Текст книги "Колыбельная"

Глава двадцать первая

Конечно, это была не одна ночь. Просто по ощущениям все ночи слились в одну. Каждая ночь. Пересекая Неваду и Калифорнию, Техас, Аризону, Орегон, Вашингтон, Айдахо и Монтану. Они одинаковые, все ночи, когда ты в дороге. И поэтому кажется, будто ночь – одна.

В темноте все города и места – одинаковые.

– Мой сын Патрик, он не умер, – говорит Элен Гувер Бойль.

Он умер. Я видел запись о смерти в окружном архиве. Но я молчу.

Элен сидит за рулем. Мона и Устрица спят на заднем сиденье. Спят или слушают наш разговор. Я сижу рядом с Элен на пассажирском сиденье. Я прижимаюсь к дверце, чтобы быть как можно дальше от Элен. Я положил руку под голову и слушаю, не глядя на Элен.

А Элен говорит, не глядя на меня. Мы оба смотрим прямо перед собой, на дорогу, освещенную светом фар.

– Патрик в больнице «Новый континуум», – говорит она. – И я верю, что когда-нибудь он поправится.

На сиденье между нами лежит ее ежедневник в красном кожаном переплете.

Пересекая Северную Дакоту и Миннесоту. Я спрашиваю у Элен, как она узнала про баюльные чары.

Своим розовым ногтем она нажимает какую-то кнопку – включает систему автоматического регулирования скорости. Потом нажимает еще одну кнопку и включает дальний свет вместо ближнего.

– Я работала продавцом-консультантом в «Skin Tone Cosmetics», – говорит она. – Мы тогда жили в кошмарном трейлере, – говорит она. – Мы с мужем.

Его звали Джон Бойль. Я видел запись о смерти в окружном архиве.

– Ты знаешь, как это бывает, когда рождается первый ребенок, – говорит она. – Друзья и знакомые тоннами тащат подарки, игрушки и книжки. Я даже не знаю, кто именно подарил эту книжку. Просто еще одна книжка в куче других.

Согласно записям в окружном архиве, это случилось лет двадцать назад.

– Тебе не надо рассказывать, что случилось, ты и сам все понимаешь, – говорит она. – Но Джон всегда думал, что это я виновата.

Согласно записям в полицейском досье, в течение месяца после смерти Патрика Раймонда Бойля, шести месяцев от роду, соседи шесть раз вызывали полицию по поводу нарушения общественного порядка – шумных домашних ссор в трейлере Бойлев (место 175 в парке жилых фургонов «Буена-Ноче»).

Пересекая Висконсин и Небраску.

Элен говорит:

– Я искала оптовых покупателей для «Skin Tone Cosmetics» и просто ходила по домам, рекламируя наши товары. – Она говорит: – Я не сразу вернулась на работу. Прошло, наверное, полтора года после того, как Патрик… как мы увидели Патрика в то утро.

Она ходила по домам, рассказывает мне Элен, и встретила молодую женщину. Такую же, как и та – в фартуке с цыплятами. Все было так же. Те же цветы с похорон. Та же пустая детская кроватка.

– Я зарабатывала очень неплохо, только на продаже тональных кремов и маскирующих карандашей, – говорит Элен, улыбаясь. – И особенно в конце месяца, когда деньги заканчивались.

Тогда, двадцать лет назад, той женщине было столько же лет, сколько и самой Элен. Они разговорились. Женщина показала Элен детскую. Показала фотографии ребенка. Женщину звали Синтия Мур. У нее был фингал под глазом.

– И я обратила внимание, что у них была та же книжка, – говорит Элен. – «Стихи и потешки со всего света».

Она так и осталась открытой на той же странице, какую они прочитали ребенку последней. В тот вечер, когда он умер. Они все оставили, как было. Белье в кроватке. Открытую книжку.

– И это, как ты уже понял, была та же страница, что и у нас, – говорит Элен.

Джон Бойль каждый вечер наливался пивом. Он говорил, что не хочет другого ребенка, потому что он не доверяет Элен. Если она не знает, что она сделала не так, то не стоит рисковать.

Я касаюсь рукой нагретого кожаного сиденья, и ощущение такое, как будто ты прикасаешься к человеку, к его живой коже.

Пересекая Колорадо, Канзас и Миссури.

Она говорит:

– Та женщина, у которой тоже умер ребенок… однажды она устроила дворовую распродажу. Все детские вещи. Они разложили их на лужайке и продавали за двадцать пять центов за штуку. Книжка тоже была, и я ее купила, – говорит Элен. – Я спросила у парня, который сидел при вещах, почему Синтия все распродает, но он только пожал плечами.

Согласно записям в окружном архиве, Синтия Мур выпила жидкость для прочистки водопроводных труб и умерла от внутреннего кровоизлияния в пищевод и удушья через три месяца после того, как ее ребенок умер безо всякой видимой причины.

– Джон боялся, что это было что-то заразное, и сжег все вещи Патрика, – говорит она. – Я купила книжку за десять центов. Я помню, погода в тот день была замечательная.

Согласно записям в полицейском досье, соседи еще три раза вызывали полицию по поводу нарушения общественного порядка – шумных домашних ссор в трейлере Бойлев (место 175 в парке жилых фургонов «Буена-Ноче»). А через неделю после самоубийства Синтии Мур умер Джон Бойль. Безо всякой очевидной причины. Согласно записям в протоколе вскрытия, концентрация алкоголя у него в крови могла послужить причиной остановки дыхания во сне. Также это могло быть позиционное удушье – он напился до бесчувствия и свалился на кровать в таком положении, что закрыл себе рот и нос. В любом случае никаких следов и отметин на теле не обнаружилось. В свидетельстве о смерти записано: причина не установлена.

Пересекая Иллинойс, Индиану и Огайо.

Элен говорит:

– Я не нарочно убила Джона. – Она говорит: – Мне просто хотелось проверить.

Точно так же, как мне – с Дунканом.

– Я проверяла свою догадку, – говорит она. – Джон все твердил, что душа Патрика по-прежнему с нами. А я все твердила, что Патрик жив, что он в больнице.

Она говорит: и теперь, двадцать лет спустя, шестимесячный Патрик по-прежнему там, в больнице.

Звучит как полнейший бред. Но я молчу. Не могу себе даже представить, как может выглядеть младенец после двадцатилетнего пребывания в коме, со всеми этими капельницами и трубками.

Мне представляется Устрица. С внутривенным кормлением и катетером на всю жизнь.

Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.

На заднем сиденье: Мона садится и потягивается. Она говорит:

– В Древней Греции самые сильные проклятия записывали гвоздями от затонувших кораблей. – Она говорит: – Моряки, погибшие в море… их нельзя было похоронить, как положено. Древние греки знали, что мертвые, которых не похоронили, как должно, становятся самыми беспокойными и самыми вредными духами с неуемной страстью к разрушению.

А Элен говорит:

– Заткнись.

Пересекая Западную Вирджинию, Пенсильванию, Нью-Йорк.

Элен говорит:

– Ненавижу людей, которые утверждают, что они видят духов. – Она говорит: – Никаких духов нет. Когда человек умирает, он умирает. После смерти нет никакой жизни. Смерть – это смерть. Люди, которые утверждают, что они видят духов, просто привлекают к себе внимание. Хотят показаться интереснее, чем они есть. Люди, которые верят в реинкарнацию, просто откладывают настоящую жизнь на потом.

Она улыбается.

– Но мне повезло, – говорит она. – Я нашла способ, как наказать этих людей и как заработать деньги.

У нее звонит мобильный.

Она говорит:

– Если ты мне не веришь насчет Патрика, могу показать тебе счет из больницы за этот месяц.

Ее мобильный так и звонит.

Она рассказывает не все сразу, а по частям. Пересекая Вермонт. Пересекая Луизиану, ночью. Потом – Арканзас и Миссисипи. Пересекая маленькие восточные штаты, иногда – по два-три за ночь.

Она принимает вызов и говорит в трубку:

– Элен слушает. – Она смотрит на меня, закатывает глаза и говорит в трубку: – Ребенок, замурованный в стену спальни? Он плачет всю ночь? Правда?

Остальное из этой истории я узнаю, когда мы вернемся домой и я покопаюсь в архивах.

Элен прижимает мобильный к груди и говорит мне:

– Все, что я рассказала и еще расскажу, это не для печати. – Она говорит: – Мы ничего не изменим, пока не найдем «Книгу теней». А потом, когда мы ее найдем, я сделаю так, чтобы Патрик поправился.

Глава двадцать вторая

Мы едем по Среднему Западу, радио в машине настроено на какую-то АМ-станцию, и диктор по радио говорит, что доктор Сара Ловенштейн была светочем нравственности и надежды в пустыне всеобщей бездуховности. Доктор Сара была честным, бескомпромиссным и высоконравственным человеком и не принимала ничего, кроме стойкой и непреклонной добродетели. Она была бастионом честности и прямоты – прожектором, который высвечивал все зло мира. Доктор Сара, говорит диктор, навсегда останется в наших сердцах и душах, потому что собственный ее дух был несгибаемым и не…

Голос умолкает на полуслове.

И Мона бьет по спинке моего сиденья, как раз в район почек, и говорит:

– Только не надо опять. – Она говорит: – Не надо решать свои внутренние проблемы за счет невинных людей.

И я говорю, чтобы она прекратила сыпать обвинениями. Может быть, это все из-за пятен на солнце.

Эти поговорить-голики. Эти послушать-фобы.

Баюльная песня звучит у меня в голове. Все получилось так быстро, что я этого даже не замечаю. Я уже засыпал. Кажется, я еще больше теряю контроль. Я могу убивать во сне.

Несколько миль тишины, «мертвый эфир», как это называется у радиожурналистов, потом радио снова включается и уже другой диктор говорит, что доктор Сара Ловенштейн была высоким моральным критерием, по которому миллионы радиослушателей мерили свою жизнь. Она была пламенеющим мечом в деснице Господа, посланная сюда, чтобы изгнать нечестивцев из храма…

И этот диктор тоже умолкает на полуслове.

Мона бьет по спинке моего сиденья и говорит:

– Это не смешно. Эти радиопроповедники – они же живые люди!

А я говорю: я ничего не делал.

А Элен с Устрицей смеются.

Мона сидит, скрестив руки на груди. Она говорит:

– Уважения у тебя никакого. Вообще никакого. Вот так вот просто бросаться силой, которой уже миллион лет.

Мона хватает Устрицу за плечи и толкает его со всей силы, так что он бьется боком о дверцу. Она говорит:

– И ты тоже. – Она говорит: – Диктор на радио, он такой же живой, как свинья или корова.

Теперь на радио играет легкая танцевальная музыка. У Элен звонит мобильный, она нажимает на кнопку приема и прижимает трубку к уху. Она кивает на радио и произносит одними губами: сделай потише.

Она говорит в трубку:

– Да. – Она говорит: – Да, я знаю, кто это. Вы мне скажите, где он сейчас, и как можно точнее.

Я убавляю громкость.

Элен слушает и говорит:

– Нет. – Она говорит: – Мне нужен белый с голубым бриллиант. Семьдесят пять каратов, фигурная огранка. Позвоните мистеру Дрешеру в Женеву, он знает, что именно мне нужно.

Мона вытаскивает из-под сиденья свой рюкзак, достает упаковку цветных фломастеров и толстую тетрадь в обложке из темно-зеленой парчи. Она открывает тетрадь, кладет ее на колени и что-то пишет в ней синим фломастером. Потом убирает синий и открывает желтый.

И Элен говорит:

– Не важно, какая охрана. В течение часа все будет сделано. – Она выключает телефон и бросает его на сиденье.

На сиденье между нами – ее ежедневник. Она открывает его и пишет какое-то имя и сегодняшнее число.

Книга на коленях у Моны – ее «Зеркальная книга». Она говорит, что у каждой уважающей себя ведьмы есть такая зеркальная книга. Что-то вроде дневника и поваренной книги, куда записывают заклинания, ритуалы и вообще все, что связано с колдовством.

– Например, – говорит она и зачитывает из «Зеркальной книги»: – Демокрит утверждает, что можно вызвать грозу, если сжечь голову хамелеона в огне на дубовых дровах.

Она подается вперед и говорит мне прямо в ухо:

– Знаешь, Демокрит. Корень как в демократии.

И я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три…

А чтобы заткнуть человека, говорит Мона, ну, чтобы он прекратил болтать, надо взять рыбу и зашить ей рот.

Чтобы вылечить боль в ухе, говорит Мона, нужно взять семя вепря, когда оно истекает из вагины самки.

В иудейской магической книге «Сефер ‘а разим» есть такой ритуал: нужно убить черного, еще слепого щенка – до того, как у него откроются глаза. Потом написать на табличке проклятие и вложить табличку в голову щенку. Потом запечатать его пасть воском и спрятать голову под порогом дома того человека, которому предназначается проклятие, и он никогда не заснет.

– Теофраст утверждает, – читает Мона, – что пионы надо рвать по ночам, потому что если, пока ты рвешь пионы, тебя увидит дятел, ты ослепнешь. А если дятел увидит, как ты подрезаешь пионам корни, у тебя приключится выпадение ануса.

И Элен говорит:

– Жалко, что у меня нет рыбы…

По словам Моны, нельзя убивать людей, потому что убийство отдаляет тебя от человечества. Убийство оправдано только тогда, когда ты убиваешь врага. Поэтому надо сделать так, чтобы жертва стала твоим врагом. Любое преступление оправданно, если ты делаешь жертву своим врагом.

Со временем все люди в мире станут твоими врагами.

С каждым новым убийством, говорит Мона, ты все больше и больше отчуждаешься от мира. Ты убеждаешь себя, что весь мир – против тебя.

– Когда доктор Сара Ловенштейн только начинала свое радиошоу, она не набрасывалась на каждого, кто звонил, с руганью и обличениями, – говорит Мона. – У нее было меньше эфирного времени, и аудитория у нее была меньше, и ей действительно, как мне кажется, хотелось помочь людям.

И может быть, это все из-за того, что на протяжение многих лет ей звонили по поводу тех же самых проблем – нежелательная беременность, разводы, семейные неурядицы. Может быть, это все из-за того, что ее аудитория выросла и передачу перенесли на прайм-тайм. Может быть, это все из-за того, что она стала зарабатывать больше денег. Может быть, власть развращает, но она не всегда была такой сукой.

Единственный выход, говорит Мона, это признать свое поражение и позволить миру убить меня и Элен за наши преступные деяния. Или мы можем покончить самоубийством.

Я спрашиваю: это что, очередная викканская чепуха?

И Мона говорит:

– Нет. На самом деле это Карл Маркс.

Она говорит:

– Когда ты убил человека, есть единственный способ вернуть себе связь с человечеством. – Она говорит, справляясь по книге: – Есть единственный способ вернуться в ту точку, где мир не будет тебе возмездием. Где ты не один.

– Дайте мне рыбу, – говорит Элен. – И иголку с ниткой.

Но я не один.

У меня есть Элен.

Может быть, именно поэтому столько серийных убийц работают в паре. Потому что это приятно – знать, что ты не один в мире, где только враги и жертвы. Неудивительно, что Вальтруда Вагнер, австрийская Ангел Смерти, убедила своих подруг убивать вместе с ней.

Это кажется очень естественным.

Мы с тобой против целого мира…

У Гари Левингдона был его брат, Таддеуш. У Кеннета Бьянчи был Анджело Буоно. У Ларри Биттейкера – Рой Норрис. У Дуга Кларка – Кэрол Банди. У Дэвида Гора – Фред Уотерфилд. У Гвен Грэхем – Кати Вуд. У Дуга Грецлера – Вилл Стилмен. У Джо Каллингера – его сын Майк. У Пата Керни – Дэйв Хилл. У Энди Кокоралейса – брат Том. У Лео Лейка – Чарльз Нджи. У Генри Лукаса – Оттис Тул. У Альберта Ансельми – Джон Скализе. У Алена Майкла – Климон Джонсон. У Дуга Бемора – Кейт Косби. У Иэна Брейди – Майра Хиндли. У Тома Брана – Лео Мейн. У Бена Брукса – Фред Триш. У Джона Брауна – Сэм Кетзи. У Билла Барка – Билл Хеер. У Эрксина Барроуза – Ларри Таклин. У Джо Бакса – Марионо Маку. У Брюса Чайлдза – Генри Маккенни. У Элтона Колмена – Дебби Браун. У Энн Френч – ее сын Билл. У Френка Газенберга – его брат Питер. У Дельфины Гонзалес – ее сестра Мария. У доктора Тита Херма – доктор Том Оллген. У Амелии Саш – Энни Уолтерс.

Тринадцать процентов всех известных серийных убийц работали в паре или в группе.

В камере смертников в калифорнийской тюрьме Сан-Квентин Рэнди Крафт, «Убийца по талонам», играл в бридж с Дугом Кларком, «Закатным убийцей», Ларри Биттейкером по прозвищу «Клещи» и «Убийцей с большой дороги» Биллом Бонином. В общем на эту четверку приходилось сто двадцать шесть жертв.

У Элен Гувер Бойль есть я.

«Когда начнешь убивать, уже невозможно остановиться, – сказал Бонин одному журналисту. – Убивать с каждым разом все проще и проще…»

Вынужден согласиться. Это превращается в дурную привычку.

По радио говорят, что доктор Сара Ловенштейн была ангелом добра, не имеющим себе равных по силе и влиянию, десницей Божьей, честью и совестью этого мира, погрязшего в непотребствах, мира греха и жестокости, мира скрытых…

Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.

– Ну давай, докажи, что ты крут, – говорит Устрица, кивая на радио. – Убей и этого мудака тоже.

Я считаю – 37, считаю – 38, считаю – 39…

С тех пор как мы выехали из дома, мы уничтожили семь экземпляров смертоносного стихотворения. Изначальный тираж был 500 экземпляров. Стало быть, 306 экземпляров уже охвачено, остается – 194.

В газетах было написано, что парень в черной кожаной куртке – который просвистел мимо меня на переходе – был донором и сдавал кровь каждый месяц. Он три года провел за границей, в слаборазвитых странах, в составе Корпуса мира – рыл колодцы для прокаженных. В Бостване он отдал часть своей печени девочке, которая отравилась ядовитыми грибами. Он работал оператором на телефоне, когда проводили благотворительную кампанию против какой-то неизлечимой болезни, я, правда, забыл какой.

И все-таки он заслуживал смерти. Он обозвал меня придурком.

Он меня толкнул!

В газетах была фотография: мать и отец плачут над гробом моего соседа сверху.

И все-таки он слишком громко врубал свою музыку.

В газетах написано, что фотомодель и манекенщица по имени Денни Д’Тестро была найдена мертвой у себя в квартире сегодня утром.

Не знаю уж почему, но я очень надеюсь, что на вызов поехал не Нэш.

Устрица кивает на радио и говорит:

– Ну давай же, папаша, убей его. Докажи, что ты крут.

На самом деле весь мир состоит из придурков.

Элен берет свой мобильный и обзванивает библиотеки в Оклахоме и Флориде. В Орландо находится еще один экземпляр.

Мона читает нам, что древние греки делали таблички-проклятия – дефиксионы.

И еще они делали колоссов, кукол из бронзы, воска или глины, и тыкали в них гвоздями, или ломали их, или калечили, отрезали им руки и головы. Внутрь колосса вкладывали либо волосы намеченной жертвы, либо проклятие, написанное на папирусе.

В Лувре хранится египетская фигурка второго века нашей эры. Это изображение обнаженной женщины, связанной по рукам и ногам, с гвоздями, воткнутыми в глаза, уши, рот, груди, руки, стопы, вагину и анус. Черкая в книге оранжевым фломастером, Мона говорит:

– Вы с Элен наверняка бы понравились тому человеку, который сделал эту фигурку.

Таблички-проклятия представляли собой тонкие свинцовые или медные – иногда глиняные – пластинки. На них писали проклятия, выцарапывали гвоздями от затонувших кораблей, потом сворачивали их в трубочку и протыкали гвоздем. Первую строчку писали слева направо, вторую – справа налево, третью – слева направо, и так далее. Если была возможность, то внутрь заворачивали волосы жертвы или лоскут от ее одежды. Потом табличку бросали в озеро, или в море, или в колодец – чтобы она попала в подземный мир, где ее прочтут демоны и исполнят приказ.

Элен на секунду отрывается от телефона, прижимает его к груди и говорит:

– Похоже на заказ товаров через Интернет.

И я считаю – 346, считаю – 347, считаю – 348…

В греко-романской литературной традиции, говорит Мона, есть ведьмы и колдуны ночные и ведьмы и колдуны дневные. Черные и белые. Белые ведьмы и колдуны – добрые, и их знание открыто для всех. Черные ведьмы и колдуны – злые, они хранят свои знания в тайне и собираются уничтожить весь мир.

Мона говорит:

– Вы двое – определенно ночные.

Эти люди, которые дали нам демократию и архитектуру, говорит Мона, магия – была частью их повседневной жизни. Дельцы и торговцы проклинали друг друга. Сосед насылал проклятие на соседа. Рядом со стадионом, где проходили первые Олимпийские игры, археологи раскопали колодец, полный табличек-проклятий, – атлеты проклинали атлетов.

Мона говорит:

– Я не выдумываю. Все правда.

Приворотные чары в Древней Греции назывались агогаи.

Проклятие на разлучение влюбленных – диакопой.

Элен снова подносит телефон к уху и говорит в трубку:

– По стенам кухни течет кровь? Да, разумеется, вы не должны жить в такой обстановке.

Устрица включает свой телефон и говорит в трубку:

– Я хочу дать платное объявление в «Майами Телеграф-Обсервер».

На радио включается хор французских рожков. Хорошо поставленный дикторский голос читает новости. На заднем плане слышен стук телетайпа.

– Человек, который, по подозрениям полиции, был главой самого крупного в Южной Америке наркотического картеля, был найден мертвым в своей квартире в Майами, – говорит диктор. – Предположительно, тридцатидевятилетний Густав Бреннан держал под контролем продажу кокаина с оборотом в три миллиарда долларов в год. Причина смерти пока не ясна, полиция думает провести вскрытие…

Элен смотрит на радио и говорит:

– Вы слушаете? Что за бред! – Она говорит: – Слушайте, – и прибавляет звук.

– …Бреннан, – говорит диктор, – который не выходил из дому без целой армии вооруженных телохранителей, находился под непрестанным наблюдением ФБР…

Элен говорит мне:

– Они что, до сих пор пользуются телетайпом?

Тот ее разговор по телефону… белый с голубым бриллиант… имя, которое она записала в своем ежедневнике. Густав Бреннан.