Текст книги "Энцо Феррари. Биография"

Обычное шасси monoposto «Alfa» было удлинено на 15 сантиметров и усилено вторым двигателем, установленным позади пилота. Потом Бацци и инженер Арнальдо Розелли спроектировали и построили безумно сложный трансмиссионный блок, связывавший передний и задний 8-цилиндровые моторы «Alfa» (использовавшиеся для Гран-при) с задними колесами (оглядываясь в прошлое, понимаешь, что полный привод мог бы устранить ахиллесову пяту этой машины – износ шин). Бацци, всегда суровый спартанец, был известен тем, что работал круглыми сутками и питался лишь изредка, закусывая вино порциями пасты. Именно он ввел запрет на курение в мастерских – это правило и по сей день действует на заводе Ferrari.

Нужно было построить пару болидов bimotore. В одном будет два 3,1-литровых гран-прийных двигателя «Alfa» с наддувом, тогда как во втором будет установлена пара более ранних гоночных экземпляров объемом 2,9 литра каждый. Обе машины весили примерно 2800 фунтов (примерно на тонну больше, чем их 750-килограммовые соперники из Германии) и имели от 520 до 540 лошадиных сил. Ожидалось, что на скоростных прямых в Триполи, где был запланирован их дебют, они будут развивать скорость свыше 320 километров в час. Машина с более объемным двигателем была отдана Нуволари, а Широн получил близнецов в 2,9 литра. Машины получились угрожающе быстрыми, но их чудовищный вес мгновенно съедал шины, словно те были сотканы из тончайших макарон капеллини. Нуволари финишировал четвертым, сменив по ходу гонки тринадцать покрышек; Широн пришел пятым. Караччиола, управлявший своим обычным гран-прийным «Mercedes-Benz», одержал легкую победу. Две недели спустя «Scuderia» вновь попытала счастья на треке АФУС. И вновь износ резины стал фатальным недостатком новых машин: Нуволари удалось развить скорость не выше 280 км в час, после чего его бельгийские покрышки Engelbert в буквальном смысле истерлись в труху. Они настолько не подходили монструозной машине, что президент фирмы Жорж Энгельберт, как утверждалось, лично отблагодарил Нуволари за то, что тот, общаясь с прессой после гонки, не стал жаловаться на их недостатки и акцентировать внимание на износе. Широн, ведший машину так, как ведут по альпийской гололедице, двигался аккуратно и таким легким шагом привел второй bimotore ко второму месту, но сильно отстал от победителя. Сигнал был четким; машины, несмотря на интересные технические характеристики, были попросту слишком тяжелыми и неповоротливыми для тогдашних гоночных шин. Но, разумеется, этим машинам можно было найти другое применение, чтобы избежать позора…

Ранее в тот год Ханс Штук установил международный рекорд в Классе С на прямой, разогнавшись до 320 км в час. Покорение этой отметки итальянцами на родной земле стало бы для них великолепным пиар-ходом и стерло неприятные воспоминания о фиаско в Триполи и Берлине. Попытка побить рекорд Штука была запланирована на 15 июня на том же шоссе, автостраде Флоренция – Виареджо, на горизонтальном участке между двух съездов в сторону деревни Альтопашо, что неподалеку от Лукки. Обутый теперь в британские шины производства Dunlop, выпускавшей суперскоростные вариации своей резины для «Bluebird’ов» сэра Малкольма Кэмпбелла – поставивших несколько рекордов скорости на земле – габаритный bimotore был готов лететь вперед под тяжестью свинцовой ноги Тацио Нуволари. Еще до наступления полудня он несколько раз пролетел вперед-назад по автостраде, показав рекордное время. Побив ряд международных рекордов, установленных Штуком, он развил максимальную скорость в 336 км в час. Среди аплодировавших зрителей нашелся кто-то, отметивший, что рекорд сделан «Ferrari/Alfa» и Нуволари, самым быстрым автомобилем и самым быстрым гонщиком в мире соответственно, наряду с Кэмпбеллом и его «Bluebird» (державшим абсолютный рекорд, равнявшийся 484 км в час).

Утверждается, что эта машина была первой, носившей табличку с именем Феррари, хотя историки спорят о ее родословной, и некоторые из них настаивают, что она была попросту хот-род-версией Alfa Romeo. Тем не менее рекорд произвел в стране фурор и укрепил репутацию Scuderia в то время, когда ее передовые машины для Гран-при с удручающей регулярностью терпели тяжелые поражения от немцев.

Был еще один недолгий последний триумф для Scuderia Ferrari, прежде чем она окончательно капитулировала под натиском немецких команд. Случился он на Гран-при Германии на «Нюрбургринге», на трассе, которая повсеместно считается самым требовательным гоночным треком в мире. Вполне логичным было то, что величайший автогонщик из живущих – а может, и самый великий за все времена – Тацио Нуволари, стал ключом к этому потрясающему моменту в истории автоспорта.

К 28 июля 1935 года «Alfa Romeo» была уже списана в неудачники всеми, кроме самых безумных, плохо информированных и слепо преданных итальянских поклонников автоспорта. Даже они понимали, что эти гибкие и изящные, но совершенно устаревшие автомобили были лишь пушечным мясом на колесах для всепобеждающих немцев. Но Феррари продолжал сражаться, оснащал старые машины независимой передней подвеской и другими обновлениями в надежде добиться немного улучшенных результатов. В отчаянной попытке увеличить мощность машин моторы болидов Нуволари и Широна были увеличены в объеме до 3,8 литра, но такие модификации только сильнее нагружали и так слабую трансмиссию. Машины стали настолько ненадежными, что механики Scuderia прозвали их «Ponte di Bassano», в честь моста рядом с Венецией, который в ходе Великой войны бесконечное количество раз подвергался бомбардировкам и всякий раз заново восстанавливался.

Подъем немецких команд породил общенациональную манию на автоспорт, и в июле месяце казалось, что все население Германии стеклось на «Нюрбургринг», или просто «Ринг», как его называли. Там люди собирались лицезреть Grosser Preis von Deutschland, самую дорогую и самую престижную европейскую гонку из всех – и, несомненно, победить на этом этапе должен был кто-то из пары «Auto Union»/«Mercedes-Benz».

Следуя традиции, крупные команды-участницы забронировали номера в отеле «Eifelerhof» в близлежащем городке Аденау, и именно там перед гонкой собралось крошечное братство отважных мужчин-пилотов. Нуволари прибыл в сопровождении своей настрадавшейся за время его карьеры жены Каролины и старшего сына Джорджо. К ним присоединились Широн и Бривио, заменивший заболевшего Дрейфуса. Против трех «Alfa Romeo» выстроилась настоящая танковая армада немецких машин: пять «Mercedes-Benz» и четыре «Auto Union», украшенные алюминиевыми кузовами (отсюда и прозвище «Серебряные стрелы»), номерами красного цвета и угрожающими красно-черными свастиками. Пять «Maserati», одна-единственная «Bugatti» и английская «ERA» заполнили оставшиеся позиции на стартовом поле, но для собравшейся толпы (порядка 400 тысяч человек рассеялось по лесам и рощам, окружавшим гигантскую трассу) интрига сводилась лишь к тому, какая из немецких команд одержит победу. Несмотря на то что Нуволари вдохновенно выступил на разминке, сравнявшись с быстрейшим квалификационным временем, которое показал дерзкий Бернд Розмайер, публика не считала его серьезным претендентом на победу. Его «резюме» было простым: стареющий, 43-летний, до известной степени утомленный гонками итальянец, который регулярно то ломал трансмиссии, то загонял двигатели своих измученных машин – но чаще врезался на них в какие-нибудь недвижимые объекты.

На заре в день гонки мелкая морось, словно одеялом, укрыла окружающее трек нагорье Айфель. Но к тому времени, как легионы нацистских штурмовиков эскортировали двадцать стартующих автомобилей к широченной стартовой решетке, солнце уже начало пробиваться сквозь разметанные по небу облака, однако большую часть дня покрытие трассы оставалось мокрым. Передний ряд решетки состоял из двух «Mercedes-Benz» под управлением Караччиолы и Фаджоли и одной «Alfa» Нуволари: образовался эдакий механический сэндвич, где начинка из красного итальянца оказалась втиснутой меж двух, как считалось, будущих победителей. Но этот день стал днем Тацио. Он рванул на своей старой «Alfa» с линии так, словно ей в топливный бак ввели дозу амфетаминов внутривенно. Он отважно лидировал первые несколько кругов, но недостаток скорости на финишной прямой длиной в пять километров (и имевшей в конструкции несколько изъянов в виде горбатых мостов, каждый раз подбрасывавших машину в воздух) съедал его отрыв от планомерно нагонявших «Mercedes-Benz» и «Auto Union». Что еще хуже, Бривио, а затем Широн сошли с трассы из-за проблем с трансмиссиями, и Нуволари остался единственным бойцом Scuderia, продолжавшим борьбу.

На одиннадцатом круге по громадной трассе Нуволари остановился на рутинную дозаправку топлива, но вынужден был задержаться с возвращением после того, как у механиков отказал насос, и им пришлось, расплескивая бензин, наполнять бак вручную из канистр. К тому моменту, как рассерженный из-за задержки Нуволари прыгнул обратно в кокпит «Alfa», его обогнало уже пять машин, и он откатился на шестое место.

В этот момент начался, как считают многие, один из величайших подвигов пилотирования в истории автоспорта – у гонщика-титана почти не оставалось шансов на победу на потрясающей, сложнейшей трассе. Казалось, что Нуволари в этот момент переместился в какое-то другое измерение мастерства. Даже массы простых зрителей, смотревших за гонкой, опершись на заборы или сгрудившись у костров в близлежащих чащах, чувствовали, что наблюдают за работой мастера. Он почти не тормозил в поворотах, способных обычного человека вывернуть наизнанку: этих извилистых изгибах и лощинах Flugplatz, Bergwerk, на знаменитой Karussell и опасных изломах Pjlanzgarten. Он врывался в виражи на полном ходу, а потом дергал свою «Alfa», швыряя ее в череду страшных заносов, и вертелся, как безумный, отставив локти, чтобы только не потерять управление. Манфред фон Браухич захватил лидерство на поздних стадиях гонки, в то время как другие немецкие асы либо сошли, либо отстали. Нойбауэр и остальные члены команды Mercedes понимали сложившуюся ситуацию. Они ощущали мистическое присутствие маленького человека-бультерьера, змеей извивавшегося по изгибам массивной трассы. Их пилот тоже был хорош, пусть он и не до конца отточил свое мастерство и порой показывал свой взрывной темперамент. Порой ему сильно не везло, из-за чего в конечном счете к нему прилепилось прозвище Pechvogel, «невезучая птица», но в тот день он был на более быстрой машине, и родная публика не сомневалась, что он сдержит сумасшедшие атаки Нуволари, который, безбожно уничтожая соперников на своем пути, невероятным образом прорвался на второе место. Ну, конечно же, его старая, реликтовая «Alfa» не сможет выдержать такую нагрузку.

Оставалось три круга, и Нуволари сократил отрыв фон Браухича до шестидесяти трех секунд. Пока немец завершал свой двадцатый из двадцати двух кругов, его команда отчаянно сигнализировала ему с пит-лейна, предупреждая об угрозе. Гитлеровский холуй Хюнляйн наблюдал за гонкой из башни для прессы, и с каждой секундой его беспокойство нарастало. В руках у него был текст речи, типичная шаблонная ура-патриотическая бравада, заготовленная по случаю очередной немецкой победы. Он должен был произнести ее перед десятком радиомикрофонов и толпой нацистских журналистов-обожателей. На предпоследнем круге Нойбауэр уже знал, что его пилот в беде. Наблюдатели с разных отрезков трассы докладывали о том, что Нуволари сокращает дистанцию, будто подхвативший бешенство заяц. Хитроумный гоночный менеджер вышел к границам трассы в тот момент, когда Браухич стремительно проносился мимо. На передней правой покрышке его машины показался белый шов – «линия разлома», предупреждавшая о том, что резина стремительно истончается. Нуволари пролетел рядом спустя тридцать секунд. Децимо Компаньони, его преданный механик, принявший на себя весь огонь гнева Ниволы в ходе пит-стопа, потянулся за маленькой бутылкой коньяка, спрятанной в ящике для инструментов. Давление становилось невыносимым. Сможет ли Нуволари совершить подвиг? Оставался один сумасшедший круг длиной в 22,5 километра.

Бригада штурмовиков NSKK в черных мотоциклетных шлемах стояла у подъемника, готовясь поднять на флагштоке, возвышавшемся над главной трибуной, гигантскую свастику. Башня с репродуктором транслировала запись «Песни Хорста Весселя» в ожидании немецкой победы. А тем временем на треке Нуволари, порхая меж стволов высоченных елей, окружавших трассу и закрывавших теперь ее влажное покрытие от заходившего полуденного солнца, продолжал свой яростный натиск камикадзе. Массы зрителей, оккупировавшие трибуны, что спускались к пит-лейну, и собравшиеся там команды услышали из громкоговорителя шокирующие вести. Это был голос репортера, располагавшегося на 180-градусном, наклоненном вираже Karussell, что находился примерно в шести милях от финишной линии. «Браухич проколол шину! – вопил голос. – Нуволари обошел его! Браухич пытается угнаться за ним на спущенной шине!»

Отчаяние. Унижение. Полное поражение. Нуволари пересек финишную черту, став очевидным победителем гонки. За ним проследовал Штук, потом Караччиола, потом Розмайер и только потом плачущий Браухич. Хюнляйн порвал бумагу со своей речью и угрюмо побрел к пьедесталу победителей.

ТРАДИЦИЯ ПРЕДПОЛАГАЛА, ЧТО НА НАГРАЖДЕНИИ НУЖНО ПРОИГРАТЬ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ГИМН СТРАНЫ ПОБЕДИТЕЛЯ ГОНКИ, НО НЕМЦЫ БЫЛИ НАСТОЛЬКО УВЕРЕНЫ В СВОЕМ УСПЕХЕ – И ЕГО НЕИЗБЕЖНОСТИ, – ЧТО НЕ ПОДГОТОВИЛИ НИ ОДНОЙ ПЛАСТИНКИ С ЗАПИСЬЮ ИТАЛЬЯНСКОГО ГИМНА. НО НУВОЛАРИ, ПО ВСЕЙ ВИДИМОСТИ, ПРОДУМАЛ ТАКУЮ НЕПРЕДВИДЕННУЮ СИТУАЦИЮ И ПРИВЕЗ С СОБОЙ СВОЮ СОБСТВЕННУЮ ПЛАСТИНКУ,

которую слегка подвыпивший Децимо доставил к зданию для прессы.

По ходу своей безумной игры в догонялки Нуволари также успел заметить, что над главной трибуной для прессы висел, развеваясь на ветру, итальянский флаг. Он выглядел дешевой, сотканной из низкопробной ткани тряпкой и резко контрастировал с чистыми и яркими красно-черно-белыми знаменами нацистов, окружавшими его со всех сторон. Нелло Уголини вспоминал, что первые слова, которые потный, измотанный Нуволари произнес, выбравшись из-за руля своей «Alfa», были такими: «Скажите немцам, чтоб принесли новый флаг!»

Идеальной концовкой истории этого удивительного поражения нацистов могло стать дальнейшее публичное унижение их команды и поникшие, смурные лица проигравших, но не судьба, не в этот раз. Нуволари пользовался огромной популярностью у немецких энтузиастов автогонок, и после того, как первый спазм националистического разочарования прошел, немцы устроили маленькому итальянцу изумительный прием. Особенно тепло и с уважением к нему отнеслись сотрудники немецких команд, и, если бы не сопротивление Варци, его с удовольствием приняли бы в ряды Auto Union – там он смотрелся бы уместнее, чем за рулем сильно потрепанной «Alfa Romeo».

Энцо Феррари, разумеется, нигде не было видно. Он находился дома, в Модене, как и всегда, и узнал о невероятном подвиге своего гонщика от Уголини, сообщившего ему новости из дальних краев по телефону. Новость о том, что пилот-ас его Scuderia одолел лучших немецких гонщиков на их родной земле, должно быть, принесла ему невероятное удовлетворение, но он был наделен слишком развитым даром предвидения, чтобы обманывать себя. Эта победа во многих отношениях была чистым фартом и стала возможной не только благодаря в высшей степени вдохновенному пилотированию Нуволари, но также благодаря проколу у Браухича и многочисленным механическим проблемам, замедлившим темп таких соперников Тацио, как Караччиола и Штук. Победа стала моментом всеобщей, национальной радости и поводом для празднований, к которым итальянцы приступили с типичными для себя живостью и охотой, но Феррари в первую очередь трезво оценивал реалии сегодняшнего дня и оттого хмурил брови. Если правительство Муссолини не обеспечит его конюшню колоссальными финансовыми вливаниями, сдержать натиск немцев будет невозможно, и итальянский гимн больше не будет звучать над трассами европейских Гран-При, а флаг фашистской Италии больше не будет развеваться над пьедесталом почета. В этом он был уверен.

Глава 7

Несмотря на признанное всеми отсутствие у Энцо Феррари интереса к политике, он понимал, что вторжение Муссолини в Абиссинию, начавшееся 3 октября 1934 года, повлечет за собой большие перемены не только в работе его гоночного предприятия, но и в жизни всей его родной страны. Это вторжение было глупой, нереализуемой авантюрой, мотивацией для которой в большей степени были злоба и неуместная гордыня, нежели стремление приобрести какие-то выгоды или продвинуть национальные интересы. План нападения на это древнее, засушливое, кишащее мухами королевство, теперь именовавшееся Эфиопией, сидел в мозгах дуче с 1928 года и замышлялся исключительно как акт возмездия за поражение итальянцев в кровавой войне 1895/1896 годов и их последующее изгнание из Абиссинии.

На ход каждодневной работы Феррари бомбардировки босоногих аборигенов в далекой Африке почти никак не влияли. Как и большинству итальянцев, ему почти не было дела до правительства, но как житель севера он презирал Рим, считая его выгребной ямой, полной коррупционеров, позеров и ломак знатного происхождения и примыкавших к ним шарлатанов из правительства. На пике своего могущества фашистская партия имела в своих рядах не более 800 тысяч членов, а ее поддержка чем-то напоминала нефтяное пятно, разлившееся где-нибудь в водах Неаполитанского залива: она простиралась на многие мили в ширину, но толщиной была лишь в несколько сантиметров. Итальянцы всегда поддерживали (и продолжают поддерживать) функционирование теневой экономики, превосходившей по значимости влияние любого правительства, находившегося у власти, будь то фашистское, коммунистическое, центристское, левого или правого толка. Следовательно, дела конюшни шли в обычном режиме, за исключением одного критически важного аспекта: Alfa Romeo начала ощущать тяжелейшее давление со стороны правительства, выражавшееся главным образом в требованиях фашистов увеличить производство военных материалов, но не только. Также Рим рассчитывал, что завод улучшит свои результаты на Гран-при. Что еще хуже, Витторио Яно стал сдавать. Знаменитый дизайнер, казалось, начал терять хватку, главным образом из-за того, что ему приходилось работать вне сферы своей компетенции. Гоббато поручил Яно проектирование радиального авиационного двигателя для истребителей с воздушным охлаждением (кодовое название AR D2), и эта затея была обречена на провал. К чести Яно, он был настоящим экспертом по созданию оборотистых, малолитражных автомобильных силовых установок на водяном охлаждении, на многие световые годы отстоявших в техническом плане от гигантских, тихоходных, радиальных двигателей с воздушным охлаждением, которые требовались военно-воздушным силам. Разочаровывающие результаты проекта AR D2 побудили Гоббато отстранить Яно от осуществления общего технического надзора проектов Alfa Romeo и ограничить его деятельность участием в разработках легковых автомобилей и грузовиков.

Это урезание ответственности, разумеется, подорвало если не многолетнюю преданность инженера фирме, то, как минимум, его энтузиазм, и все дальнейшие его усилия были лишены вдохновения и носили нерегулярный, прерывистый характер.

Для Гран-при Италии в Монце он подготовил новую гоночную машину, которая стала шагом вперед в сравнении с устаревшими «P3», но ее потенциал все же был ограниченным. Новая «8C-35», как ее назвали, являлась не более чем обновлением старой машины и имела улучшенную версию восьмицилиндрового двигателя, происхождение которого было нетрудно отследить: корнями он восходил к мотору «P2», спроектированному инженером десятилетием ранее. Справедливости ради, он почти завершил проект 4-литрового «V12», способного выдавать 370 лошадиных сил, но разработанные им концепции шасси, казалось, зашли в тупик и были начисто лишены смысла. Если немецкие машины были низкими и широкими – для снижения центра тяжести, – то «8С» Яно была высокой и узкой, что само по себе отрицало законы физики. Однако, по словам историка Scuderia Луиджи Орсини, Яно был твердо уверен в том, что высокая машина – это правильно. Защищая свою позицию, которая, по словам Орсини, была «недостойной великого инженера», Яно настаивал, что высокий кузов его проекта сокращает эффект крена автомобиля, а не увеличивает его. Это был полнейший вздор (что Яно тихо признал впоследствии на деле, став дизайнером в Lancia), безусловно негативным образом повлиявший на производительность автомобиля. Но Нуволари обратил в свое преимущество независимую подвеску и улучшенные гидравлические тормоза и успел показать быстрейшее время круга на итальянском Гран-при в сентябре – пока не сошел с трассы из-за сгоревшего поршня. (Затем он пересел на сестринскую машину Рене Дрейфуса и финишировал вторым.)

Итальянская пресса вновь бредила несбыточными ожиданиями. Журналисты понимали, что машины, вышедшие на старт в Монце, по-прежнему были оснащены старыми моторами от «P3» в 3,8 литра, но обманывали самих себя, утверждая, что, когда в «Alfa» будут установлены новые двигатели V12, машины сравняются по качеству с немцами. Завод заключил довольно странную сделку со Scuderia, продав Феррари шесть своих «8C» по сходной цене, но потребовав при этом, чтобы все призовые деньги возвратились Alfa Romeo. В то же время все «стартовые деньги», выплаты от спонсоров и т. д. Феррари мог оставить себе, а пилоты его команды получали скидки на приобретение легковых автомобилей марки: на тот случай, если они захотят таковые приобрести.

Энцо Феррари был поглощен жизненными хлопотами эдакого capo, главы банды, гоночной команды, и вся его энергия концентрировалась на соревновательном календаре команды. Производство легковых автомобилей «Alfa» практически прекратилось, и в результате продажи его дилерского центра почти сошли на нет. За вычетом выручки от продаж нескольких экземпляров нового спорткара «Alfa 8C-2900» избранным любителям и седанов «6C-2300 Pescara» с кузовами, сделанными на заказ с расчетом на богатых джентльменов, его заработки почти целиком обеспечивал автоспорт. В этот момент своего развития Scuderia имела чистый доход примерно в один миллион долларов в год, но из-за наличия в штате свыше тридцати механиков и техников и огромных трат на перемещение по всей Европе для участия в гонках Феррари был вынужден экономить: он вел весьма скромную жизнь, по-прежнему обитая в маленькой квартире в две спальни, располагавшейся над мастерскими Scuderia. Маленький Дино оставался болезненным ребенком со слабыми конечностями, он часто подолгу был прикован к постели из-за болезни, не позволявшей ему заниматься обычными мальчишескими делами. Энцо Феррари был жестким и требовательным «надсмотрщиком», и люди, окружавшие его в те времена, вспоминали, что Дино побаивался отца из-за его взрывного, нестабильного характера. Из-за крайне ограниченного ареала перемещений его отца, сократившегося теперь почти исключительно до пределов долины реки По и находившихся в ней городов, маленькая семья Феррари скатилась к рутинной жизни по шаблону, какую вела вся нижняя половина итальянского среднего класса. Энцо Феррари был мужчиной простых вкусов, и даже после того, как он стал богатым и известным жителем Модены, он не изменял своим привычкам простого, невзыскательного человека. И конечно же, в 1930-е годы, когда каждый грамм его энергии и каждая лира из кармана направлялись обратно в бизнес, жизнь его была скромной и скудной.

Когда Италия вторглась в Абиссинию, команда проводила испытания «8C» в Ливорно. Несмотря на то что всю страну охватил ура-патриотический пыл, а в самой Scuderia нападение стало темой оживленных дискуссий, Феррари не уделял этому событию никакого внимания. Как не удосужился он упомянуть и о том, что, когда команда пыталась в феврале 1936 года пересечь французскую границу, чтобы поучаствовать в открытии гоночного сезона в По, ее завернули на мосту Святого Людовика. Этот эпизод стал одним из десятка предупреждающих сигналов, свидетельствовавших о том, что международная обстановка стремительно ухудшается, однако Феррари, по видимости, не чувствовал необходимости акцентировать на этом внимание. (Быть может, он был прав в своих суждениях. Отказ, полученный его командой, стал одной из нескольких ничтожных санкций против Италии и был настолько же тривиальным, насколько и бессмысленным.)

Это не означает, что Феррари и его предприятие были полностью изолированы от влияния фашистов. В ходе этого периода команда публиковала периодическое издание, называвшееся La Scuderia Ferrari, в котором велась хроника деятельности конюшни. Она была полна фашистской бравады и льстивых слов в адрес Муссолини и его соратников. И хотя нет причин полагать, что Энцо Феррари питал какие-то особые симпатии по отношению к движению, журнал его компании, в который он писал и который лично редактировал, выражал горячую поддержку линии партии. В конце концов, у него, обязанного всем Alfa Romeo, которой владело государство, очевидно не было другого выбора.

Сезон 1936 года начался без Диди Тросси. Согласно официальной версии, этот выдающийся любитель покинул команду потому, что всепоглощающая атмосфера профессионализма оказалась ему не по нутру. Но, должно быть, его хорошенько подтолкнул к выходу Феррари, занявший должность главы конюшни и ставший единственным центром силы в Scuderia. Уход Тросси положил конец уловкам с его президентским статусом, ибо с самого образования команды все руководство в команде осуществлял только Феррари.

Широн и Дрейфус также покинули Scuderia. Караччиола устроил Широна в команду Mercedes-Benz. Был ли этот поступок простым проявлением дружбы в отношении старого партнера по команде или был продиктован желанием Караччиолы приблизить к себе Бэби Хоффман, неизвестно, но Широн дал свое согласие и переехал в Штутгарт, а в качестве оправдания своего ухода привел тот факт, что Феррари урезал ему денежные выплаты по контракту. Некоторые утверждали, что Mercedes-Benz пригласил Широна в свои ряды для того, чтобы снять нараставшее напряжение между Францией и Германией, но у этой теории почти нет реальных обоснований. Ведь среди французских пилотов были другие, более квалифицированные для этой роли, в том числе Дрейфус. Но тот факт, что отец Дрейфуса был евреем, мгновенно лишил гонщика шансов попасть в немецкую конюшню, и он возвратился во Францию, чтобы присоединиться к обреченной на неудачу команде Talbot. Если бы Дрейфус получил шанс выступать за немцев, он мог бы войти в высший эшелон автоспорта – так считали многие. Но, как и в остальных сферах жизни Третьего рейха, доступ в автоспорт еврейству был закрыт.

Ключом к успешной генерации внушительных сумм «стартовых денег» в Scuderia был, разумеется, невероятно популярный Нуволари, вновь подписавшийся выступать за команду в 1936 году. Вероятно, его подтолкнуло к этому правительство Муссолини, которое попросту не потерпело бы перехода на сторону немцев и Варци, и всеми любимого Нуволари. Бривио тоже остался в команде, а вдобавок она получила мощное усиление в лице 29-летнего Джузеппе «Нино» Фарины. Сын старшего из двух братьев Фарина, имевших в Турине собственную фирму по производству автомобильных кузовов, был своего рода человеком эпохи Ренессанса: помимо многочисленных талантов в разных видах спорта он имел докторскую степень в политических науках. После недолгого заигрывания с карьерой в армии он пришел в автоспорт и под периодическим присмотром Нуволари быстро забрался наверх иерархии итальянских гонщиков-любителей. Известный своим грубоватым, высокомерным стилем пилотирования – непременными атрибутами которого были задранный а-ля дуче подбородок и полностью вытянутые к рулю руки – Фарина в 1935 году с переменным успехом выступал за Maserati, после чего перебрался в Scuderia. Феррари, которого всегда привлекали гонщики с легкими суицидальными наклонностями, быстро счел, что у молодого человека блестящее будущее. Также к команде на новый сезон присоединился Карлос Пинтакуда, толковый ремесленник, результативно выступавший в классе спорткаров (он выиграл Mille Miglia 1935 года) и временами демонстрировавший проблески гениальности за рулем болидов Гран-при.

Но даже несмотря на наличие в команде Нуволари, выступавшего с невероятным пылом и вдохновением, какие были бы в пору человеку вдвое его моложе, новый сезон стал настоящей катастрофой для Alfa Romeo (как и для Mercedes-Benz), а для Auto Union обернулся легкой прогулкой к триумфу. Неизменно находчивый доктор Порше увеличил литраж силовых установок V12 в своих «Auto Union» до шести литров и тем самым нарастил их мощность на выходе до 520 лошадиных сил. Это было почти на 150 «лошадок» больше, чем выдавал 12-цилиндровый мотор, построенный Яно и представленный на этапе в Триполи в мае. Более того, в составе Auto Union был выдающийся пилот Бернд Розмайер, тевтонец-вундеркинд, которому было суждено в свой второй полноценный сезон в гонках выиграть пять из 11 этапов Гран-при. Также он привел команду к полному разгрому принципиальных соперников из Mercedes-Benz, которые допустили редкую для себя оплошность в инженерных расчетах и выставили на соревнования «W25S» с короткой колесной базой и такими характеристиками управляемости, какие больше соответствовали напуганной лошади. Для Акилле Варци год тоже стал неудачным. У него начался роман с Ильзе Питш, экс-супругой некогда выступавшего за Auto Union пилота Пауля Питша, и она каким-то образом (споры вокруг причины, побудившей ее это сделать, не утихают до сих пор) сумела убедить склонного к депрессии и хандре Варци разделить с ней ее пристрастие к морфию. Это разрушило карьеру гонщика еще до начала войны. Но падение Варци мало что значило для Scuderia Ferrari, как и для Нуволари, водившего в своей привычной маниакальной манере, но, несмотря на это, сумевшего выиграть лишь четыре гонки, включая и американский Кубок Вандербильта, в котором немцы участия не принимали. V12, называвшиеся «12C-36S», были приличными автомобилями, несомненно третьими по скорости машинами класса Гран-при в мире, но против «Auto Union» они были бессильны. (Розмайер даже уел Нуволари в его излюбленной игре в мачо, обогнав старого мастера в условиях густого, как гороховый суп, тумана в гонке Eifelrennen на «Нюрбургринге».)

В июне началась гражданская война в Испании, и Муссолини стал оказывать огромную поддержку республиканцам во главе с Франко. Многие помнят, что немцы и русские оказывали воюющим сторонам львиную долю помощи извне, но на самом деле их поддержка была ничтожной в сравнении с 50 тысячами солдат, 150 танками, 600 самолетами и 800 первосортными артиллерийскими орудиями, которые перекочевали в Испанию из Италии. Эти дополнительные военные обязательства (хотя абиссинцы к тому времени уже были, по сути, подавлены) увеличили нагрузку на завод Alfa Romeo и привели к приходу в компанию человека, которого Энцо Феррари ненавидел, пожалуй, сильнее, чем кого бы то ни было еще за всю свою 70-летнюю профессиональную жизнь.