Текст книги "Колыбельная"

Глава шестнадцатая

На это раз Нэш не стоит у стойки. Он сидит за маленьким столиком в глубине бара, в самом темном углу. Если бы на столе не горела свечка, он бы сидел в полной темноте. Я говорю: привет, получил твою тысячу сообщений на пейджер. Я говорю: почему вдруг такая спешка?

На столе перед Нэшем – газета. Сложенная так, что заголовок сразу бросается в глаза:

ТАИНСТВЕННЫЙ ВИРУС УНЕС СЕМЬ ЖИЗНЕЙ

В подзаголовке сказано: «Известный общественный деятель и редактор уважаемой местной газеты предполагается первой жертвой».

Какой еще известный общественный деятель? Я читаю статью. Как выясняется, это Дункан. А я и не знал, что его звали Лесли. Но почему вдруг известный и почему вдруг общественный деятель?

Не слишком ли громко сказано, тем более если учесть, что журналист и его репортаж взаимно исключают друг друга.

Нэш стучит по газете пальцем и говорит:

– Ты уже видел?

Я говорю, что как ушел из редакции с утра, так больше и не возвращался. И, черт побери, я даже забыл отправить следующий репортаж насчет смерти в колыбельке. Я читаю статью и натыкаюсь на собственные слова. Для меня Дункан был больше, чем просто редактор – это я якобы так сказал, – больше, чем просто наставник. Лесли Дункан был для меня как отец. Черт бы побрал Олифанта и его потные руки.

Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда тебя пробирает озноб. По спине пробегает льдистый холодок, пульс учащается, и баюльная песня звучит у меня в голове. Не знаю, где сейчас Олифант, но могу догадаться, что с ним происходит: он тихо сползает со стула и падает на пол. Злость, копившаяся годами, прорывается снова.

Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.

На столе перед Нэшем – пустая бумажная тарелка с остатками картофельного салата. Нэш мнет в руках бумажную салфетку, скручивая ее в толстый жгут. Он глядит на меня поверх пламени свечи и говорит:

– Мы забрали того парня из твоего дома. – Он говорит: – Смерть безо всякой видимой причины в окружении кошек и тараканов. Вскрытие ничего не показало.

Тот парень, который свалился здесь, в баре, сегодня утром, парень с бачками и сотовым телефоном, – смерть безо всякой видимой причины. Медэксперты в недоумении. Потом еще – трое людей умерли прямо на улице. Между баром и зданием редакции.

– Потом еще один, в здании редакции, – говорит Нэш. – Умер, пока дожидался лифта.

Он говорит, медэксперты предполагают, что все они умерли по одной и той же причине. Из-за какого-то непонятного «вируса».

– Однако полиция подозревает, что дело в наркотиках, – говорит он. – Может быть, сукцинилхолин. Внутривенно. Сами ширнулись или кто-то вколол им его насильно. Нейромышечный блокиратор. Расслабляет все мышцы, так что человек не может нормально дышать и умирает от кислородного голодания.

Подробности о той женщине, которая пыталась меня остановить, когда я зашел за киношные ограждения, о женщине с портативной рацией: у нее были длинные черные волосы, облегающая футболка и упругие сиськи. Джинсы в облипку и маленькая аппетитная попка. Нэш вполне мог на нее польститься. Скажем, по дороге в морг.

Очередная победа.

Уж не знаю, что Нэш собирается мне сказать, но мне почему-то не хочется его слушать.

Он говорит:

– Но мне кажется, что полиция ошибается.

Нэш проводит скрученной в жгут салфеткой над пламенем свечи, пламя дергается, завиток черного дыма поднимается к потолку. Пламя выравнивается, и Нэш говорит:

– На тот случай, если ты вдруг решишь позаботиться обо мне, как ты уже позаботился обо всех остальных, – говорит он, – имей в виду, я написал письмо, где изложил все, что знаю, и оставил его у приятеля. Так что если со мной что случится, он знает, куда передать письмо.

Я улыбаюсь и говорю: что-то я не понимаю. Какое письмо? Что он знает?

И Нэш поднимает жгутик из салфетки над пламенем и говорит:

– Я знаю, что ты знал о смерти соседа. Я знаю, что парень, который стоял тут за стойкой, свалился замертво, когда ты на него посмотрел, и еще четверо человек умерли, пока ты шел отсюда на работу.

Кончик бумажного жгутика потихонечку тлеет, и Нэш говорит:

– Я понимаю, что это еще ничего не доказывает, но это все-таки больше, чем есть у полиции на данный момент.

Кончик бумажного жгутика загорается крошечным язычком пламени, и Нэш говорит:

– Может, ты лучше меня объяснишься с полицией.

Язычок пламени на кончике скрученной салфетки разгорается сильнее. В баре достаточно много народу, и кто-нибудь обязательно это заметит. Как Нэш поджигает бумагу внутри помещения. Кто-нибудь обязательно это заметит и позвонит в полицию.

Я говорю, что он бредит.

Пламя все разгорается.

Бармен глядит в нашу сторону. Бумажка в руках у Нэша становится все короче.

Нэш просто сидит и наблюдает за тем, как огонь у него в руке выходит из-под контроля.

Жар от огня – у меня на губах, глаза немного слезятся от дыма.

Бармен кричит:

– Эй! Потуши сейчас же!

Нэш подносит горящую салфетку к своей бумажной тарелке.

Я хватаю его за запястье. На белом манжете его форменного халата – желтые пятна от горчицы. Кожа под манжетом – дряблая и мягкая. Я говорю: хорошо. Я говорю: только ты перестань, хорошо?

Я говорю, что он должен пообещать ничего никому не рассказывать.

И Нэш говорит, глядя на салфетку, так и горящую у него в руке:

– Да, – говорит. – Обещаю.

Глава семнадцатая

Элен подходит с бокалом вина в руке. Густой красный всплеск на самом донышке. Бокал почти пуст.

И Мона говорит:

– Где ты это взяла?

– Вино? – говорит Элен. На ней пушистая шубка из какого-то меха разных оттенков коричневого с белыми кончиками. Шубка расстегнута, и под ней – голубой костюм. Она допивает вино и говорит: – На каминной полке. Вон там, где поднос с апельсинами и какая-то бронзовая статуэтка.

Мона запускает руки в свои черные с красным дреды и сдавливает себе голову. Она говорит:

– Это алтарь. – Она показывает на пустой бокал и говорит: – Ты выпила мое подношение Богине.

Элен сует бокал Моне в руку и говорит:

– Ну так сделай Богине еще одно подношение, только на этот раз – двойную порцию.

Мы в квартире у Моны, где вся мебель составлена в маленьком патио за стеклянными раздвижными дверями и накрыта синей полиэтиленовой пленкой. Таким образом, и большая гостиная, где мы сейчас находимся, и смежная с ней комната-ниша абсолютно пусты. Стены и ковролин на полу – светло-бежевые. На каминной полке – поднос с апельсинами и статуэтка с изображением чего-то индусского и танцующего. Там же разбросаны желтые маргаритки и розовые гвоздики. Выключатели залеплены широким прозрачным скотчем, так что свет не включишь при всем желании. Мона расставила на полу какие-то плоские камни и облепила их свечками. Свечи белые и красные. Горят не все. В камине вместо огня – еще свечи. Струйки белого дыма поднимаются от ароматных курительных конусов, расставленных на камнях вместе со свечами.

Настоящий свет бывает только тогда, когда Мона открывает холодильник или микроволновку.

Из-за стен доносится лошадиное ржание и грохот пушек. То ли храбрая и упрямая красавица южанка пытается сдержать натиск Армии Союза, которая рвется спалить квартиру соседей, то ли они смотрят фильм, врубив телевизор на полную громкость.

Из квартиры сверху доносится вой сирены и вопли, которые нам положено игнорировать. Визг шин и грохот выстрелов – нам приходится делать вид, что это нормально. Это ненастоящее. Всего-навсего телевизор. От грохота взрывов дрожит потолок. Женщина умоляет кого-то, чтобы он ее не насиловал. Это ненастоящее. Это все понарошку. Всего-навсего фильм. Мы – цивилизация мальчиков-шутников. Мы кричим, что на стадо напали волки. А волков нет и в помине.

Эти драма-голики. Эти покое-фобы.

Мона босая, в белом махровом халате. Лак у нее на ногтях – черный. Она берет у Элен бокал, измазанный по краю розовой помадой, и уносит его на кухню.

Звонят в дверь.

Мона сначала подходит к каминной полке и ставит на нее бокал с красным вином. Она говорит:

– Не ставьте меня в неудобное положение перед моим ковеном, – и идет открывать.

На пороге стоит невысокая женщина в очках в широкой оправе из черной пластмассы. На ней – стеганые кухонные рукавички, и она держит в руках накрытую крышкой кастрюльку.

Я принес готовый салат из трех видов фасоли, купленный в ближайшей кулинарии. Элен принесла макароны из «Чешской кухни».

Женщина в очках вытирает ноги о коврик у двери. Она смотрит на Элен и на меня и говорит:

– Шелковица, у тебя гости.

Мона бьет себя по виску и говорит:

– Шелковица – это я. То есть это мое викканское имя. Шелковица. – Она говорит: – Воробей, это мистер Стрейтор.

Воробей молча кивает.

Мона говорит:

– А это моя начальница…

– Шиншилла, – говорит Элен.

Микроволновка начинает бибикать, и Мона уводит Воробья на кухню. Элен подходит к камину и отпивает вина из бокала.

Звонят в дверь. Мона кричит из кухни, чтобы мы открыли.

На этот раз – молодой человек с длинными светлыми волосами и рыжей козлиной бородкой, в спортивных штанах и футболке с длинными рукавами. В руках у него – железный котелок, накрытый стеклянной крышкой. Из-под крышки сочится какая-то липкая коричневая жижа, а сама крышка запотела изнутри. Он переступает через порог и вручает мне котелок. Снимает свои теннисные туфли, стягивает футболку через голову. Его длинные волосы рассыпаются по плечам. Он швыряет футболку на котелок у меня в руках и снимает штаны. Штаны он тоже вручает мне и стоит, руки в боки, в чем мать родила.

Элен запахивает шубу и допивает остатки вина.

Котелок очень тяжелый. От него горячий дух. Пахнет жженым коричневым сахаром и то ли тофу, то ли грязными тренировочными штанами.

И Мона говорит:

– Устрица! – Она тоже вышла в коридор. Она забирает у меня одежду и котелок и говорит: – Устрица, это мистер Стрейтор. – Она говорит: – Все, кто не знает: это мой парень, Устрица.

Парень убирает волосы с глаз и таращится на меня. Он говорит:

– Шелковица думает, что вы знаете текст баюльной песни. – Его член похож на мягкий розовый сталактит из сморщенной кожи. Крайняя плоть проколота серебряным колечком.

Элен улыбается мне, но ее зубы сжаты.

А этот парень, Устрица, хватается за отвороты Мониного халата и говорит:

– Блин, на тебе слишком много одежды. – Он наклоняется к ней и целует ее, перегнувшись через котелок.

– Мы исполняем обряд без одежды, – говорит Мона, глядя в пол. Она краснеет и указывает котелком на Элен. – Устрица, это миссис Бойль, я на нее работаю.

Подробности об Устрице: у него очень светлые волосы, они топорщатся во все стороны, как иголки на сосне, в которую ударила молния. У него тело как у подростка. Ноги и руки как будто все состоят из отдельных сегментов: массивные крепкие мышцы и узкие суставы – колени, локти, запястья.

Элен протягивает ему руку. Устрица пожимает ее и говорит:

– Кольцо с оливином…

Такой весь голый и молодой, он поднимает руку Элен повыше. Весь загорелый и мускулистый, он смотрит на ее кольцо, потом скользит взглядом по ее руке и заглядывает ей в глаза. Он говорит:

– Не всякий решится носить такой сильный камень. Страсть, заключенная в нем, подчиняет себе волю слабых. – И он припадает к нему губами.

– Мы исполняем обряд без одежды, – говорит Мона, – но вам не обязательно раздеваться. То есть совершенно не обязательно. – Она кивает в сторону кухни и говорит: – Устрица, пойдем – ты мне поможешь.

Уже уходя, Устрица оборачивается ко мне и говорит:

– Одежда – высшее проявление нечестности. – Он улыбается уголком рта, подмигивает и говорит: – Классный галстук, папаша.

Я считаю – раз, считаю – два, считаю – три…

Когда Мона уходит на кухню, Элен говорит мне:

– У меня в голове не укладывается, что вы все ему рассказали.

Она имеет в виду Нэша.

У меня не было выбора. К тому же он все равно не найдет текста песни. Я сказал ему, что свою книгу я сжег. И все остальные книги, которые мне удалось разыскать. Он не знает про Элен Гувер Бойль или про Мону Саббат. Он никогда не узнает, что это за стихотворение.

Из оставшихся книг еще несколько дюжин хранится в публичных библиотеках. Может быть, мы сумеем их разыскать и уничтожить страницу 27, пока будем охотиться за изначальным источником.

– «Книга теней», – говорит Элен.

Гримуар, как его называют ведьмы. Книга заклинаний. Власть над миром, оформленная в слова.

Звонят в дверь. Еще один парень раздевается догола прямо в прихожей. Он представляется – Еж. Подробности о Еже: дряблые мышцы, отвисшая задница. После рукопожатия у меня на ладони остаются короткие черные волоски – точно такие же, какие растут у него на интимном месте.

Элен прячет руки в рукавах своей шубки. Она подходит к камину, берет с алтаря апельсин и принимается его чистить.

Приходит мужчина по имени Барсук с живым попугаем на плече. Приходит женщина по имени Ломонос. Приходит Лобелия. Лазурная птица звонит в дверь. Потом – Опоссум. Потом приходит Чечевица, или она принесла чечевицу – я так и не понял. Элен выпивает еще одно жертвенное подношение. Мона выходит из кухни с Устрицей, но уже без халата.

В коридоре у двери остается куча грязной одежды, и мы с Элен – единственные, кто одет. Где-то в куче одежды звонит мобильный, и Воробей отрывает его, чтобы ответить. Она наклоняется над разбросанной одеждой, ее груди свисают, на ней – только очки в черной пластмассовой оправе. Она говорит в трубку:

– Псих, Полено и Пирог, юридические услуги. – Она говорит: – Можете описать вашу сыпь?

Мону я узнаю только по ее красно-черной прическе и бесчисленным цепочкам на шее. Я стараюсь не особенно пялиться, куда не надо, но волосы у нее на лобке чисто выбриты. Если смотреть прямо спереди, ее бедра представляют собой два идеальных изгиба с выбритым треугольничком между ними. Если смотреть в профиль, ее груди слегка приподняты – как будто пытаются прикоснуться к собеседнику розовыми сосками. Если смотреть сзади, у нее крепкая ладная попка, и я считаю – четыре, считаю – пять, считаю – шесть…

В руках у Устрицы – белая пластиковая коробка из кулинарии.

Женщина по имени Жимолость – из одежды на ней только хлопчатобумажный платок-бандана – рассказывает о своих прошлых жизнях.

И Элен говорит:

– А разве реинкарнация – это не просто способ оттянуть неизбежное?

Я интересуюсь, когда мы будем кушать.

И Мона говорит:

– Господи, вы прямо как мой отец.

Я спрашиваю у Элен, как ей удается держаться, чтобы не поубивать тут всех.

Она берет очередной бокал вина с каминной полки и говорит:

– Пожалуй, их стоит убить. Из милосердия. Чтобы не мучились.

Курительные палочки пахнут жасмином, а все собравшиеся в этой комнате пахнут курительными палочками.

Устрица выходит на середину комнаты, поднимает над головой коробку и говорит:

– Ладно. Кто принес эту гадость?

Это мой салат из трех видов фасоли.

А Мона говорит:

– Не надо, Устрица, очень тебя прошу.

Устрица держит коробку за ручку брезгливо, двумя пальцами. Он говорит:

– Еда без мяса означает, что в ней нет мяса. А ты, пожалуйста, помолчи. Кто принес это? – Волосы у него в подмышках ярко-рыжие. Почти оранжевые. И на лобке тоже.

Я говорю, это всего лишь салат из фасоли.

– С чем? – хмурится Устрица, потряхивая коробку.

Ни с чем. Без всего.

В комнате так тихо, что слышен шум битвы при Геттисберге из соседней квартиры. Задумчивые переборы гитары – кто-то депрессирует наверху под народную музыку. Актер орет благим матом, лев истошно ревет, бомбы с грохотом падают с неба.

– С ворчестерширским соусом, – говорит Устрица. – А это значит, анчоусы. То есть мясо. То есть жестокость и смерть. – Он держит коробку в одной руке, а второй рукой указывает на нее. – Сейчас я спущу это в унитаз, где ему самое место.

А я считаю – семь, я считаю – восемь…

Воробей раздает всем маленькие круглые камушки из плетеной корзины у нее в руке. Один камушек достается мне. Он холодный и серый, и она говорит:

– Сожмите его в руке и постарайтесь настроиться на волну его энергии. Для обряда мы все должны настроиться на одну волну.

Я слышу, как в туалете спустили воду.

Попугай на плече Барсука вертит головой из стороны в сторону и дергает клювом зеленые перья. Наклоняет голову, зацепляет перо клювом, как будто кусает, и резко тянет. Кожа на месте вырванных перьев кажется пупырчатой и воспаленной. Попугай сидит на полотенце, которое Барсук положил на плечо, чтобы ему было за что уцепиться. Сзади полотенце испачкано желтоватыми пятнами – птичьим дерьмом. Попугай вырывает очередное перо и деловито его глотает.

Воробей дает камень Элен, и Элен убирает его в свою голубую сумочку.

Я отбираю у нее бокал с вином и делаю глоток. Сегодня в редакции я узнал, что у человека, который умер у лифта – у человека, которому я пожелал смерти, – было трое детей, причем самому старшему нет еще и шести. Полицейский, которого я убил, содержал престарелых родителей, чтобы их не отправили в богадельню. У них с женой был приемный ребенок. Он работал еще и футбольным тренером – в детской команде. Женщина с портативной рацией была беременна. На раннем сроке.

Я отпиваю еще вина. На вкус оно напоминает розовую помаду.

Объявление в сегодняшнем номере звучит так:

ВНИМАНИЮ ВЛАДЕЛЬЦЕВ ФАРФОРОВОЙ ПОСУДЫ DORSETT

В объявлении сказано: «Если после еды вас тошнит или если у вас вдруг случился понос, звоните по указанному телефону».

Устрица говорит, обращаясь ко мне:

– Мона думает, что вы убили доктора Сару, но мне кажется, что вы ни хрена не знаете.

Мона хочет поставить на каминную полку очередное жертвенное подношение, но Элен забирает бокал у нее из рук.

Устрица говорит, обращаясь ко мне:

– У вас нету власти над жизнью и смертью, разве что только тогда, когда вы заказываете в Макдоналдсе гамбургер. – Он дышит мне прямо в лицо. Он говорит: – Вы платите свои грязные деньги, а где-то совсем в другом месте топор опускается на невинное существо.

И я считаю – девять, считаю – десять…

Воробей демонстрирует мне какую-то толстую книгу. Она сама переворачивает страницы. Там – фотографии каких-то жезлов и железных котлов. Серебряных колокольчиков и кристаллов всевозможных расцветок и форм. Ритуальные ножи с черными рукоятками, они называются «атаме». Воробей показывает мне фотографии сухих трав, связанных пучками-метелками, чтобы разбрызгивать освященную воду. Она показывает мне амулеты, отполированные до зеркального блеска, чтобы отражать плохую энергию. Ритуальный нож с белой ручкой называется «боллине».

Ее груди лежат на раскрытой книжке, закрывая по полстраницы.

Устрица никак не отходит. Вены у него на шее вздуваются. Он сжимает кулаки и говорит, обращаясь ко мне:

– Знаете, почему большинство из тех, кто пережил геноцид, становятся вегетарианцами? Потому что они знают, что это такое, когда с тобой обращаются как с животным.

Он так и пышет жаром. Он говорит:

– А в курятниках-инкубаторах, где содержат несушек… вам известно, что всех птенцов мужского пола перемалывают на удобрения – заживо?

Воробей перелистывает свою книгу и говорит:

– Если сравнить наши цены с ценами других поставщиков ритуальных магических принадлежностей, то сразу понятно, что соотношение цена – качество у нас самое лучшее.

Следующее подношение Богине выпиваю я.

Следующее за ним выпивает Элен.

Устрица ходит кругами по комнате. Снова подходит ко мне и говорит:

– А вам известно, что большинство свиней не успевают умереть от потери крови, когда их топят в кипящей воде?

Следующее подношение опять выпиваю я. Вино похоже по вкусу на жасминовые курения. Оно похоже по вкусу на кровь убиенных животных.

Элен уходит на кухню с пустым бокалом. Короткая вспышка нормального настоящего света – это Элен открывает холодильник и достает кувшин с красным вином.

Устрица подходит ко мне сзади и кладет подбородок мне на плечо. Он говорит:

– Большинство коров умирает не сразу. – Он говорит: – Корове на шею накидывают петлю и волокут ее через бойню. И отрезают ей ноги, когда она еще жива. Они очень громко кричат, коровы.

У него за спиной голая девушка по имени Морская Звезда отвечает на звонок по мобильному. Она говорит в трубку:

– «Дуля, Домбра и Дурында», юридические услуги. – Она говорит: – А какого цвета грибок?

Барсук выходит из ванной, пригибаясь, чтобы попугай не задел головой о притолоку. Кусочек туалетной бумаги прилип к его голой заднице. Его кожа кажется пупырчатой и воспаленной. Как будто из нее повыдергали все перья. Мне вовсе не интересно, сидел ли попугай у него на плече, пока он сам сидел на толчке.

В дальнем углу гостиной – Мона.

Шелковица.

Болтает о чем-то с Жимолостью, смеется. Она убрала свои черно-красные дреды в высокий небрежный пучок. Ее пальцы унизаны кольцами с большими красными стекляшками. На шее – бессчетные цепочки с талисманами и магическими амулетами. Дешевая аляповатая бижутерия. Маленькая девочка наряжается во взрослую тетю. Она босиком.

Ей столько лет, сколько было бы сейчас моей дочке, если бы у меня была дочь.

Элен возвращается в комнату. Она слюнявит два пальца и обходит гостиную, гася курящиеся благовонные конусы влажными пальцами. Прислонившись к каминной полке, она подносит бокал вина к ядовито-розовым губам. Она смотрит поверх бокала, наблюдая за тем, что творится в комнате. Она наблюдает за тем, как Устрица кружит вокруг меня.

Ему столько лет, сколько было бы сейчас ее сыну Патрику.

Элен столько лет, сколько было бы сейчас моей жене, если бы у меня была жена.

Устрица – это сын, который был бы у Элен, если бы у нее был сын.

Гипотетически, разумеется.

Это могла бы быть моя жизнь, если бы у меня была жизнь. Моя жена – пьяная и холодная. Мы с ней давно уже чужие люди. Моя дочь увлекается оккультизмом и проводит какие-то идиотские ритуалы. Она нас стыдится, своих родителей. Ее бойфренд – вот этот хипповский придурок – пытается затеять ссору со мной, ее отцом.

Может быть, все-таки можно вернуться в прошлое.

Повернуть время вспять.

И воскресить мертвых. Всех мертвых – прошлых и нынешних.

Может быть, это мой второй шанс. Прожить жизнь заново – так, как я только что описал, как я мог бы ее прожить.

Элен в шиншилловой шубе наблюдает за тем, как попугай поедает себя. Она наблюдает за Устрицей.

Мона кричит:

– Прошу внимания. – Она говорит: – Пора начинать Заклинание. Но сначала нам нужно создать священное пространство.

У соседей израненный ветеран Гражданской войны возвращается домой – к печальной музыке и Реконструкции.

Устрица ходит кругами вокруг меня. Камень у меня в кулаке уже теплый. Я считаю – одиннадцать, считаю – двенадцать…

Мона Саббат должна быть с нами. Нам нужен кто-то, кто не испачкал руки в крови. Мона, Элен, я и Устрица – мы вчетвером отправляемся в путь. Еще одна с виду благополучная, но совершенно несостоятельная семья. Всей семьей – в отпуск. На поиски нечестивого Грааля.

Всей семьей – на сафари. Сотня бумажных тигров, которых надо убить по пути. Сотня библиотек, которые нам предстоит ограбить. Книги, которые надо разоружить. Целый мир, который надо спасти от баюльных чар.

Лобелия говорит Гвоздике:

– Читала сегодня в газете про все эти смерти? Там пишут, что это похоже на болезнь легионеров, но, по-моему, это больше похоже на черную магию.

Сверкая русыми волосами в подмышках, Мона сгоняет присутствующих на середину комнаты.

Воробей тычет пальцем в свой раскрытый каталог и говорит:

– Это необходимый начальный минимум.

Устрица убирает волосы с глаз и давит мне на плечо подбородком. Потом обходит меня и тыкает указательным пальцем мне в грудь, точно по центру моего синего галстука. Давит так, что мне больно. Он говорит:

– Послушай, папаша. – Он тычет пальцем мне в грудь и говорит: – Единственное, что ты знаешь в смысле баюльных песен, это: «Мне бифштекс хорошо прожаренный».

И я прекращаю считать.

Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда у тебя сводит ногу. Я кладу руки ему на грудь и отталкиваю от себя. Все умолкают и смотрят на нас, и баюльная песня звучит у меня в голове.

Мне снова пришлось убивать. Бойфренда Моны. Сына Элен. Устрица на миг замирает и смотрит на меня из-под светлых волос, снова упавших ему на глаза.

С плеча Барсука падает попугай.

Устрица поднимает руки, растопырив пальцы, и говорит:

– Спокойно, папаша. Не горячись. – Вместе с Воробьем и остальными он идет посмотреть на мертвого попугая у ног Барсука. Мертвого и наполовину ощипанного. Барсук трогает птицу носком сандалии и говорит:

– Ты чего, Смелый?

Я смотрю на Элен.

Мою жену. Таким вот новым и извращенным способом. Пока смерть не разлучит нас.

Может быть, если есть заклинание, чтобы убить, то есть и другое – чтобы вернуть их к жизни. Тех, кого ты убил.

Элен тоже смотрит на меня. Бокал у нее в руке испачкан розовым. Она качает головой и говорит:

– Это не я. – Она поднимает три пальца, соединив на ладони большой и мизинец, и говорит: – Честное слово ведьмы.