Текст книги "Дневник"

17 июля

Когда они учились в художке, Питер не раз говорил, что любая твоя работа это автопортрет. Не важно, что изображено на картине, «Святой Георгий с драконом» или «Похищение сабинянок», все равно ракурс, освещение, композиция, техника, все это – ты. Даже причина, по которой ты выбираешь сюжет, это ты. Ты – каждый цвет, каждый мазок.

Питер говорил:

– Художник может лишь изобразить свое собственное лицо.

Ты обречен быть собой.

Стало быть, говорил он, мы вольны рисовать что угодно, потому что всегда рисуем только себя.

Твой почерк. Походка. Орнамент на посуде, которую ты покупаешь. Все выдает тебя с головой. Во всем, что ты делаешь, ты проявляешь себя.

Все – автопортрет.

Все – дневник.

На пятьдесят долларов, полученных от Энджела Делапорта, Мисти покупает круглую акварельную кисть № 5 из бычьего волоса. Покупает пушистую беличью кисть № 4 для заливки. Круглую кисть № 2 из верблюжьего волоса. Заостренную колонковую кисть № 6 и широкую плоскую кисть № 12.

Мисти покупает палитру для акварели, круглый алюминиевый поддон с девятью углублениями наподобие формы для выпечки кексов. Она покупает несколько тюбиков акварели. Кипрскую зеленую, виридоновую зеленую, изумрудную зеленую и виндзорскую зеленую. Она покупает берлинскую лазурь и тюбик маренового кармина. Покупает гаванскую черную краску и жженую кость.

Мисти покупает молочно-белую маскирующую жидкость, чтобы закрашивать ошибки. Покупает желтый, как моча, грунт под акварель, чтобы при необходимости можно было смыть краски. Она покупает гуммиарабик янтарного цвета, чтобы краски не смешивались на бумаге. Покупает прозрачный текстурный медиум, чтобы придать краскам зернистость.

Она покупает блок акварельной бумаги, мелкозернистой бумаги холодного прессования, размером 19 на 24 дюйма. Торговое наименование этого размера: «королевский». Размер 23 на 28 дюймов называется «слоновьим». Размер 26,5 на 40 дюймов – «двукратным слоновьим». Это хорошая бумага, не содержащая кислоты, плотностью 140 фунтов. Мисти покупает холсты, наклеенные на картон. Она покупает холсты «суперкоролевского», «императорского» и «антикварного» размера.

Она приносит все это к кассе, и общая сумма получается намного больше пятидесяти долларов, и Мисти приходится расплатиться кредитной картой.

Когда у тебя возникает желание украсть в магазине тюбик жженой сиены, это значит, пора принимать лекарство с зелеными водорослями, которое дал тебе доктор Туше.

Питер говорил, что задача художника – создавать порядок из хаоса. Ты накапливаешь информацию, ищешь закономерности и выстраиваешь систему. Пытаешься найти смысл в бессмысленных фактах. Собираешь мозаику из кусочков всего на свете. Передвигаешь и перестраиваешь. Коллаж. Монтаж. Компоновка.

Когда ты на работе, и за каждым столиком в твоей секции гости чего-нибудь ждут, а ты спряталась в кухне и рисуешь на клочках бумаги, это значит, пора принимать лекарство.

Когда ты приносишь клиентам чек, и на обороте нарисован эскиз – кусочек пейзажа в сплетении света и тени, – ты даже не знаешь, что это за место, образ просто возник в голове. Эскиз ничего собой не представляет, но тебе страшно его потерять. Это значит, пора принимать лекарство.

– Все бесполезные подробности, – говорил Питер, – они бесполезны лишь до тех пор, пока ты не свяжешь их воедино.

Питер говорил:

– Само по себе все – ничто.

Просто для сведения: сегодня в столовой Грейс Уилмот и Табби стоят перед застекленным шкафом, занимающим почти всю стену. В шкафу под неяркими лампами – фарфоровые тарелки на специальных подставках. Чашки на блюдцах. Грейс Уилмот поочередно показывает на них пальцем. Табби тоже показывает на них пальцем и говорит:

– «Фитц и Флойд»… «Веджвуд»… «Норитаке»… «Ленокс»…

Табби качает головой, скрещивает руки на груди и говорит:

– Нет, тут неправильно.

Она говорит:

– В орнаменте «Роща оракула» золотая кайма – четырнадцать каратов. В «Венериной роще» – двадцать четыре карата.

Твоя дочь, эксперт по орнаментам на вымерших сервизах.

Твоя дочь, уже подросток.

Грейс Уилмот тянет руку, заправляет Табби за ухо упавшую на глаза прядку волос и говорит:

– Клянусь, этот ребенок далеко пойдет.

Мисти с подносом на плече останавливается на секунду, чтобы спросить у Грейс:

– От чего умер Харроу?

Грейс отрывает взгляд от фарфора. Ее круговые мышцы глаз выполняют свою работу, глаза широко раскрываются, и она говорит:

– А почему ты вдруг спрашиваешь?

Мисти говорит, что была у врача. У доктора Туше. Говорит, что Энджел Делапорт ей сказал, будто по почерку Питера можно понять кое-что о его отношениях с отцом. Все подробности, которые сами по себе – ничто.

И Грейс говорит:

– Доктор назначил тебе лекарство?

Поднос тяжелый, еда остывает, но Мисти говорит:

– Доктор сказал, у Харроу был рак печени.

Табби показывает пальцем и говорит:

– «Горэм»… «Данск»…

Грейс улыбается.

– Конечно. Рак печени, – говорит она. – Почему ты спрашиваешь у меня?

Она говорит:

– Я думала, Питер тебе сказал.

Просто для сведения: погода сегодня туманная от крайне противоречивых сведений о причине смерти твоего отца. Любая подробность сама по себе – ничто.

И Мисти говорит, что ей сейчас некогда разговаривать. Она занята. Время обеда, самый наплыв клиентов. Может быть, позже.

В художке Питер рассказывал о живописце Джеймсе Макниле Уистлере, который работал на Инженерный корпус армии США: зарисовывал участки побережья, где намечалось строительство маяков. Проблема в том, что Уистлер изрисовывал все поля крошечными набросками человеческих фигур. Он рисовал старух, младенцев, нищих – все, что видел на улицах. Он исправно делал свою работу для правительства, с фотографической точностью переносил на бумагу ландшафты, но не мог пренебречь всем остальным. Он не мог ничего упустить. Мужчины, курившие трубки. Дети, катавшие обруч. Он собирал их всех в быстрых набросках на полях своих официальных работ. Разумеется, правительство отказалось от его услуг.

– Эти наброски, – говорит Питер, – сейчас они стоят миллионы.

Говорил ты.

В Орехово-золотом зале сливочное масло подают в маленьких глиняных горшочках, только теперь на каждом кусочке масла ножом вырезана картинка. Крошечный набросок человеческой фигуры.

Может быть, это дерево или склон холма из фантазий Мисти. Может быть, это утес, или водопад в ущелье, или тенистый овраг, заполненный мшистыми валунами и заросший плющом, обвивающим толстые стволы деревьев. Пока она все это воображает и зарисовывает на бумажных салфетках, гости решают, что будет быстрее сбегать на автовокзал и взять кофе там. Гости стучат вилками по стаканам, чтобы привлечь внимание Мисти. Они щелкают пальцами. Эти летние люди.

Они не дают чаевых.

Склон холма. Горный ручей. Пещера на речном берегу. Усик плюща. Все эти детали, они приходят ей в голову, и Мисти не может их упустить. К концу обеденной смены у нее набирается целая стопка салфеток, бумажных полотенец и чеков, и на каждом клочке что-нибудь нарисовано.

У себя в комнате на чердаке она копит эскизы орнаментов из цветов и листьев, которых не видела никогда. В другой стопке – абстрактные фигуры, похожие на скалы и горные вершины на горизонте. Ветвистые контуры деревьев, кустарник. Что-то, что можно принять за шиповник. За птиц.

То, что тебе непонятно, можно понять как угодно.

Когда ты часами сидишь на толчке и рисуешь всякую ерунду на обрывках туалетной бумаги до тех пор, пока жопа не станет отваливаться, – прими лекарство.

Когда ты вообще не выходишь на смену, когда сидишь в своей комнате на чердаке и общаешься с внешним миром, только если звонишь в обслуживание номеров, когда ты всем говоришь, что болеешь, а сама круглые сутки рисуешь пейзажи, которых не видела никогда, – это значит, пора принимать лекарство.

Когда твоя дочка стучится к тебе и просит поцеловать ее перед сном, а ты говоришь, чтобы она шла ложиться, а ты подойдешь через пару минут, и в конце концов бабушка оттаскивает ее от двери, и ты слышишь, как она плачет, уходя по коридору, – прими лекарство, двойную дозу.

Когда ты находишь браслет со стразами, который дочка пропихнула под дверь, – прими еще одну капсулу.

Когда никто не замечает твое ненормальное поведение, когда все улыбаются и говорят: «Ну, что, Мисти, как продвигается твоя живопись?» – пора опять принимать лекарство.

Когда голова болит так, что нельзя съесть ни кусочка. Когда спадают трусы, потому что задницы больше нет. Проходя мимо зеркала, ты не узнаешь своего отражения в этом тощем, изможденном призраке за стеклом. Твои руки перестают трястись, только когда держат кисть или карандаш. Это значит, что надо принять лекарство. У тебя есть еще полпузырька, но доктор Туше уже принес тебе новый. Оставил на стойке портье. Пузырек с твоим именем на этикетке.

Когда ты работаешь и не можешь остановиться. Когда тебе не хочется ничего, только закончить очередную картину и сразу взяться за новую. Прими лекарство.

Потому что Питер был прав.

Ты был прав.

Потому что все важно. Каждая деталь. Просто мы еще не знаем почему.

Все – автопортрет. Все – дневник. Все наркотики, принятые за всю жизнь, – в пряди твоих волос. Твои ногти. Твое досье. Стенки твоего желудка – документ. Мозоли у тебя на руке выдают все твои тайны. Твои зубы выдают тебя с головой. Твой акцент. Морщинки вокруг рта и глаз.

Во всем, что ты делаешь, ты проявляешь себя.

Питер говорит, что задача художника – пристально вглядываться, подмечать, собирать, систематизировать, архивировать, сохранять, а потом составлять отчет. Документировать. Изображать. Задача художника – просто не забывать.

21 июля Луна в третьей четверти

Энджел Делапорт поднимает к свету одну картину, потом другую. Все картины написаны акварелью. Все они разные. Есть просто контуры странного горизонта, есть пейзажи с залитыми солнцем полями. Сосновые леса. Дом или деревня на втором плане. Глаза Энджела бегают туда-сюда, взгляд ощупывает каждый лист.

– Невероятно, – говорит он. – Выглядите вы кошмарно, но ваши работы… Боже мой.

Просто для сведения: Энджел и Мисти, они сейчас в Ойстервиле. В чьей-то пропавшей гостиной. Они пролезли в очередную дыру, чтобы сделать снимки и посмотреть на граффити.

Твои граффити.

Выглядит Мисти и вправду неважно, никак не может согреться, даже в двух свитерах, ее зубы стучат. Ее руки трясутся, когда она подает Энджелу очередную картину. Плотная акварельная бумага трепещет. Это какое-то кишечное недомогание, последствия пищевого отравления. Даже здесь, в сумрачной замурованной комнате, куда свет с трудом проникает сквозь плотные шторы, Мисти остается в темных очках.

Энджел принес свою сумку с фотографическими принадлежностями. Мисти – свою старую папку для художественных работ. Папка из черного пластика, она осталась еще с института: тонкая, с молнией по трем сторонам. Внутри с одной стороны – тоненькие резинки, чтобы поддерживать большие акварельные листы. С другой стороны – кармашки разного размера, для зарисовок.

Пока Энджел фотографирует стены, Мисти раскрывает папку на диване. Когда Мисти вынимает пузырек с лекарством, у нее так сильно трясется рука, что слышно, как капсулы гремят внутри. Мисти выуживает одну капсулу и говорит Энджелу:

– Зеленые водоросли. От головной боли.

Она кладет капсулу в рот и говорит:

– Я тут кое-что нарисовала. Посмотрите и скажите мне, что вы думаете.

Питер написал что-то краской прямо поверх дивана. Его черные надписи тянутся по семейным фотографиям в рамочках на стене. По декоративным подушкам, обвязанным кружевами. По шелковым абажурам. Питер плотно задернул шторы и написал прямо по ним.

Ты написал прямо по шторам.

Энджел отбирает у Мисти пузырек с лекарством и подносит его к свету из окна. Энджел встряхивает пузырек, капсулы гремят внутри. Он говорит:

– Какие большие.

Желатиновая капсула во рту у Мисти уже размягчается, уже чувствуется вкус порошка. Вкус соли и фольги, вкус крови.

Энджел вручает ей фляжку с джином, и Мисти делает горький глоток. Просто для сведения: она пьет его джин. В художке ты узнаешь, что у наркоманов есть свой этикет. Нужно делиться.

Мисти говорит:

– Угощайтесь. Возьмите штучку.

Энджел открывает пузырек и вытряхивает на ладонь две капсулы. Убирает одну в карман и говорит:

– На потом.

Он глотает вторую капсулу, запив ее джином, корчит страшную рожу, как будто его сейчас вырвет, наклоняется вперед и высовывает красно-белый язык. Его глаза крепко зажмурены.

Иммануил Кант с его подагрой. Карен Бликсен с ее сифилисом. Питер сказал бы Энджелу Делапорту, что страдание – ключ к вдохновению.

Раскладывая на диване свои наброски и акварели, Мисти говорит:

– Что скажете?

Энджел берет картинку, рассматривает. Кладет на место, берет следующую. Качает головой: нет. Качает почти незаметно, словно он парализован. Он говорит:

– Просто невероятно.

Он берет очередную картинку и говорит:

– Какими вы пользуетесь инструментами?

Он имеет в виду ее кисти?

– Соболь, – говорит Мисти. – Иногда белка или бычий волос.

– Нет, балда, – говорит он. – На компьютере. Какой у вас графический редактор? Ручными инструментами так не сделаешь.

Он стучит пальцем по старинному замку на одной из картинок, потом – по летнему домику на другой.

Ручными инструментами?

– Вы же пользуетесь не только циркулем и угольником, да? – говорит Энджел. – И не только транспортиром? У вас все углы одинаковые, идеальные. Вы наверняка пользуетесь трафаретами или шаблонами, да?

Мисти говорит:

– Что такое циркуль?

– Ну, такой инструмент с двумя ножками. В школе им пользуются, на геометрии, – говорит Энджел, изображая две ножки большим и указательным пальцем. – На одной ножке – иголка, в другую вставляется карандаш, чтобы чертить правильные окружности и дуги.

Он берет картинку с домиком на холме над пляжем. Океан и деревья раскрашены разными оттенками синего и зеленого. Единственный теплый штрих – желтое пятнышко, свет в одном из окон.

– Так бы и любовался, хоть целую вечность, – говорит он.

Синдром Стендаля.

Энджел говорит:

– Я дам вам за эту картину пятьсот долларов.

И Мисти говорит:

– Я ее не продаю.

Он достает из папки другую картину и говорит:

– А эту?

Эти картины не продаются.

– А если я предложу тысячу? – говорит он. – Я дам вам тысячу долларов за одну эту картину.

Тысяча долларов. И все-таки Мисти говорит:

– Нет.

Глядя на нее в упор, Энджел говорит:

– Тогда десять тысяч за все вместе. Десять тысяч долларов. Наличными.

Мисти собирается сказать «нет», но…

Энджел говорит:

– Двадцать тысяч.

Мисти вздыхает, и…

Энджел говорит:

– Пятьдесят тысяч долларов.

Мисти смотрит в пол.

– Почему, – говорит Энджел, – у меня такое чувство, что вы их не продадите и за миллион?

Потому что картины еще не закончены. Они не идеальны. Их нельзя показывать людям, пока нельзя. А есть и другие картины, которые она еще даже не начала. Мисти не продает эти картинки, потому что они ей нужны как эскизы для будущей масштабной работы. Они части целого, которое она сама еще не распознала. Они – подсказки.

Мы сами не знаем, почему делаем то, что делаем.

Мисти говорит:

– Почему вы предлагаете мне столько денег? Это что, какая-то проверка?

Энджел расстегивает молнию на своей сумке и говорит:

– Хочу кое-что вам показать.

Он вынимает из сумки какие-то блестящие металлические штуковины. Одна штуковина: две заостренные палочки, соединенные в виде буквы «V». Вторая: полукруг с прорезью, как буква «D» с разметкой в дюймах на прямой стороне.

Энджел прикладывает металлическую «D» к картинке с фермерским домом и говорит:

– Ваши прямые линии, они все абсолютно прямые.

Он прикладывает «D» к акварели с летним домиком, и все линии идеальны.

– Это транспортир, – говорит Энджел. – Им измеряют углы.

Он прикладывает транспортир поочередно к каждой картинке и говорит:

– Все ваши углы идеальны. Ровно девяносто градусов. Ровно сорок пять градусов.

Он говорит:

– Я это заметил еще на картинке с креслом.

Он берет V-образную штуковину и говорит:

– Это циркуль. Инструмент, чтобы чертить правильные окружности и дуги.

Он ставит одну ножку циркуля в центр наброска углем. Он вращает вторую ножку по кругу и говорит:

– Каждый ваш круг идеален. Каждый подсолнух, каждая купальня для птиц. Все ваши дуги, они идеальны.

Энджел указывает на картины, разложенные на зеленом диване, и говорит:

– Вы рисуете идеальные геометрические фигуры. Это невозможно.

Просто для сведения: погода сегодня становится очень паршивой, очень-очень паршивой, вот прямо сейчас.

Единственный человек, который не ждет, чтобы Мисти стала великой художницей, он говорит ей, что это в принципе невозможно. Когда твой единственный друг говорит, что тебе точно не светит быть великой художницей, одаренной, искусной художницей – прими лекарство. Проглоти пилюлю.

Мисти говорит:

– Послушайте, мы с мужем учились в художественном институте.

Она говорит:

– Нас учили рисовать.

И Энджел спрашивает, не копировала ли она фотографию. Не использовала ли проектор? Камеру-обскуру?

Сообщение от Констанс Бертон: «То же самое ты можешь сделать просто из головы».

Энджел вынимает из сумки фломастер, дает его Мисти и говорит:

– Держите.

Он указывает на стену и говорит:

– Прямо здесь, нарисуйте мне круг диаметром четыре дюйма.

Мисти, не глядя, рисует на стене круг.

Энджел прикладывает к нему прямую сторону транспортира, сторону с разметкой. Диаметр круга – ровно четыре дюйма.

Энджел говорит:

– Начертите угол в тридцать семь градусов.

Раз-два: Мисти проводит две пересекающиеся черты.

Энджел прикладывает транспортир. Угол – ровно тридцать семь градусов.

Он просит нарисовать круг диаметром восемь дюймов. Шестидюймовый отрезок. Угол в семьдесят градусов. Идеальную букву «S». Равносторонний треугольник. Квадрат. И Мисти мгновенно рисует.

Угольник, транспортир и циркуль подтверждают: все нарисовано идеально.

– Теперь понимаете, что я имею в виду? – говорит Энджел.

Он тычет острием циркуля ей в лицо и говорит:

– Тут явно что-то не так. Сначала было не так с Питером, а теперь – с вами.

Просто для сведения: кажется, она нравилась Энджелу Делапорту гораздо больше, когда была тупой жирной коровой. Горничной в отеле «Уэйтенси». Восторженной дурочкой, которой он мог читать лекции о Станиславском и графологии. Сначала она была ученицей Питера. Потом – ученицей Энджела.

Мисти говорит:

– Я понимаю только одно: почему-то вам невыносима сама мысль о том, что, возможно, я просто талантливая художница.

Энджел испуганно вздрагивает. Он поднимает глаза. Его брови изогнуты в удивлении.

Как будто с ним заговорил покойник.

Он говорит:

– Мисти Уилмот, вы сами поняли, что сказали?

Энджел говорит, потрясая циркулем:

– Это не просто талант.

Он тычет пальцем в идеальные круги и углы на стене и говорит:

– Полиция должна это увидеть.

Убирая картины и наброски обратно в папку, Мисти говорит:

– С чего вдруг?

Закрывая молнию, она говорит:

– И что же, меня арестуют за то, что я слишком хороший художник?

Энджел хватает фотоаппарат и прокручивает пленку на следующий кадр. Прикрепляет на аппарат вспышку. Глядя на Мисти сквозь видоискатель, он говорит:

– Нам нужно больше доказательств.

Он говорит:

– Нарисуйте мне шестиугольник. Нарисуйте мне пентаграмму. Нарисуйте идеальную спираль.

Мисти рисует фигуры фломастером, одну за другой. Ее руки прекращают трястись, только когда она что-то рисует.

На стене перед ней слова Питера: «… мы уничтожим вас вашей же собственной алчностью…»

Твои слова.

Шестиугольник. Пентаграмма. Идеальная спираль. Энджел фотографирует все фигуры.

Ослепленные вспышкой, они не видят, как домовладелица просовывает голову в дыру. Она смотрит на Энджела, который фотографирует стены. Смотрит на Мисти, которая на стенах рисует. Домовладелица хватается за голову и говорит:

– Какого черта?! Вы что здесь затеяли? Прекратите немедленно!

Она говорит:

– А то превратили мой дом в затяжной арт-проект!

24 июля

Просто, чтобы ты знал: сегодня Мисти звонил детектив Стилтон. Он хочет навестить Питера в больнице.

Хочет навестить тебя.

По телефону он говорит:

– Когда умер ваш свекор?

Пол вокруг Мисти, ее кровать, вся ее комната усеяна мокрыми шариками акварельной бумаги. Большой бумажный пакет из магазина художественных товаров набит комками кобальтовой сини и виндзорской зелени. Ее простые и цветные карандаши, ее акрил, масло и акварель – она извела все впустую. На выброс. От ее масляной пастели и сухих пастельных мелков остались лишь крошечные кусочки, которые уже не удержишь в руке. Ее бумага почти закончилась.

В художке не учат, как одновременно разговаривать по телефону и рисовать. Держа в одной руке трубку, а в другой – кисть, Мисти говорит:

– Отец Питера? Четырнадцать лет назад.

Растирая краски ребром ладони, смешивая цвета подушечкой большого пальца, Мисти следом за Гойей обрекает себя на свинцовую энцефалопатию. Глухоту. Депрессию. Местное отравление.

Детектив Стилтон, он говорит:

– Нет никаких данных о том, что Харроу Уилмот умер.

Чтобы заострить кончик кисти, Мисти крутит ее во рту. Мисти говорит:

– Мы развеяли его прах.

Она говорит:

– Он умер от сердечного приступа. Или от опухоли мозга.

Краска на языке – кислая. Краска хрустит на зубах.

Детектив Стилтон говорит:

– Нигде нет свидетельства о его смерти.

Мисти говорит:

– Может, они инсценировали его смерть?

Ничего лучше ей в голову не приходит. Грейс Уилмот, доктор Туше, все жители острова, они только и делают, что создают видимость.

И Стилтон говорит:

– Они это кто?

Нацисты. Ку-клукс-клан.

Кистью № 12 из верблюжьего волоса она наносит идеально тонкий слой голубой акварели над деревьями на идеально изломанном горизонте идеального горного кряжа. Колонковой кистью № 2 она кладет блики – отсветы солнца – на гребень каждой идеальной волны. Идеальные дуги, прямые линии, выверенные углы, а Энджел Делапорт пусть идет в жопу.

Просто для сведения: на бумаге погода такая, какой и должна быть по замыслу Мисти. Идеальная.

Детектив Стилтон говорит:

– С чего бы вдруг вашему свекру инсценировать свою смерть?

Мисти говорит, что она пошутила. Конечно, Гарри Уилмот мертв.

Беличьей кистью № 4 она добавляет тени в лесу. За столько дней, проведенных на чердаке за мольбертом, она не сумела создать ничего, что может хоть как-то сравниться с тем креслом, которое она нарисовала на мысе, когда обосралась в трусы. На мысе Уэйтенси. С жуткими галлюцинациями. Зажмурив глаза, мучаясь от отравления.

Тот единственный годный рисунок, который она продала за какие-то вшивые пятьдесят баксов.

По телефону детектив Стилтон говорит:

– Вы еще здесь?

Мисти говорит:

– Смотря что понимать под здесь.

Она говорит:

– Поезжайте. Проведайте Питера.

Нейлоновой кистью № 2 она высаживает идеальные цветы на идеальном лугу. Где сейчас Табби, Мисти не знает. Надо ли ей сейчас быть на работе, она без понятия. Мисти уверена только в одном: она занята рисованием. Голова не болит. Руки не трясутся.

– Проблема в том, – говорит Стилтон, – что в больнице хотят, чтобы вы тоже присутствовали, когда я приеду к вашему мужу.

И Мисти говорит, что ей некогда ехать в больницу. Ей надо работать, писать картины. Ей надо заботиться о ребенке тринадцати лет. У нее жуткие мигрени вторую неделю. Колонковой кистью № 4 она протягивает через луг серо-белую полосу. Мостит дорожку в траве. Она роет яму. Заливает фундамент.

Там, на бумаге, кисть убивает деревья, сметая их с листа. Коричневой краской Мисти врезается в луг. Мисти меняет рельеф. Кисть вспахивает дерн. Цветов больше нет. Из ямы поднимаются белые стены. В стенах раскрываются окна. Вздымается башня. Над центром строения разрастается купол. Из дверных проемов спускаются лестницы. Вокруг террас встают перила. Еще одна башня стремится ввысь. Еще один флигель вырастает из здания, отнимая у луга еще больше места, оттесняя лес еще дальше.

Это Занаду. Сан-Симеон. Билтмор. Мар-а-Лаго. Места, которые строят богатые люди, чтобы побыть в безопасности и одиночестве. Места, где, как им представляется, они будут счастливы. Это здание на бумаге – обнаженная душа человека с деньгами. Альтернативный рай для людей, слишком богатых для грубой реальности.

Мы вольны рисовать что угодно, потому что всегда рисуем только себя.

Голос в трубке говорит:

– Давайте договоримся на завтра, на три часа, миссис Уилмот?

На краю идеальной крыши одного из флигелей встают статуи. На одной из идеальных террас возникает бассейн. От луга уже почти ничего не остается, когда новая лестница сбегает к опушке идеального леса.

Все – автопортрет.

Все – дневник.

И голос в трубке говорит:

– Миссис Уилмот?

Вьющиеся побеги оплетают стены. Из шиферной плитки на крыше прорастают печные трубы.

Голос в трубке говорит:

– Мисти?

Голос говорит:

– Вы запрашивали официальный медицинский отчет о попытке самоубийства, предпринятой вашим мужем?

Детектив Стилтон говорит:

– Вы не знаете, где ваш муж мог раздобыть снотворное?

Просто для сведения: беда в том, что в художке тебя, может быть, и научат разнообразным приемам и техникам, но не одарят талантом. Вдохновения не купишь. Путь к озарению не вычислишь логикой. Не выведешь формулу. Не составишь маршрут к просветлению.

– В крови вашего мужа, – говорит Стилтон, – обнаружили фенобарбитал натрия.

Он говорит, что на месте предполагаемого самоубийства не нашли никаких улик. Ни пузырька из-под таблеток, ни бутылки с водой. Также нет данных, что Питеру выписывали рецепт.

Продолжая рисовать, Мисти спрашивает детектива, к чему он клонит.

И Стилтон говорит:

– Сразу же возникает вопрос, кто мог желать его смерти.

– Только я, – говорит Мисти. И тут же жалеет о сказанном.

Картина закончена, она идеальна, прекрасна. Мисти никогда не видела это место. Она не знает, откуда оно взялось у нее в голове. Набрав жженую кость на кисть № 12, она разрушает все.