Текст книги "Энцо Феррари. Биография"

ОН ХОРОШО ЗНАЛ О ХРУПКОСТИ ЭТИХ МАШИН И ИХ СКЛОННОСТИ СБРАСЫВАТЬ ЛЮДЕЙ СО СВОИХ «СПИН», СЛОВНО ПЕРЕНЯТОЙ У ЛОШАДЕЙ ДИКОГО ЗАПАДА. ОН ПОНИМАЛ РИСКИ, ПРИНИМАЛ ИХ САМ. НО ОДНОВРЕМЕННЫЙ УХОД КАМПАРИ И БОРДЗАККИНИ БЫЛ СЛИШКОМ ТЯЖЕЛ, ЧТОБЫ ОН МОГ ЛЕГКО ЕГО ВЫНЕСТИ.

Это событие заставит его отделить жестокий, бессердечный бизнес автомобильных гонок от дружелюбной оборотной его стороны – непринужденных бесед в барах, торгов с богатым клиентом о продаже новой «Alfa», ежедневной рутины в мастерской – ибо до того дня он еще не имел дел со смертью своих. Да, Аркангели пал на этом поле боя, как прежде гибли Сивоччи и Аскари, помимо прочих, но все они гибли не в машинах Scuderia. До того зловещего дня гарцующий жеребец не был окроплен людской кровью, и, когда это случилось, для Энцо настал переломный момент. С того дня Энцо Феррари всегда будет проводить тонкую, незримую воображаемую линию, отделяющую его от его гонщиков. Изредка он будет допускать проникновение сквозь этот барьер, но, по большей части, мужчины, которые будут впоследствии выступать за команду Энцо Феррари, будут существовать и работать вне границ его персонального эмоционального поля.

Тот черный день закончился еще одной трагедией. В третьем и заключительном заезде граф Чайковский потерял управление своей «Bugatti» и разбился в том же самом месте, где встретили свою смерть Кампари и Бордзаккини. На месте аварии начался пожар, в котором граф и сгорел. После этой бойни весь мир итальянского автоспорта погрузился в траур и пучину разнообразных слухов, плодившихся час от часу. «Duesenberg» Тросси был назначен главным виновником (и остается таковым по сей день), ведь предположительно именно из его картера вытекло масло, растекшееся по трассе. Но Джованни Канестрини, который, несмотря на свою склонность к постановочным гонкам ради наживы, был в целом добросовестным журналистом, сообщал, что после гонки лично проинспектировал машину Тросси и не обнаружил никаких неисправностей в системе подачи масла. Машина сошла лишь по причине сгоревшего поршня. Как бы то ни было, чудаковатая машина по-прежнему оставалась главным козлом отпущения, повинным в этой чудовищной гоночной трагедии, хотя более вероятно, что три летальных исхода спровоцировали излишне агрессивная езда гонщиков и влажное покрытие трассы в сочетании с жесткой резиной, использованной на этом предельно скоростном треке.

Тяжелая утрата особенно сильно ударила по Нуволари, который всю ночь провел в госпитале Монцы, утешая скорбящих жен погибших гонщиков. Когда его спросили о том, как смерть отразилась на его собственной манере езды, он ответил философски: «Такое случается, когда меньше всего ждешь. Если бы мы постоянно думали об опасностях, подстерегающих нас повсюду, мы бы никогда не сделали и одного круга».

Энцо Феррари исполнил свой долг, почтив память Кампари и Бордзаккини на их похоронах, но работа гоночной конюшни, тем не менее, продолжилась без пауз и остановок. Луи Широн, прозванный «коварной лисой» за свой вкрадчивый, почти не привлекающий внимания стиль вождения, был сохранен конюшней в качестве замены Кампари, и неделю спустя в чехословацком Брно он опередил Фаджоли, выиграв гонку, в которой Scuderia заняла первые два места. Но в тот год фортуна Scuderia словно двигалась по спирали, и впереди команду ждал еще один трагический сюрприз. Последняя для команды Феррари гонка в том сезоне проходила неподалеку от Неаполя и являла собой подобие Mille Miglia: гонка по маршруту длиной в 480 километров по итальянскому «сапожку» называлась Кубком принцессы Пьемонта. Этот этап едва ли мог соперничать по своему масштабу с международными этапами Гран-при, регулярным участником которых Scuderia являлась, однако ее любительская команда была представлена там в солидном составе. Барбьери и Коммоти одержали легкую победу, но она едва ли могла перевесить горечь от утраты многими любимого и ценимого в команде Гвидо Д’Ипполито. Его «8C-2600MM», которую он делил с Франческо Севери, натолкнулась на фермерскую телегу (движение по общественным дорогам никогда полностью не перекрывалось ради таких гонок), и в результате столкновения Д‘Ипполито погиб на месте.

Когда члены Scuderia собрались на свой ежегодный банкет по случаю закрытия сезона, встреча получилась гораздо более сдержанной в эмоциональном плане, нежели в предыдущие годы. Трое их коллег были мертвы, а величайший гонщик Италии, начинавший год в их рядах, переметнулся к Maserati. Что еще хуже, из Германии приходили слухи о том, что гитлеровский режим занят финансированием полномасштабного наступления на мир автогонок Гран-при, которое может вскоре отправить на свалку истории все действующие модели болидов, включая и «P3». Позитивные моменты заключались в том, что Scuderia теперь могла считать себя полноправным официальным представителем Alfa Romeo в больших автогонках, а также рассчитывать на помощь талантливых Бацци и Маринони, вошедших в ее ряды. Впервые со времени своего образования Scuderia могла считаться ведущим игроком в высшем эшелоне бизнеса, способным соперничать с такими гигантами, как Bugatti и Maserati – а также с ожидавшимся немецким натиском. Несмотря на все смерти и желчь в его адрес, Энцо Феррари мог вспоминать прошедший сезон с некоторым удовлетворением, свойственным лишь человеку с алмазной прочности стремлением побеждать любой ценой.

Глава 6

Энцо Феррари знал, что в 1934 году Scuderia будут ждать громадные перемены и масса неизведанного. Стремительно ухудшавшееся экономическое положение Alfa Romeo вынудило итальянское правительство в начале 1933 года целиком включить завод в IRI (Istituto di Ricostruzione Industriale), в составе которого она пребывает и по сей день, и поставить у его штурвала Уго Гоббато, человека железной воли. Казалось, что политика нового директора увязывалась с желанием Феррари руководить всей гоночной программой завода целиком. Гоббато был молодым, энергичным инженером, поднявшимся на вершину иерархии благодаря своим выдающимся административным навыкам. Он был во многих отношениях антиподом Феррари; один подходил к работе тщательно и методично, другой склонялся к постоянным импровизациям. Гоббато был классическим человеком организации, что объясняло его восторженное участие в деятельности фашистской партии. Феррари же был больше одиночкой, полагавшимся на свой собственный острый ум, нежели на коллективную мудрость комитетов. 1931 год Гоббато провел в России, помогая коммунистам с организацией крупнейшего в мире завода по производству подшипников. (В то время сталинский режим активно пользовался помощью многочисленных западных инженеров, чтобы ускорить процесс индустриализации страны. Некоторые, как Гоббато, клевали на их щедрые приманки. Другие, как Фердинанд Порше, нет.)

Вернувшийся теперь в Италию и возглавивший полностью национализированный завод, который теперь почти целиком был занят производством вооружений для военных нужд, Гоббато принял в ноябре 1933 года решение, по которому Alfa Romeo должна была прекратить участвовать в соревнованиях от своего имени и передать свой гоночный департамент в ведение Scuderia Ferrari. Гоббато, вне всяких сомнений, четко дал понять, что верность фашистской партии имела критическую важность для любого, кто надеялся вести бизнес с Alfa Romeo. И хотя Энцо Феррари никогда не выражал никакой конкретной политической ориентации, в первую очередь он был прагматиком, понимавшим, что с чувствами Гоббато необходимо считаться, а то и вовсе открыто их поддерживать. Как и в случае со многими итальянцами, потребление Феррари фашизма сводилось к диете из жидкой похлебки, которая была далека от густого, наваристого бульона гитлеровских национал-социалистов или холодного супа ленинского марксизма. Муссолини казался могущественным, находчивым лидером, и массы его обожали, по крайней мере на расстоянии, с которого можно было бы комфортно наслаждаться его эксцентричным поведением, словно неким ура-патриотическим театром. Несмотря на охватившую юг страны бедность и ворчание коммунистов севера, страна на всех парах плыла вперед под его протекцией, не догадываясь о том, куда это путешествие может ее завести. Многие из очевидных успехов фашистов – общественные проекты, тяжеловесная и неуклюжая социальная инженерия, а также наращивание военной мощи – казались доказательствами возрождения сильной, единой Италии, напоминавшей о временах Римской империи. Но это было большое заблуждение. За фасадом из парадов, громкой риторики, маршей в броской новой униформе пыхтела, двигаясь вперед, все та же раздробленная на регионы, циничная, изолированная, оппортунистическая Италия, которую слабо впечатляла вся эта суета – она оставалась все той же, что и раньше. Да, люди воодушевленно встречали дуче, взмывали руки к небесам в фашистском приветствии, мечтали о могуществе и славе, но в конечном счете, когда ночь спускалась на их дома с запертыми окнами, люди осознавали, что все это лишь очередная игра и что если они хотят выжить, надеяться им нужно только на свою смекалку и способность играть в древнюю игру под названием жизнь в своем, итальянском стиле.

Мало кто из людей лучше Феррари разбирался в нюансах этой игры, а потому в 1934 году он, движимый вперед своим реалистическим мышлением, вступил в ряды фашистской партии. Его деловые отношения с Гоббато и Alfa Romeo требовали этого. Нет никаких доказательств того, что он был искренне преданным делу партии членом, хотя в информационных бюллетенях Scuderia следующие четыре года преобладал воинственный тон, созвучный с доктриной партии. Фашистские лозунги сквозили во всех текстах, и традиционное для Феррари стремление уколоть своих конкурентов – братьев Мазерати, немецкие команды, некоторых отдельных пилотов и спонсоров, впавших в немилость, – стало более выраженным и резким. Феррари – всегда бывший хладнокровным бизнесменом – не собирался разрушать выгодное соглашение с Alfa Romeo из-за какой-то глупой, по сути, совершенно не относящейся к делу политической доктрины. Если в моде фашизм и он способен обеспечить Scuderia новые победы в гонках, пусть будет так; Энцо Феррари будет прилежным фашистом.

Поскольку официальная заводская гоночная команда Alfa Romeo вновь в своей порывистой манере погрузилась в состояние спячки, Яно и его подшефным инженерам были поручены другие задачи, в числе которых была разработка новых мощных двигателей для самолетов-истребителей. Феррари же пока пришлось обходиться теми шестью «P3» monoposti, стоявшими в гараже. Но было одно условие: два богатых алжирца, Ги Молль и Марсель Леу, уже заказали для себя новые «P3», а значит, Scuderia придется взять их в состав команды, чтобы выполнить обязательства завода.

Это породит осложнения, но они будут с лихвой компенсированы подписанием не кого-нибудь, а такой знаменитости, как Акилле Варци. С уходом Нуволари серьезный, неулыбчивый Варци открылся для предложений Феррари. Было широко известно, что этот титулованный, расчетливый профессионал отказывался выступать за одну команду с темпераментным, взрывным Нуволари. Но с учетом того, что и Maserati, и Bugatti, казалось, все глубже увязали в песках отсталых технологий, а Scuderia, имевшая в своем распоряжении хваленые «P3» monoposti, процветала, для Варци было логичным шагом сменить команду. Феррари знал, что Акилле – человек с тяжелым характером, но зато его можно мотивировать гордостью. И, само собой, он предполагал, что с присутствием рядом такого молодого льва, как Молль, который будет подгонять его, Варци сможет достичь невообразимых высот в новом сезоне.

Несмотря на то что Молль был относительно новым лицом в автоспорте, его мастерство безусловно было известно Феррари. Двадцатитрехлетний новичок, еще вчера ребенок, Молль получил шанс принять участие в первом для себя серьезном гоночном соревновании двумя годами ранее – от более опытного, старшего товарища Леу на Гран-при Марселя. Молль финишировал третьим вслед за Раймоном Соммером и Нуволари и привлек к себе немало внимания на пит-лейне своим резким, проворным стилем вождения. Ги был сыном француза и испанки и отличался дерзостью, упрямством и отчаянной храбростью, и Феррари считал его за это архетипичным гонщиком. Сладить с ним будет тяжело, особенно когда он будет действовать в связке с горделивым Варци, но Феррари обретал все большую уверенность в своих способностях контролировать завышенное самолюбие пилотов и манипулировать им. Более того, в Молле он разглядел качества будущего чемпиона. Что же до Леу, то ему на пару с Маринони была уготована второстепенная роль. Следовательно, основной состав будет включать в себя Варци, Широна и Тросси в такой последовательности, а Молль будет выступать в роли своего рода тылового агитатора – рвущегося в бой дублера, которого будут бросать на амбразуру всякий раз, когда кто-то из первых скрипок будет спотыкаться.

Эта ситуация с машинами и пилотами позволила Scuderia забраться на самую вершину иерархии команд Гран-при на старте сезона 1934 года. За четыре сумбурных года предприятие Феррари выросло из крошечной региональной гоночной конюшни в эксклюзивного представителя знаменитого завода, чьи автомобили были самыми быстрыми и мощными на международной гоночной сцене. Буквально все журналисты автоспортивной прессы предсказывали, что в предстоящем сезоне Scuderia будет доминировать. Безусловно, у команды Bugatti был Тацио Нуволари и новый 240-сильный «Type 59», но эта машина была классическим болидом «старой школы» с неразрезным мостом и механическими тормозами («Alfa» имела схожие устаревшие компоненты, но продвинутая независимая подвеска и новая система торможения уже находились в разработке, тогда как Этторе Бугатти отказывался осовременивать свои машины). У братьев Мазерати были отличные «8CM» с двигателями в 2,9 литра, снабженные полноприводными гидравлическими тормозами (впервые европейские дизайнеры гоночных автомобилей реализовали такую систему в своих машинах, хотя построенный в Америке Duesenberg представил ее еще одиннадцать лет назад на Гран-при Франции), но их фирма была маленькой, и, чтобы финансировать свою гоночную программу, которой сильно не хватало наличных средств, ей приходилось полагаться на продажи своих машин частным командам. И, разумеется, всеобщее мнение сводилось к тому, что мощные, надежные, отличные в управлении «Alfa P3», попавшие в руки таких виртуозов, как Варци и Широн, едва ли столкнутся с серьезным сопротивлением соперников.

Но с севера уже надвигалась новая, неизвестная ранее проблема. Гоночный сезон 1934 года должен был ознаменоваться введением новой формулы, которую старейшины автоспорта придумали с целью замедлить гоночные машины до более разумных скоростей. Еще в октябре 1932 года базировавшийся во Франции AIACR объявил о том, что с 1934 по 1937 год этапы Гран-при будут проводиться в соответствии с новой, так называемой «750-килограммовой формулой».

Это мнимое улучшение действующих правил было автоспортивным аналогом закона Смута-Хоули о тарифе и пакта Бриана-Келлога 1928 года, авторы которых фантазировали о разоружении: они лишь подстегнули рост того, что, по задумке, должны были снизить. Но если закон о тарифе и пакт создавались ради мира и процветания, то целью введения 750-килограммовой формулы было снижение возраставших скоростей болидов. Как выяснилось, она привела к полностью противоположному результату. Логика новой формулы, требовавшей, чтобы гоночная машина для этапов Гран-при весила максимум 750 килограмм (примерно 1650 фунтов) минус шины и все жидкости (охлаждающие, смазывающие, тормозные и т. д.), была оригинальной по своей задумке, но абсолютно фиктивной на практике. Считалось, что двигатели той эпохи, трехлитровые с наддувом производства Alfa, Bugatti и Maserati, имели почти максимально возможный вес, который могли вынести на себе автомобили, вписывавшиеся в новую весовую формулу. Следовательно, чтобы построить более габаритные, более мощные моторы, инженерам потребовалось бы оснащать машины и более крепкими, тяжеловесными шасси и ходовыми. За счет удержания веса в означенных рамках, рассуждали авторы правила, автоматически удастся ограничить и мощность машины.

Это предложение казалось абсолютно разумным, учитывая, что тогдашние гоночные команды пользовались металлургическими достижениями и технологиями производства шасси двадцатилетней давности. Их инженеры были одержимы лошадиными силами, они полагали, что гонки выигрываются исключительно за счет максимальных скоростей на прямых. Они уделяли мало внимания таким тонкостям, как коэффициент сопротивления шины боковому уводу, облегчение веса, торможение, рулевое управление, дизайн подвески, и прочей инженерной эзотерике. Их машины, даже в некотором смысле продвинутая «P3», были по своей сути жесткими четырехколесными платформами, на которые водружались моторы. В пределах этого болота косных, устаревших технологий 750-килограммовая формула казалась совершенно обоснованной.

Но если бы кто-нибудь решил установить большой, чрезвычайно мощный двигатель на продвинутое, легковесное шасси с превосходящей конкурентов устойчивостью на трассе, новым представлениям об ограничении скорости было бы найдено противоядие. Именно эта мысль и зародилась в умах двух энергичных инженеров. По случайному совпадению, оба они базировались в швабском промышленном городе Штутгарт. Там доктор Ханс Нибель работал директором головного офиса проектирования Daimler-Benz AG. В нескольких милях от него, в офисе частной консалтинговой фирмы, заседал известный австрийский инженер доктор Фердинанд Порше. Обоих посетила, по сути, одна и та же идея, хотя их подходы были полностью противоположными – как минимум, в плане расположения моторов в их поразительных новых автомобилях.

К 1932 году Депрессия очень сильно подкосила немецкую промышленность. Количество сотрудников Daimler-Benz сократилось вдвое до уровня 1928 года, и тысячи квалифицированных немецких рабочих оказались выброшенными на улицу. Этот экономический коллапс был лишь одной из причин, по которой страна впала в массовый психоз и возвысила безумного художника, архитектора и обойщика на полставки Адольфа Гитлера. В январе 1933 года он стал канцлером Германии и маршем, растянувшимся на 12 лет, повел страну к позору и почти что забвению. Но, как и в случае со всеми деспотами, в его мегаломании порой находилось место и вспышкам рациональности. К примеру, Гитлер был ярым сторонником передвижения на личных автомобилях, и в конечном итоге это приведет к массовому производству Volkswagen’ов, которое будет продолжаться еще очень долгое время после его кончины. Он быстро осознал потребность в развитой дорожной системе и к 1934 году назначил доктора Фритца Тодта из Мюнхена контролировать строительство четырех тысяч километров самых современных скоростных магистралей в мире (тот сумел построить дорог на 2100 километров, прежде чем программа была свернута в 1942 году). Идея состояла в том, чтобы использовать гигантскую дорожную систему как для передвижения гражданского транспорта, так и для перемещения техники и боеприпасов в военное время. Разумеется, то же обоснование было в 1950-е и 1960-е у создания 64-тысячной в километрах дорожной сети в Америке, которая должна была связать между собой штаты США.

Гитлер интересовался автогонками, хотя и не был ярым энтузиастом, и в марте 1933 года он принял предложенный менеджментом Daimler-Benz план по производству машины для Гран-при, способной покорить мир. Оправдание этой затеи было простым: машина продемонстрирует европейским массам немецкие технологии и тем самым станет мощным пропагандистским инструментом для Нового порядка. Программа должна была развиваться под патронажем новообразованной NSKK (Nationalsozialistische Kraftfahrkorps, или Национал-социалистический механизированный корпус), полукомического ополчения, занимавшегося автомобильной деятельностью. Возглавил его корфюрер-хлыщ по имени Адольф Хюнлайн, давний сторонник Гитлера, попавший в тюрьму за попытку захвата телефонной станции в ходе провалившегося в 1923 году в Мюнхене Пивного путча. NSKK, состоявший в общей сложности из 500 тысяч членов, был по своей сути бесполезной организацией, над которой в народе откровенно потешались, говоря, что в его рядах nur Saufer, keine Kampfer, т. е. «одни пьяницы, никаких бойцов».

В ходе берлинского автомобильного салона 1933 года было объявлено, что Гитлер поддержит усилия по созданию серьезной немецкой гоночной программы для Гран-при и что компании, которая подготовит гоночную команду, будет выплачена субсидия в 500 тысяч рейхсмарок. Было известно, что Daimler-Benz уже подготовил проект и что де-факто между правительством и уважаемой старой фирмой существовала договоренность. Якоб Верлин, мюнхенский менеджер компании и фанатичный нацист, был близким соратником Гитлера. Он договорился о прямом государственном финансировании штутгартской штаб-квартиры завода. Daimler-Benz, несмотря на все свои последующие заверения в собственной невиновности, внес значимый вклад в военные усилия нацистов и должен был стать главным бенефициаром правительственной гоночной программы благодаря выгодным контрактам на производство грузовиков и отменных авиационных двигателей DB601.

Но, ко всеобщему удивлению, вторая фирма сделала весомую заявку на получение доли государственных субсидий. В 1932 году на руинах четырех истощенных Великой депрессией компаний – Audi, Horch, DKW и Wanderer – был образован Auto Union, и теперь он также заявлял о готовности выставить свою гоночную машину. Она была создана Фердинандом Порше, работавшим независимо, и новая компания приняла ее на вооружение. После встречи Гитлера с Порше и двумя представителями Auto Union, состоявшейся по окончании берлинского автошоу, было решено разделить субсидии между Daimler-Benz и Auto Union и тем самым породить соперничество, которое бы стало дополнительным стимулом для достижения успеха.

Много всего было написано о поддержке нацистского блицкрига, которую оказали две эти фирмы. Часто повторялось, что правительство очень щедро их субсидировало, но надежные, заслуживающие доверия историки утверждают, что финансирование – шедшее через германское министерство транспорта – было куда меньшего объема, чем было необходимо для содержания успешной гоночной команды. Возможно, что обе компании потратили на них суммы, превышавшие объемы правительственных субсидий в десять раз. Но, конечно, они получили дополнительную компенсацию в виде военных контрактов, займов на выгодных условиях и жестокого преследования профсоюзов со стороны государства.

Даже такой проницательный наблюдатель мира автогонок, как Энцо Феррари, тогда не мог иметь даже смутного представления о том сокрушительном ударе, который в скором времени будет нанесен по нему и его теперь устаревшим «P3». Инженерные департаменты под руководством Порше и Нибеля уже завершили работу над прототипами, которые превратят «Alfa» в отжившее свой век старье – как только будут исправлены последние недочеты разработок. Их проекты были поразительными как в плане инженерной креативности, так и с точки зрения потенциальной мощности машин. Модель «Daimler-Benz W25» (которая будет выступать в соревнованиях под названием бренда компании Mercedes-Benz) имела полностью независимую подвеску, громадные гидравлические тормоза, четырехступенчатую трансмиссию, оснащенную задним дифференциалом и восьмицилиндровым двигателем с наддувом объемом 3,3 литра, развивавшим 314 лошадиных сил – почти на сто больше, чем у «P3», которые собиралась выставлять на соревнования Scuderia. Машина «Auto Union» была даже более впечатляющей. «Type A» от Порше помимо ультрарадикального дизайна имела еще и более объемный мотор (4,4 литра) с 16-ю цилиндрами, располагавшийся позади пилота. Он имел два нагнетателя и развивал мощность в 300 лошадиных сил. В так называемом P-wagen была установлена пятиступенчатая коробка передач и полностью независимая подвеска, как и в «Mercedes-Benz».

И хотя две машины кардинально различались в плане расположения двигателей, инженерные философии, породившие их на свет, были практически идентичными. И в «Mercedes-Benz W25», и в «Auto Union Type A» для обрамления их мощных моторов в больших количествах использовались облегченные сплавы, чтобы машины не выходили за обозначенные рамки в 750 килограммов допустимого веса. Также в обоих болидах использовалась гибкая независимая подвеска, которая была полным антиподом старых итальянских и французских вариаций, больше подходивших повозкам XIX века, запряженным волами, чем современным автомобилям. Подобные продвинутые компоненты в сочетании с гидравлической тормозной системой, обтекаемыми кузовами и практически неограниченным бюджетом на исследования и разработки, заведомо обрекли команды старой формации – в том числе и Scuderia Ferrari – на полное поражение.

Международное автоспортивное сообщество целый год муссировало слухи о предпринимаемых Auto Union и Mercedes-Benz усилиях, и нет никаких сомнений в том, что Феррари был в курсе этих проектов. Но, разумеется, он не был слишком уж встревожен. До крайности пропитанная откровенным шовинизмом итальянская пресса – которую он читал запоем – открыто выражала свою уверенность в неизбежном успехе хваленых «Alfa» и с немалым презрением отзывалась о слухах, связанных с революционными новыми машинами, что приходили из Германии. У нее почти не было оснований ожидать от закаленных в битвах «P3», прекрасно подготовленных к соревнованиям инженерами Бацци и Маринони, чего-то другого, кроме как чемпионского сезона. Однако команда понесла две серьезные потери на техническом фронте. Команду с благословения Феррари покинул молодой Эудженио Сиена, составивший тандем механика и пилота со швейцарским гонщиком Вальтером Грошем в новообразованном гоночном предприятии. Феррари относился к этому приятному и амбициозному молодому профессионалу с некоторой отеческой благожелательностью, и, в отличие от многих покинувших Scuderia людей, Сиена был удостоен пышной прощальной вечеринки по случаю ухода. С Рампони же все вышло иначе. Он отбыл в Англию, чтобы занять там должность главного механика в независимой команде американского эмигранта Уитни Стрейта, выступавшего на соревнованиях на Maserati (потом он, утолив свою юношескую страсть к автоспорту, станет председателем совета директоров Rolls-Royce). По Рампони никто не скучал. Он сделал немалые деньги на мошеннической схеме со ставками в Триполи, и, по свидетельствам своих соотечественников, стал нестерпимо наглым и самодовольным. Оскорбил ли он как-то фашистов – что, возможно, и стало причиной его дезертирства – или все же нет, неизвестно, но какое-то время он продолжал жить в Англии, пока позже не перебрался в Южную Африку.

Также покинул конюшню Луиджи Фаджоли. В феврале менеджер команды Mercedes-Benz Альфред Нойбауэр привез в Монцу прототип «W25S» для тестирования. Пилотом болида должен был стать импульсивный, заносчивый Манфред фон Браухич, выходец из знатной гамбургской военной династии и племянник Вальтера фон Браухича, дослужившегося до звания генерал-фельдмаршала в 1940 году, но разжалованного всего год спустя, после того как вермахт не сумел взять Москву. Манфред, чье рвение часто перевешивало его реальное мастерство, разбил одну из машин, и на замену ему был вызван Фаджоли. Старому Разбойнику из Абруцци, как его называли, на тот момент было 36 лет, и из семи гонок, в которых он принял участие в составе Ferrari в 1933 году, он выиграл три и еще трижды приходил вторым. Он был трезвомыслящим, но неуживчивым и упрямым гонщиком с менталитетом драчливого боксера, искренне убежденным в том, что придурковатые менеджеры гоночных команд никогда не оценивали его навыки по достоинству. А Фаджоли умел пилотировать. Он продемонстрировал свое мастерство Нойбауэру в Монце, и на предстоящий сезон Mercedes-Benz нанял Луиджи гонщиком команды. Публично Феррари выражал крайнее негодование в связи с этим, как он считал, предательским актом Фаджоли, но эта театральность наверняка была показной и скрывала за собой ясное понимание того, что Фаджоли был таким же профессионалом, как и сам Энцо, и в гонках выступал за ту команду – или страну, – которая была готова платить ему больше всех. Энцо Феррари хорошо понимал, что работает в суровом и требовательном деле, в котором с каждым прошедшим днем становится все меньше общего с романтическими образами спорта, притягивавшего его к автомобилям в молодые годы.

Антонио Бривио, друг и сосед Тросси, перешел в Bugatti, но эта потеря была несравнима с потерей Фаджоли. У Тонино Бривио была твердая рука, и на него можно было рассчитывать в гонках спорткаров, но теперь, когда Scuderia сконцентрировалась на крупных международных соревнованиях Гран-при, его джентльменский подход к спорту попросту утратил актуальность. Исход сезона будут решать отважные профессионалы и полупрофи с горячими сердцами, вроде молодого Молля, тогда как дилетантам придется искать другие способы утолить свою жажду спортивного соперничества. В то же время Феррари все сильнее разочаровывался в своем direttore sportivo, Марио Лолли, богатом джентльмене и гонщике-любителе, который должен был заниматься рутинными задачами, касавшимися заявок на гонки и контрактов, решать вопросы, связанные с организацией поездок, и т. д. Лолли владел только итальянским, что сильно ограничивало его возможности в работе за границей. Феррари, с другой стороны, искусно овладел французским, бывшим в те времена главным универсальным языком континента, и еще до начала сезона заменил Лолли на Нелло Уголини, имевшего больший опыт путешествий – его назначение стало еще одним примером всевозраставшей серьезности и интенсивности гоночной программы Scuderia.

Первый Гран-при сезона должен был состояться в Монако, и Феррари самолично возглавил свою свиту, поведя ее на запад, в крошечное княжество. С той поры и до наших дней трасса практически не изменилась, хотя блестящую романскую архитектуру, украшавшую извилистую трехкилометровую трассу, давно уже заменили высотные здания с апартаментами, кондоминиумами и люксовыми отелями. Трасса, впервые выложенная еще в 1929 году, представляла собой просто сеть из нескольких проспектов, шедших мимо порта, с поворотом у входа в знаменитое на весь мир казино, и скоростной, открытой прямой, пролегавшей мимо пристани вдоль бульвара Альбера Первого.

Впервые в истории позиции на стартовой решетке определялись в соответствии с временем гонщиков в квалификации, а не по старинке, жребием. Луи Широн, уроженец Монако, был фаворитом у публики. Сын бывшего метрдотеля Широн впервые обрел репутацию сердцееда, когда работал danseur moderne в Hotel de Paris, своего рода элегантном мужском эскорте, в котором платили за танцы. Во время войны он был персональным водителем маршала Фоша. К моменту гонки он был вовлечен в сенсационный любовный треугольник, который в скором времени сотрясет континентальную спортивную сцену. Многие годы у него была романтическая связь с милашкой Элис «Бэби» Хоффман-Тробек, красоткой-полиглотом, родившейся в Хартфорде, штат Коннектикут, в семье отца-немца и матери-шведки. В конце 1920-х Широн выступал в гонках за команду, находившуюся во владении тогдашнего супруга «Бэби», наследника фармацевтической империи Hoffman-La Roche Фредди Хоффмана. К 1932 году милая дама оставила своего мужа-плейбоя ради Широна, но брак между одержимым тщеславием Широном и женщиной, которая была старше него на несколько лет, был совершенно невозможен. «Подстилка Широна», как ее называли за глаза, тем не менее продолжала быть его верной спутницей вплоть до зимы 1933 года. В то время друг и партнер Широна по команде, немецкий ас Руди Караччьола, потерял свою преданную жену Шарли, погибшую под лавиной в горах Швейцарии, где она каталась на лыжах. Бэби все время находилась рядом с Караччьолой, пытаясь его утешить, и так преуспела в этом деле, что гонщик влюбился в нее, а она ответила ему взаимностью. Трехсторонние отношения были секретом Полишинеля для всех, кроме Широна, который прознал о ситуации лишь два года спустя. В 1937 году Караччьола и Бэби Хоффман поженились.