Текст книги "Двенадцать королей Шарахая"

Выйдя на Желоб, она незаметно для себя вновь перешла на хромую, подпрыгивающую походку – незажившая до конца левая лодыжка к этому располагала.

Чеда пыталась убедить себя, что просто гуляет, бредет, не разбирая дороги, но, лавируя в толпе, огибая людей и повозки, она все больше убеждалась, что врать себе бессмысленно.

Она знала, куда идет. И к кому.

Но разве есть у нее выбор? Если книги не врали, «легкое дыхание» не просто так появилось в Шарахае. Эмре едва не погиб за камень из Мирен, а если замешана Мирея, значит, возможно, замешаны и Короли.

Разве сделала Чеда что-то путное с тех пор, как мама умерла? Пусть тогда она была маленькой девочкой, едва выжившей в непонятной ей борьбе, прошло много лет. Несколько раз она видела Королей издали, кое-что узнала о них, но то лишь капля в море. Короли мастерски скрывали истину о себе. Чеда всегда надеялась, что настанет день, настанет подходящий час, и вот тогда она отомстит… но день так и не настал. Единственный шанс сгорел вместе с рынком благовоний.

Ей не хотелось видеться с Османом, она прекрасно знала, как он злопамятен, но мама всегда говорила: проблемы как термиты – если вовремя не разобраться с ними, дом рухнет тебе на голову.

Глава 12

Желоб огибал громаду Таурията и, прямой как стрела, дальше бежал на север, заканчиваясь у самой гавани.

Там было шумно, как обычно после Бет За'ир: корабельщики выходили в пустыню с расчетом прибыть в Шарахай через день-два после Священной ночи, чтобы навариться на праздниках.

У пристаней собрался целый флот: на одних мачтах пламенели алые флаги Мирен, на других – коричневые и охряные стяги Кундуна. Среди них затерялись три маленькие каравеллы без опознавательных знаков – корабли кочевников. В последнее время они редко заходили в Шарахай: слишком уж участились набеги бунтовщиков. Однако некоторые шейхи, находившиеся с Королями в особых отношениях, не боялись посылать суда.

Шарахнувшись от телеги, доверху набитой отрезами ярких тканей, Чеда направилась вдоль изогнутой полумесяцем набережной. Она напоминала частый гребень – так много причалов отходило от нее. Западный маяк – сияющий белым камнем близнец восточного – стоял на самом краю, освещая пустыню каждую ночь, кроме ночи Бет За'ир.

Западный и восточный маяк принадлежали Осману – он вложился в них когда-то, после покупки Ям. Подходя ближе, Чеда увидела, как причаливает каравелла с двумя косыми парусами. Портовый капитан замахал с пирса красными флажками, направляя корабль, киль взрыл песок. Забегали матросы, убирая паруса, и в пятидесяти шагах от причала каравелла остановилась. Ей навстречу вышла упряжка из двенадцати мулов, погоняемая сыном портового капитана. С корабля протянулись канаты, и мулы под звонкое: «Ийя! Ийя!» потащили его к причалу.

– Хо-хо!

Чеда обернулась.

Возле маяка стояла тележка с бочонками, запряженная тощим мулом. На облучке сидел сгорбленный старичок в широкополой шляпе. Он радостно улыбнулся Чеде, показывая желтые кривые зубы, разбросанные редко, будто могильные камни на старом кладбище. Чеде было не до веселья, но Ибрагим улыбался так искренне, что оказалось трудно не улыбнуться в ответ.

– Да осенят тебя луны-близнецы, Ибрагим. Как твоя супруга, бриллиант твоей души?

Ибрагим скис.

– Бриллиант? Головешка она чумазая.

– Даже уголь способен вспыхнуть на солнце.

– Вот затем я и ношу шляпу. – Он щелкнул по загнутым полям.

– Боишься ослепнуть от ее красоты?

– Да просто глаза б мои ее не видали!

Чеда невольно рассмеялась, но подавилась смешком, увидев в дверном проеме Тарика.

Она решительно обернулась к нему, размотала куфию, устроив на плечах, как шарф. Пусть не думает, что она будет от него прятаться.

– Здравствуй, Тарик, – как ни в чем не бывало поздоровалась Чеда. Тарик не ответил, лишь смерил ее нахальным, презрительным взглядом и прошел мимо.

Темнота внутри маяка на мгновение ослепила Чеду, но, привыкнув, она различила силуэт Османа на лестнице. Сегодня он надел длинный золотистый кафтан и красные шаровары, а буйная нечесаная борода напоминала одного из морских богов, которых Чеда видела в книжке. Однако сейчас его явно одолевала задумчивость, не подходящая гневному божеству.

Чеде всегда казалось странным, что Осман, человек небедный, предпочитает проводить время здесь. Он мог поручить заботу о маяках кому-нибудь другому, но не стал – слишком уж их любил.

– Они напоминают мне о странах за краем пустыни, – сказал он однажды, когда они с Чедой лежали, усталые, после соития. – Какие они? Что за люди там живут? Чем отличаются от нас?

– Так поезжай, посмотри. Кто тебя остановит?

Он лишь покачал головой.

– Я никогда не уеду из Шарахая.

– Почему нет? Не такой уж ты и старый.

Он ущипнул ее, но тут же посерьезнел.

– Любимый город словно любимая женщина. Ты можешь думать о других, но ее никогда не покинешь.

Осман спустился как раз вовремя, чтобы встретить Тарика, несущего на плече бочонок. Мгновение они стояли, пристально глядя друг на друга. На скулах Тарика заходили желваки, но его настроение Чеду не заботило. Осман тоже ей не обрадовался, однако и сердитым не выглядел.

– Я, кажется, ясно дал понять, что тебя тут больше не ждут.

– Надо поговорить.

К счастью, она достаточно поправилась, чтобы разговаривать по-человечески, а не так, будто ее недавно отделали в переулке, но показывать Осману обезображенное синяками и ссадинами лицо не хотелось.

– Мне ничего от тебя больше не нужно. Уходи, Чеда. Или попросить Тарика тебя выпроводить?

– Не лучшее решение.

– Это почему? – поинтересовался Тарик.

Она обернулась к нему, соизволив отвлечься от Османа.

– В прошлый раз я получила то, что заслужила. Может, даже меньше заслуженного. Но больше я такого не стерплю ни от кого. Особенно от тебя.

Тарик вскинулся было, но Чеда уже отвернулась обратно к Осману.

– Ты должен кое-что знать о той ночи.

– И я легко могу узнать это от Эмре.

– Он ничего не знает, потому что валялся без сознания, Осман. А вот мне кое-что известно.

– О чем?

– О том, что в футляре.

Лицо Османа вновь дрогнуло – та же боль предательства. В прошлый раз, показав Чеде слабость, он просто велел ее избить, но сейчас его взгляд обещал нечто большее. Опасное.

Отвернувшись от Чеды, Осман подхватил бочонок из пирамиды внизу и молча взбежал по лестнице.

– Бочку возьми. – Тарик смерил ее неприязненным взглядом.

Она ответила тем же.

– Знаешь, Чеда, однажды некому станет тебя защищать. Особенно от тебя самой.

– А ты, значит, будешь тут как тут, да, Тарик?

– Молюсь всем богам.

Он расхохотался, будто выдумал убийственную шутку, и скрылся в маленькой комнатке. Чеда с трудом подняла тяжелый бочонок и отправилась догонять Османа.

К тому времени, как они добрались до верха, преодолев двенадцать пролетов, она уже не могла дышать без хрипа. С самой взбучки в переулке Чеда не нагружала себя – слишком хорошо знала свое тело, понимала, что ему нужно и когда. Усталость разработавшихся мышц была приятна. Пусть тело пока двигалось неуверенно, но явно просило большего.

Осман тоже запыхался, но не так сильно, как она ожидала. Даже едва вспотел.

– Двадцать лет как покинул арену, но все так же хорош, – похвалила Чеда.

– Пару бочек я перетащить могу, но бои давно в прошлом. Теперь у меня есть свои бойцы.

Она хотела поставить бочонок к остальным, но Осман мотнул головой в сторону железной лесенки, вьющейся под потолок, распахнул люк и выбрался навстречу жаркому солнцу. Чеда, щурясь, полезла следом.

Последний этаж занимал огромный фонарь: стеклянный шар с линзами, посылавшими лучи света далеко в пустыню, навстречу заблудившимся в ночи или песчаной буре кораблям. Конец просмоленного толстого фитиля, сплетенного из жесткого конского волоса, спускался в медный резервуар. Осман отвинтил крышку, кивнул Чеде и отошел. Она послушно выбила из бочонка пробку и принялась осторожно заливать вонючее ламповое масло. Но стоило ей закончить и закрыть резервуар, как жесткая рука схватила ее за горло и швырнула на камни маяка. Небо взметнулось над головой. Чеда едва успела подставить руки, чтобы смягчить падение, но от боли искры полетели из глаз.

Осман схватил ее за волосы и медленно потащил к парапету. Чеда забилась, пытаясь вырваться, ухватиться за что-нибудь, чтобы он не сбросил ее как мешок с дерьмом в выгребную яму… но у Османа было преимущество.

Он легко подтащил ее к краю, перегнул через парапет, держа за горло.

Почувствовав спиной пустоту, Чеда замерла. Вцепилась в его предплечье, его рукав, прекрасно зная, что если Осман захочет, она все равно упадет… нет, боги милосердные, с такой высоты она не просто упадет – от нее останется только кровавая лужа на камнях.

Никогда еще она не видела Османа таким злым: набухли вены на висках, капельки слюны вырывались изо рта при каждом выдохе. Но кричать он не стал – заговорил тихо. И от этого становилось еще страшнее.

– Сначала ты взломала футляр, который тебе не принадлежал. Потом признала, что это не в первый раз. А теперь заявляешь, что продолжишь лезть в дела моих нанимателей! Мои дела! Мои!

– Эмре едва не убили. Теперь это и мое дело.

– Вы с Эмре знали, на что шли. Забыла, что ли?

Чеда прекрасно помнила. Несколько лет назад они с Эмре на крови поклялись защищать груз любой ценой.

– Я не забыла. Но у меня была причина. – Она попыталась ухватиться за парапет, но Осман встряхнул ее. – На твоего человека напали и едва не убили. Тебе что, все равно?

– Мне не все равно, Чеда. Но это все еще не твое дело.

– Жизнь Эмре – мое дело. Я не могу добраться до тех, кто на него покушался, но могу еще раз осмотреть груз. С твоего разрешения.

Осман вновь затряс ее, будто куклу. На его лице появилось отчаяние бойца, знающего, что он проиграл.

– Да что ж мне с тобой делать, а?! Проклятье, Чеда! Зачем упрямишься?!

Желудок подпрыгнул к горлу, но Чеда знала, что если покажет страх, Осман швырнет ее вниз. И все будет кончено.

– Я такая, какая есть, Осман. – Она собрала все свое спокойствие и взглянула ему в глаза. – Поэтому ты позволил мне сражаться. Поэтому нанял выполнять твои поручения. – Он опустил ее ниже, и она крикнула: – Там были кочевники! Ты знал?!

Вены вздулись на шее Османа.

– Конечно.

Сперва Чеда не поняла… но до нее быстро дошло. Тарик не мог знать, значит, Эмре рассказал, осел упрямый. Не гулять он пошел, очнувшись. Потащился прямо к Осману.

– А он сказал тебе, что одного кочевника забрали асиримы? – Он не ответил, но по его лицу Чеда поняла, что вот это для Османа новость. – В ту ночь в городе было полно асиримов, ты сам слышал. Я видела, как один из них закинул кочевника на плечо и утащил.

Осман прищурился.

– Зачем?

– Не знаю. Может, ему понравился запах. Может, он был голоден. А может, он решил, что у кочевника груз Эмре. В футляре – «легкое дыхание». Ты хоть знаешь, что это?

– Ты что, глухая?! – Осман вновь встряхнул ее, одна нога потеряла опору. – Мне не нужно этого знать! И тебе тоже!

– Это ты послушай, Осман. Помнишь, что ты сказал, когда я только начала на тебя работать? Ты сказал, что отобрал вожжи у Старого Вадрама. Что он не понимал, куда дует ветер, поэтому пошел в расход, когда Серебряные копья решили, что их не устраивают старые порядки.

– Вадрам был слабоумным стариком. Его империя рушилась годами, а он этого в упор не видел.

– А ты? Заметил на горизонте песчаную бурю, но будешь делать вид, что небо чистое?

Чеда чувствовала, как дрожат его кулаки, но не от напряжения – от ярости, от тревоги. Несколько мгновений он молча держал ее над бездной, но пламя в нем постепенно затухало. Лицо Османа сделалось лицом человека, который принял решение и знает, что очень о нем пожалеет.

Он тяжело вздохнул и втащил Чеду обратно, толкнул на твердый пол.

– Что такое «легкое дыхание»? – спросил он, отряхиваясь.

– Камень. – Чеда поднялась, глядя Осману в лицо. – Его засовывают в глотку мертвецу, чтобы тот восстал и говорил, пока действие камня не кончится.

– Как долго?

– Боги знают. Боги и тот, кто послал его Масиду.

Она думала, что Осман снова прикрикнет на нее, назовет девчонкой, лезущей не в свое дело, а может, вовсе передумает и сбросит ее с маяка. Чего она точно не ожидала, так это смеха. Осман хохотал долго и громко, так, что слышал весь Шарахай.

– Избранные Бакхи… ты следила за заказчиком! – прохрипел Осман, отсмеявшись наконец. – Чеда, мы сохраняем нейтралитет.

– Нейтралитет? Масид – ядовитая змея.

– Он опасен для Королей и своих врагов, но не для союзников. Нам нечего бояться.

– Ошибаешься, он опасен для всех. Ты не знаешь Аль'Афа Хадар.

Осман повел плечами, будто разминаясь после боя в Ямах.

– Я знаю их лучше тебя. Масид сосредоточен на своей цели и упорен. За это я его уважаю.

– Он слишком упорен. Он прет вперед по головам, как зашоренный мул, не замечая, что происходит вокруг.

Осман взглянул на нее недоверчиво.

– Он жаждет крови Королей, Чеда. Разве ты не такая же? Разве ты не желала того же с тех пор, как твоя мать умерла? По всем приметам вы должны быть союзниками!

Чеда сплюнула на пол.

– Никогда.

– Что случилось с твоей матерью, Чеда?

– Не могу сказать.

Ей стало горько от собственных слов. Не потому что она могла обидеть Османа отказом, а от понимания, как мало она сделала, чтобы отомстить за маму. Ей хотелось вернуться назад во времени и сражаться с ней бок о бок, умереть с ней бок о бок, если того пожелают боги.

Взгляд Османа потеплел.

– Я мог бы помочь тебе.

Она еще ни разу не видела его таким. Он всегда выглядел закаленным в боях воином, не показывал слабости. Даже в постели никогда не расслаблялся до конца – ради нее ли? Ради себя?

Чеда вдруг искренне пожалела о том, как поступила с ним. Но не о том, что разочаровала, а о том, что давно поняла: кроме Эмре, нельзя доверять никому. Чем больше людей знает, тем быстрее Короли найдут ее, найдут ее друзей, любимых.

Она покачала головой.

– Это не твоя битва.

Осман вновь замкнулся в себе, подошел к краю крыши, заложив руки за спину. Чеда приблизилась, подставив лицо горячему пустынному ветру. Внизу расстилался Шарахай. Впереди, на юге, несли караул маяки южной гавани, направо, за изгибами Хадды и крышами базара, ютился маленький западный порт. Налево от Таурията темнели неприступные стены Королевской гавани, к ним с гор бежала ровная линия городского акведука, который питал занимавшие северо-восток Шарахая рощи, плантации и рукотворное озеро.

Город поили Хадда и колодцы, но акведук, несущий воду из глубокого горного источника, был бесценен. Он не раз помогал Шарахаю пережить засуху: выстоять, раскинуться во все концы пустыни.

С маяка открывался вид на старые городские стены. Они окружали теперь не только Золотой холм, церковный квартал и училище – самые богатые районы вокруг Таурията, – но и живое сердце Шарахая: торговый квартал, базар, рынок специй.

Город давно перерос древние стены, подмял под себя безжизненную пустыню, вытянулся на запад, где ютились в лачугах бедняки.

Чеда всегда благодарила судьбу за то, что позволила ей жить в Розовом квартале, в тени старых стен, возле базара. По крайней мере, это безопасное место. На окраинах же вспыхивали эпидемии и процветал разбой – у местных не было денег ни на то, чтобы содержать дружину, ни на взятки Серебряным копьям.

– Что Воинство Безлунной ночи сделает, если добьется своего, Осман? Что они сделают, если асиримы вдруг исчезнут, оставив Шарахай без защиты?

Она помолчала, давая ему время обдумать вопрос. Пусть асиримы собирали кровавую жатву в ночь Бет За'ир, они также были оружием Стальных дев, защищавшим город. Защищавшим королей. Даже мечтая отомстить, Чеда не могла не признавать, что власть Королей – залог спокойствия Шарахая. Они держали на расстоянии не только кочевые племена, но и жадных до чужих земель соседей, недобро посматривающих на Шарахай со дня его заложения.

– Они вновь начнут войну, которую закончили Короли, – ответила Чеда на свой же вопрос. – Сровняют город с землей и вернут жизнь в Шангази на круги своя.

– Ты и правда в это веришь? – спросил Осман. – Четыреста лет прошло, Чеда. Кочевники изменились, даже те, что относят себя к Воинству. Масид может быть безжалостен в бою, но, поверь мне, с пером и счетоводной книгой он управляется так же ловко, как со своими шамширами. Содержание Воинства требует денег, знаешь ли: нужно кормить коней и чинить корабли. «Легкое дыхание» тоже наверняка стоило ему немало. Масид не станет стирать Шарахай с лица земли, не станет и переселять сюда кочевников. Ему нравятся оба мира, он желает лишь, чтобы Короли убрались, а его люди жили как считают нужным.

– Ты говоришь как человек, который не желает знать, что происходит в его городе. Который строит догадки вместо того, чтобы искать истину.

– Это не мой город.

Почему-то, стоя над Шарахаем, раскинувшимся внизу, Чеда впервые почувствовала, что Осман не чужой ей. Если б только она могла его полюбить! Вместе с ним управлять его небольшими владениями. Он как-то предлагал ей выйти за него, но она так и не соблазнилась. К тому же, обещание, данное матери, важнее: войти в дом Османа значит навсегда оставить мысли о мести. Осман яростно защищает свою собственность – а Чеда станет его собственностью, стоит им перешагнуть порог общего дома. В один прекрасный день он потребовал бы от нее забыть ту клятву.

– Ты же любишь это место не меньше моего.

– Я не то имел в виду.

– Я знаю. Шарахаем владеют Короли… но если не они, то кто? Масид Исхак'ава? Пустынные шейхи?

Над далекими песками кружили стервятники. С маяка не видно было, но Чеда знала, что они летают над цветущими садами. В тех садах растут адишары, оттуда в Священную ночь приходят асиримы и туда же возвращаются. Цветущие сады окружают город, словно защитный рубеж, созданный самими богами.

– Расскажи мне, кто послал Масиду камень, Осман. Зачем тебе рисковать своими людьми, если есть я? Ты же знаешь, я буду осторожна и расскажу тебе обо всем, что узнаю.

Осман перевел взгляд на Таурият, на Обитель Королей, будто пытался сквозь стены проникнуть в чужой разум.

– Порой я думаю, что Короли никогда не исчезнут, ведь город и власть над пустыней подарены им богами.

– Значит, хочешь довериться судьбе?

Осман обернулся к ней, смерил оценивающим взглядом. Не как любовник. Как хозяин Ям, выбирающий бойца.

– Через два дня в Ямах будет турнир.

– Знаю.

– Белая Волчица выйдет на бой?

– Белая Волчица ранена, – осторожно сказала Чеда. – Но сможет потягаться с парочкой псов.

– Ей стоит попробовать. – Осман вернулся к лампе и открыл люк. – Возможно, что-то для нее прояснится.

Он спустился по лестнице и захлопнул люк, оставив Чеду один на один с необъятным Шарахаем.

Она бросила задумчивый взгляд на Розовый квартал, на Колодец – район, где грязным, растоптанным и забытым богами цветком темнели семь бойцовских ям Османа.

Почему он так хотел, чтобы она сражалась? Все знали, что близится Таванди, крупнейший бойцовский турнир в году, но что задумал Осман? Хочет проверить ее? Хочет, чтобы она поборолась за сведения? Что ж, пусть будет так.

Горе тому, кто осмелится выйти против нее.

Глава 13

– Ваше величество?

Ихсан, Сладкоречивый Король Шарахая, поднял глаза от записей. Перед ним склонился тощий, как скелет, Толован, служащий его визирем последние тридцать лет.

– Гость прибыл, – сообщил Толован. – Отдыхает на веранде.

Дождавшись кивка, он поспешно ушел, только мелькнули длинные полы темно-синей абайи.

Ихсан вновь обмакнул перо в тушечницу и вернулся к записям о событиях утра. Закончив, он достал из шкатулки пригоршню чистейшей белой соли, рассыпал по влажным страницам.

Дождавшись, пока высохнут чернила, он встряхнул книгу и высыпал посеревшую от чернил соль в сосуд – за ужином добавит ее в еду. Мысль о том, что он ест собственные слова, успокаивала, словно таким образом он заключал договор с прошлым. Вот почему Ихсан так тщательно записывал свои планы, протоколы встреч с другими Королями, все, что произошло за день, и многое другое. Однако о предстоящей встрече он записи не сделал. Некоторые вещи лучше скрывать и от людей, и от богов.

Он спустился на первый этаж, скользнул полами золототканного тауба по белым травертиновым ступеням, и двустворчатые двери, ведущие на веранду, распахнулись перед ним.

Отсюда открывался вид на юго-восток Шарахая и бесконечную пустыню, тянущуюся до горизонта. На веранде стоял лишь один стол с двумя стульями, возле него замер крепкий мужчина с аккуратно подстриженными усами и бородкой.

Мигир Халим'ава аль Кадри, сын шейха Халима, повелителя Огненных дланей.

На Мигире был алый тюрбан – вещь непростительная для жителей Шарахая, но дозволенная сыну шейха, прибывшему с дипломатическим визитом. Охряные татуировки выделялись на оливковой коже его носа, подбородка, щек и в особенности ладоней – в отличие от других племен, Кадри покрывали татуировкой не тыльную сторону рук.

Увидев Ихсана, Мигир склонился и протянул раскрытые ладони. Значение жеста угадать несложно: приходя с миром, мы открываем другу наши истории, но враг увидит лишь кулаки, сжимающие сабли.

Жест этот совершенно не сочетался с цветом головного убора, значившим, что его владелец вступил на путь войны. За последние десятилетия, впрочем, алый тюрбан сделался знаком упрямства, совершенно детского неповиновения. Так шейхи и их посланники показывали, что не подчиняются Таурияту, но, по мнению Ихсана, Мигир в своем щегольском наряде выглядел утопающим, схватившимся за соломинку.

– Таурият приветствует тебя, – сказал он, кланяясь в ответ.

– Мой отец передает пожелания благоденствия Королю Шарахая.

– Одному из Королей. – Ихсан сел, зна́ком предлагая Мигиру сделать то же самое.

Следующий жест в сторону дверей предназначался слугам, немедленно уставившим стол вазами с виноградом, блюдами маринованных овощей, свежими лепешками, копченым козьим сыром, недавно завезенным из Каимира, тарелочками хумуса и оливкового масла, а под конец – баклажанового пюре, к которому Ихсан недавно пристрастился.

Хрустальные кубки наполнились трижды процеженным томатным соком, золотящимся на солнце. Слуга открыл деревянную шкатулку, и Мигир застыл, пораженный: пара кубиков льда, подхваченная серебряными щипцами, опустилась в его кубок.

– Еще? – спросил Ихсан, когда его собственный кубок наполнился льдом до половины.

– Нет… благодарю… – выдавил Мигир. Он выглядел как пустынный пес, впервые увидевший лед. Впрочем, почему «как»? Он таким и был, однако гордость не позволяла это признать.

– Ты проделал долгий путь, – заметил Ихсан, пригубив из кубка. – Огненные длани ведь откочевали к летним холмам, не так ли?

Мигир отхлебнул сока, глядя, как слуги выставляют последние блюда – жареный козий сыр, еще горячий, и пирожки с хрустящим луком. Он оторвал кусочек лепешки, зачерпнул им баклажанового пюре.

– Как только мы туда прибыли, я немедленно взял курс на Шарахай.

– Довольно поздно.

– У подножья гор была хорошая охота, – пробормотал Мигир с набитым ртом. – Антилопы. Козы. Дюжины пустынных собачек.

– Дай боги, чтоб так было и впредь.

Мигир улыбнулся, запив пюре соком.

– Милостью Бакхи.

Какое-то время они молчали, отдавая должное еде и городскому пейзажу. Звуки Шарахая – гул толпы, перезвон кузнечных молотов – едва доносились до веранды, будто дворец Ихсана лежал за завесой сновидений.

Торговля, подумал Ихсан. Рост. Движение вперед. Как не похож, должно быть, этот мир на мир Мигира! Юноша явился из пустыни, его жизнь подчинена кочевому укладу – бесконечное путешествие по кругу, прерываемое лишь войнами заскучавших шейхов. Оно так же чуждо Шарахаю, как истекающий соком мирейский фрукт, лежащий на тарелке перед Ихсаном. Однако Мигир принес новости, касающиеся Янтарного города. А если точнее, новости, способные повлиять на его судьбу, как намекнул отец Мигира, прося об аудиенции.

Мигир сидел как на иголках. Он явно желал поскорее перейти к делу, но Ихсан не спешил: сначала нужно перекусить. Не стоит демонстрировать свой интерес: в лучшем случае Мигир примет это за уступку, в худшем – за слабость.

– Удачны ли походы Кадри? – спросил Ихсан, глядя в пустыню. На горизонте собирается буря, подумал он. Пойдет прямо на Таурият.

– Грех жаловаться, ваше величество, грех жаловаться! Корабли, что вы дали моему отцу, служат нам верой и правдой. Мы начали торговать с южными кундунскими деревнями, как вы и советовали. Отец велел передать вам глубочайшую благодарность.

Ихсан отмахнулся не глядя, будто такая малость вовсе не стоила благодарности. Однако он прекрасно осознавал, что то было не одолжение, а сделка: вместе с кораблями, конями и клинками Кадри и три других шейха получили незначительные торговые пути, поддерживать которые Шарахай больше не желал. Стальные девы слишком заняты, охраняя основные пути от пиратов и казня преступивших закон, не говоря уже о путях малых, ведущих из Кундуна и Маласана. Нужно следить, чтобы торговцы не обходили Шарахай и караван-сараи, где поджидают сборщики налогов.

Но если б все было так просто! Асиримы, веками беспрекословно подчинявшиеся, рвались с поводка. Некоторые покорялись Стальным девам только по приказу Месута, Короля-Шакала, Повелителя Асиримов. Были и те, что вовсе отказались подчиняться. Их, разумеется, уничтожили, однако патрулировать пустыню сделалось сложнее.

«Это пройдет, – сказал Месут, когда Короли выразили свои опасения. – Как песчаная буря проходит через Шангази».

Однако песчаная буря может убить, подумал тогда Ихсан. Шангази не благоволит нам так сильно, как ты пытаешься убедить.

Знаки были едва заметны, как лепестки акации среди барханов, но множились быстро и не давали Ихсану покоя. Границы Шарахая уже не так неприступны, как двести… да что там, двадцать лет назад. Но почему бы не обернуть это в свою пользу? Почему бы не заручиться поддержкой шейхов, выдав это за великодушие Королей?

Все сработало даже лучше, чем он рассчитывал, и встреча с Мигиром служила прекрасным тому примером: еще два года назад шейх не послал бы своего сына на Таурият – отправил бы визиря и потребовал встречи с королевским представителем посреди пустыни. Но вот Мигир сидит за одним столом с Королем – может, не до конца доверяя, но по крайней мере заинтересованный во взаимной выгоде. Пусть таких, как его отец, немного, они подают пример другим племенам: задумайтесь, так ли нужно идти против интересов Шарахая?

Мигир опустошил наконец свой кубок, на мгновение прикрыл глаза, наслаждаясь прохладой, скользящей по горлу, и обернулся к Ихсану.

Вот теперь начнется самое интересное.

– Мой повелитель, – начал Мигир. – Я принес вести от отца.

– Мог ли я помыслить, что доведется увидеть такое мрачное выражение на таком юном лице! – Ихсан изобразил озабоченность. – О чем желает поведать твой отец?

– В пустыне неспокойно.

– Неспокойно?

– Да, ваше величество. Люди собираются.

Ихсан поднял брови, притворяясь удивленным.

– Для чего же?

– Собираются вместе, в одно великое племя.

– Воинство Безлунной ночи?

Мигир нехотя кивнул. Не потому что стыдился соплеменников, а потому что несколько лет назад последовал бы за ними. Ихсан видел пламя в его глазах, гнев: юнец не хотел ехать сюда, не хотел вести переговоры. И размышлял, не вонзить ли сейчас нож Королю в горло.

– Аль'афа Хадар уже давно жаждет нашей крови, юный Кадри. Скажи же, в чем отличие на этот раз?

– Мы никогда еще не видели столько воинов! Они думают, что Шарахай слаб, что его можно взять голыми руками. Глупые слова, однако ими Масид и его отец Исхак смогли сбить с пути молодых и буйных.

– Кто-то из твоих людей присоединился?

Мигир помолчал, тщательно подбирая слова.

– Вы мудры, ваше величество, и наверняка уже догадались.

– Тогда я, признаюсь, в замешательстве. Разве мы не заключили союз с вашим шейхом? С другими шейхами?

– Истинно так. Но в пустыне память живет долго.

Так ли долго, подумал Ихсан.

– Некоторые, – продолжил Мигир, – считают, что есть поступки непростительные.

– А твой отец? – поинтересовался Ихсан. – Чего он не может простить?

– У моего отца есть иные заботы, кроме гордости.

– А ты, сын Халима? Чего не можешь простить ты?

Мигир глубоко вдохнул.

– Ваше величество, я не желал вас оскорбить.

Ихсан изобразил удивление.

– Оскорбить меня?

– Вы ведь знаете, как умерла моя мать.

– Поистине трагический случай. Одна царапина, нанесенная асиримским когтем… но к чему рассказывать это Кадри. Вы прекрасно знаете, как опасны асиримы.

Лет десять назад Хусамеддин, Король Мечей и Повелитель Стальных дев, взял двадцать пять лучших бойцов и двенадцать асиримов и пошел по следам контрабандистов. Он разорил несколько караван-сараев на северо-западе, и наконец след привел его к стоянке трех племен. Среди них были и Огненные длани.

Хусамеддин не отличался состраданием. В той битве асир ранил когтями Сиалу, мать Мигира. Подобная рана означала медленную, мучительную смерть. Халим явился к Королям, умоляя о снисхождении, о лекарстве, о волшебстве Королей, наконец.

Три раза Ихсан принял его в своем дворце. И три раза отказал.

«Короли не прощают оскорблений, – сказал он тогда убитому горем шейху. – Но союз с нами может принести плоды. В отличие от раздора».

В глазах Халима горел тот же огонь, что в глазах его сына, однако постепенно он угас, и старый шейх нехотя заключил договор с Шарахаем. Ихсан понятия не имел, как тот смог убедить своих людей прислушаться, но, глядя на Мигира, понимал, что далось это нелегко.

Мигир встал, со скрипом отодвинув стул. Да, тот же огонь… однако этот юнец слишком дерзок, слишком уверен в себе. Неудачное сочетание, многих приведшее к гибели.

– Воинство Безлунной ночи собирается, – бросил он. – Среди темных дюн. У ваших границ. На ваших улицах.

– На наших улицах?

Мигир не обратил внимания на снисходительный тон.

– Так сказал отец. Воинство что-то замышляет в Шарахае. Отец слышал, что они получили какое-то послание прямо у вас под носом, что благодаря этой вещи Короли падут. Он отправил людей перехватить послание, потому что держит слово. Все Кадри держат слово.

– И что же нашли его люди? – откинувшись на спинку стула, спросил Ихсан. Взгляд его был холоден как лед, тающий в кубках.

– Мы не знаем, – неохотно ответил Мигир. – Один из них мертв, другой исчез.

– А что думает твой отец? Что, по его мнению, получило Воинство?

– Мы не знаем, но отец велел передать, что мы продолжим поиски. Он предупредит вас, когда все откроется.

Мигир поклонился, приставив кулак к ладони. Не враждебный жест, но и не та дружественная демонстрация рук.

Ихсан едва сдержал улыбку. Нет, в молодом Мигире пламя не угаснет так просто.

Толован заглянул на веранду, ожидая приказаний, но Ихсан покачал головой, и визирь пропустил уходящего юношу.