же настроение барину подняли. А все Степашка, мошенник, знает ведь, чего барская душа просит.

Глядь – вот уж и Никитка, щучий сын, бежит – поспешает к барину.

«Готова, батюшка, бричка-то»…

И поедет барин к соседу купцу Окольникову. А дворовый люд напьется да будет помещика своего добрым словом да славным делом поминать. Чего еще душе русской надо?..

– К телефону, Коль, с работы, – разбудила мужа Азэми-тян.

– С работы? – он спросонья глянул на часы, плохо понимая, кто может звонить в такую минуту.

– Ну.

– Алло?

– Ты готов?

– К чему? – все еще засыпая на ходу, не понял Мисима.

– Ну мы куда сегодня идем-то?

– А да, все, бегу.

Впопыхах собрался и на пороге кинул жене:

– На работу срочно вызвали. Я побёг.

Она спала и не слышала его.

Пока шли в сторону развалин барской усадьбы, Мисима все не унимался:

– Слушай, а вдруг клад чей-то? И отдавать придется?

– Да ничей он, столько лет прошло. Потомки помещика все по заграницам разбежались да померли там. Он у прадеда на руках после революции уж помирал.

– А что если государство 75 процентов попросит?

– А кто кому скажет-то?

– А поди узнают?

– Да как узнают? Ты, если не дурак, молчи. А я ясное дело молчать буду, мне об этом трепаться резону нету.

– Я не дурак, – с обидой в голосе произнес Мисима. – Я даже в колхозе председателя вокруг пальца обвел…

У Синдеева не было ни малейшего желания слушать задушевную историю товарища.

– Ты давай меньше слов, больше дела. Копать вроде неглубоко, главное – найти старую мельницу помещика.

– Найдем, куда спешить.

– Ну да.

– Ты фонарик взял?

– А то.

Вскоре пришли к месту. Стали копать. Долго и упорно долбили ломами и лопатами землю, но накопать получилось только балки, оставшиеся после разграбления усадьбы большевиками. Потом Синдеев завидел что-то, напоминавшее остов старой кровати.

– Так, не здесь.

– Почему?

– Да потому что койка тут. Какой дурак на мельнице койку держит?

– Логично. А где ж тогда?

– Метров сто пятьдесят к северу, – зачем-то облизнув палец и подняв его над головой – так, словно хотел угадать направление ветра, – изрек Синдеев. Пошли согласно его указаниям, тем более, что для Николая ориентирование на местности было чем-то запредельным, хотя он и служил в армии – в стройбате, конечно, а ни в каком не в десанте, как всем рассказывал.

Пройдя сто пятьдесят метров и углубившись в заброшенное камышовое поле, стали копать. Земля была здесь топкой и потому легко поддавалась усилиям старателей. Вскоре лопата Мисимы уперлась во что-то твердое.

– О, кажется здесь.

– Чего там?

– Посвети?

Вскоре на свет божий из топи явилась огромная деревянная и закостеневшая от времени лопасть мельницы.

– Точно. На месте. Давай дальше.

Копали часа три – чего здесь только не было: и лопасти мельницы, и даже настоящие жернова (которые за ненадобностью отбросили в сторону), и бочки из металла для хранения зерна (такими пользовались до создания элеваторов), и даже некие сооружения, напоминавшие цементные ванны. Но кладом не пахло. Копатели извозились в грязи по уши и грязно ругались на чем свет стоит, но энтузиазма им было не занимать.

На глубине метров пяти Мисима с громким матерным криком провалился в откопанный погреб.

– Нашел, – пробормотал себе под нос Синдеев и спустился за ним следом.

– Что там, Колек?

– Твою мать… Я откуда знаю, не видно нихрена?..

– Даю свет.

Радости кладоискателей не было предела – они действительно выкопали погреб, который, размещаясь под мельницей, предназначался для хранения зерна. И действительно в нем стояло четыре накрепко запечатанных металлических сундука – таких теперь не делают, явно из старых времен. Красивое, качественное, клеймленное железо, кованные замки и прутья – связки, рисунки на крышках – все это выдавало умелую работу мастера девятнадцатого века.

– Ломай, – крикнул Мисима. Но его товарища не надо было учить подобным вещам – пара взмахов ломом, и замок отлетел сначала от первого сундука, затем от второго.

– Чувствую, тут не пару раз ходить придется… – поднять тяжелую крышку сундука можно было только вдвоем, и по этому фактору Синдеев пришел к выводу о том, что поклажи тут на их век хватит явно.

– Только спрятать на… до…

Свет фонаря упал на содержимое сундука. К великому сожалению наших героев, сокровищами тут не пахло. Сундуки были наполнены какими-то древними бумагами, наполовину рассохшимися, наполовину – изъеденными крысами – и исписанными совершенно непонятными перьевыми каракулями.

– Чего это? – с удивлением спросил Мисима.

– Хрен знает… Сейчас почитаем… «Повесть временных лет», – с трудом разбирая почерк на пергаменте, пытался читать Синдеев. – Херота какая-то. А здесь?

С не меньшим трудом открыли второй сундук. И он так же был наполнен бумагами, содержимое которых было для путников как китайская грамота. Содержимое третьего сундука неожиданностью для друзей не стало.

– И что это такое? – с чувством нескрываемого неудовольствия, перетекающего в злобу, спросил Мисима.

– Черт его знает, – пожимал плечами Кэзуки. – Походу нахлобучил толстосум дедулю моего, а тот по незнанке меня в блуд ввел…

– В блуд?! Мы тут полночи проковырялись, устали, вывозились все, а ты говоришь в блуд?!

– Ну ладно, не ори… Надо теперь сжечь все это быстренько, а то бляха скажут, что мы землю государственную портили… Давай-ка мне спички из рюкзака…

Полыхало пару дней – пришлось пожарных из райцентра вызывать. Старое камышовое поле было очищено, чему несказанно был рад председатель колхоза, вознамерившийся захватить его под посевные площади. В душе Мисимы творилось примерно то же самое – пустота. Пепелище. Искомых сокровищ не нашел он ни в материальном, ни в духовном выражении, а самурайской культуры ему неистово стало не хватать. Обманывать себя дальше становилось все труднее и труднее.

Однажды Мисима поехал на базар. Для него, как и для Азэми, данное мероприятие носило особо значимый характер – это было нечто вроде семейного праздника или ноябрьского митинга. С вечера они начинали собираться «в район», Мисима проверял машину – старую отцовскую «волгу», доставшуюся ему в небогатое наследство, подзаряжал аккумулятор. Здесь надо сказать, что Азэми всегда его прятала в разных местах – эту здоровенную деталь она скрывала то в подвале, то на чердаке, то на кухне, а то и у друзей. Причиной такого поведения было ее опасение относительно того, что супруг сядет за руль после возлияния (что было ему, кстати, свойственно). Он вел себя подобным образом еще с молодости – и в памяти как мужа, так и жены свежи были воспоминания о том, как он, пьяный, вез ее, пьяную, в соседнюю деревню, а она всю дорогу, что называется, качала права. Потом стала его бить, и делала это ввиду своего явного физического превосходства с таким остервенением, что вскоре он выпусти руль из рук, и они оказались в кювете. С тех пор она скрывала аккумулятор от мужа и выдавала ему его только по особым случаям – поездка на базар относилась к их числу.

Сама же Азэми усиленно красилась, завивала волосы, выливала на себя гекалитры дешевой туалетной воды – одним словом, совершала обычные женские приготовления к светской вылазке.

Утром, когда все было готово, они садились в машину и выезжали на трассу. Мисима нажимал на магнитоле заветную кнопку, и из ее динамиков раздавался заливистый голос Вадима Казаченко: «Больно мне, больно… Не унять эту злую боль…» Мисима улыбался, глядя на жену, она отвечала ему тем же, и в таком благостном расположении духа они следовали до райцентра.

В самом райцентре Мисима примеривал на себя роль опытного водителя и начинал бранить своих товарищей по дорожному полотну:

– Ну куда ты прешь, дебил? А, понятно. Тупая баба за рулем!

– Коля, – пыталась урезонить мужа Азэми.

– Да чего?! Ехать не могут!

В ответ она лишь молча улыбалась.

Вот так, с грехом пополам, доезжали до базара. Азэми уходила бродить меж торговых рядов, а Мисима предавался курению и воображал себя самураем, вдыхавшим опиумные пары. Параллельно он глазел на местных барышень – по комплекции не уступавших Азэми, – временами оказывал им принятые здесь знаки внимания, изучал доску объявлений.

Так и сегодня – порядком накурившись, он проследовал к доске объявлений, на которой красовался красочный постер со словами:

«Смертельные боевые стили Игоря Плахтера!»

Там же был изображен маленький толстый человечек, замеревший в жуткой позе нападающего на добычу хищника. В руках он сжимал нож.

С недавних пор Мисима стал большим поклонником разного рода единоборств – будь то восточные боевые искусства или самооборона без оружия. Так или иначе, в них видел он своего рода способ самоутверждения, определенную методику возвышения над остальными, равными себе. Ну и конечно, некий повод к собственной исключительности – самурай ведь должен быть исключительным.

Внизу значились дата и время тренинга, проводимого лектором – он должен был начаться в ДК железнодорожников, тут, недалеко, метрах в трехстах, через полчаса. У Мисимы уже был собственный сенсей, наставник в делах житейских и боевых единоборствах – и потому он довольно скептически отнесся к некоему тренеру. Но помнил слова Азэми о том, что всегда и во всем надо выбирать лучшее, а это возможно только путем сравнения.

«Господи, – говорил ему внутренний голос, – еврей какой-то плюгавый будет еще единоборствам учить…»

«А с другой стороны, раз ничего путного там не услышу, так чего бояться. Вход свободный, хоть время убью. Заодно и на смех его подниму», – говорила ему вторая сущность.

Он взглянул на часы – до возвращения Нины оставалось не мене часа, и он спокойно мог посетить курсы Плахтера. Если даже не послушать лекцию целиком, то просто вникнуть в ее содержание в принципе успеет. Плюнув бычок, Николай поспешил за продмаг, где находился Дворец культуры.

Первое, что его здесь поразило – это количество собравшегося народа. Зевак здесь было хоть отбавляй. А чего, вход-то бесплатный. Кого здесь только не было – как говорится, и стар и млад. Одна схожая черта объединяла всех собравшихся (и это не страсть к единоборствам) – все они напоминали неудачников.

Весь первый ряд заполонила плюющая семечки «гопота» – такой своеобразный социальный класс, состоявший из молодых людей от 16 до 40 лет в дешевеньких спортивных костюмах, с обшарпанными барсетками из кожзама в руках, обутых в лакированные ботинки с задранными носами и в широкополых кепках, венчающих лысые головы. Мисима много слышал о них, но никогда не видел – в Ясакове таких не водилось. И потому считал данный класс верхом социальной лестницы, своего рода поселковой элитой. Смотрел он на них сейчас с нескрываемым уважением, и даже не решился пройти поближе к сцене – что, по его замыслу, было необходимо, чтобы освистать лектора.

В остальном местный сброд не представлял из себя сколько-нибудь существенного интереса для нашего героя.

Вдруг свет в зрительном зале погас, софиты осветили сцену, и местные малограмотные и в большинстве своем бескультурные слушатели инстинктивно притихли, ожидая выхода главного действующего лица сегодняшнего спектакля. Только Мисиму этим не провести – скепсис в его душе никуда не делся. Он нацепил на лицо самодовольную ухмылку и начал активнее лузгать семечки. И хотя он полагал, что в этом жесте было определенное неуважение к самозванцу, в действительности в нем читалось только повышенное внимание слушателя.

Сцена осветилась как будто ярче – и под аплодисменты на ней появился полутораметровый толстячок с очень мужественным и воинственным лицом. Подойдя к микрофону, он картаво гаркнул:

– Значит, так.

«О, как, – подумал Мисима. – Ни тебе здрасьте ни пожалста». К такому повороту событий он явно не был готов.

– Я смотрю в зал и вижу перед собой неудачников. Вы все – земляные черви! – лектор нарастающим методом повышал голос. – Вы совершенно ни на что не способны!

«Сейчас они на него кинутся… Не замяли бы», – предательски шептал внутренний голос Мисимы. Но, к его удивлению, ничего не происходило – выступающий воздействовал на аудиторию магнетически.

– И я здесь только затем, чтобы сделать из вас мужиков! Настоящих мужчин, достойных уважения и способных повернуть земную ось! Хотите так?

Никто из присутствующих не знал, зачем ему поворачивать земную ось, а потому народ безмолвствовал. Пляхтер22
  Пляшка (с укр.) – маленькая бутылочка, в которую обычно наливают спиртное с целью мобильного употребления – Б.Ш.


[Закрыть] не унимался:

– Хотите или нет?! Не слышу!

– Да! – крикнул кто-то в первом ряду.

– Не слышу?!

– Да!!! – громом прокатилось по аудитории.

– А что отличает мужика от тряпки? Я вам отвечу – только умение постоять за себя и свою даму.

– Бабу… – прошептал кто-то в первом ряду.

– Даму! – рявкнул Пляхтер, раз и навсегда отбив желание спорить с высокоинтеллектуальным горожанином. – Так вот. Ни одно боевое искусство, ни один боевой стиль не поможет вам сделать этого! Только оружие, – с этими словами он извлек из-за пазухи огромный боевой нож. – Вот. Боевой нож армии США «Онтагио», – все еще грассируя и сильно тем самым коверкая название ножа, огласил лектор. – Прошу добровольца на сцену.

Под аплодисменты зрительного зала на сцену вышел тщедушный «гопарь» с барсеткой под мышкой. Пляхтер пустился показывать на нем приемы боя с оружием.

– Значит, показываю. Обычный уличный бой со свойственными ему приемами.

После этих слов, не приближаясь сильно к добровольцу, Пляхтер стал выкидывать впереди себя согнутые в коленях ноги – так, словно пинал под пятую точку неких невидимых оппонентов.

– Ну так? Так же? А как еще отогнать от себя внезапно нападающих? Только ногами – так вы их с ног сбиваете.

Он прыгал и прыгал, и складывалось ощущение, что его мобильные ножки исполняют какой-то еврейский танец. При этом руки его оставались свободны и неподвижны. Доброволец начал над ним посмеиваться.

Внезапно, воспользовавшись дестабилизацией внимания последнего, Пляхтер выхватил из кармана зачехленный нож и бросился на добровольца, взявшись его пинать – слегка, но по значимым болевым местам. Затем он стал размахивать перед лицом у того ножом, спрятанным в ножны. И, в конце концов, запинал его так, что тот, не будучи привычным к сцене человеком, свалился ниц и задрыгал ножками словно опрокинутый на спину таракан. Пляхтер склонился над ним и со словами: «Врага надо непременно добить!» продолжил махать ножом так, словно перчаткой перед дуэлянтом. На зрителей это должно было произвести впечатление боя с оружием в руках. И, судя по одобрительному улюлюканью из зала, произвело.

– Вот так! – подавая руку добровольцу, говорил Пляхтер. – На протяжении этого и последующих наших занятий я расскажу вам о том, как надо и можно стать человеком и валить всех на улице, кто к вам будет приставать!

Люди кричали и подсвистывали. И хотя проблема «приставания на улицах» давным-давно отошла в прошлое, но сам факт храброго боя вооруженного человека с безоружным гопником произвел в аудитории эффект разорвавшейся бомбы.

Мисима потерял счет времени – уже несколько часов продолжалось занятие, а он все слушал и внимал, слушал и внимал. От его былого скепсиса не осталось и следа – на его глазах происходило рождение нового кумира…

В конце занятия он решился подойти к лектору и засвидетельствовать ему свое почтение.

– Вообще Вы так тут счас все это… – запинаясь, говорил Мисима.

– Хочешь так же научиться?! – с присущей ему напористостью спросил Пляхтер.

– Да мне… да я… да если бы я только…

– Легко сможешь!

– Нет!

– Легко, тебе дураку говорят! Вот, купи мой курс. Тут три видеокассеты и книга как успеха в жизни добиться.

– А почем?

– Ерунда. Три с половиной тыщи.

Мисима засунул руку в трусы – туда, куда Азэми давеча пришила карман для хранения неприкосновенного запаса денег. По подсчетам Николая, этого должно было хватить, чтобы сейчас одним махом разрешить все его жизненные проблемы. Он без зазрения совести отдал их своему живому идолу и, не помня себя от счастья, поплелся к машине.

Азэми ждала его битый час.

– Ну вот он, едрит-Мадрид! Ты где шлялся?

– Молчи, женщина, – улыбаясь, ответил Мисима. – Я вон чего купил, – он потрясал в воздухе кулачком, сжимавшим малопонятное приобретение.

– Чего это?

– Все. Старой жизни больше нет.

– Понятно. Очередная хреновина. Ладно, мне это неинтересно. Давай-ка заначку, я там кресло красивое присмотрела.

– А нету, – развел руками Мисима.

– Я с тобой серьезно разговариваю, давай деньги.

– И я с тобой серьезно. Нету.

– А где?

– Говорят же тебе, вот, купил.

Лицо Азэми посерьезнело. А что касается лица Мисимы – пять минут спустя на нем появился еще один внушительный синяк. Обратную дорогу ехали молча – Азэми плакала, а Юкио радовался приобретению. По его расчетам, сейчас в его душе должна была наступить долгожданная гармония.

Однажды Мисима пошел на тренировку.

Кэзуки ждал его на пороге.

– Чего вчера не приходил? – вместо приветствия спросил строгий наставник.

– А… На базар ездил.

– Чего купил?

– А вот, – Мисима достал из-за пазухи набор видеокассет и книгу, купленную намедни у нового гуру, который одной своей принадлежностью к райцентру явно выигрывал перед остальными.

– Чего это? – с явным скепсисом и интересом стал Кэзуки рассматривать приобретения своего подопечного.

– Смертельные боевые стили. Уличный бой с оружием.

– Фи… Что за ерунда?

– Ерунда, не ерунда, а в жизни пригодится. Как по-другому – то? А вдруг на тебя и твою даму нападут?

– На бабу, что ль?

– Сам ты баба… На даму! – Мисиме врезалось в голову недавно услышанное слово, и он счел признаком хорошего тона вставлять его к месту и не к месту.

– Да кто когда на тебя нападет? И потом ты знаешь, что куда вернее проблемы ты обретешь, если как раз уличном бою оружие применишь?

– Ерунда. Зато живой буду.

С хитрецой взглянул Кэзуки на своего ученика и удалился в горницу. Спустя несколько минут он вернулся оттуда с небольшим чемоданчиком и бросил Мисиме:

– Пойдем.

– Куда?

– Тут недалеко.

Они прошли метров пятьдесят, и оказались в лесопосадке недалеко от дома Кэзуки. Подойдя к обломленному грозой дереву, Синдеев раскрыл чемоданчик и продемонстрировал Николаю его содержимое:

– Вот.

От удивления и радости у того челюсть отпала. Внутри лежал красивейший набор ножей – от маленьких до огромного и длинного мачете. Таких было два, и они сияли особенно притягательно и заманчиво. Мисима сразу схватил один из небольших ножей и начал перед деревом повторять те приемы, которые видел у Пляхтера еще вчера. Он встал перед большим пнем и стал, пританцовывая, а читай – пиная дерево как потенциального соперника в уличной драке – расписывать ствол ножом. Кэзуки смотрел на него как на умалишенного.

– Что это ты делаешь?

– А это вот… Пляхтер учит. Уличная драка.

Ни слова не говоря, Кэзуки подошел к ученику и взял из его рук нож, вернув его на место.

– Чего ты? – обиженно спросил тот. В ответ Кэзуки достал из кейса один мачете и вручил ему. От удовольствия у Мисимы загорелись глаза. – Ух ты! – пробормотал он.

– Не «ух ты», а катана.

– А?

– Катана. Японский самурайский меч.

– Да ладно? Настоящий?

– Почти. Предназначен для ведения ближнего боя и смертельного поражения противника.

– О… А это? – Мисима не отводил глаз от кейса и схватил нож тот, что был поменьше.

– Это вакидзаси. Отличается от катана длиной. Катана – меч достаточно длинный, длиной более двух сяку…

– Сяку… – пробормотал Мисима. Он не знал лексического значения этого слова, но каждый раз японский язык и его наречия производили на него поистине магический, завораживающий эффект.

– Менее двух сяку – вакидзаси. Менее одного сяку – клинок, – Кэзуки продемонстрировал ему самый маленький из набора кухонных ножей. Затем захлопнул кейс.

– Значит, так, продолжаем. Носят обычно вместе с вакидзаси на левой стороне поясного ремня. Носить так. Входишь в дом – катану вынимаешь, вакидзаси оставляешь. Садишься за стол – кладешь катану рядом, на уровне досягаемости. В боевом положении катану держать в левой руке, чтобы выхватить из ножен и сразу приступить к бою правой. Показываю.

Кэзуки взял мачете за клинок, имитируя ножны, и аккуратно выхватил из них, обеими руками ухватившись за рукоятку и поднеся его к лицу. Когда Мисима попытался проделать аналогичные манипуляции, то, не рассчитав силы, сразу поранился, порезав ладонь о клинок.

– Ай!

– Ничего страшного. Обучению искусству обращения с мечом самураи посвящают годы, и то ошибаются. Не переживай. Теперь основные приемы.

Приняв «боевую стойку», держа мачете вертикально двумя руками возле лица с правой стороны, Кэзуки сделал настолько грозный вид, что самому Мисиме стало страшно. Закричав: «Банзай!», он нанес воображаемому противнику первый рассекающий удар сверху вниз по голове. Затем махнул ножом так, что словно бы разрубил его пополам, но уже поперек туловища. Затем выпучил глаза, поставив руки с рукояткой мачете у солнечного сплетения, так, чтобы лезвие было направлено на противника фронтально. И словно бы проткнул его, сильно выбросив руки вперед.

Мисима с замиранием сердца наблюдал за всем происходящим.

– Ничего себе…

– А ты мне тут про уличные драки рассказываешь! Вот – искусство. Ты запомни, Колян, везде должна присутствовать эстетика. То, что не красиво, не есть искусство и вообще полная дрянь. А теперь сам попробуй…

Мисима постарался воспроизвести хотя бы часть тех движений, что сейчас продемонстрировал сенсей. Он так же в боевой стойке выбросил чуть вперед левую ногу, сделал такой же грозный вид, но уже после первого удара вызвал нарекание учителя.

– Не так бьешь! Ты всем корпусом на него кидаешься – как тебя учит Пляхтер, как будто они втроем тебя метелят. Сила удара катаны зависит от того, как ты руками придашь ему направление и мощь, понимаешь? Одни руки и все. Больше ничего. Пробуй еще раз.

Мисима попробовал – постаравшись на этот раз вложить в руки всю имеющуюся в его слабеньком теле мощь. И даже издал нечто вроде боевого крика. На этот раз получилось заметно лучше – Мисима понял это по одобрительному взгляду учителя.

С каждым следующим «па» Мисима все шире расставлял ноги, пока в конце концов едва не сел на шпагат. Но на это учитель не обратил особого внимания – его больше интересовала техника владения мечом. А удары у Мисимы выходили и впрямь славные. Кэзуки затянулся «беломором», а тот знай себе размахивал в воздухе ножом, кромсая невидимого соперника в капусту.

– Ну все, хорош. Тренируйся дома. Возьми с собой но не катану, а вакидзаси, и при каждом удобном случае тренируйся, – Кэзуки забрал у него мачете и дал нож поменьше, но тоже весьма внушительных размеров.

Придя домой, Мисима стал активно претворять в жизнь советы своего наставника. Когда сели за стол и Азэми попросила порезать колбасу, протянув ему нож, Мисима решил начать тренировки. Подойдя к разделочной доске, он достал из-за пояса переданный Кэзуки вакидзаси и применил его по прямому назначению. Наблюдавшая за картиной Азэми не скрывала своего удивления.

– Чего это у тебя? Ножик какой-то большой? Тесак, что ли? – в действительности это и был тесак.

– Вакидзаси.

– Чего?

– Нож такой специальный. Японский.

– Где взял? Опять купил?

– Семеныч дал.

– А, тогда ладно.

Причем, Азэми уже не обращала внимания на то, как Мисима наносит колбасе удары – так, словно перед ним лежал живой человек, которого он порядком ненавидел – например, председатель или Михалыч, когда не давал опохмелиться. Главное, деньги были целы.

Вечером того же дня пошел к Оаке, чтобы помочь тому перерубить патрубок в моторе МАЗа. Велико же было удивление хозяина гаража, когда гость, ложась под машину, вместо того, чтобы просто перекусить или оторвать тоненькую трубочку, достал из кармана огроменный нож и что было силы ударил по ней – так, что из нее брызнули остатки масла и залили самому Мисиме лицо. Михалыч расхохотался.

– Чего это ты, Колян?

– Вакидзаси.

– Чего?

– Иди ты.

Утром следующего дня председатель велел ему съездить в райцентр за новыми запчастями, которые удачно привезли на станцию техобслуживания. Горя от нетерпения, Мисима выполнил все поручения уже к обеду и, освободившись, сразу поспешил в ДК железнодорожников, чтобы встретиться со своим новым духовником. Прождав три часа, он все-таки застал Пляхтера готовящимся к очередному занятию.

– Здрасьте, – крикнул он из пустого зала.

– А, привет, – Пляхтер узнал своего юного воспитанника. – Как дела?

– Да вот спросить хотел.

– Валяй.

– Вы чего-нибудь про катану слышали?

– Самурайские мечи? А то. А что тебя конкретно интересует?