Текст книги "Дневник"

21 августа

Сегодня в темноте под веками Мисти включается пожарная сигнализация. Долгий звонок надрывается в коридоре, такой громкий даже сквозь дверь, что Грейс приходится кричать:

– Ох, что там такое опять?

Она кладет руку на плечо Мисти и говорит:

– Ты не отвлекайся, работай.

Рука сжимается на плече, и Грейс говорит:

– Закончи эту последнюю картину. Это все, что нам нужно.

Ее шаги удаляются, открывается дверь в коридор. На секунду рев сигнализации становится громче – пронзительный, как звонок на уроки в школе у Табби. Как в школе у Мисти, когда она была маленькой. Звук становится тише, как только Грейс закрывает за собой дверь. Закрывает, но не запирает.

Но Мисти продолжает работать.

Ее мама в Текамсе-Лейк, когда Мисти ей сообщила, что, может быть, выйдет замуж за Питера Уилмота и уедет на остров Уэйтенси, мама сказала Мисти, что все крупные состояния нажиты нечестным путем, все они строятся на обмане и боли. Чем крупнее богатство, сказала ей мама, тем больше людей пострадало. Богатые люди, сказала ей мама, вступают в первые браки только ради продолжения рода. Она спросила, действительно ли Мисти хочется провести свою жизнь в окружении таких людей?

Ее мама спросила:

– Ты что, передумала становиться художницей?

Просто для сведения: Мисти ответила: «Конечно».

И не то чтобы она так уж сильно любила Питера. Мисти не знала, что на нее нашло. Просто она не смогла бы вернуться домой, в этот трейлерный парк, уже не смогла бы.

Или, может быть, просто у дочки такая работа: бесить мать.

Этому точно не учат в художке.

Пожарная сигнализация не умолкает.

Питер с Мисти тайно сбежали на остров в рождественскую неделю. За всю эту неделю Мисти ни разу не позвонила маме, хотя знала, что та сходит с ума от беспокойства. На венчании священник посмотрел на Питера и сказал:

– Улыбнись, сынок. А то у тебя такой вид, словно тебя привели на расстрел.

Ее мама, она позвонила в институт. Она обзвонила все больницы. В морге одной из больниц было тело неопознанной молодой женщины, которую обнаружили голой в канаве со ста ножевыми ранениями в живот. Мама Мисти, она провела день Рождества за рулем, проехала через три округа, чтобы посмотреть на искалеченный труп этой неопознанной девушки. Когда Питер и Мисти стояли перед алтарем в церкви Уэйтенси, ее мама, затаив дыхание, наблюдала за тем, как полицейский детектив расстегивает молнию на мешке с трупом.

В той, прошлой жизни Мисти позвонила маме через пару дней после Рождества. Сидя в доме Уилмотов за запертой дверью, Мисти перебирала дешевенькую бижутерию, которую Питер дарил ей до свадьбы: стразы и поддельные жемчуга. Она прослушала дюжину охваченных паникой маминых сообщений на автоответчике. А когда наконец удосужилась набрать их номер в Текамсе-Лейк, мама бросила трубку.

Ну и пожалуйста. Мисти немного всплакнула и больше никогда туда не звонила.

Остров Уэйтенси уже стал ее домом, каким никогда не был трейлер.

Пожарная сигнализация по-прежнему не умолкает, и кто-то говорит из-за двери:

– Мисти? Мисти Мэри?

Стук в дверь. Мужской голос.

И Мисти говорит:

– Да?

Дверь открывается, сигнализация становится громче, потом снова тише. Мужской голос говорит:

– Господи, ну и вонища!

Это Энджел Делапорт примчался ее спасать.

Просто для сведения: погода сегодня неистова, охвачена паникой и слегка раздражительно, когда Энджел сдирает с ее лица скотч. Он отбирает у нее кисть. Энджел дает ей пощечину, бьет со всей силы по одной щеке, по другой, и говорит:

– Приходите в сознание. У нас мало времени.

Энджел Делапорт бьет ее по щекам, как бьют хорошеньких дурочек в испанских телесериалах. Мисти вся – кожа да кости.

Пожарная сигнализация так и не умолкает.

Щурясь на солнечный свет, льющийся из крошечного окошка, Мисти говорит, перестаньте. Она говорит, что он просто не понимает. Ей надо работать. Больше у нее ничего не осталось.

Картина перед ней – квадрат неба, белые и голубые мазки, что-то незавершенное, но занимающее весь лист. У двери стоят другие картины, лицевой стороной к стене. У каждой на обороте – номер, написанный карандашом. Девяносто семь. Девяносто восемь. Девяносто девять.

Пожарная сигнализация не умолкает.

– Мисти, – говорит Энджел. – Уж не знаю, что тут за эксперимент, но пора с ним завязывать.

Он идет к шкафу, достает банный халат и босоножки. Возвращается к Мисти, обувает ее в босоножки и говорит:

– Через пару минут они сообразят, что это ложная тревога.

Энджел берет Мисти под мышки и поднимает ее на ноги. Сжимает руку в кулак, стучит по шине и говорит:

– А это вам для чего?

Мисти спрашивает, зачем он пришел.

– От той таблетки, которой вы меня угостили, – говорит Энджел, – у меня была жесточайшая мигрень.

Набросив халат ей на плечи, он говорит:

– Я отдал вторую на химический анализ.

Запихивая ее вялые руки в рукава халата, он говорит:

– Не знаю, что там у вас за доктор, но в этих капсулах содержится свинцовый порошок с примесью ртути и мышьяка.

Токсичные компоненты масляных красок. В «красной Ван-Дейка» – ферроцианид. В «йодной киновари» – йодид ртути. В «свинцовых белилах» – карбонат свинца. В «кобальте фиолетовом» – мышьяк. Все эти красивые пигменты и смеси, столь ценимые живописцами, на поверку оказываются смертельными ядами. Твоя мечта создать шедевр сначала сводит тебя с ума, а потом убивает.

Ее, Мисти Мэри Уилмот, отравленную токсикоманку, одержимую дьяволом, Карлом Юнгом и Станиславским, рисующую идеальные дуги и углы.

Мисти говорит, он просто не понимает. Мисти говорит: Табби, ее дочка. Она умерла.

Энджел замирает. Его брови удивленно ползут вверх, и он говорит:

– Как? Когда?

Несколько дней назад. Или недель. Мисти не знает. Табби утонула.

– Вы уверены? – говорит он. – В газетах ничего не писали.

Просто для сведения: Мисти ни в чем не уверена.

Энджел говорит:

– Тут пахнет мочой.

Это ее катетер. Он отсоединился. За ними тянется дорожка мочи: от мольберта, до двери из комнаты, по ковру в коридоре. Дорожка мочи и тяжелая шина, волочащаяся по полу.

– Даю голову на отсечение, – говорит Энджел, – что вам вообще не нужна эта шина.

Он говорит:

– Помните кресло на том рисунке, который вы мне продали?

Мисти говорит:

– И что с тем креслом?

Обхватив Мисти двумя руками, Энджел тащит ее по лестнице.

– Это кресло было изготовлено краснодеревщиком Гершелем Берком в 1879 году, – говорит он, – и доставлено на остров Уэйтенси для семейства Бертонов.

Шина бьется о каждую ступеньку. Ребра Мисти болят – Энджел держит ее слишком крепко, его пальцы вонзаются ей в подмышки. Она говорит:

– Детектив из полиции.

Мисти говорит:

– Он сказал, что какой-то экологический клуб сжигает дома, в которых Питер оставил надписи.

– Уже все сожгли, – говорит Энджел. – И мой дом в том числе. Все до единого.

Океанский союз за свободу. Сокращенно ОСС.

Энджел так и не снял свои кожаные водительские перчатки. Он тащит Мисти вниз по лестнице и говорит:

– Вы же знаете, что это значит: происходит что-то паранормальное, да?

Сначала Энджел Делапорт говорил, что невозможно так хорошо рисовать. Теперь он утверждает, что некий злой дух просто использует Мисти, как живой «Волшебный экран». Она сама ни на что не способна, кроме как выступить демонической принадлежностью для рисования.

Мисти говорит:

– Я так и думала, что вы что-то такое скажете.

О, Мисти знает, что происходит.

Мисти говорит:

– Стойте.

Она говорит:

– Что вам от меня нужно?

Почему он с самого начала набивается к ней в друзья? Что он к ней привязался? Пока Питер не испоганил его кухню, пока Мисти не сдала ему дом, они даже не подозревали о существовании друг друга. А теперь он устраивает ложную пожарную тревогу и тащит ее вниз по лестнице. Ее, женщину, у которой умер ребенок, а муж лежит в коме.

Ее плечи выгибаются. Ее локти резко уходят вверх, бьют его по лицу, по отсутствующим бровям. Чтобы он ее уронил. Чтобы он оставил ее в покое. Мисти говорит:

– Стойте.

Там, на лестнице, пожарная сигнализация вдруг умолкает. Становится тихо. Только в ушах продолжает звенеть.

В коридорах слышны голоса, на каждом этаже. Чей-то голос доносится с чердака:

– Мисти пропала. Ее нет в комнате.

Это доктор Туше.

Пока Энджел не утащил ее дальше вниз, Мисти размахивает кулаками. Мисти шепчет:

– Скажите мне.

Падая на ступени, она шепчет:

– Вы чего до меня докопались?

21 августа… с половиной

Все, что Мисти любила в Питере, Энджел любил еще раньше. В художке они были парой, Энджел и Питер, пока не появилась Мисти. Они строили планы на будущее. Не как художники, а как актеры. Даже если мы не заработаем ни гроша, это не страшно, говорил ему Питер. Говорил Питер Энджелу Делапорту. Кто-то из сверстников Питера женится на женщине, которая принесет столько денег семейству Уилмотов и всем остальным островным семействам, что никому из них уже не придется работать. Он никогда не вдавался в подробности этой системы.

Ты не вдавался в подробности.

Но Питер сказал, что в каждом четвертом поколении кто-то из парней с острова встречает женщину, на которой обязан жениться. Юную студентку-художницу. Как в старой сказке. Он увозит ее домой, и она пишет такие прекрасные картины, что остров Уэйтенси не знает нужды еще сотню лет. Да, он жертвует своей жизнью, но это лишь одна жизнь. Жизнь одного человека на четыре поколения.

Питер показал Энджелу Делапорту свою блестящую бижутерию. Он сказал Энджелу, что по старинной традиции, та женщина, которая отзовется на эту дешевку, которую заворожит и зацепит этот мишурный блеск, и есть та самая фея из сказки. Каждый парень из его поколения был обязан поступить в художественный институт. Был обязан носить эти убогие украшения, поцарапанные, заржавелые, потемневшие. Он был обязан перезнакомиться со всеми девушками на своем курсе и на других курсах тоже.

Ты был обязан.

Милый мой, тайный бисексуал Питер.

«Вшивый Юпитер», от которого ее предостерегали подружки.

Каждый уродовал себя, как мог. Протыкал брошками кожу у себя на лбу. Протыкал себе скулы, соски и пупок. Пробивал себе нос и продевал сквозь него ожерелье. Они делали это нарочно. Чтобы вызывать отвращение. Чтобы на них было противно смотреть. Чтобы ни одна женщина не воспылала к ним нежными чувствами, и каждый молился, чтобы ту самую встретил не он, а кто-то другой. Потому что в тот день, когда этот злосчастный парень женится на легендарной художнице, все его сверстники получат свободу жить своей собственной жизнью. Как и три поколения их потомков.

Из грязи в князи и снова в грязь.

Вместо прогресса остров застрял в этом замкнутом кругу. Вновь и вновь повторяя старинный успешный сценарий. Периодическое возрождение. Все тот же обязательный ритуал.

Это Мисти должна была встретиться тому невезучему парню. Это она была феей из сказки.

Там, на лестнице, Энджел рассказывает ей все это. Потому что он не понимал, почему Питер бросил его и женился на ней. Потому что Питер ничего ему не объяснил. Потому что Питер никогда ее не любил, говорит Энджел Делапорт.

Ты никогда ее не любил.

Ты, мерзавец.

То, что тебе непонятно, можно понять как угодно.

Потому что Питер лишь выполнял некое надуманное предназначение. Суеверие. Островная легенда. Как Энджел ни пытался его отговорить, Питер настойчиво повторял, что Мисти – его судьба.

Твоя судьба.

Питер настойчиво повторял, что должен сломать себе жизнь, женившись на женщине, которую не любит, потому что тем самым он спасет от нищеты свою семью, своих будущих детей, весь свой городок. Спасет от потери контроля над их маленьким, прекрасным миром. Их островом. Потому что система исправно работает уже не одну сотню лет.

Обрушившись на ступени, Энджел говорит:

– Поэтому я и нанял его ремонтировать мой дом. Поэтому я приехал сюда за ним.

Они с Мисти сидят на лестнице, ее шина – словно барьер между ними. Энджел Делапорт наклоняется ближе, дыша на Мисти красным вином, и говорит:

– Я только хочу, чтобы вы мне сказали, зачем он замуровывал эти комнаты. И номер в этом отеле. Триста тринадцатый, вы говорили.

Зачем Питер пожертвовал своей жизнью, чтобы жениться на ней? Его граффити, это была не угроза. Энджел говорит, это было предостережение. О чем Питер пытался всех предупредить?

Наверху открывается дверь на лестницу, и чей-то голос говорит:

– Она здесь.

Это Полетта, портье. Это Грейс Уилмот и доктор Туше. Брайан Гилмор, почтмейстер. Старая миссис Терримор из библиотеки. Бретт Питерсен, директор отеля. Мэтт Хайленд из бакалейной лавки. Весь городской совет спускается к ним по лестнице.

Энджел наклоняется еще ближе, сжимает ее плечо и говорит:

– Питер не пытался покончить с собой.

Он тычет пальцем наверх, на лестницу, и говорит:

– Это они. Они пытались его убить.

И Грейс Уилмот говорит:

– Мисти, милая. Тебе надо вернуться к работе.

Грейс трясет головой, цокает языком и говорит:

– Мы уже так близки к завершению.

И руки Энджела, его кожаные водительские перчатки, они отпускают Мисти. Он отодвигается, спускается на ступеньку ниже и говорит:

– Питер меня предупреждал.

Глядя то на толпу наверху, то на Мисти, он отступает все дальше и дальше и говорит:

– Просто я хочу знать, что происходит.

Кто-то встает за спиной Мисти, кто-то хватает ее за плечи, хватает за руки и поднимает.

И Мисти может сказать только:

– Питер был геем?

Ты гей?

Но Энджел Делапорт уже пятится вниз по ступенькам. Отступает все дальше и дальше и кричит, задрав голову вверх:

– Я пойду в полицию!

Он кричит:

– На самом деле Питер пытался спасти всех от вас!

23 августа

Ее руки – две вялые плети из кожи. Шейные позвонки как будто связаны в плотный пучок ссохшимися сухожилиями. Воспаленные. Ноющие и усталые. Плечи подвешены на хребте у основания черепа. Мозг словно спекшийся черный камень внутри черепной коробки. Лобковые волосы вновь отрастают, вокруг катетера постоянно зудит. Мисти крепит к мольберту новый лист бумаги, чистый холст, берет в руки кисть или карандаш, и ничего не происходит. Когда Мисти рисует, заставляя свою руку сделать хоть что-нибудь, у нее получается каменный дом. Розарий. Ее собственное лицо. Ее дневник-автопортрет.

Вдохновение внезапно нахлынуло и так же внезапно иссякло.

Кто-то снимает с ее глаз повязку, и Мисти щурится на свет, льющийся в слуховое окошко. Свет ослепительно-яркий. Рядом с ней – доктор Туше. Он говорит:

– Мои поздравления, Мисти. Все уже позади.

То же самое он говорил, когда родилась Табби.

Ее доморощенное бессмертие.

Он говорит:

– Еще дня два, и вы сможете вставать самостоятельно.

Просунув руку под спину Мисти, он берет ее под мышки и поднимает на ноги.

На подоконнике кто-то оставил обувную коробку Табби, набитую бижутерией. Блестящие, ограненные кусочки дешевого стекла. Каждая грань отражает свет под разным углом. Слепящие блики. Маленький костерок в лучах солнца, отсвечивающих от океана.

– Хотите сесть у окна? – говорит доктор. – Или ляжете в кровать?

Вместо «в кровать» Мисти слышится умирать.

Комната точно такая же, какой ее помнит Мисти. Подушка Питера на кровати, его запах. Картины, все до единой, исчезли. Мисти говорит:

– Куда вы их дели?

Подушка пахнет тобой.

Доктор Туше ведет ее к креслу у окна. Усаживает на плед, наброшенный на кресло, и говорит:

– Вы опять потрудились на славу. Лучше и не придумаешь.

Он раздвигает занавески, и там, за окном – океан, пляж. Летние люди теснят друг друга к кромке прибоя. К мусору вдоль границы прилива. По песку у воды едет трактор-тягач, тянет за собой каток. Стальной барабан крутится, отпечатывая на мокром песке кособокий треугольник. Какой-то фирменный логотип.

Рядом с логотипом, отпечатанным на песке, можно прочесть слова: «На своих прошлых ошибках ты строишь лучшее будущее».

Чье-то невнятное программное заявление.

– Через неделю, – говорит доктор, – эта компания заплатит огромную сумму, чтобы стереть с острова свое название.

То, что тебе непонятно, можно понять как угодно.

Трактор тащит каток, отпечатывая логотип снова и снова, пока его не смывают волны.

Доктор говорит:

– Когда разбивается самолет, все авиакомпании платят за то, чтобы их рекламу убрали из газет и с телеканалов. Вы знали об этом? Никто не хочет, чтобы их компания ассоциировалась с катастрофой.

Он говорит:

– Через неделю на острове не останется ни одной корпоративной эмблемы. Они заплатят любые деньги, чтобы выкупить свои названия.

Доктор складывает мертвые руки Мисти у нее на коленях. Как будто готовит тело к погребению. Он говорит:

– Отдыхайте. Полетта скоро поднимется к вам, примет заказ на ужин.

Просто для сведения: он подходит к тумбочке у кровати Мисти и берет ее пузырек с лекарством. Выходя в коридор, доктор кладет пузырек в карман пиджака и никак это не объясняет.

– Через неделю, – говорит он с порога, – это место устрашит весь мир, и нас оставят в покое.

Выходя, он не запирает дверь.

В той, прошлой жизни Питер с Мисти уже присмотрели квартиру в Нью-Йорке, и тут Грейс позвонила им и сообщила, что Харроу скончался. Отец Питера умер, и его мать осталась совсем одна в их большом каменном доме на Березовой улице. В огромном четырехэтажном доме с покатыми крышами, башенками и эркерами. И Питер сказал, что им нужно о ней позаботиться. Решить вопросы с наследством. Питер был душеприказчиком Харроу. Всего на несколько месяцев, сказал он. Потом Мисти забеременела.

Они говорили друг другу, что планы насчет Нью-Йорка все еще в силе. Надо лишь чуточку подождать. Потом родилась Табби.

Просто для сведения: Мисти не жаловалась. Был небольшой промежуток времени, первые несколько лет после рождения Табби, когда Мисти могла свернуться калачиком на кровати, обнять свою дочку и не хотеть ничего другого. С рождением Табби ощутила свою сопричастность, она сделалась частью клана Уилмотов, частью острова Уэйтенси. Она наконец-то почувствовала себя цельной. Она даже не подозревала, что можно испытывать такую невероятную безмятежность. Волны на пляже за окном спальни, тихие улочки. Остров был так удален от мира, что здесь у тебя отпадала необходимость чего-то хотеть. В чем-то нуждаться. К чему-то стремиться. Беспокоиться. Вечно ждать чего-то большего.

Она бросила рисовать и курить травку.

Ей не нужно было чего-то добиваться, кем-то становиться или откуда-то убегать. Она просто жила здесь, на острове.

Тихие ежедневные ритуалы: моешь посуду, аккуратно складываешь одежду. Питер приходил домой, и они сидели на открытой веранде вместе с Грейс. Читали Табби книжки перед сном. Они скрипели старой плетеной мебелью, и мотыльки кружили под лампой. В глубине дома били часы. Из леса за городком иногда доносилось уханье совы.

На другой стороне залива материковые города были плотно забиты людскими толпами, сплошь облеплены рекламой услуг и товаров. Люди ели дешевую еду прямо на улицах и бросали мусор на пляже. Эта порча не тронула остров по одной простой причине: здесь было нечего делать. Никаких комнат внаем. Ни одной гостиницы. Никаких летних домиков. Никаких вечеринок. Еды купить негде, потому что здесь не было ни одного ресторана. Никто не продавал морские ракушки с надписью «Остров Уэйтенси» золотой краской. Сторона, выходящая на океан, – сплошные скалы… сторона, выходящая на материк, – жидкая грязь и устричные фермы.

Примерно в то время городской совет озаботился ремонтом старого, давно не работавшего отеля. Это было какое-то общее помешательство: все жители острова опустошили свои банковские счета и скинулись, чтобы восстановить обгоревшие руины на склоне холма над гаванью. Потратили последние деньги, чтобы завлечь на остров туристов. Обрекли своих детей на то, чтобы обслуживать столики, убираться в номерах и вырисовывать идиотские надписи на сувенирных ракушках.

Забыть боль непросто, но еще сложнее – помнить о радости.

Счастье не оставляет шрамов. Безмятежность, она ничему нас не учит.

Свернувшись калачиком на стеганом одеяле, ощущая свою сопричастность большой семье, всем ее поколениям, Мисти могла обнимать свою дочку. Мисти могла прижимать к себе свою малышку, словно Табби все еще пребывала в ее утробе. Все еще была частью Мисти. Бессмертной.

Запах Табби, запах кислого молока, ее дыхания. Сладкий запах детской присыпки, почти как у сахарной пудры. Нос Мисти, уткнувшийся в теплую кожу на шее дочки.

В те годы они никуда не спешили. Они были молоды. Их мир был прозрачен и чист. Церковь по воскресеньям. Чтение книжек, горячая ванна. Сбор диких ягод и варка варенья по ночам, когда в белой кухне было прохладно и ветерок дул в открытые настежь окна. Они всегда знали фазу луны, но редко помнили день недели.

Только в те годы, в тот коротенький промежуток, Мисти доподлинно знала, что ее жизнь – не конечная цель. Она была средством, ведущим в будущее.

Они ставили Табби к парадной двери. Ко всем этим забытым именам, все еще видимым на белой краске. Ко всем этим детям, ныне покойным. Они отмечали рост Табби фломастером.

Табби, четыре года.

Табби, восемь лет.

Просто для сведения: погода сегодня слегка плаксивая.

Сейчас, сидя у слухового окна в маленькой комнатке на чердаке в отеле «Уэйтенси», Мисти смотрит на раскинувшийся внизу остров, испоганенный толпами чужаков и надписями на песке. Рекламными щитами и неоновыми вывесками. Логотипами. Товарными знаками.

Кровать, где Мисти лежала, свернувшись калачиком вокруг Табби, пытаясь удержать ее в себе. Теперь на этой кровати спит Энджел Делапорт. Псих ненормальный. Маньяк. В ее комнате, в ее постели, под окном, за которым плещут и бьются о берег океанские волны. В доме Питера.

В нашем доме. В нашей постели.

Пока Табби не исполнилось десять, отель «Уэйтенси» стоял закрытый, пустой. Окна забиты фанерой. Двери заколочены досками.

В то лето, когда Табби исполнилось десять, отель открылся. Городок превратился в армию коридорных и официантов, горничных и портье. В то лето Питер начал работать на материке. Занялся мелким ремонтом для летних отдыхающих, у которых так много домов, что за всеми и не уследишь. Когда открылся отель, паром стал ходить каждый день, с утра до ночи, и остров переполнился туристами и машинами.

После чего пляж усеяли бумажные стаканчики и обертки из-под еды. Завыли автомобильные сирены, выстроились длинные очереди на парковку. В песке валялись использованные подгузники. Все стремительно неслось под откос вплоть до этого года, когда Табби исполнилось тринадцать, когда Мисти вошла в гараж и обнаружила Питера, уснувшего в машине, в баке которой уже не осталось бензина. Когда люди начали звонить и жаловаться, что у них пропадают бельевые шкафы и гостевые спальни. Когда Энджел Делапорт оказался именно там, где всегда хотел быть. В постели ее мужа.

В твоей постели.

Энджел, лежащий в ее постели. Энджел, спящий с ее рисунком, с ее антикварным креслом.

А у Мисти совсем ничего не осталось. Табби нет. Вдохновения нет.

Просто для сведения: Мисти никому не сказала, но Питер упаковал чемодан и спрятал его в багажнике. Питер упаковал вещи, чтобы взять их с собой, переодеться в аду. В этом не было смысла. Во всем, что он делал в последние три года, не было смысла.

Там внизу, под ее крошечным слуховым окошком, дети плещутся в волнах на пляже. Один мальчик одет в белую рубашку с рюшем и черные брюки. Он разговаривает с другим мальчиком, одетым только в спортивные шорты. Они передают друг другу сигарету, курят по очереди. У мальчика в белой рубашке – черные волосы, достаточно длинные, чтобы их можно было заправить за уши.

На подоконнике – обувная коробка Табби с дешевенькой бижутерией. Браслеты, разрозненные сережки и старые брошки с битыми стеклышками. Сокровища Питера. Гремят в картонной коробке вместе с выпавшими пластмассовыми жемчужинами и стеклянными бриллиантами.

Мисти смотрит в окошко. Мисти смотрит на пляж, на то место, где в последний раз видела Табби. Где все случилось. В ухе у мальчика с короткими темными волосами сверкает сережка: золотые и красные блики. И хотя рядом нет никого, кто мог бы ее услышать, Мисти говорит:

– Табби.

Мисти хватается за подоконник, высовывает голову из окошка и кричит:

– Табби?

Мисти высовывается из окошка по пояс, рискуя грохнуться на крыльцо пятью этажами ниже, и кричит во весь голос:

– Табби!

Да, это она. Это Табби. С короткой стрижкой. Заигрывает с каким-то мальчишкой. Курит.

Мальчик лишь выдыхает серое облачко дыма и отдает сигарету приятелю. Мальчик встряхивает волосами и смеется, прикрыв рот рукой. Его волосы бьются на ветру, как черный флаг.

Волны плещут и набегают на берег.

Ее волосы. Твои волосы.

Мисти извивается, протискиваясь в окошко, и обувная коробка срывается с подоконника. Коробка скользит по крутой крыше. Ударяется о водосточную трубу, опрокидывается, и бижутерия разлетается во все стороны. Украшения падают, сверкая красным, зеленым и желтым, яркие, как фейерверк, они падают, как сейчас упадет Мисти, падают и разбиваются о бетонный пол гостиничного крыльца.

Только ее стофунтовая шина, только нога, заключенная в фиберглас, не дает Мисти вывалиться из окна. Потом чьи-то руки обхватывают ее сзади, и чей-то голос говорит:

– Мисти, не надо.

Кто-то оттаскивает ее от окна, и это Полетта. Ресторанное меню валяется на полу. Полетта сцепляет руки в замок, рывком разворачивает Мисти вокруг ее тяжеленной шины, толкает вперед и роняет лицом на испачканный краской ковер.

Задыхаясь и волоча за собою огромную ногу в фибергласовой шине, свою цепь с ядром, Мисти рвется обратно к окну. Мисти говорит:

– Там была Табби.

Она говорит:

– Внизу.

Катетер снова отсоединился, все вокруг забрызгано мочой.

Полетта встает на ноги. Она брезгливо морщится, ее мышца смеха сминает лицо вокруг носа, пока она вытирает руки о темную юбку. Она заправляет блузку обратно за пояс и говорит:

– Нет, Мисти. Это не Табби.

Она поднимает упавшее меню.

Мисти нужно спуститься вниз. Нужно выйти на улицу. Найти Табби. Полетта должна ей помочь снять шину. Пусть кто-нибудь позовет доктора Туше, чтобы он ее срезал.

Но Полетта качает головой и говорит:

– Если снять шину сейчас, вы навсегда останетесь калекой.

Она подходит к окну и захлопывает его. Закрывает на шпингалет и задергивает шторы.

Лежа на полу, Мисти говорит:

– Полетта, пожалуйста, помогите мне встать.

Но Полетта лишь нетерпеливо постукивает ногой. Она достает из кармана блокнот для заказов и говорит:

– На кухне закончилась белая рыба.

Просто для сведения: Мисти все еще в ловушке.

Мисти в ловушке, но ее ребенок, возможно, жив.

Твой ребенок.

– Бифштекс, – говорит Мисти.

Мисти хочет самый толстый кусок говядины, который только найдется на кухне. Хорошо прожаренный.