Текст книги "Дневник"

11 июля

Время – за полночь, внизу, в вестибюле отеля пустынно, только Полетта Хайленд сидит за конторкой. Грейс Уилмот обязательно вам расскажет, что Полетта – Хайленд по мужу, а в девичестве она Питерсен, и ее мать была из Ниманов, причем по линии Тапперов. Раньше это означало огромные деньги, потомственное богатство и по линии отца, и по линии матери. Теперь Полетта – портье в отеле.

У камина в противоположном конце вестибюля, утопая в красном кожаном кресле, Грейс сидит и читает.

Вестибюль «Уэйтенси» – это десятилетия старого барахла, наслоившегося друг на друга. Сад в помещении. Парк. Шерстяной ковер – зеленый мох поверх гранитной плитки. Синий ковер, что спускается по лестнице, – водопад, омывающий лестничные площадки, струящийся по ступенькам. Ореховые стволы, оструганные, отполированные и снова собранные воедино, они образуют лес идеально квадратных колонн, прямые ряды темных блестящих деревьев, подпирающих лесной полог из гипсовых листьев и купидонов.

Хрустальная люстра под потолком – твердый солнечный луч, что разбивается вдребезги по всей этой лесной поляне. Сверкающие хрустальные висюльки, они кажутся крошечными на такой высоте, но когда заберешься на высоченную стремянку, чтобы их протереть, каждая подвеска будет размером с кулак.

Ниспадающие складки зеленого шелка закрывают окна. Днем они превращают солнечный свет в мягкую зеленоватую мглу. Диваны и кресла – обитые тканью цветущие кусты с длинной густой бахромой. Камин как костер в чаще леса. Весь вестибюль – остров в миниатюре. Сад в помещении. Эдем.

Просто для сведения: в этом пейзаже Грейс Уилмот чувствует себя как дома. Даже больше, чем в собственном доме. В ее доме.

В твоем доме.

На половине пути через вестибюль Мисти пробирается меж диванов и маленьких столиков, и Грейс поднимает глаза.

Она говорит:

– Мисти, иди посиди у огня.

Она снова склоняется над своей книгой и говорит:

– Как твоя голова? Сильно болит?

У Мисти совсем не болит голова.

У Грейс на коленях – раскрытый дневник, ее дневник в красном кожаном переплете, она вглядывается в страницы и говорит:

– Какое сегодня число?

Мисти ей отвечает.

Дрова прогорели до ложа оранжевых углей за каминной решеткой. Ноги Грейс свисают с кресла, носки ее коричневых, с пряжками, туфель направлены к полу, но до пола не достают. Голова в длинных белых кудряшках склонилась над книгой, раскрытой у нее на коленях. Рядом с ее креслом стоит торшер, его свет отражается яркими бликами от серебряного ободка увеличительного стекла, нависающего над страницей.

Мисти говорит:

– Мама Уилмот, нам надо поговорить.

Грейс перелистывает пару страниц и говорит:

– Ой. Я все перепутала. Голова у тебя заболит послезавтра.

Мисти наклоняется к Грейс и говорит ей в лицо:

– Зачем ты морочишь моего ребенка, чтобы потом ее сердце разбилось?

Грейс поднимает глаза от книги, ее лицо провисает от удивления. Ее подбородок и шея сминаются в складки от уха до уха. Ее поверхностная мышечно-апоневротическая система. Ее подбородочный жир. Сморщенные платизмальные тяжи у нее на шее.

Мисти говорит:

– Зачем говорить Табби, что я стану знаменитой художницей?

Она смотрит по сторонам – рядом по-прежнему никого нет, – и Мисти говорит:

– Я официантка, моими стараниями у вас есть крыша над головой, и это уже кое-что. Я не хочу, чтобы ты поощряла моего ребенка питать надежды, которые я не смогу оправдать.

Грудь сдавило, воздуха уже не хватает, но Мисти говорит:

– Ты хоть понимаешь, в каком свете меня выставляешь?

Губы Грейс расплываются в гладкой, широкой улыбке, и она говорит:

– Но, Мисти, ты ведь и вправду станешь знаменитой.

Улыбка Грейс – это занавес, раздвигающийся на сцене. Вечер премьеры. Это Грейс раскрывает себя.

И Мисти говорит:

– Нет, не стану.

Она говорит:

– Мне не дано.

Она самый обычный человек, который живет и умрет в безвестности, никому не нужный и не интересный. Непримечательный. Не такая уж и трагедия.

Грейс закрывает глаза. По-прежнему улыбаясь, она говорит:

– О, ты станешь знаменитой, как только…

И Мисти говорит:

– Замолчи. Перестань.

Мисти говорит, обрывая Грейс на полуслове:

– Ты так вот запросто вселяешь надежды в других людей. Неужели ты не понимаешь, что тем самым их губишь?

Мисти говорит:

– Я чертовски хорошая официантка. Если ты вдруг не заметила: мы больше не правящий класс. Мы уже не хозяева жизни.

Питер, проблема твоей матери в том, что она никогда не жила в трейлере. Не стояла в очереди с продовольственными талонами. Она не знает, как жить в бедности, и не желает учиться.

Мисти говорит, что лучше бы им воспитать Табби так, чтобы она сумела вписаться в эту экономическую ситуацию, чтобы она сумела найти работу в том мире, в котором ей предстоит жить. Нет ничего страшного в том, чтобы обслуживать столики. Убираться в гостиничных номерах.

Грейс кладет между страниц кружевную ленточку вместо закладки. Она поднимает глаза от книги и говорит:

– Тогда почему ты пьешь?

– Потому что люблю вино, – говорит Мисти.

Грейс говорит:

– Ты пьешь и таскаешься с мужиками, потому что боишься.

Должно быть, под мужиками она подразумевает Энджела Делапорта. Мужчину в кожаных штанах, который снимает у Уилмотов дом. Энджела Делапорта с его графологией и фляжкой отменного джина.

И Грейс говорит:

– Я хорошо понимаю твои чувства.

Сложив руки на дневнике у себя на коленях, она говорит:

– Ты пьешь потому, что хочешь выразить себя и боишься.

– Нет, – говорит Мисти. Она наклоняет голову к плечу и искоса смотрит на Грейс.

Мисти говорит:

– Нет, ты не понимаешь мои чувства.

Огонь рядом с ними трещит и выстреливает искрами. Искры уносятся по спирали в каминную трубу. От камина идет запах дыма. От их костра в чаще леса.

– Вчера, – говорит Грейс, читая из дневника, – ты начала копить деньги, чтобы уехать обратно в свой родной город. Ты их складываешь в конверт, а конверт прячешь под угол ковра, рядом с окном в твоей комнате.

Грейс поднимает глаза, ее брови ползут вверх, мышца, сморщивающая бровь, сминает в складки крапчатую кожу на лбу.

И Мисти говорит:

– Ты за мной шпионила?

И Грейс улыбается. Постукивает увеличительным стеклом по открытой странице и говорит:

– Все записано в твоем дневнике.

Мисти ей говорит:

– Это твой дневник.

Она говорит:

– Нельзя вести чей-то чужой дневник.

Просто, чтобы ты знал: старая ведьма шпионит за Мисти и все записывает в свою жуткую книжицу в красном кожаном переплете.

И Грейс улыбается. Она говорит:

– Я его не веду. Я его просто читаю.

Она переворачивает страницу, смотрит сквозь увеличительное стекло и говорит:

– О, завтрашний день обещает быть интересным. Тут написано, что ты, по всей вероятности, познакомишься с весьма привлекательным полицейским.

Просто для сведения: завтра Мисти сменит замок на двери в свою комнату. Первым делом, с утра.

Мисти говорит:

– Прекрати. В последний раз повторяю: не надо.

Мисти говорит:

– Мы сейчас говорим о Табби, и чем скорее она научится жить обычной, нормальной жизнью с нормальной, обычной работой и стабильным, надежным, обычным будущим, тем счастливее она будет.

– От звонка до звонка сидеть в офисе? – говорит Грейс. – Стричь собак? Стабильный, надежный зарплатный чек раз в неделю? Ты поэтому пьешь?

Твоя мать.

Просто для сведения: она сама напросилась.

Ты сам напросился.

И Мисти говорит:

– Нет, Грейс.

Она говорит:

– Я пью потому, что мой муж – глупый, ленивый, оторванный от действительности мечтатель, которому с детства привили мысль, что однажды он женится на знаменитой художнице, и он не смог справиться с собственными обманутыми надеждами.

Мисти говорит:

– Ты, Грейс, ты просрала своего ребенка, и я не дам тебе просрать моего.

Наклоняясь так близко, что ей видна пудра, забившаяся в морщины Грейс, и красные паутинные ниточки там, где помада Грейс кровоточит в морщины вокруг ее рта, Мисти говорит:

– Прекрати врать моей дочери, иначе, клянусь, я завтра же собираю манатки и увожу Табби с острова.

И Грейс смотрит мимо Мисти, смотрит на что-то у нее за спиной.

Не глядя на Мисти, Грейс вздыхает. Она говорит:

– Ох, Мисти. Теперь уже поздно.

Мисти оборачивается, и у нее за спиной стоит Полетта, портье, стоит в своей белой блузке и темной плиссированной юбке. Полетта говорит:

– Прошу прощения, миссис Уилмот?

Они обе – и Грейс, и Мисти – говорят в один голос:

– Да?

И Полетта говорит:

– Не хочу вам мешать.

Она говорит:

– Но мне нужно только подбросить дрова в камин.

Грейс захлопывает книгу у себя на коленях и говорит:

– Полетта, пожалуйста, разрешите наш спор.

Подняв лобную мышцу так, что та тянет вверх лишь одну бровь, Грейс говорит:

– Разве вы не хотите, чтобы Мисти скорее написала свой шедевр?

Погода сегодня: переменная злоба, сопровождающаяся капитуляцией и ультиматумами.

Мисти же развернулась, чтобы уйти. Но оборачивается, останавливается.

Волны снаружи плещут и бьются о берег.

– Спасибо, Полетта, – говорит Мисти, – но пора бы уже всем на острове смириться с мыслью, что я так и умру большим толстым ничтожеством.

12 июля

Если тебе интересно: твой друг из художки, тот длинноволосый блондин, который порвал себе ухо, чтобы отдать Мисти сережку, так вот, он теперь лысый. Его зовут Уилл Таппер, и он управляет паромом. Он твой ровесник, и мочка его уха так и свисает двумя клочками. Рубцовая ткань.

Сегодня вечером на пароме, возвращаясь на остров, Мисти стоит на палубе. Холодный ветер старит ее лицо, растягивает и сушит кожу. Мертвые плоские чешуйки ее рогового слоя. Мисти стоит, никого не трогает, попивает пиво из бутылки, спрятанной в плотный бумажный пакет, и тут в нее тычется носом огромный пес. Пес принюхивается и скулит. Хвост поджат, горло судорожно сжимается под густой шерстью на шее, как будто пес что-то глотает, снова и снова.

Мисти хочет его погладить, но пес пятится от нее и мочится прямо на палубу. К ним подходит какой-то мужчина, держащий в руке поводок, и спрашивает у Мисти:

– С вами все хорошо?

У бедной жирной коровы Мисти с ее личной пивной комой.

Ну, да. Делать ей больше нечего, как стоять в луже собачьей мочи и рассказывать какому-то незнакомому мужику всю историю своей блядской жизни, здесь, на пароме, с пивом в руке и шмыгая носом, чтобы не разреветься. Как будто так просто взять и сказать: ну, раз уж вы спрашиваете, я опять провела целый день в чей-то чужой замурованной прачечной комнате, читая бредовые надписи на стенах, пока Энджел Делапорт делал снимки со вспышкой и говорил, что ее ублюдочный муж на самом деле – любящий и заботливый человек, потому что хвостики в его «и» сильно загнуты кверху, даже когда он называет ее «отмщением в страшном проклятии смерти».

Энджел и Мисти, они весь день терлись задницами, и она обводила пальцем слова на стенах. Такие слова:

«… мы принимаем грязный поток ваших денег…»

И Энджел все спрашивал Мисти:

– Вы что-нибудь чувствуете?

Домовладельцы рассовывали по пакетикам свои зубные щетки, чтобы отправить их в лабораторию на анализ, чтобы выявить гнилостные бактерии. Для иска в суд.

Там, на пароме, мужчина с собакой говорит:

– На вас надето что-нибудь, доставшееся от человека, ныне покойного?

Ее жакет, вот что надето на Мисти, ее жакет и туфли, а на лацкане жакета приколота брошка из той кошмарной дешевенькой бижутерии, которую ей дарил Питер.

Которую ей дарил ее муж.

Которую ты дарил ей.

Весь день в замурованной прачечной комнате, слова кричали со стен: «… мы не дадим вам украсть наш мир, чтобы заменить им разрушенный вами мир…»

И Энджел сказал:

– Здесь другой почерк. Он меняется.

Он сделал еще один снимок и прокрутил пленку на следующий кадр. Он сказал:

– Вы, случайно, не знаете, в каком порядке ваш муж работал в этих домах?

Мисти рассказала Энджелу, что новый хозяин должен вселяться в дом только после полнолуния. По старой плотницкой традиции, первым в новый дом входит любимый домашний питомец семьи. Потом мешок кукурузной муки, соль, метла, Библия и распятие. Лишь после этого в дом въезжает семья со всей своей мебелью. Суеверие, да. Но такая традиция.

Продолжая отщелкивать кадры, Энджел сказал:

– То есть мешок муки должен войти сам по себе?

Беверли-Хиллз, Верхний Ист-Сайд, Палм-Бич, в наши дни, говорит Энджел Делапорт, даже лучший район в любом городе – всего лишь роскошный номер-люкс в аду. За воротами вашей крепости – все те же, одни на всех, улицы в транспортных пробках. И вы, и бездомные наркоманы, вы все дышите одним и тем же вонючим воздухом и слышите один и тот же рев полицейских вертолетов, всю ночь преследующих преступников. Луна и звезды стерты огнями миллиона автосвалок. Все теснятся на одних и тех же тротуарах, заваленных мусором, и наблюдают один и тот же рассвет, мутный и красный за пеленой смога.

Энджел говорит, богатые люди не отличаются особым терпением. Деньги дают возможность просто уйти от всего некрасивого и неидеального. Вы не согласны мириться с уродством. Всю жизнь вы бежите, отстраняетесь, сторонитесь.

Этот поиск прекрасного. Надувательство. Клише. Цветы и рождественские огни. Вот что мы запрограммированы любить. Кого-нибудь юного и прелестного. Женщин с испанского телевидения, с их необъятными сиськами и осиными талиями, словно их трижды перекрутили. Статусных жен, вкушающих обеды в отеле «Уэйтенси».

Слова кричат со стены:

«…вы с вашими бывшими женами и приемными детьми, с вашими смешанными семьями и неудачными браками, вы разрушили свой мир и теперь собираетесь разрушить мой…»

Проблема в том, говорит Энджел, что у нас почти не осталось мест, где можно укрыться. Вот почему Уилл Роджерс советовал всем покупать землю: ее уже больше не производят.

Вот почему все богатеи ломанулись на остров Уэйтенси этим летом.

Раньше это был Сан-Валли, штат Айдахо. Потом Седона, штат Аризона. Аспен, штат Колорадо. Ки-Уэст, Флорида. Лахайна, Мауи. Везде толпы туристов, а местные жители обслуживают столики в ресторанах. Теперь это остров Уэйтенси, идеальное место для бегства. Идеальное для всех, кроме тех, кто уже там живет.

Слова на стене:

«… вы с вашими быстрыми автомобилями, застрявшими в пробках, с вашей роскошной едой, от которой вы разжирели, с вашими дорогущими домами, такими огромными, что вам всегда одиноко…»

Энджел говорит:

– Обратите внимание, как его буквы жмутся друг к другу.

Он делает снимок и говорит:

– Питер очень сильно чего-то боится.

Мистер Энджел Делапорт, он заигрывает с Мисти, накрывает рукой ее руку. Он предлагает ей фляжку, пока та не пустеет. Ну и ладно, и пусть. Лишь бы он не судился с ней, как остальные твои заказчики с материка. Все эти летние отдыхающие, оставшиеся без спален и бельевых шкафов. Все, чьи зубные щетки ты запихивал себе в задницу. Одна из причин, по которой Мисти поспешила отписать дом католической церкви: чтобы на него не наложили арест по суду.

Энджел Делапорт говорит, что защита своей территории – наш природный инстинкт. Как биологический вид мы предъявляем права на землю и защищаем ее. Может быть, мы и мигрируем, вслед за погодой или каким-то животным, но мы твердо знаем, что нам для жизни нужна земля, и наши инстинкты велят застолбить свой участок и не пускать на него чужаков.

Вот почему поют птицы: они метят свою территорию. Вот почему собаки задирают лапу у каждого столба.

Седона, Ки-Уэст, Сан-Валли. Парадокс в том, что полмиллиона людей съезжаются в одно и то же место, чтобы побыть в одиночестве.

По-прежнему обводя указательным пальцем черные буквы на стене, Мисти говорит:

– Что вы имели в виду в тот раз, когда говорили о синдроме Стендаля?

По-прежнему делая снимки, Энджел говорит:

– Этот синдром назван по имени французского писателя Стендаля.

Слова, которые она обводит:

«…Мисти Уилмот отправит вас прямиком в ад…»

Твои слова. Ты, мудила.

Станиславский был прав, мы действительно чувствуем новую боль каждый раз, когда случайно встречаемся с чем-то, уже известным.

Синдром Стендаля, говорит Энджел, это медицинский термин. Он проявляется, когда картина – или любое другое произведение искусства – настолько прекрасна, что ошеломляет зрителя. Своего рода шок. Когда Стендаль посетил церковь Святого Креста во Флоренции, в 1817 году, он потом записал, что едва не лишился сознания от радости. У людей наблюдается учащенное сердцебиение. У них кружится голова. Глядя на великое произведение искусства, ты забываешь собственное имя, забываешь, кто ты и где. У тебя может случиться депрессия и полное физическое истощение. Амнезия. Панические атаки. Сердечный приступ. Судороги.

Просто для сведения: Мисти считает, что Энджел Делапорт – изрядное трепло.

– По свидетельствам современников, – говорит он, – в свое время работы Моры Кинкейд вызывали что-то вроде массовой истерии.

– А сейчас? – говорит Мисти.

И Энджел пожимает плечами:

– Без понятия.

Он говорит:

– Из того, что я видел: в общем, ничего особенного, просто очень красивые пейзажи.

Глядя на ее палец, он говорит:

– Вы что-нибудь чувствуете?

Сделав очередной снимок, он говорит:

– Надо же, как меняются вкусы.

Слова Питера на стене:

«…мы бедны, но у нас есть то, на что зарится каждый богач… покой, красота, тишина…»

Твои слова.

Твоя жизнь после смерти.

Сегодня вечером по дороге домой Уилл Таппер сам дает Мисти пиво в бумажном пакете. Он разрешает ей пить на пароме, хотя по правилам это запрещено. Он спрашивает, не пишет ли она в последнее время каких-то картин. Может, какие-нибудь пейзажи?

Там, на пароме, мужчина с собакой, он говорит, его пес обучен разыскивать трупы. Когда человек умирает, он испускает особый запах. Мужчина с собакой говорит, это адреналин. Он говорит, это запах страха.

Пиво в бумажном пакете в руке у Мисти. Она знай себе пьет, а мужик пусть болтает.

Высокие залысины по бокам его лба, голая кожа на черепе, покрасневшая от холодного ветра – словно это рога, как у черта. У мужика красные рожки, и лицо тоже красное и сморщенное, потому что он щурится на ветру. Динамические морщины. Боковые периорбитальные линии.

Пес вывернул шею, старается отвернуться подальше от Мисти. Одеколон этого мужика пахнет гвоздикой. Из-под полы пиджака, прикрепленные к ремню, выглядывают хромированные наручники.

Просто для сведения: погода сегодня – нарастающее смятение с большой вероятностью физического и эмоционального срыва.

Держа в руке поводок, мужчина говорит:

– С вами точно все хорошо?

И Мисти ему говорит:

– Я не мертвая, честное слово.

– Разве что у меня мертвая кожа, – говорит она.

Синдром Стендаля. Адреналин. Графология. Кома подробностей. Образования.

Мужчина кивает на пиво в бумажном пакете и говорит:

– У нас вроде бы не разрешается распивать спиртные напитки в общественных местах.

И Мисти говорит, он что, коп?

И он говорит:

– На самом деле, да. Коп.

Он раскрывает бумажник, чтобы предъявить ей полицейский жетон. На серебряной бляхе выгравирована надпись: Кларк Стилтон. Детектив. Округ Сивью. Оперативная группа по расследованию преступлений на почве ненависти.

13 июля – Полнолуние

Табби и Мисти, они идут по лесу. Это сплошные заросли леса на мысе Уэйтенси. Сплошная ольха, поколение за поколением деревья растут, умирают и вновь прорастают из своих мертвых предшественников. Какие-то звери, возможно олени, протоптали тропу, что вьется сквозь чащу, огибает громады валежника и протискивается между высокими валунами, огромными, словно соборы, и густо поросшими мхом. А над всем этим ольховые листья сплетаются в шелестящее, ярко-зеленое небо.

Тут и там солнечный свет пробивается сквозь лесной полог столбами в обхвате с хрустальную люстру. Это просто не столь окультуренный вариант вестибюля в отеле «Уэйтенси».

Табби надела единственную старую сережку. Золотая филигрань и дымка искрящихся красных стразов вокруг сердечка из красной эмали. Сережка приколота к ее розовой рубашке наподобие броши, но это та самая сережка, которую блондинистый друг Питера вырвал из своего уха. Уилл Таппер, паромщик.

Твой друг.

Она хранит всю бижутерию в обувной коробке под кроватью и надевает по особо торжественным случаям. Надколотые стеклянные рубины на плече Табби сверкают отблесками сочной зелени, шелестящей над ними. Грязные мутные стразы отсвечивают розовым на розовой рубашке.

Твоя жена и ребенок, они переступают через трухлявое бревно, кишащее муравьями, обходят папоротники, что хлещут Мисти по талии и бьют Табби по лицу. Они обе молчат, прислушиваются, высматривают птиц, но в лесу тихо. Ни птиц. Ни лягушек. Ни звука. Лишь океанские волны плещут и бьются о берег где-то вдали.

Они продираются сквозь чащобу зеленых стеблей, каких-то странных растений с мягкими желтыми листьями, гниющими у основания. Все время приходится смотреть под ноги, потому что земля здесь осклизлая, скользкая, непрерывные лужи. Мисти не знает, долго ли она шла, глядя в землю и придерживая ветви, чтобы они не хлестали Табби, но когда она поднимает глаза, там стоит человек.

Просто для сведения: ее мышца, поднимающая верхнюю губу, ее мышца оскала, мышца «бей или беги» превращается в сплошной спазм, вся эта гладкая мускулатура застывает рычащим пейзажем, рот Мисти превращается в прямоугольник, обнажая зубы.

Ее рука хватает Табби сзади за толстовку. Табби, она по-прежнему смотрит под ноги, идет вперед, и Мисти рывком тянет ее назад.

И Табби поскальзывается и падает, повалив свою маму на землю. Она говорит:

– Мам.

Табби прижата к сырой земле, листьям, мху и жукам, Мисти склонилась над ней, прикрывая ее своим телом, а над ними зеленой дугой изгибаются папоротники.

Мужчина шагах в десяти впереди, стоит к ним спиной. Он не оборачивается. Сквозь завесу папоротников: он ростом не менее семи футов, темнокожий, массивный, с бурыми листьями в волосах и ногами, забрызганными грязью.

Он не оборачивается, но и не шевелится. Наверное, он их услышал, и теперь стоит и прислушивается.

Просто для сведения: он стоит голышом. Вот его голая задница, совсем рядом.

Табби говорит:

– Мам, отпусти. Здесь жуки.

И Мисти шикает на нее.

Человек выжидает, застыл без движения, одна рука вытянута вперед на уровне пояса, словно щупает воздух в поисках движения. Птицы молчат.

Мисти припала к земле, вжавшись ладонями в грязь, готовая схватить Табби в охапку и бежать.

Табби проскальзывает мимо нее, и Мисти говорит:

– Нет!

Резко выбросив руку вперед, Мисти хватает воздух за спиной своего ребенка.

Проходит секунда, другая, и вот Табби подходит вплотную к тому человеку и кладет руку в его раскрытую ладонь.

За эти две секунды Мисти понимает, что она хреновая мать.

Питер, ты женился на трусихе. Мисти так и осталась на месте, припав к земле. Если честно, она слегка отклонилась назад, готовясь бежать без оглядки в другую сторону. В художке не учат приемам рукопашного боя.

Табби оборачивается к ней, улыбается и говорит:

– Мам, ты совсем не в себе?

Она хватается двумя руками за вытянутую руку того человека и подтягивается, болтая ногами в воздухе. Она говорит:

– Это просто Аполлон, вот и все.

Рядом с мужчиной, почти полностью скрытое опавшими листьями, лежит мертвое тело. Женское тело. Бледная белая грудь с тонкими голубыми венами. Оторванная белая рука.

Мисти так и застыла, припав к земле.

Табби отпускает руку мужчины и идет туда, куда смотрит Мисти. Табби смахивает листья с мертвого белого лица и говорит:

– Это Диана.

Она смотрит на Мисти, припавшую к земле, и закатывает глаза.

– Это статуи, мам.

Статуи.

Табби подходит и берет Мисти за руку. Она тянет маму за руку и помогает ей встать на ноги. Она говорит:

– Понимаешь? Статуи. Ты же художница.

Табби тянет ее за собой. Стоящий мужчина: потускневшая темная бронза в прожилках лишайника, голый мужчина с ногами, привинченными к пьедесталу, погребенному в кустах рядом с тропинкой. В глазах вырезаны очертания радужных оболочек и есть углубления-зрачки, в древнеримской манере. Его голые руки и ноги идеально соразмерны торсу. Золотое сечение. Правило гармоничной пропорции соблюдается неукоснительно.

Древнегреческая формула, отвечающая на вопрос, почему мы любим то, что любим. Та самая кома художественного образования.

Женщина на земле – расколотый белый мрамор. Розовая рука Табби смахивает листья и травинки с длинных белых бедер, скромные складочки бледной мраморной промежности сходятся под резным фиговым листком. Гладкие пальцы и руки, локти без единой морщинки или вмятины. Резные мраморные волосы ниспадают скульптурными белыми локонами.

Табби показывает розовой рукой на пустой пьедестал на другой стороне тропинки, напротив бронзового изваяния, и говорит:

– Диана упала задолго до того, как мы с ней познакомились.

Бронзовая икроножная мышца на ощупь холодная, но отлита так мастерски, что очерчено каждое сухожилие, каждый рельефный мускул. Мисти ведет рукой вверх по холодной металлической ноге и говорит:

– Ты бывала здесь раньше?

– У Аполлона нет члена, – говорит Табби. – Я уже смотрела.

Мисти отдергивает руку от фигового листка, что прикрывает бронзовый пах статуи. Она говорит:

– Кто тебя сюда привел?

– Ба привела, – говорит Табби. – Мы с ней ходим сюда постоянно.

Табби наклоняется, чтобы потереться щекой о гладкую мраморную щеку Дианы.

Бронзовая статуя, Аполлон, это наверняка копия девятнадцатого века. Может быть, начала восемнадцатого. Это не может быть подлинник, древнеримский или древнегреческий. Иначе он стоял бы в музее.

– Зачем они здесь? – говорит Мисти. – Бабушка тебе говорила?

Табби пожимает плечами. Она протягивает Мисти руку и говорит:

– Тут есть еще кое-что.

Она говорит:

– Пойдем, я тебе покажу.

Еще кое-что.

Табби ведет ее через лес, что опоясывает мыс, и они находят солнечные часы, лежащие в высокой траве и покрытые плотным налетом темно-зеленой патины. Они находят фонтан, широкий, как плавательный бассейн, наполненный валежником и желудями.

Они проходят мимо грота, прорытого в склоне холма. Темный вход обрамляют замшелые колонны, а сам он закрыт скрепленными цепью решетчатыми металлическими воротами. Над входом – каменная арка с замковым камнем посередине. Похоже на миниатюрное здание банка. Фасад заплесневелого Капитолия, вросшего в землю. Резные ангелы держат в руках каменные гирлянды из яблок, груш и винограда. Каменные цветочные венки. Все испачкано грязью, надтреснуто, разорвано древесными корнями.

То и дело встречаются растения, которых здесь быть не должно. Вьющаяся роза душит дуб, взбирается на высоту в пятьдесят футов и цветет пышным цветом над кроной дерева. Листья тюльпанов сморщились и пожелтели на летней жаре. Высоченная стена веток и листьев оказалась огромным кустом сирени.

Сирень и тюльпаны – не местные виды растений.

Их здесь быть не должно.

На лугу в центре мыса их ждет Грейс Уилмот. Сидит на пледе, расстеленном на траве. Вокруг нее цветут розовые и синие васильки и маленькие белые ромашки. Плетеная корзина для пикников открыта, над ней жужжат мухи.

Грейс встает на колени, протягивает Мисти бокал красного вина и говорит:

– Мисти, ты вернулась. На, держи.

Мисти берет вино и отпивает глоточек.

– Табби показала мне статуи, – говорит Мисти. – Что здесь было раньше?

Грейс поднимается на ноги и говорит:

– Табби, собирайся. Нам пора идти.

Табби берет с пледа свой свитер.

И Мисти говорит:

– Мы же только пришли.

Грейс вручает ей тарелку с сандвичем и говорит:

– Ты оставайся, поешь. У тебя будет целый день на то, чтобы заняться живописью.

Сандвич с куриным салатом нагрелся на солнце. По нему ползали мухи, но пахнет он вроде нормально. Мисти откусывает кусочек.

Грейс кивает на Табби и говорит:

– Это Табби подала идею.

Мисти жует и глотает. Она говорит:

– Идея хорошая, но я ничего с собой не взяла.

Табби склоняется над корзиной для пикников и говорит:

– Ба взяла. Мы решили устроить тебе сюрприз.

Мисти пьет вино.

Каждый раз, когда какой-нибудь доброжелатель заставляет тебя продемонстрировать полное отсутствие таланта и тычет носом в тот факт, что тебе не удалось воплотить свою единственную мечту – мечту всей твоей жизни, – выпей еще глоточек. Это Запойная игра Мисти Уилмот.

– Мы с Табби едем по важному делу, – говорит Грейс.

И Табби говорит:

– Мы едем на распродажи.

У куриного салата странный вкус. Мисти жует, глотает и говорит:

– Какой-то он странный на вкус, этот сандвич.

– Это из-за кинзы, – говорит Грейс.

Она говорит:

– Нам с Табби надо найти шестнадцатидюймовую тарелку из леноксовского сервиза с серебряным орнаментом «Пшеничные колосья».

Она закрывает глаза, качает головой и говорит:

– И почему все бросаются восстанавливать свои сервизы, когда они уже сняты с производства?

Табби говорит:

– И еще ба мне купит подарок на день рождения. Все, что я захочу.

То есть Мисти придется застрять на весь день здесь, на мысе Уэйтенси, с двумя бутылками красного вина и сандвичами с куриным салатом. С ее красками, маслом и акварелью, ее кисточками и бумагой, к которым она не прикасалась с тех пор, как родила. Акрил и масло, наверное, уже давно окаменели. Акварель высохла и раскрошилась. Кисточки затвердели. Ни на что не годятся.

Как и сама Мисти.

Грейс Уилмот вытягивает руку вперед и говорит:

– Табби, пойдем. Пусть твоя мама насладится спокойным отдыхом на природе.

Табби берет бабушку за руку, и они вдвоем бредут по лугу к грунтовой дороге, где оставили машину.

Солнышко пригревает. Луг расположен достаточно высоко, и отсюда прекрасно видно, как волны плещут и бьются о скалы внизу. Виден город на побережье. Отель «Уэйтенси» – клякса белой вагонки. Даже почти различимы крошечные слуховые окошки чердачных комнат. Отсюда остров кажется тихим райским уголком, не наводненным толпами туристов. Не изуродованным рекламными щитами. Он выглядит так, как, наверное, выглядел до того, как сюда стали ездить богатые летние отдыхающие. До того, как приехала Мисти. Смотришь на все это великолепие и понимаешь, почему те, что здесь родились, никогда не уезжают отсюда. Смотришь и понимаешь, почему Питер так хотел защитить это место.

– Мам, – окликает ее Табби.

Она бежит обратно, оставив бабушку. Бежит, схватившись двумя руками за свою розовую рубашку. Запыхавшись и улыбаясь, она подбегает к Мисти, сидящей на пледе. У Табби в руках – золотая филигранная сережка. Табби говорит:

– Замри.

Мисти замирает. Как статуя.

И Табби наклоняется к ней и вдевает сережку ей в ухо. Она вдевает сережку в мамино ухо и говорит:

– Я забыла, но ба мне напомнила. Сказала, она тебе пригодится.

Коленки ее джинсов испачканы грязью и зеленью после того происшествия в лесу, когда Мисти запаниковала и повалила ее на землю. Когда Мисти пыталась ее спасти.

Мисти говорит:

– Хочешь взять с собой сандвич, малыш?

И Табби качает головой. Она говорит:

– Ба сказала, чтобы я их не ела.

Потом она разворачивается, бежит прочь и машет рукой на бегу, пока не исчезает из виду.