Текст книги "Дневник"

25 июля

Все дома на Жасминовой и Ольховой улицах, они представляются такими роскошными, когда видишь их в первый раз. Все дома с белыми колоннами, трехэтажные или четырехэтажные, все построены во времена последнего экономического подъема, восемьдесят лет назад. Почти сто лет назад. Дома удобно устроились посреди раскидистых деревьев, огромных, словно зеленые грозовые тучи. Дубы и орешник. Дома выстроились в два ряда вдоль Вязовой улицы, фасадом друг к другу. Когда видишь их в первый раз, они смотрятся очень богато.

– Храмовые фасады, – сказал Мисти Харроу Уилмот.

Начиная примерно с 1798 года, в Америке пошла мода на довольно простые, но внушительные фасады в неогреческом стиле. А после 1824 года, говорил Харроу Уилмот, когда Уильям Стрикленд спроектировал здание Второго банка Соединенных Штатов в Филадельфии, пути назад уже не было. После этого все дома, и большие, и маленькие, были просто обязаны иметь ряд рифленых колонн и выступающий фронтон на фасаде.

Такие дома называли «лицевыми», потому что вся красота ограничивалась фасадом. Все остальные стороны дома были невзрачными, без украшений.

Так можно было бы описать почти все дома на острове. Сплошные фасады. Твое первое впечатление.

От здания Капитолия в Вашингтоне до самого крошечного коттеджа: «греческая саркома», как называли ее архитекторы, распространилась повсюду.

– Для архитектуры, – сказал Харроу, – это стало концом прогресса и началом эры утилизации.

Он встретил Мисти и Питера на автовокзале в Лонг-Бич и отвез на паромную пристань.

Дома на острове. Они такие роскошные, пока не рассмотришь их вблизи. Пока не увидишь, как осыпается краска и собирается в кучи под каждой колонной. Козырьки крыш проржавели насквозь и свисают с краев гнутыми рыжими лентами. Окна, в которых нет стекол, забиты фанерой.

Из грязи в князи и снова в грязь за три поколения.

Никакое капиталовложение не обеспечит тебя навсегда. Так ей сказал Гарри Уилмот. Деньги уже на исходе.

– Одно поколение делает деньги, – однажды сказал ей Харроу. – Следующее поколение бережет деньги. Третье поколение остается без денег. Люди всегда забывают, чего стоит накопить капитал для семьи.

Слова Питера на стене: «…ваша кровь – наше золото…»

Просто для сведения: пока Мисти едет на встречу с детективом Стилтоном, три часа на машине до больницы, где хранится Питер, она пытается собрать воедино все, что помнит о Харроу Уилмоте.

В первый раз Мисти увидела остров Уэйтенси, когда Питер привез ее в гости к своим родителям, и его отец встретил их на старом «Бьюике». Все машины на Уэйтенси были старыми, чистыми и отполированными до блеска, но их сиденья были залеплены прозрачным скотчем, чтобы набивка не лезла наружу. Обшитая кожей приборная панель растрескалась от солнца. Хромированные накладки и бамперы покрылись прыщами ржавчины из-за соленого воздуха. Тонкий белый налет приглушил цвет кузовной краски.

У Харроу были густые белые волосы, зачесанные валиком надо лбом. Глаза не то серые, не то голубые. Зубы желтоватые, не белоснежные. Большой острый нос, острый же подбородок, выдвинутый вперед. Сам Харроу – худой, бледный. Обыкновенный. С характерным запахом изо рта. Старый островной дом со своим собственным подгнивающим интерьером.

– Этому «Бьюику» десять лет, – сказал он. – Предельный срок службы для машины на побережье.

Он привез их на пристань, и они ждали паром, глядя на темно-зеленый остров на другой стороне залива. Питер и Мисти. У них начались летние каникулы, они искали работу и мечтали жить в большом городе, в любом большом городе. Они подумывали о том, чтобы бросить институт и перебраться в Нью-Йорк или в Лос-Анджелес. Ожидая парома, они обсуждали дальнейшие планы. Они могли бы изучать изобразительное искусство в Чикаго или Сиэтле. Где-нибудь, где они оба могли бы начать карьеру. Мисти помнит, что ей пришлось трижды захлопывать дверцу машины, чтобы та нормально закрылась.

Той самой машины, в которой Питер пытался покончить с собой.

В которой ты пытался покончить с собой. Когда принял снотворное.

Той самой машины, в которой Мисти едет сейчас.

Только теперь на борту идет надпись, ярко-желтая надпись по трафарету: «Боннер и Миллз – Когда ты готов перестать начинать все сначала».

То, что тебе непонятно, можно понять как угодно.

На пароме в тот первый день Мисти сидела в машине, а Харроу с Питером стояли у перил.

Харроу придвинулся ближе к Питеру и сказал:

– Ты уверен, что это она?

Он придвинулся ближе к тебе. Отец к сыну.

И Питер сказал:

– Я видел ее картины. Это она…

Харроу поднял брови, его мышца, сморщивающая бровь, собрала кожу на лбу в длинные складки, и он сказал:

– Ты знаешь, что это значит.

И Питер улыбнулся, но лишь скривив мышцу, поднимающую верхнюю губу, его мышцу оскала, и сказал:

– Ну, да. Мне повезло невъебенно.

Его отец кивнул и сказал:

– Это значит, что мы наконец отремонтируем отель.

Хиппующая мамаша Мисти, она не раз говорила, что это и есть американская мечта: быть богатым и скрыться от всех. Взять того же Говарда Хьюза в его пентхаусе. Или Уильяма Рэндольфа Херста в Сан-Симеоне. Взять тот же Билтмор. Все эти роскошные загородные дома, куда богачи отправляются в добровольную ссылку. Доморощенные райские сады, где мы находим убежище. Когда убежище рушится, а оно обязательно рушится, далекий от жизни мечтатель возвращается в мир.

– Копни поглубже любое богатство, – говорила мамаша Мисти, – и обнаружится, что оно строилось на крови.

Предполагалось, что эти слова как-то скрасят их жизнь в трейлере.

Детский труд в шахтах и на заводах, говорила она. Рабство. Наркотики. Биржевые аферы. Хищническая эксплуатация природных ресурсов, сплошная вырубка леса, загрязнение воздуха, истощение почвы. Монополии. Болезни. Война. За всяким богатством стоит боль и мерзость.

Что бы ни говорила ее мамаша, Мисти верила, что впереди ее ждет прекрасное будущее.

У больничного корпуса, где лежат коматозные больные, Мисти не сразу выходит из машины. Она сидит, смотрит вверх, на окно на третьем этаже. На окно Питера.

Твое окно.

В последнее время Мисти стала держаться за все, что попадается по пути: дверные рамы, барные стойки, столы, спинки стульев. Чтобы не грохнуться. Голова Мисти теперь всегда клонится книзу, шею выпрямить невозможно. Каждый раз, когда Мисти выходит из своей комнаты, ей приходится надевать темные очки, потому что свет режет глаза. Одежда висит на ней, как на вешалке. Ее волосы… на расческе их больше, чем на голове. Любой ее пояс можно дважды обернуть вокруг ее новой талии.

Она стала худющая, как те девицы из испанских мыльных опер.

В зеркале заднего вида отражаются ее воспаленные, налитые кровью глаза. Мисти похожа на труп Паганини.

Перед тем как выйти из машины, Мисти принимает еще одну капсулу с зелеными водорослями. Запивает пивом из банки, голова тут же взрывается болью.

Детектив Стилтон ждет в вестибюле, у стеклянных дверей. Он наблюдает, как Мисти идет через стоянку. Она хватается за все машины, что попадаются на пути. Держится, чтобы не упасть.

Он наблюдает, как Мисти с трудом поднимается по ступенькам, вцепившись рукой в перила.

Детектив Стилтон придерживает перед ней дверь и говорит:

– Как-то вы плохо выглядите.

Это из-за того, что у нее жутко болит голова, говорит ему Мисти. Может быть, из-за красок. Красный кадмий. Титановые белила. В некоторых масляных красках содержится свинец, медь или окись железа. К тому же, многие художники вертят кисти во рту, чтобы заострить кончики, что явно им не на пользу. В художке студентов специально предостерегают, чтобы те не повторяли ошибок Винсента Ван Гога и Тулуз-Лотрека. Всех этих художников, сошедших с ума, с поврежденными нервами, всех, кому приходилось писать картины, привязав кисть к омертвевшей руке. Токсичные краски, абсент, сифилис.

Слабость в руках и ногах – верный признак отравления свинцом.

Все – автопортрет. Включая твой мозг, который вынут при вскрытии. Включая твою мочу.

Яды, наркотики, болезни. Вдохновение.

Все – дневник.

Просто для сведения: детектив Стилтон все это записывает. Заносит в свою записную книжку каждое ее невнятное слово.

Мисти надо заткнуться, пока Табби не взяли под государственную опеку.

Они отмечаются в регистратуре. Расписываются в журнале и получают пластиковые гостевые бейджики. Сегодня Мисти надела одну из любимых брошей Питера: большой круглый диск из желтых стразов. Все камни мутные и поцарапанные. Серебристая фольга снизу у некоторых камней расслоилась и слезла, они не блестят. С тем же успехом это могли быть осколки разбитых бутылок.

Мисти прикалывает бейджик рядом с брошью.

Детектив говорит:

– Похоже, старинная вещь.

И Мисти говорит:

– Муж подарил, когда мы начали встречаться.

Они ждут лифт, и детектив Стилтон говорит:

– Мне нужны подтверждения, что ваш муж находился в больнице последние сорок восемь часов.

Он отрывает взгляд от мигающих лампочек, номеров этажей, смотрит на Мисти и говорит:

– Возможно, вам тоже придется найти свидетелей, которые подтвердят ваше местонахождение за тот же период.

Лифт открывается, Мисти и детектив Стилтон заходят в кабину. Двери закрываются. Мисти нажимает на кнопку третьего этажа.

Оба разглядывают двери лифта, и Стилтон говорит:

– У меня есть ордер на его арест.

Он похлопывает себя по груди поверх внутреннего кармана пиджака.

Лифт останавливается. Двери открываются. Мисти и детектив Стилтон выходят.

Детектив Стилтон открывает свою записную книжку и говорит, сверяясь с записями:

– Вы знаете людей, проживающих в доме 346 на Вестерн-Бейшор-драйв?

Мисти ведет его по коридору и говорит на ходу:

– А должна знать?

– В прошлом году ваш муж делал у них ремонт, – говорит детектив.

Пропавшая прачечная.

– А людей, проживающих в доме 7856 на Норсен-Пайн-роуд? – говорит он.

Исчезнувший бельевой шкаф.

И Мисти говорит, да. Да. Она видела, что Питер там учинил, но нет, она не знает жильцов.

Детектив Стилтон закрывает свою записную книжку и говорит:

– Вчера ночью оба дома сгорели. Пять дней назад сгорел еще один дом. А до этого был уничтожен еще один дом, в котором делал ремонт ваш муж.

Умышленный поджог, во всех случаях, говорит он. Все дома, в которых Питер замуровал граффити своей ненависти, их сжигают один за другим. Вчера полиция получила письмо от некоей организации, берущей ответственность на себя. Океанский союз за свободу. Сокращенно ОСС. Они требуют остановить застройку побережья.

Шагая следом за Мисти по длинному коридору, Стилтон говорит:

– Между движением за превосходство белой расы и Партией зеленых существуют давние связи.

Он говорит:

– От охраны природы до сохранения расовой чистоты – всего один шаг.

Они подходят к палате Питера, и Стилтон говорит:

– Если ваш муж не сможет доказать, что он находился в больнице в каждую из ночей, когда случались пожары, я его арестую.

Он похлопывает по карману, где лежит ордер.

Занавески вокруг койки Питера задернуты. Слышно, как за ними шуршит дыхательный аппарат, нагнетающий воздух. Слышно, как тихо попискивает кардиомонитор. Слышно, как музыка играет в наушниках, что-то из Моцарта.

Мисти отдергивает занавеску.

Занавес открывается. Сегодня вечер премьеры.

И Мисти говорит:

– Не стесняйтесь. Задавайте ему вопросы.

Посреди койки, скорчившись на боку, лежит скелет: папье-маше, обтянутое восковой кожей. Мумия в сине-белых тонах, с темными молниями вен, расходящимися под кожей. Колени подтянуты к груди. Спина выгнута так, что голова почти прикасается к сморщенным ягодицам. Стопы заострились, как обструганные ножом палки. Ногти на ногах длинные, темно-желтые. Руки скрючены, пальцы притянуты к ладоням, так что ногти вонзаются в бинты, защищающие запястья. Тонкое вязаное одеяло сложено в изножье на койке. Прозрачные и желтые трубки подсоединены к рукам, к животу, к темному увядшему пенису, к голове. Осталось так мало мышц, что колени и локти, костлявые кисти рук и ступни кажутся просто огромными.

Губы, блестящие от вазелина, приоткрыты. Видны черные дырки на месте недостающих зубов.

Занавески открыты, и явственно ощущается запах. Спиртовые салфетки, моча, пролежни, сладковатый крем для кожи. Запах теплого пластика. Едкий запах хлорки и запах присыпки латексных перчаток.

Твой дневник.

Рифленая синяя трубка дыхательного аппарата вставлена в дырку в горле. Закрытые глаза заклеены кусочками медицинского пластыря. Голова обрита, чтобы подключить датчики монитора внутричерепного давления, но жесткие черные волоски щетинятся на ребрах и в складке дряблой кожи между тазовыми костями.

Такие же черные, как волосы Табби.

Твои черные волосы.

Придерживая занавеску, Мисти говорит:

– Как видите, мой муж не слишком часто выходит на улицу.

Во всем, что ты делаешь, ты проявляешь себя.

Детектив Стилтон с трудом сглатывает комок, вставший в горле. Его мышца, поднимающая верхнюю губу, тянет губу вверх, к ноздрям, и он утыкается носом в свою записную книжку. Его ручка скребет по бумаге.

Из маленькой тумбочки рядом с койкой Мисти достает спиртовую салфетку и разрывает пластиковую упаковку. Состояние коматозных больных оценивается по Шкале комы Глазго, говорит она детективу. Градация тяжести состоянии идет от «ясного сознания» до «глубокой комы», когда пациент не реагирует ни на какие внешние стимулы. Врач дает пациенту вербальные команды и смотрит, есть ли какой-то отклик. Двигательная реакция. Речевая реакция. Или моргание.

Детектив Стилтон говорит:

– Можете что-нибудь мне рассказать об отце Питера?

– Ну, – говорит Мисти, – он питьевой фонтанчик.

Детектив озадаченно смотрит на Мисти. Брови сошлись в одну линию. Мышца, сморщивающая бровь, выполняет свою работу.

Грейс Уилмот вбухала кучу денег в роскошный медный питьевой фонтанчик в память о Харроу. Он установлен на Абрикосовой улице, на пересечении с Главной улицей, рядом с гостиницей, говорит ему Мисти. Прах Харроу был развеян над морем с мыса Уэйтенси.

Детектив Стилтон все записывает в свою книжку.

Спиртовой салфеткой Мисти протирает кожу вокруг соска Питера.

Мисти снимает с него наушники, берет его лицо в ладони и кладет его голову на подушку, так чтобы он смотрел в потолок. Мисти расстегивает круглую желтую брошь и снимает ее с жакета.

Минимальное количество баллов, которое можно набрать на Шкале комы Глазго, это три. Это значит, что ты вообще не шевелишься, не говоришь и не моргаешь. Что бы тебе ни сказали, что бы с тобой ни сделали. Ты не реагируешь ни на что.

Стальная булавка у броши длиной с мизинец Мисти. Она протирает булавку спиртовой салфеткой.

Ручка детектива Стилтона замирает, но не отрывается от страницы. Он говорит:

– Ваша дочь его навещает?

Мисти качает головой.

– А его мать?

И Мисти говорит:

– Моя дочь почти все свое время проводит с бабушкой.

Мисти смотрит на булавку, вычищенную до блеска.

– Они ездят по распродажам, – говорит Мисти. – Моя свекровь работает в фирме, которая занимается поиском отдельных предметов для фарфоровых сервизов, снятых с производства.

Мисти сдирает пластырь с глаз Питера.

С твоих глаз.

Мисти придерживает его веки пальцами, чтобы глаза не закрылись. Она наклоняется и кричит ему прямо в лицо:

– Питер!

Мисти кричит:

– От чего твой отец умер на самом деле?

Ее слюна брызжет ему в глаза, брызжет ему в зрачки разных размеров. Мисти кричит:

– Ты состоишь в какой-нибудь неонацистской экотеррористической банде?

Обернувшись к детективу Стилтону, Мисти кричит:

– Ты из ОСС?

Океанский союз за свободу.

Стилтон стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на Мисти исподлобья. Круговые мышцы рта смыкают его губы в тонкую прямую линию. Лобная мышца сминает лоб в три глубокие морщины от виска до виска. Морщины, которых не было раньше.

Одной рукой Мисти сжимает Питеру сосок и тянет его вверх, пока он не вытягивается длинной каплей.

Другой рукой Мисти втыкает в сосок булавку. Потом вытаскивает булавку наружу.

Кардиомонитор продолжает тихонько попискивать, ни на миг не сбиваясь с ритма.

Мисти говорит:

– Питер, милый? Ты что-нибудь чувствуешь?

И снова втыкает булавку.

Чтобы каждый раз чувствовать новую боль. По методу Станиславского.

Просто, чтобы ты знал: там столько рубцовой ткани, что кожа сделалась жесткой, как тракторная покрышка. Приходится потрудиться, чтобы булавка проткнула сосок насквозь.

Мисти кричит:

– Почему ты покончил с собой?

Зрачки Питера пялятся в потолок, один зрачок расширенный, другой – с булавочную головку.

Потом две руки хватают ее сзади. Детектив Стилтон. Руки пытаются оттащить ее прочь. Мисти кричит:

– На хрена ты меня притащил на остров?

Стилтон тянет Мисти прочь от койки, тянет, пока булавка у нее в руке не выходит из проткнутого соска. Мисти кричит:

– На хрена ты меня обрюхатил?

28 июля – Новолуние

Первую пачку противозачаточных таблеток Мисти Питер подменил леденцами с корицей. Вторую пачку он смыл в унитаз.

Ты смыл таблетки в унитаз. Сказал, что случайно.

После этого в студенческой поликлинике Мисти было сказано, что новый рецепт на оральные контрацептивы можно будет получить лишь через месяц. Ей посоветовали пользоваться диафрагмой, но неделю спустя Мисти обнаружила крошечную дырочку в центре латексного колпачка. Она поднесла диафрагму к окну, чтобы показать Питеру, и он сказал:

– Эти штуки не вечны.

Мисти сказала, что она только что ее купила.

– Они быстро изнашиваются, – сказал он.

Мисти сказала, что его член не настолько большой, чтобы достать до ее шейки матки и порвать диафрагму.

Твой член не настолько большой.

После этого ее спермицидная пенка стала заканчиваться подозрительно быстро. Эта пенка стоила Мисти целое состояние. Каждую баночку она открывала, пользовалась от силы один раз, а потом баночка оказывалась пустой. Так повторялось неоднократно, и однажды Мисти вышла из ванной и прямо спросила у Питера, что он делает с ее пенкой.

Питер смотрел свои испанские мыльные оперы, где у всех женщин были такие тонкие талии, что они напоминали перекрученное для отжима белье после стирки. Тонкие талии, необъятные бюсты и кофточки с тоненькими бретельками. Густые тени на веках этих испанских красоток переливались блестками, а сами они вроде как были врачами и адвокатами.

Питер сказал:

– На, держи, – и закинул руки себе за шею. Он выудил что-то блестящее из-под ворота своей черной футболки и протянул Мисти. Это было сверкающее ожерелье из розовых стразов, несколько ниток льдисто-холодных розовых искр. И Питер сказал:

– Нравится?

И Мисти вдруг сделалась дура дурой, как его испанские профурсетки. Она смогла только протянуть руки и взять у него ожерелье. В зеркале в ванной оно засияло у нее на коже. Глядя в зеркало на ожерелье, прикасаясь к нему, Мисти слышала щебет испанской речи из комнаты.

Мисти крикнула:

– Только больше не трогай пенку, ага?

Ответом ей был испанский.

Разумеется, следующие месячные не пришли. Через два дня задержки Питер принес ей коробочку с тестами на беременность. Это были полоски, на которые надо пописать, и они должны показать, есть беременность или нет. Полоски не были завернуты в целлофан. От них пахло мочой. И они сразу показывали, что беременности нет.

Потом Мисти заметила, что дно коробочки вскрыто и заклеено скотчем. Она сказала Питеру, стоявшему за дверью ванной:

– Ты их прямо сегодня купил?

Питер сказал:

– Что?

Мисти слышала только испанский.

Когда они трахались, Питер всегда закрывал глаза, пыхтел и отдувался. Кончая, все так же зажмурившись, он кричал: «Te amo!»

Мисти крикнула через дверь:

– Ты их сам обоссал?

Дверная ручка повернулась, но Мисти закрылась на замок. Голос Питера сказал из-за двери:

– Они тебе не нужны. Ты не беременна.

И Мисти спросила, тогда где ее дамские праздники?

– Вот они, – сказал его голос. Потом Питер что-то просунул под дверь. Что-то белое и мягкое.

– Ты уронила их на пол, – сказал он. – Посмотри повнимательнее.

Это были ее трусы, испачканные свежей кровью.

29 июля – Новолуние

Просто для сведения: погода сегодня тяжелая, колючая, и все болит каждый раз, когда твоя жена пытается пошевелиться.

Доктор Туше только что ушел. Два часа он провел рядом с Мисти, обматывая ее ногу стерильными бинтами и пропитывая их прозрачной акриловой смолой. Ее нога, от щиколотки до промежности – сплошная фибергласовая шина, жесткая и прямая. Доктор сказал, что травмировано колено.

Питер, твоя жена – неуклюжая курица.

Мисти – неуклюжая курица.

Она несет поднос с вальдорфским салатом из кухни в столовую и спотыкается на ровном месте. Прямо в дверях кухни пол уходит из-под ног, и Мисти, поднос и тарелки с вальдорфским салатом, все обрушилось на восьмой столик.

Разумеется, вся столовая дружно встает и идет поглазеть на Мисти по уши в майонезе. Колено вроде бы цело. Рамон выходит из кухни и помогает ей встать. Но доктор Туше все равно говорит, что колено вывихнуто. Он пришел через час, уже после того, как Рамон и Полетта помогли Мисти подняться по лестнице в ее комнату на чердаке. Доктор прикладывает к колену пузырь со льдом и предлагает Мисти выбрать цвет шины: неоново-желтый, неоново-розовый или обычный белый.

Доктор Туше сидит перед Мисти на корточках, сама Мисти – на стуле, положив ногу на низенькую скамеечку. Доктор перемещает пузырь со льдом, проверяет, нет ли отеков.

Мисти спрашивает его: это вы заполняли свидетельство о смерти Харроу?

Мисти спрашивает: это вы выписали Питеру снотворное?

Доктор на миг поднимает глаза, смотрит на Мисти и продолжает замораживать ее ногу. Он говорит:

– Если не зафиксировать вывих, вы никогда больше не сможете нормально ходить.

С ногой, судя по ощущениям, все нормально. Выглядит она тоже нормально. Просто для сведения: колено даже не болит.

– У вас шок, – говорит доктор Туше. Он принес обыкновенный портфель, не черный докторский чемоданчик. С такими портфелями ходят адвокаты. Или банкиры. – Шина нужна в качестве профилактики, – говорит он. – Без нее вы так и будете бегать по всей округе с этим сыщиком из полиции, и ваша нога никогда не заживет.

У них слишком маленький городок. Весь музей восковых фигур острова Уэйтенси шпионит за Мисти.

Раздается стук в дверь. Грейс и Табби заходят в комнату. Табби говорит:

– Мам, мы принесли тебе еще красок.

У нее в каждой руке по большому пластиковому пакету.

Грейс говорит:

– Как она?

И доктор Туше говорит:

– Если в ближайшие три недели она не будет выходить из комнаты, то все заживет в лучшем виде.

Он начинает обматывать ее колено бинтами, слой за слоем, все толще и толще.

Просто, чтобы ты знал: когда Мисти вдруг оказалась на полу, когда люди бросились ей на помощь, когда ее чуть ли не на руках несли вверх по лестнице, даже когда доктор щупал и сгибал ее колено, Мисти все повторяла, как заведенная:

– Обо что я споткнулась?

Там не обо что спотыкаться. Там нет даже порожка. Нет ничего, обо что можно споткнуться.

После этого Мисти возблагодарила Бога за то, что это случилось в рабочее время. Теперь никто не станет ворчать, что она прогуливает работу.

Грейс говорит:

– Можешь пошевелить пальцами?

Да, Мисти может ими пошевелить. Просто не может до них дотянуться.

Закончив с марлевыми повязками, доктор обертывает ее ногу фибергласовыми бинтами.

Табби подходит и прикасается к толстому фибергласовому бревну, внутри которого заключена нога ее матери. Прикасается и говорит:

– Можно я здесь распишусь?

– Завтра распишешься, – говорит доктор. – Оно должно высохнуть.

Негнущаяся нога Мисти вытянута перед ней. Теперь нога весит, наверное, фунтов восемьдесят. Мисти кажется, что она окаменела. Застыла в янтаре. Древняя мумия. Шина как кандалы. Цепь с ядром у нее на ноге.

Забавно, как разум пытается упорядочить хаос и найти в нем хотя бы какой-то смысл. Теперь Мисти ужасно стыдно за те слова, но когда Рамон вышел из кухни, когда он помог ей подняться на ноги, она сказала:

– Это ты поставил мне подножку?

Он смахнул с ее волос вальдорфский салат, кусочки яблок и мелко нарезанный грецкий орех и сказал:

– Como?[5]5
  Здесь: Чё? (исп.)


[Закрыть]

То, что тебе непонятно, можно понять как угодно.

Дверь на кухню была открыта, пол у дверного проема был чистым и абсолютно сухим.

Мисти сказала:

– Как я упала?

Рамон пожал плечами и сказал:

– На culo[6]6
  На задницу (исп.).


[Закрыть].

Все парни с кухни, стоявшие рядом, они все заржали.

Сейчас Мисти у себя в комнате, ее нога как начинка внутри тяжелой белой пиньяты. Грейс и доктор Туше берут Мисти под руки и помогают доковылять до кровати. Табби достает у нее из сумки пузырек с зелеными водорослями и ставит его на тумбочку у кровати. Грейс выдергивает телефон из розетки и сматывает провод. Она говорит:

– Тебе нужны тишина и покой.

Грейс говорит:

– Все не так страшно. Легкая арт-терапия тебя поднимет.

Она принимается вынимать из пакетов тюбики с краской и кисти и раскладывать их на комоде.

Доктор достает из портфеля шприц. Протирает руку Мисти ваткой со спиртом. Уж лучше руку, чем сосок.

Ты что-нибудь чувствуешь?

Доктор набирает лекарство в шприц, втыкает иголку в руку Мисти. Потом вынимает иголку и дает Мисти ватку, чтобы остановить кровь из ранки.

– Чтобы вам лучше спалось, – говорит он.

Табби садится на краешек кровати и говорит:

– Тебе больно?

Совсем не больно. С ногой все нормально. Укол был больнее.

Кольцо на пальце у Табби, сверкающий хризолит, в нем отражается свет из окна. Под окном – край ковра, под ковром Мисти прячет накопленные чаевые. Их билет домой, в Текамсе-Лейк.

Грейс запихивает телефон в пустой пластиковый пакет и протягивает руку к Табби. Грейс говорит:

– Пойдем. Твоей маме нужно отдохнуть.

Доктор Туше стоит на пороге и говорит:

– Грейс? Можно вас на пару слов наедине?

Табби встает с кровати. Грейс наклоняется к ней, что-то шепчет ей на ухо. Табби быстро кивает. На ней – массивное ожерелье из сияющих розовых стразов. Оно такое большое, что Табби, наверное, тяжело таскать его на себе. Так же, как ее маме тяжело таскать шину. Сверкающий жернов на шее. Цепь с ядром из блестящих стекляшек. Табби расстегивает ожерелье, подходит к кровати и говорит:

– Приподними голову.

Она надевает ожерелье на шею Мисти, на шею маме, и защелкивает застежку.

Просто для сведения: Мисти не идиотка. Бедная Мисти Мэри Клейнман, она знала, что кровь на ее трусах была кровью Питера. Но сейчас, в эту минуту, она так рада, что не пошла на аборт и сохранила ребенка.

Твою плоть и кровь.

Мисти и сама толком не знает, почему согласилась выйти за тебя замуж. Почему мы делаем то, что делаем? Она уже погружается в дрему. Каждый следующий вдох медленнее предыдущего. Ее мышцам, поднимающим верхние веки, приходится напрягаться, чтобы глаза не закрылись.

Табби подходит к мольберту и берет блок рисовальной бумаги. Она кладет эту бумагу и угольный карандаш на одеяло, поближе к маме, и говорит:

– На всякий случай. Вдруг тебя посетит вдохновение.

Словно в замедленной съемке, Мисти целует ее в лоб.

Между шиной и ожерельем, Мисти словно пригвождена к кровати. Приколочена накрепко. Жертва, предназначенная на заклание. Затворница.

Потом Грейс берет Табби за руку, и они выходят в коридор, к доктору Туше. Дверь закрывается. В тишине Мисти не понимает, послышалось ей или нет. Но ей показалось, что дверь закрылась с двойным щелчком.

И Мисти зовет:

– Грейс?

Мисти зовет:

– Табби?

Словно в замедленной съемке, Мисти кричит:

– Эй! Кто-нибудь?

Просто для сведения: ее заперли в комнате.