Текст книги "Призраки"

19

Мисс Америка кричит у себя в гримерке.

Она лежит на кровати: юбки задраны вверх, чулки спущены вниз. Мисс Америка кричит:

– Не отдавайте ей моего ребенка, этой ведьме…

Стоя на коленях у ее кровати, стирая пот у нее со лба,

Графиня Предвидящая говорит:

– Это еще не ребенок. Пока что – нет.

Мисс Америка снова кричит, но теперь – без слов.

В коридоре, за дверью ее гримерки, пахнет кровью и говном. Это – впервые за несколько дней или даже недель, когда кто-то из нас сходил по-большому.

Это Кора Рейнольдс. Кот, превратившийся в запах. В дерьмо.

– Она там, она ждет, – говорит Мисс Америка и тяжело дышит, кусая свой сжатый кулак. Боль заставляет ее подтянуть колени к груди. Она ложится на бок, свернувшись калачиком среди смятых простыней и одеял.

– Она ждет моего ребенка, – говорит Мисс Америка. Ее подушка сереет от слез.

– Это не ребенок, – говорит Графиня Предвидящая. Окунает тряпочку в воду, выжимает ее и стирает пот с лица Мисс Америки. Она говорит: – Давай я тебе кое-что расскажу.

Вытирая лицо Мисс Америки влажной тряпкой, она говорит:

– Ты знаешь, что у Мэрилин Монро было два выкидыша?

И Мисс Америка умолкает, слушает.

И мы в своих комнатах тоже слушаем, держа наготове бумажки и ручки. Наши уши и диктофоны приникли к трубам отопления.

Из коридора, под дверью в гримерную Мисс Америки, Директриса Отказ, одетая в свою форму сестры милосердия, кричит:

– Еще не пора кипятить воду?

И стоя на коленях у кровати Мисс Америки, Графиня Предвидящая говорит:

– Да, пожалуйста.

Директриса Отказ, в своем белом чепце медсестры, заглядывает в открытую дверь и говорит:

– Повар Убийца спрашивает… морковку сразу класть или потом?

Мисс Америка кричит.

И Графиня Предвидящая орет на Директрису:

– Если это такая шутка, то она не смешная …

Невидимая морковка, объедки истории Святого Без-Кишок.

Из коридора Повар Убийца кричит:

– Успокойся. Конечно же, это шутка. – Он говорит: – У нас нет ни картошки, ни морковки…

Близорукие
Стихи о Графине Предвидящей

– Это датчик системы глобального спутникового слежения, – говорит Графиня Предвидящая, тряхнув рукой с пластиковым браслетом.

Одно из условий ее недавнего досрочного освобождения.

Графиня Предвидящая на сцене, укутана сетью черного кружева шали.

На голове – чалма из синего бархата.

На каждом пальце – по перстню с камнями разных цветов.

Чалма заколота шпилькой с черным отполированным камнем: ониксом, или гагатом, или сардониксом – из тех, что полностью поглощают свет. Не отражают вообще ничего.

На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма:

Призраки умерших кинозвезд, остатки электронного излучения, сто лет назад отраженного от их фигур.

Электроны, прошедшие сквозь слой целлулоидной пленки, изменившие химическую природу оксида серебра, запечатлевшие образы: гонки на колесницах, Робин Гуд, Грета Гарбо.

– Радар, – говорит Графиня. – Система глобального слежения. Рентгенография…

Лет двести назад за подобные штучки тебя бы сожгли на костре.

Сто лет назад над тобой посмеялись бы. Назвали бы выдумщицей или дурой.

Даже сегодня, если ты умеешь предсказывать будущее или читать прошлое по знакам, недоступным для большинства…

В конце концов ты окажешься в тюрьме или в дурдоме.

Человечество всегда будет наказывать тех немногих, кто обладает особенным даром, которого нет у всех остальных, и поэтому они никогда не признают его настоящим.

Психиатр на слушании дела о досрочном освобождении определил ее преступление как «Острый психоз, вызванный нервным перенапряжением».

«Единичный случай нетипичного характера».

В состоянии аффекта.

Больше этого не повторится.

Никогда, ни за что.

Постучите по дереву.

К тому моменту она отсидела четыре года из присужденных двадцати.

Мужа вместе с детьми уже не было на горизонте.

Лет через двести, когда все, что она предвидела, прочла и узнала, когда все это сбудется, к тому времени от Графини останется только тюремный номер.

Уголовное дело.

Пепел сожженной ведьмы.

Всему есть предел[6]6
  Название этого рассказа повторяет название последнего фильма Мэрилин Монро «Something’s Got to Give», который так и не был закончен. У нас это название переводят как «Что-то непременно случится». Встречается и такой вариант: «Получить свое».


[Закрыть]
Рассказ Графини Предвидящей

Клер Аптон звонит из туалета в антикварной лавке. Она заперлась в кабинке, ее голос отражается гулким эхом от стен и пола. Она спрашивает у мужа: трудно ли вскрыть видеокамеру наблюдения? Чтобы забрать кассету с записью, говорит она и начинает плакать.

За прошедшую неделю Клер заходила в этот магазинчик три или даже четыре раза. Здесь, в магазине, такие порядки: сумку надо оставлять на кассе при входе. И пальто, если там есть глубокие большие карманы. И зонтик тоже – потому что в нем можно спрятать всякую мелочь: украшения, расчески, маленькие безделушки. На прилавке у кассы стоит серая картонка, на которой написано черным фломастером: «Нам не нравится, когда у нас воруют!»

Когда Клер пришла сюда в первый раз, она сказала, сдавая пальто:

– Я не воровка.

Старик за кассой смерил ее пристальным взглядом. Щелкнул языком и сказал:

– А почему вы должны быть исключением?

За каждый сданный предмет он выдал Клер половинку игральной карты. Туз червей – за сумку. Девятку треф – за пальто. Тройку пик – за зонтик.

Старик внимательно изучил руки Клер, ее нагрудные карманы и колготки – на предмет подозрительных выпуклостей, выдающих украденные товары. На стене за прилавком развешены маленькие таблички с настоятельной просьбой не воровать в магазине. Видеокамеры наблюдают за каждым проходом, каждым поворотом. Картинка выводится на мониторы у кассы, чтобы кассир все видел.

Да, он все видит: каждое ее движение – все у него на мониторах, в черно-белом изображении. Ему все известно: где находится Клер в каждый отдельный момент времени. К чему она прикасается, что берет в руки.

Антикварная лавка представляла собой кооператив, где несколько мелких торговцев выставляли свои товары под одной крышей. В тот день в магазине работал только кассир, а Клер была единственной покупательницей. Магазин был огромным, как супермаркет, но помещение было разбито на много маленьких магазинчиков. Повсюду на стенах висели часы: своеобразные звуковые обои, сплошное тик-так. Там было столько всего. Бронзовые кубки, потускневшие до темно-оранжевого оттенка. Потрескавшиеся, искривленные кожаные туфли. Вазочки для конфет из граненого стекла. Книги, покрытые серым пушком плесени. Плетеные кресла-качалки и корзины для пикников. Соломенные шляпки.

На картонной карточке, приклеенной к одной из полок, было написано: «Приятно посмотреть, просто восторг – подержать в руках, но если вы это сломаете, значит, вы это КУПИЛИ!»

На другой карточке было написано: «Посмотрел? Потрогал? Сломал? ПОКУПАЙ!»

На третьей: «Сломали здесь… ЗАБИРАЙТЕ ДОМОЙ!»

Даже под пристальным наблюдением видеокамер Клер рассматривала магазин как зоопарк старых вещей, на которых лежит отпечаток их бывших владельцев. Как музей, где можно потрогать любой экспонат.

По словам Клер, все, что когда-либо отражалось в зеркале, остается в стекле навсегда. Наслоения образов. Все, что когда-либо отражалось в елочном шарике или в серебряном подносе… Клер говорит, что она может это увидеть. Любая зеркальная поверхность – это экстрасенсорный фотоальбом или кадры домашнего видео, запечатлевшие все, что происходило вокруг. Клер может часами бродить по рядам в антикварной лавке, прикасаться к предметам на полках, читать их, как другие читают книги. В поисках прошлого, заключенного в старых вещах.

– Это наука, – говорит миссис Аптон. – Она называется психометрия.

Клер не советует вам покупать этот нож с серебряной рукояткой, потому что в его лезвии до сих пор отражается искаженное криком лицо жертвы убийства – она это видит. Она видит кровь на перчатке полицейского, когда он убирает руку с пробитой груди трупа. Клер видит сумрачную комнату для хранения вещественных доказательств. Потом – зал суда. Судью в черной мантии. Долгую стирку в теплой мыльной воде. Потом – полицейский аукцион. Все это до сих пор отражается в лезвии. И вот – следующее отражение. Здесь и сейчас. Ты стоишь в антикварной лавке и хочешь купить этот нож. Он тебе нравится, он красивый. Ты не знаешь его историю.

– Все красивые вещи, которые здесь продаются, – сказала бы Клер, – они попали сюда потому, что они никому не нужны. Никто не хочет держать их в доме.

А если никто не хочет держать в доме красивую, старинную вещь, на то должна быть причина. Страшная причина.

Под пристальным наблюдением видеокамер, установленных по всему магазину, Клер могла бы много чего рассказать о наблюдении.

Когда Клер вернулась на кассу, чтобы забрать сданные вещи, она отдала кассиру три карты, разрезанные пополам. Туза червей. Девятку треф. Тройку пик.

Старик за кассой сказал:

– Вы что-нибудь выбирали? Хотели купить?

Он отдает ей сумку и кивает на экран монитора. Подтверждение тому, что он все время за ней наблюдал и видел, как она трогала все подряд.

И вот тут она видит: за спиной у кассира, в застекленном шкафчике за прилавком, заставленном перечницами, солонками и фарфоровыми наперстками, в окружении дешевенькой бижутерии стоит большая стеклянная банка, наполненная мутно-белой жидкостью. И внутри этой жидкой дымки – крошечный кулачок. Четыре согнутых пальчика касаются стекла.

Клер показывает на шкаф и говорит:

– А это что?

Старик оборачивается и смотрит. Снимает связку ключей с крючка на стене за прилавком и отпирает шкафчик. Протянув руку над бижутерией и наперстками, он говорит:

– А что это, по-вашему?

Клер не знает. Она знает только, что эта штука излучает немыслимую энергию.

Старик переносит банку на прилавок, грязно-белая жидкость плещется внутри. Белая пластмассовая крышка плотно закручена и закреплена красно-белым полосатым скотчем. Старик ставит локоть на прилавок и подносит банку поближе к лицу Клер. Он медленно крутит банку в руке, проворачивая запястье, и Клер видит маленький темный глаз, который глядит на нее из белесой мути. Глаз и абрис крошечного носика.

А уже в следующую секунду глаз исчезает, вновь погружается в мутную жидкость.

– Догадайтесь, – говорит старик. Он говорит: – В жизни не догадаетесь. – Он поднимает банку повыше, чтобы Клер увидела дно, к которому прижата маленькая серая попка.

Старик говорит:

– Ну что, сдаетесь?

Он ставит банку на прилавок. На белой пластмассовой крышке наклеена маленькая бумажка. На бумажке напечатано черным: «Больница Седарс-Синай». Под этой надписью идет другая, от руки, красными чернилами. Но чернила расплылись, так что прочесть, что написано, невозможно. Какие-то слова. Может быть, дата. Просто красное смазанное пятно.

Клер смотрит на банку и качает головой.

Она видит в стеклянном боку отражение прошлого, несколько десятилетий назад: комната, отделанная зеленой кафельной плиткой. Женщина с босыми ногами, широко разведенными в стороны и задранными кверху. Женщина в гинекологическом кресле, накрытая синей тканью. Лица не видно под кислородной маской. Но зато видны светлые, почти белые волосы. Волосы уже отрасли, и у корней они темные.

– Оно настоящее, – говорит старик. – Мы провели анализ ДНК, сравнили с подлинными волосами. Все сходится.

В интернете все еще можно купить ее волосы, говорит старик. Прядки высветленных волос.

– Вы, поджигательницы бюстгальтеров,[7]7
  «Поджигательницы бюстгальтеров» (bra-burners) – историческая реалия американской жизни. Некоторые активистки движения за права женщин рассматривали бюстгальтер как деталь одежды, которая унижает женщину, потому что женщина носит бюстгальтер, чтобы нравиться мужчинам. Следуя примеру мужчин, публично сжигавших призывные повестки во время войны во Вьетнаме в 1970-х годах, некоторые активистки осуществили акт публичного сожжения своих бюстгальтеров. Сейчас это выражение употребляется в переносном смысле, в значении «воинствующая феминистка, активистка женского движения».


[Закрыть] – говорит старик, – вообще не считаете это ребенком. Для вас это так, просто ткань. Ненужный внутренний орган типа аппендикса.

Читая стекло, наслоения отражений, Клер видит лампу на столике у кровати. Телефон. Пузырек с таблетками, которые «строго по рецепту».

– Чьи волосы? – спрашивает она.

И старик говорит:

– Мэрилин Монро. – Он говорит: – Если вас это интересует, оно стоит недешево.

Это кинореликвия, говорит старик. Священная реликвия. Наподобие святых мощей. Грааль среди памятных вещей от кинематографа. Это гораздо ценнее рубиновых туфелек из «Волшебника страны Оз» или санок «Rosebud», таинственного «розового бутона» из «Гражданина Кейна». Это ребенок Монро, которого она потеряла на съемках «Некоторые любят погорячее»,[8]8
  В русском прокате: «В джазе только девушки».


[Закрыть] когда Билли Уайлдер заставлял ее бежать по вокзальному перрону, дубль за дублем, на высоких каблуках.

Старик пожимает плечами:

– Мне его продал один мужик. Он мне все рассказал. Как она умерла на самом деле.

Клер Аптон молча смотрит на банку. Смотрит фильм из старых отражений в закругленном стеклянном боку.

Памятный сувенир. Реликвия наподобие мумифицированной руки святого, помещенной в хрустальный ковчег в каком-нибудь итальянском соборе. Предмет поклонения, как святые мощи. Как прядь волос. А с другой стороны, это маленький человечек, мертвый. Девочка или мальчик. Ребенок, который мог бы спасти Монро жизнь.

Старик говорит:

– В интернете у всего есть свой денежный эквивалент.

Мужчина, который продал ему эту банку, сказал, что Монро убили. Она сама напросилась. Летом 1962 года ее сняли со съемок «Всему есть предел». Джордж Кьюкор был очень ей недоволен, ругал ее матерными словами, а больших чинов со студии разозлило, что она умотала со съемок, чтобы петь на приеме по поводу дня рождения Кеннеди. Ее собственный день рождения прошел незамеченным. Ей исполнилось тридцать шесть. Клан Кеннеди не желал иметь с ней ничего общего. Она потихоньку старела, и у нее не было никого, ничего. Карьера закончилась, внимание публики захватила Лиз Тейлор.

– И она затевает большую игру, – говорит старик. – Ведь она умная девочка, самая умная.

Монро заручается поддержкой журнала «Life», и они публикуют большую статью о ней. Она уговаривает Дина Мартина отменить съемки «Всему есть предел», когда студия отдает ее роль Ли Ремик. И она приглашает к себе представителей всех киностудий, владеющих фильмами, в которых она снималась. На встречу «в тесном кругу» у нее дома, в Брендвуде. В самом тесном кругу: только самые верхушки айсбергов, от каждой кинокомпании.

– У такой умной девочки, – говорит старик, – всегда должен быть под рукой пистолет. Для самозащиты.

И вот все шишки от киноиндустрии сидят у нее за столом; Монро пьет шампанское и сообщает собравшимся, что она решила покончить с собой. Если ей не вернут роль в последнем фильме, если с ней не подпишут новый контракт на миллион долларов, она наестся таблеток и умрет от передозировки. Проще простого.

– Но больших кинобоссов на испуг просто так не возьмешь, – говорит старик.

Эти акулы, они уже выжали из нее все, что можно. Сняли сливки и разлили по бидонам. Монро стареет, она уже надоела зрителю. Если она покончит с собой, все фильмы с ее участием, которые хранятся у них в закромах, превратятся в подлинную золотую жилу. И они говорят ей: давайте, милая, давайте.

– Парень, который продал мне эту банку, – говорит старик, – он узнал это от человека, который был на той встрече.

Монро уже опьянела. Драконы от киноиндустрии сидят на своих стульях. Она получила их благословение. Которое, должно быть, разбило ей сердце.

– А потом, – говорит старик, – она выдает им свой главный козырь.

Она говорит, что изменит свое завещание. Да, ее доля участия в прибыли вообще никакая, но она все-таки кое-что получает с каждого повторного показа своих старых фильмов. Эти фильмы, хранящиеся в запасниках: когда-нибудь их купят телекомпании. И будут покупать права на показ вновь и вновь – особенно если она покончит с собой. Она это знает. И они это знают.

Мертвая, она навсегда останется привлекательной и сексуальной. Ее будут любить всегда: ее образ, которым владеют кинокомпании. Эти старые фильмы, они как деньги в банке. То есть были бы как деньги в банке, если бы не одно обстоятельство…

Старик говорит:

– Ее завещание, ее заповедь.

Она учредит фонд Мэрилин Монро. И завещает ему все деньги, которые ей причитаются с повторных показов. Все эти деньги, до последнего пенни, будут распределяться по организациям, которые она назовет. Ку-клукс-клан. Американская нацистская партия. Северо-американская ассоциация мужской однополой любви.

– Может, в то время некоторых из этих организаций еще не существовало, – говорит старик, – но общий смысл вам понятен.

Когда американские зрители узнают, что несколько центов (а то и все десять) с каждого проданного билета на ее фильмы уходят к нацистам… Вот тогда все и закончится. Никаких кассовых сборов. Никаких спонсоров на телевидении. Эти фильмы с ее участием, они не будут стоить вообще ничего. Ее фотографии в голом виде не будут стоить ни цента. Мэрилин Монро превратится в американскую леди Гитлер.

– Она создала свой образ, сказала она большим боссам со студий. И она же его и разрушит, – говорит старик.

Банка стоит на прилавке. Клер, наконец, отрывается от созерцания и говорит:

– Сколько вы за нее хотите?

Старик посмотрел на часы у себя на руке. Сказал, что он в жизни бы не стал продавать эту вещь, но он уже старый. Ему охота уйти на покой, а не сидеть целыми днями за кассой, пока нечистые на руку покупатели свободно обкрадывают магазин.

– Сколько? – сказала Клер, вынимая из сумочки кошелек затянутой в перчатку рукой.

И старик сказал:

– Двадцать тысяч долларов…

Сейчас половина шестого, а магазин закрывается в шесть.

– Хлоралгидрат, – сказал ей старик.

Снотворные капли. Вот так он ее и убил, этот парень. В тот вечер, в августе, она наелась снотворного и была уже сонная. Он просто вылил ей в горло содержимое пузырька. Конечно, на вскрытии у нее в печени обнаружили «Микки Финн»,[9]9
  Микки Финн – Mickey Finn – своеобразный «коктейль», когда в крепкий спиртной напиток добавляют хлоралгидрат. Получается сильнодействующее одурманивающее средство, способное «вырубить» человека с одной порции.


[Закрыть] но все сказали, что эту штуку ей присылают из Мексики. Даже врач, который выписывал ей рецепты, сказал, что из Мексики. Даже он сказал: самоубийство.

Двадцать тысяч долларов.

И Клер сказала:

– Надо подумать. – По-прежнему глядя на белую муть внутри банки, она отошла от прилавка. – Мне нужно…

Старик протянул руку, как бы пытаясь схватить ее сумку, пальто и зонтик. Если она собирается бродить по торговому залу, вещи надо оставить на кассе.

Клер отдала ему вещи и даже не взяла игральные карты.

Клер Аптон, которая смотрит на отполированный кубок и видит в нем отражение молодого мужчины: он улыбается, на лице поблескивают бисеринки пота, в руках – теннисная ракетка или клюшка для гольфа. Она видит, как он растолстел, обзавелся женой и детьми. После этого кубок не отражает вообще ничего, кроме внутренней стенки картонной коробки. Потом другой молодой человек вынимает его из коробки. Сын того, первого.

Но эта банка – она как бомба, готовая взорваться. Орудие убийства, которое пытается сделать признание. Достаточно лишь прикоснуться к ней пальцем, и ты почувствуешь толчок. Удар током. Что-то похожее на предостережение.

Пока она бродит по магазину, старик наблюдает за ней по мониторам.

В темных стеклах старых солнцезащитных очков она видит мужчину, который валит на землю какую-то женщину и пинками раздвигает ей ноги.

В позолоченном тюбике старой помады она видит лицо, обтянутое черным чулком. Две руки душат кого-то, лежащего в постели. Потом те же самые руки сгребают с комода ключи, кошелек и мелочь. Рядом с помадой. Молчаливым свидетелем.

Клер Аптон и старый кассир, они одни в магазине, в полумраке, среди подушек из пожелтевшего кружева. Вышитых гарусом кухонных полотенец. Простеганных прихваток. Наборов щеток-кисточек из серебристого металла, потускневшего до темно-коричневого цвета. Оленьих голов с раскидистыми рогами.

В стальном лезвии опасной бритвы, в ее тяжелой витой хромированной рукоятке, Клер видит отражение своего будущего.

Там, среди стаканчиков и помазков из конского волоса. Высоких и узких витражных окон. Вечерних сумочек, расшитых бисером.

Они одни в магазине, с нерожденным ребенком Мэрилин Монро. Одни в этом музее вещей, которые никому не нужны. В этом сумрачном месте, где все испачкано отражениями чего-то страшного.

Пересказывая все это, сейчас, в туалетной кабинке, Клер говорит о том, как она взяла бритву, а потом еще долго ходила по магазину, то и дело поглядывая на лезвие: отражает оно или нет ту же самую сцену?

Пересказывая все это сейчас, в туалетной кабинке, Клер говорит, что это очень непросто – быть одаренным экстрасенсом.

На самом деле быть мужем Клер – тоже очень непросто. Например, вы пошли ужинать в ресторан, ты ей что-то рассказываешь, она вроде бы слушает, а потом ее вдруг пробивает неудержимая дрожь. Она прикрывает глаза рукой и отворачивается от тебя. Все еще дрожа, она поглядывает на тебя в щелочку между пальцами. А чуть погодя она тяжко вздыхает, подносит руку ко рту, и кусает костяшки пальцев, и смотрит на тебя в упор, но молчит.

А когда ты ее спрашиваешь, что случилось…

Клер отвечает:

– Тебе лучше не знать. Это так страшно.

Но если ты будешь настаивать: расскажи…

Клер ответит:

– Пообещай мне одну вещь. Пообещай, что в ближайшие три года ты будешь держаться подальше от всех машин…

Беда в том, что Клер знает, что она тоже может ошибаться. Чтобы перепроверить себя, она берет серебряный портсигар, отполированный до зеркального блеска. И в нем отражается ее будущее: она сама с бритвой в руке.

Уже под самое закрытие она возвращается к кассе. Старик как раз переворачивает табличку на двери. Было «Открыто», а стало «Закрыто». Он уже опустил жалюзи на витрине. В витрине – рюмочки для яиц. Покрывала и халаты из синели. Флакончики для духов в виде южных красавиц в юбках на кринолине. Мертвые бабочки в рамочках под стеклом. Ржавые птичьи клетки. Старые железнодорожные фонари с красными или зелеными стеклышками. Сложенные шелковые веера. Теперь никто не заглянет внутрь с улицы.

Старый кассир говорит:

– Ну, что надумали?

Банка уже вернулась на место: стоит в запертом застекленном шкафу за кассой. Сквозь белую муть виден лишь темный глазик и крошечное ушко.

Пока старик рассказывал Клер об убийстве Монро, она увидела кое-что еще. Искаженное отражение в закругленном стеклянном боку: мужчина просовывает в чужой рот маленький пузырек. Голова катается по подушке. Мужчина вытирает чужие губы рукавом рубашки. Его взгляд останавливается на столике у кровати. Телефон, лампа, банка.

Там, в видении Клер, лицо мужчины придвинулось ближе. Две руки потянулись к банке, такие большие руки. Они взяли банку и обернули ее темнотой.

Это лицо, отраженное в стеклянном боку, это лицо старика-кассира. Только без морщин. Да, это он. Только с густыми каштановыми волосами.

Банка стоит в шкафу за прилавком и буквально пульсирует энергией. Светится силой. Священная реликвия, которая пытается рассказать Клер что-то важное. Капсула времени: история из прошлого, заключенная в стеклянную емкость. Более притягательная, чем самые лучшие сериалы. Более честная, чем самый длинный документальный фильм. Первоисточник истории. Настоящее действующее лицо. Ребенок, который ждал столько лет и дождался Клер. Она спасет его. Она услышит.

Под пристальным наблюдением видеокамер Клер поднимает руку с опасной бритвой. Она говорит:

– Я хочу взять вот это, но тут нет цены…

Старик перегибается через прилавок, чтобы присмотреться внимательнее.

Снаружи, на улице, нет ни души. На мониторе системы видеонаблюдения: весь магазин, все проходы и повороты. Там тоже нет ни души.

На мониторе: старик отлетает назад, спиной – в стеклянную дверцу шкафа, стекло разбивается, и старик тяжело оседает на пол, весь в крови и осколках. Банка наклоняется, падает и разбивается.

Сейчас Клер Аптон звонит мужу из туалетной кабинки. Она говорит:

– Это была кукла. Пластмассовый пупс.

Ее сумка, пальто и зонтик забрызганы красным и липким.

Она спрашивает у мужа по телефону:

– Понимаешь, что это значит?

И снова спрашивает, как лучше всего уничтожить запись с камеры видеонаблюдения.