Текст книги "Призраки"

Стоит раз это увидеть, говорит Рэнд, и вся твоя жизнь – все, чем ты так гордишься, за что ты бьешься, о чем тревожишься, – все становится мелким, бессмысленным.

Внук, по которому ползают тараканы, старый антиквар, Кассандра с обстриженными ресницами, которая голой ушла из дома.

Все твои проблемы, все любовные приключения.

Все это – иллюзия.

– Там, в этом ящике, – говорит Рэнд, – проблеск подлинной реальности.

Они так и сидят на бетонном полу, эти двое. Солнечный свет, проникающий в окна, уличный шум – все какое-то не такое. Словно они вдруг оказались в каком-то другом, незнакомом месте. И ящик больше не тикает.

Но миссис Кларк не решилась туда заглянуть.

13

Еды у нас нет. Горячей воды тоже нет. И вполне может статься, что уже очень скоро не будет и света, и мы тут останемся в темноте, и будем ходить, как слепые, пробираясь на ощупь из комнаты в комнату, натыкаясь руками на чьи-то чужие руки и на мягкие пятна плесени на обоях. Или ползать на четвереньках по липким коврам, и наши колени и руки покроются коркой из засохшего мышиного дерьма. А мы будем ползать по этим коврам, прикасаясь к жестким участкам на мягком ворсе, к этим пятнам с руками-ногами.

У нас опять холодно, печка вновь сломана – как и должно быть.

Время от времени слышатся крики о помощи, это кричит Святой Без-Кишок. Но крики тихие-тихие, как последние отголоски эха где-то совсем далеко.

Святой называет себя Народным комитетом по привлечению внимания. Целыми днями он ходит вдоль внешних стен, колотит в запертые железные двери пожарных выходов и кричит. Но колотит не кулаком, а ладонью. И кричит не особенно громко. Просто достаточно громко, чтобы потом говорить, что он делал, что мог. Мы все делали, что могли. Мы старались быть сильными, храбрыми персонажами.

Мы организовывали комитеты. Мы сохраняли спокойствие.

Мы по-прежнему страдали, вопреки проискам призрака, который пробрался в канализацию и починил туалеты. Призрак нашел плоскогубцы и включил газовый нагреватель воды, уже после того, как Товарищ Злыдня выкинула ручку вентиля. Он даже срастил провод питания стиральной машины и загрузил стираться целую гору одежды.

Для Преподобного Безбожника наш призрак – это Далай-лама. Для Графини Предвидящей – Мэрилин Монро. Или это пустое инвалидное кресло мистера Уиттиера, хромированный каркас, сияющий в его комнате.

Перед полосканием призрак добавляет в машину кондиционер для белья со смягчающим действием.

У нас почти не остается свободного времени: надо собирать лампочки, звать на помощь, уничтожать результаты труда доброго привидения. Только поддерживать печку в неработающем состоянии – это уже задача на полный рабочий день.

Но что хуже всего: у нас нет ничего, что можно было бы прописать в окончательном варианте сценария. Нам надо выглядеть так, чтобы сразу стало понятно: эти люди страдали. Голодали, терпели лишения и боль. Нам надо молиться о том, чтобы нас спасли. Миссис Кларк должна держать нас в ежовых рукавицах.

Все идет недостаточно плохо. Даже наш голод – он не настолько силен, как хотелось бы. Сплошное разочарование.

– Нам нужно чудовище, – говорит Сестра Виджиланте, опираясь локтями на свой шар для боулинга, который лежит у нее на коленях. Она сковыривает себе ногти ножом: сует кончик ножа под ноготь, раскачивает лезвие, чтобы ноготь отошел от пальца, а потом просто сдирает его. Она говорит: – Это основа любой страшной истории: само здание должно действовать против нас.

Сдирая ноготь за ногтем, она качает головой и говорит:

– Это даже не больно, если представить, сколько стоят эти шрамы.

Это все, что мы можем сделать, чтобы не вытащить миссис Кларк из ее гримерки и не заставить ее, под угрозой смерти, мучить нас и запугивать.

Сестра Виджиланте называет себя Народным комитетом по изысканию подходящего врага.

Директриса Отказ ходит, хромая. Обе ее ступни замотаны шелковыми тряпками. У нее на ногах не осталось ни одного пальца. Ее левая рука – просто лопатка из костей и кожи, одна ладонь без единого пальца, обмотанная тканью. На правой руке – только два пальца, указательный и большой. В них зажат отрезанный палец, на ногте которого еще остался темно-красный лак.

Держа свой отрезанный палец, Директриса бродит из комнаты в комнату, из галереи «Тысячи и одной ночи» в холл, обставленный в стиле итальянского ренессанса, и бормочет:

– Иди сюда, кис-кис-кис. – Она говорит: – Кора? Иди к мамочке, Кора, мой маленький. Сейчас будем кушать…

Время от времени слышен голос Святого Без-Кишок. Он кричит тихо, как будто шепчет:

– Помогите… Кто-нибудь, помогите… пожалуйста.

Потом – тихий шлепок ладони о дверь.

Очень тихий, почти неслышный. А то вдруг кто-то стоит снаружи как раз рядом с дверью.

Директриса Отказ называет себя Народным комитетом по кормлению кота.

Мисс Апчхи и Недостающее Звено, они входят в Народный комитет по смыву оставшихся испорченных продуктов питания. К каждому пакету, который они смывают в унитаз, они присовокупляют подушку или туфлю, чтобы канализационные трубы забились – и оставались забитыми – наверняка.

Агент Краснобай стучит в дверь миссис Кларк и говорит:

– Послушай. – Он говорит: – У тебя не получится стать здесь жертвой. Мы тебя выбрали следующей злодейкой.

Агент Краснобай называет себя Народным комитетом по обеспечению нас всех новым мерзавцем.

Лампочки «персики», которые собирает Хваткий Сват, которые он передает Обмороженной Баронессе… которые она так бережно складывает в коробку, выложенную старыми париками… под конец каждого дня, Граф Клеветник оттаскивает их в подвал и бьет о бетонный пол. Он швыряет их точно так же, как потом скажет миру, что их била миссис Кларк.

Помещения уже кажутся больше. И сумрачнее. Цвета и стены исчезают в темноте. Агент Краснобай снимает на камеру битые лампочки и ногти Сестры Виджиланте, разбросанные по полу. Одинаковые белые черепки в форме полумесяца.

Если не считать призрака, у нас все почти плохо. Почти так, как должно быть.

Призрак Сестры Виджиланте – это герой. Она говорит, что мы ненавидим героев.

– Цивилизация всегда действует лучше, – говорит Сестра Виджиланте, просовывая кончик ножа под очередной ноготь, – когда есть кто-то, кого все боятся.

Под присягой
Стихи о Сестре Виджиланте

– Один мужик подал иск на миллион долларов, – говорит Сестра Виджиланте, – из-за того, что кто-то не так на него посмотрел.

В ее первый день в качестве присяжной.

Сестра Виджиланте на сцене, прижимает к груди книгу, как щит.

Ее блузка – вся в желтых рюшках, с белым кружевом по краям.

Книга в переплете из черной кожи, на обложке оттиснуто золотом:

Библия.

Сестра Виджиланте в очках в черной оправе.

Из украшений – только браслет-оберег с позвякивающими серебряными висюльками.

Волосы выкрашены в черный. Такой же темный, как ее лакированные туфли. Как ее Библия.

На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма.

На стеклах очков играют яркие блики: отражения электрических стульев и виселиц.

Зернистое изображение: кинохроника о приговоренных к смертной казни – к газовой камере или расстрелу.

Там, где должны быть глаза, – глаз не видно.

Ее первый день на скамье присяжных, слушается очередное дело: мужчина, споткнувшийся о бордюр, предъявляет иск владельцу роскошной машины, на которую налетел.

Требует возместить ущерб в размере пятидесяти тысяч за собственную неуклюжесть.

– Эти горе-истцы, у которых нет ни ума, ни элементарной координации движений, – говорит Сестра Виджиланте.

Они отличались прекрасным умением винитьдругих.

Другой истец требовал компенсации в сотню тысяч от домовладельца, не убравшего из своего сада за домом поливочный шланг, из-за которого тот упал и повредил лодыжку, когда убегал от полиции. А полиция гналась за ним потому, что он изнасиловал женщину.

Впрочем, к данному делу сие не относится.

Охромевший насильник хотел отсудить для себя целое состояние – за причиненные ему страдания и боль.

Там, на сцене, серебряные обереги поблескивают сквозь кружево на манжете,

Библия крепко зажата в руках, ногти накрашены желтым, того же оттенка, что и рюшки на блузке,

Сестра Виджиланте говорит, что она всегда вовремя платит налоги.

Никогда не переходит дорогу в неположенном месте.

Сортирует свой мусор.

Ездит на работу в автобусе.

– И тогда, – говорит Сестра Виджиланте, в первый свой день на скамье присяжных, – я сказала судье:

Что-то вроде:

– Какой же херней мы тут все занимаемся.

И ее обвинили в неуважении к суду…

Гражданские сумерки
Рассказ Сестры Виджиланте

В то лето люди перестали жаловаться на цены на бензин. В то лето никто не высказывал свое «фи» по поводу сериалов, идущих по телевидению.

24 июня заход солнца был в 8:35. Гражданские сумерки закончились в 9:07. По Льис-стрит шла женщина, вверх по крутому уклону. На отрезке между 19-й и 20-й авеню она услышала грохот. Такой звук могла издавать сваебойная машина: словно что-то тяжело топает по асфальту, и этот топот отдается в ноги, обутые в туфли на низких каблуках. Один удар каждые две-три секунды. С каждым разом – все громче, все ближе. На ее стороне улице не было никого, и женщина остановилась и вжалась в кирпичную стену отеля. Напротив, через дорогу, в дверях ярко освещенного гастрономического магазина стоял мужчина азиатской внешности и вытирал руки белым полотенцем. Где-то в темноте, между двумя фонарями, разбилось что-то стеклянное. Снова раздался удар, и на какой-то машине включилась сигнализация. Топот все приближался – что-то невидимое приближалось в ночи. Газетный автомат с грохотом завалился набок. Еще удар, говорит эта женщина, и в телефонной будке разбилось стекло, всего в трех припаркованных автомобилях от того места, где стояла она сама.

Согласно короткой заметке в газете на следующий день, ее звали Тереза Уилер. Ей было 30 лет. Она работала в нотариальной конторе.

К тому времени мужчина-азиат ушел обратно в магазин. Перевернул табличку на двери: «Закрыто». Так и держа полотенце в руках, он пробежал в глубь помещения, и свет в магазине погас.

На улице стало совсем темно. Выла автомобильная сигнализация. Снова раздался топот, очень громко и очень близко, так что отражение Уилер в витринном стекле задрожало. Почтовый ящик у обочины тротуара громыхнул, словно пушка, и потом еще долго дрожал, скособочившись на сторону, с вмятиной на боку. Деревянный электрический столб содрогнулся, провода колыхнулись, стукнулись друг о друга, посыпались искры – сверкающий летний фейерверк.

Ниже по улице, буквально в квартале от Уилер, взорвалась плексигласовая стенка автобусной остановки, где была подсвеченная фотография одного известного киноактера, одетого только в исподнее.

Уилер стояла, вжавшись в кирпичную стену и пытаясь просунуть пальцы в стыки между кирпичами. Она прилепилась к стене, как плющ. Ее затылок прижимался к кирпичной кладке так плотно, что потом, когда она рассказывала полицейским свою историю, она показала им крошечную залысину в том месте, где волосы стерлись о грубый кирпич.

А потом, сказала она, ничего.

Ничего не случилось. Ничто так и не показалось на темной улице.

Сестра Виджиланте, рассказывая эту историю, по ходу дела отковыривает себе ногти ножом.

Гражданские сумерки, говорит она, это период времени от захода за горизонт верхнего края солнечного диска до того момента, пока погружение солнца под горизонт не превышает шести градусов. Эти шесть градусов равняются примерно получасу. Гражданские сумерки, говорит сестра Виджиланте, это не то, что навигационные сумерки, которые заканчиваются, когда солнце опускается на двенадцать градусов под горизонт. Астрономические сумерки заканчиваются, когда солнце опускается на восемнадцать градусов.

Сестра говорит, что это «что-то» невидимое, чуть ниже по улице от того места, где стояла Тереза Уилер, оно смяло крышу машины, стоявшей на светофоре на перекрестке с 16-й авеню. То же самое невидимое ничто снесло неоновую вывеску бара «Тропический», расшибло все световые трубки и согнуло стальную вывеску пополам, на уровне третьего этажа.

И все же рассказывать было нечего. Следствие без причины. Нечто невидимое прогрохотало по Льюис-стрит, круша и сметая все на своем пути, от 20-й авеню почти до самой реки.

29 июня, говорит Сестра Виджиланте, заход солнца был в 8:36.

Гражданские сумерки закончились в 9:08.

По словам парня, который работал кассиром в кинотеатре для взрослых «Олимпия», что-то промчалось мимо стеклянной передней панели его билетной кассы. Он не увидел, что это было. Скорее, это был просто свист воздуха, как будто мимо пронесся невидимый автобус, чудовищный выдох – так близко, что бумажные деньги на столике перед ним всколыхнулись от ветра. Просто высокий звук. Боковым зрением он заметил, что огни закусочной через улицу как будто мигнули, словно что-то закрыло собой на мгновение целый мир.

А на следующем входе, говорил этот кассир, он услышал звук. Тот самый громыхающий звук, который описывала Тереза Уилер. Где-то в темноте залаяла собака. Тот же самый «проходящий» звук, о котором кассир потом рассказал полиции. Звук гигантских шагов. И эта невидимая гигантская нога просвистела мимо, на расстоянии вдоха-выдоха.

1 июля люди жаловались на нехватку воды. Они ворчали, что город вновь срезал бюджет и что полиция вообще ничего не делает. Наблюдался рост уличной преступности: автомобильные кражи, граффити, вооруженные ограбления.

2 июля никто ни на что не жаловался.

2 июля заход солнца был в 8:34, гражданские сумерки закончились в 9:03.

2 июля одна женщина, выгуливавшая собаку, обнаружила тело Лоренцо Карди; одна половина его лица была просто-напросто вмята в череп. Он был мертв, говорит Сестра Виджиланте.

– Субарахноидальное кровоизлияние, – говорит она.

За миг до удара этот человек, наверное, что-то почувствовал, может быть, дуновение воздуха, что-то такое, потому что он поднял руки, прикрывая лицо. Когда обнаружили тело, обе руки были буквально вколочены в то, что осталось от его лица, глубоко-глубоко, так что ногти вошли в его собственный смятый мозг.

На улице, в промежутке между двумя фонарями, там, в темноте, слышится звук. Этот топот. Тяжелый и громкий. Второе громыхание может быть уже ближе, совсем-совсем рядом, или, еще того хуже, ты будешь следующей жертвой. Люди слышали, как оно приближается, раз, второй, все ближе и ближе, и они замирали на месте. Или они заставляли себя сделать эти три или четыре шага – левой ногой, правой, левой – до ближайшего входа в какое-нибудь помещение. Они приседали, прячась за припаркованные машины. Еще ближе, следующее ба-бах, звук удара и вой автосигнализации. Вдоль по улице, все ближе и ближе, все громче и громче. Набирая скорость.

Оно бьет из темноты, говорит Сестра Виджиланте – ба-бах – удар черной молнии.

13 июля заход солнца был в 8:33, гражданские сумерки закончились в 9:03, женщина по имени Анджела Дэвис только что вышла с работы – она работала в прачечной на Центральной улице, – и что-то невидимое ударило ее в спину и сломало позвоночник. Удар был таким сильным, что, падая, женщина потеряла обе туфли.

17 июля, когда гражданские сумерки закончились в 9:01, мужчина по имени Гленн Джейкобс вышел из автобуса и пошел по Портер-стрит в направлении 25-й авеню. Что-то невидимое ударило ему в грудь и сломало все ребра. Раздавило их, как плетеную корзину.

25 июля гражданские сумерки закончились в 8:55. В последний раз Мэри Лей Станек видели на Юнион-стрит. Она вышла на вечернюю пробежку. Станек остановилась, чтобы завязать шнурок на кроссовке и проверить пульс по часам. Она сняла бейсболку. Снова надела, уже козырьком назад, и убрала под нее свои длинные каштановые волосы.

Она свернула на запад, на Пасифик-стрит, а потом ее нашли уже мертвой. Ее лицо буквально сорвало с черепа.

– Авульсия, – говорит Сестра Виджиланте.

То, что убило Станек, с него были стерты все отпечатки пальцев. Оно было облеплено волосами и все в крови. Орудие убийства нашли под машиной, припаркованной на Второй авеню.

Согласно полицейскому протоколу, это был шар для боулинга.

Эти грязно-черные шары для боулинга, они продаются в любом магазинчике уцененных товаров по полбакса за штуку. Целые ящики этих шаров: трогай руками, ройся, выбирай. Если брать по одному шару за раз, скажем, раз в год, но по всем магазинчикам города, можно собрать их несколько сотен. Шар можно вынести даже из боулинга, причем без труда. Спрятав эту восьмифунтовую дуру под курткой. Двенадцатифунтовый шар можно засунуть в детскую коляску – едва скрытое оружие.

Полиция провела пресс-конференцию. Они вышли на автостоянку, и кто-то с силой швырнул об асфальт шар для боулинга. Шар подпрыгнул. Издав звук сваебойной машины, работающей вдалеке. Шар подпрыгнул высоко, выше человеческого роста. На асфальте следа не осталось, и если бы улица шла под уклон, сказали полицейские, шар бы продолжал прыгать, все быстрее и выше, вниз по улице, большими «шагами». Они сбросили шар из окна третьего этажа главного полицейского управления – он ударился об асфальт и подпрыгнул еще выше. Телевизионщики сняли это на камеру. В тот же вечер эпизод показали по всем каналам.

Городской совет выступил за принятие закона о раскраске шаров для боулинга. Пусть они будут ярко-розовыми. Или кислотно-желтыми, оранжевыми или зелеными – чтобы поздно ночью, в темном переулке, человек мог увидеть, как эта штука летит на него. Чтобы он успел пригнуться до того, как – ба-бах – ему расплющит лицо.

Отцы города продвигали закон, объявляющий владельцев черных шаров преступниками.

Полицейские называли это не специфически мотивированным убийством. Как в деле Герберта Малина, который убил десятерых человек, чтобы предотвратить землетрясения в Южной Калифорнии. Или Нормана Бернарда, который отстреливал бомжей, потому что считал, что это будет способствовать поднятию экономики. ФБР назвало бы это убийством по личной заинтересованности.

Сестра Виджиланте говорит:

– В полиции думали, что убийца – их враг.

Шар для боулинга был полицейской уловкой, судачили люди. Это был отвлекающий маневр. То самое чудище, на которое можно валить всю вину. Шар для боулинга – это было простое решение проблемы, как сделать, чтобы люди не ударились в панику.

31 июня гражданские сумерки закончились в 8:49. На Вестерн-авеню спал бездомный по имени Деррил Эрл Фитцхью. У него на лице лежала раскрытая книжка в мягкой обложке, «Чужак в чужой стране». Ему пробило грудную клетку, расплющило оба легких и разорвало сердечную мышцу.

По словам одного свидетеля, убийца выполз из залива, перевалившись через край дамбы. Другой свидетель видел чудовище со склизкой кожей: оно протискивалось наружу из дождевого водостока. Эти люди еще говорили, что характер полученных повреждений походил на последствие удара лапы гигантского ящера, передвигавшегося на задних ногах. Расплющенная грудная клетка – уже само по себе доказательство, что на жертву наступил какой-нибудь атавистический динозавр.

Что-то промчалось мимо, говорили другие люди, близко к земле, слишком быстро для зверя. Или это был взбесившийся маньяк с пятидесятифунтовым кузнечным молотом. Одна очевидица говорила, что это все кара Господня и нас «поражает» Бог из Ветхого Завета. Жертвы, пришлепнутые как мухи. Гигантской лапой. Черной как сама ночь. Беззвучной, невидимой. Каждый видел что-то свое.

– Важно другое, – говорит Сестра Виджиланте. – Людям нужно чудовище, в которое можно поверить.

Подлинный, страшный враг. Дьявол, от которого можно отмежеваться. Иначе останемся только мы. Мы против нас. Все против всех.

И что еще важно, говорит Сестра Виджиланте, просовывая кончик ножа под очередной ноготь: уровень преступности существенно снизился.

При таких обстоятельствах каждый мужчина становится подозреваемым. Каждая женщина – потенциальной жертвой.

Общество настороже. Как это было во время убийств в Уайт-Чепеле. Во времена Джека Потрошителя. На эти 100 дней уровень убийств снизился на 94 процента, всего до пяти проституток. Им перерезали горло. Вырвали почки, которые частично съели. Внутренности развесили по комнате на гвоздях для картин. Половые органы и утробный плод убийца забрал в качестве сувениров. Уровень краж со взломом упал на 85 процентов. Ограблений – на 70 процентов.

Сестра Виджиланте, она говорит, что никому не хотелось стать следующей жертвой Потрошителя. Люди запирали окна. Но что самое главное: никому не хотелось, чтобы его обвинили в убийствах. Люди не выходили на улицу по ночам.

Во времена маньяка в Атланте, когда погибли 30 детей: кого-то убийца задушил, кого-то зарезал, избил до смерти и застрелил, – с точки зрения общественной безопасности в городе царило такое спокойствие, какого там никогда не знали.

Во времена Кливлендского Расчленителя. Бостонского Душителя. Чикагского Потрошителя. Маньяка с дубинкой из Талсы. Резателя из Лос-Анджелеса…

Во время этих кровавых убийств уровень преступности в каждом городе падал до минимума. За исключением немногочисленных жертв, с картинно отрубленными руками и головами, за исключением этих впечатляющих жертвоприношений, горожане наслаждались самым спокойным и безопасным периодом за всю историю существования данного города.

Во времена психопата с топором в Новом Орлеане убийца написал в местную газету «Times-Picayune» и пообещал, что в ночь на 19 марта он не убьет никого в том доме, где будет играть джаз. В ту ночь весь город гремел музыкой, и никого не убили.

– В большом городе с ограниченным полицейским бюджетом, – говорит Сестра Виджиланте, – хороший серийный убийца – это весьма эффективный способ модификации общественного поведения.

Когда по улицам бродит чудовище, когда его тень нависает над каждым, никто не жалуется на безработицу. На нехватку воды. На уличные пробки.

Когда ангел смерти ходит от двери к двери, люди держатся друг за друга. Перестают сволочиться и начинают вести себя хорошо.

На этом моменте в рассказе Сестры Виджиланте мимо проходит Директриса Отказ: она кричит со слезами в голосе, зовет кота.

Одно дело, продолжает сестра, когда убивают людей. Вот она, жертва убийства, лежит с раздробленной грудной клеткой и пытается сделать еще один вдох перед смертью, глотает воздух и стонет, растянув губы. Когда человек умирает на улице, в темноте, говорит Сестра Виджиланте, можно встать рядом с ним на колени, и никто этого не увидит. Зато ты увидишь, как стекленеют его глаза. Но убить животное – это совсем другое. Животные, скажем собаки, они делают нас людьми. Они – доказательство нашей человечности. Другие люди: рядом с ними мы лишние. Кошка или собака, ящерица или птичка: рядом с ними мы – Бог.

Наши враги, говорит Сестра Виджиланте, это другие люди. День за днем, с утра до ночи. Люди, с которыми мы стоим в пробках. Люди, которые стоят перед нами в очереди в супермаркете. Кассиры в тех же супермаркетах, которые нас ненавидят за то, что им приходится нас обслуживать. Людям совсем не хотелось, чтобы этот убийца был человеком. Но им хотелось, чтобы умирали другие люди.

В Древнем Риме, говорит Сестра Виджиланте, в Колизее, была должность эдитора, устроителя гладиаторских игр. Для того чтобы люди оставались миролюбивыми и не поубивали друг друга, им нужны были кровавые зрелища, организацией которых и занимались эдиторы. От этого слова произошло современное «editor», редактор. Сегодня наши редакторы составляют меню из убийств, изнасилований, поджогов и вооруженных ограблений на первых страницах ежедневных газет.

Конечно, был и герой. По счастливой случайности 2 августа – заход солнца в 8:34 – он оказался на той же улице, что и 27-летняя Мария Альварес, которая как раз выходила из своего отеля, где работала ночным аудитором. Она остановилась на улице прикурить сигарету, и тут к ней подлетает какой-то парень и оттаскивает назад. В то же мгновение мимо промчалось чудовище. Этот парень спас ей жизнь. По телевизору его прославлял весь город, но в душе все его ненавидели.

Этот спаситель, герой, он был им не нужен. Какой-то кретин, спасший жизнь «не мне, а кому-то там». Людям хотелось, чтобы были жертвы. Раз в несколько дней. Кто-то, кого можно сбросить в вулкан. Очередное наше подношение слепой судьбе.

И вот как все закончилось: в один из вечеров чудовище прибило собаку. Маленькую собачку, крошечный меховой шарик на поводке. Она стояла привязанной к парковочному счетчику на Портер-стрит, стояла и лаяла на приближающийся грохот. Чем ближе был звук, тем сильнее она лаяла, эта собака.

Стекло в витрине покрылось сетью трещин и осыпалось кусочками головоломки. Чугунный пожарный гидрант покосился, на боку образовалась трещина, откуда с шипением вырвалась вода. Край подоконника взорвался фонтаном бетонной пыли. Парковочный счетчик задрожал, монеты внутри зазвенели. Знак «Стоянка запрещена», сорванный с металлического столба, грохнулся об асфальт. Столб еще гудел от невидимого удара.

Еще удар, и собачий лай оборвался.

После той ночи чудовище, похоже, пропало. Прошла неделя, но с наступлением темноты улицы по-прежнему вымирали. Прошел месяц, и редакторы нашли новые ужасы для первых полос газет. Новый вид рака. Война где-нибудь далеко.

10 сентября заход солнца был в 8:02. По окончании очередного сеанса групповой терапии Кертис Хаммонд вышел из дома 257 на Вест-Милл-стрит, где проходили занятия. Он как раз ослаблял узел на галстуке, когда все и случилось. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Оглядел темную улицу. Улыбнулся, подставляя лицо теплому ветерку, закрыл глаза и глубоко вдохнул через нос. Месяц назад это лицо знали все. Оно было на первых страницах газет. В теленовостях. Весь город знал этого человека. Он спас жизнь ночной аудиторши. Уберег ее от удара чудовища. От божьей кары.

Он и был тем героем, который был нам не нужен.

10 сентября гражданские сумерки закончились в 8:34, и буквально секунду спустя Кертис Хаммонд обернулся на звук. С галстуком, свободно болтающимся на шее, он прищурился, глядя в темноту. Улыбнулся, сверкнув зубами, и сказал:

– Кто здесь?