Текст книги "Призраки"

Менди Как-ее-там говорит, что у амишей есть специальные книги, где записаны имена всех до единого членов секты, из всех амишских общин на земле. Вроде как книги учета «своих». Чтобы амиши, когда эмигрируют или просто переезжают в другое место, могли бы поселиться среди своих, жить со своими и заключать браки между собой.

– И почему бы не предположить, что и у снежных людей есть похожие книги учета? – говорит она.

Ученым не удалось найти ни одного мертвого снежного человека, потому что смена облика – явление временное. И поэтому во всех культурах, на протяжении всей истории, были поверья об оборотнях.

Существует фрагмент любительской киносъемки, сделанной человеком по имени Роджер Паттерсон в 1967 году. Ему удалось заснять странное, покрытое мехом существо, которое ходит на двух ногах. Женщину с заостренной макушкой, громадной грудью и пышной задницей. Ее лицо, грудь и задница, все ее тело было покрыто лохматыми рыжевато-каштановыми волосами.

Этот коротенький фильм, длиной всего в пару минут, который одни называют подделкой, а другие – неоспоримым доказательством существования снежных людей: может быть, это всего лишь чья-то тетушка Тилли, у которой начался брачный период. И вот она бродит по лесу, кушает ягоды и жуков и просто пытается держаться подальше от людных мест, пока она не превратится обратно в нормальную женщину.

– Бедная женщина, – говорит Менди. – Представляешь, как это «приятно», когда миллионы людей видят тебя заснятой на пленку в голом виде, в самый разгар критических дней «повышенной лохматости»?

Вполне вероятно, что каждый раз, когда этот фрагмент показывают по телику, родственники этой женщины зовут ее в гостиную и подшучивают над ней.

– То, что кажется чудищем всем остальным, – говорит Менди, – для племени чивлахов это всего лишь невинные кадры домашнего видео.

Она умолкает на пару секунд, выжидает. Может быть, ждет реакции. Смеха или вздоха. Нервного подергивания щеки.

Что касается этой девочки, в самолете, говорит Менди Как-ее-там, представляешь, что она пережила. Съела весь самолетный обед, но все равно не наелась. Она не помнит, чтобы ей когда-нибудь было так голодно. Она просит у стюардессы добавки: закусок, объедков, чего угодно. А потом понимает, что сейчас произойдет. До этой минуты она только слышала рассказы о том, как мама с папой уходят на пару ночей в леса и едят там оленей, лососей и скунсов – все, что удастся поймать. Они уходят в леса, а потом возвращаются домой, совершенно без сил, а мама, может быть, и беременной. И вот эта девочка бежит в туалет, чтобы спрятаться там, но туалет занят. Она стоит в проходе, под дверью туалета, и ее гложет кошмарный голод. Когда дверь наконец открывается, мужчина, который выходит, говорит: «Прошу прощения», – но все, уже поздно. То, что стоит перед дверью, это уже не человек. Это голод во плоти. И это вообще непонятно что толкает его обратно в крошечную пластиковую кабинку и запирается с ним внутри. Мужчина даже не успевает закричать, как это «оно», которое было тринадцатилетней девочкой, вгрызается ему в горло и вырывает зубами большой кусок мяса.

Она ест и ест. Срывает с него одежду, как будто чистит апельсин, чтобы добраться до сочной мякоти.

Пока пассажиры в салоне дремлют после обеда, она ест и ест. Ест и растет. А потом, может быть, кто-нибудь из стюардесс замечает, что из-под запертой двери туалета медленно вытекает кровь. Может быть, стюардесса стучит в дверь и спрашивает, все ли в порядке. Или, может быть, эта чивлахская девочка ест, ест и ест, и никак не может наесться.

То, что выходит из туалета, все в крови с головы до ног, оно еще не закончило кушать. Можно сказать, оно еще даже и не приступало. Оно влетает в салон, где все спят и поэтому свет приглушен, и идет по проходу, как будто вдоль буфетной стойки: хватает, откусывает, жует – чью-то щеку, кусок плеча. Его желтым голодным глазам этот набитый людьми самолет, наверное, представлялся большой коробкой шоколадных конфет.

Такой летучий шведский стол: ешь что хочешь и сколько хочешь.

Последнее, что пилот успел передать по рации, до того, как дверь его кабины сорвали с петель: «Помогите. Спасите. Кто-то ест мой экипаж…»

Менди Как-ее-там умолкает, ее глаза – почти абсолютно круглые. Она хватается рукой за грудь, пытается отдышаться. Ее дыхание не поспевает за ее болтовней. У нее изо рта пахнет пивом.

Дверь открывается, и в бар входит компания каких-то парней, одетых во все оранжевое. Оранжевые свитера. Оранжевые жилеты. Оранжевые куртки. Спортивная команда. Нет, дорожные рабочие. В телевизоре над барной стойкой идет реклама: приходите служить в военно-морских силах.

– Представляешь? – говорит Менди.

Что будет, если она сумеет найти подтверждения своим догадкам. Если окажется, что такое племя действительно существует. А если кто-то решит, что эта их племенная особенность представляет опасность для общества? Если целый народ превратится в глазах остальных в эквивалент оружия массового уничтожения? Правительство обяжет всех носителей этого тайного гена принимать лекарства для подавления превращений? ООН введет карантин безопасности и изолирует всех потенциальных оборотней? В резервациях? В концлагерях? Или их всех окольцуют браслетами с радиопередатчиками, типа как лесники «маркируют» опасных медведей гризли, чтобы можно было следить за всеми их передвижениями.

– Это лишь вопрос времени, – говорит она, – пока ФБР не начнет расследование и не придет в резервацию, правильно?

В первую же неделю после приезда сюда она поехала в резервацию и попыталась поговорить с людьми. Она хотела пожить там, снять дом, понаблюдать за повседневной жизнью чивлахов. Познакомиться с их культурой, понять, чем они зарабатывают на жизнь. Собрать устные предания племени, узнать их историю. Она приехала в резервацию с диктофоном и кассетами на пятьсот часов записи. Но никто не захотел с ней поговорить. В резервации не было свободных домов, квартир или комнат, которые сдавались бы внаем. Она не пробыла в резервации и часа, как местный шериф поставил ее в известность, что там действует что-то похожее на комендантский час, и ей надо уехать из резервации до заката. А поскольку дорога длинная, то ей лучше выехать прямо сейчас.

Ее просто вышвырнули оттуда.

– Понимаешь, в чем дело, – говорит Менди Как-ее-там, – все это можно было бы предотвратить. Я бы смогла.

Обжорное бешенство этой девочки. Авиакатастрофу. ФБР будет здесь через несколько дней. А потом – концлагеря. Этнические чистки.

После этого она обреталась в местном университете, пытаясь «подцепить» кого-нибудь из парней-чивлахов. И вот, подцепила. И теперь задает вопросы и ждет. Но ждет не ответов. А бурных аплодисментов. Ждет подтверждения своей правоты.

Это слово, которое она называла, «varulf», это «оборотень» по-шведски. «Loup-garou» по-французски. Тот человек, Жиль Трюдо, проводник генерала Лафайетта, это был первый оборотень, упомянутый в американской истории.

– Скажи мне, что я права, – говорит она, – и я попробую вам помочь.

Если ФБР доберется сюда, говорит она, эта история уже никогда не дойдет до широкой публики. Все носители подозрительного гена просто исчезнут, по распоряжению правительства. Их всех изолируют. Ради общественной безопасности. Или случится какое-нибудь официально одобренное несчастье, которое разом разрешит проблему. Не геноцид; то есть не официально. Но иной раз правительству приходилось поступать жестко, если на то была уважительная причина: например, заразить племя оспой или переселить их в какую-нибудь отдаленную резервацию. Да, не во всех племенах были носители гена снежного человека, но как это можно было бы определить сто лет назад? А правительство не могло рисковать.

– Скажи мне, что я права, – говорит Менди Как-ее-там, – и я устрою вам выступление на утреннем телешоу «Сегодня».

Может быть, даже в Блоке А…

Она сделает так, чтобы люди узнали. История вызовет общественное сочувствие. Может быть, даже удастся привлечь «Международную амнистию». Это может стать следующей великой битвой за гражданские права. Только в глобальном масштабе. Менди Как-ее-там говорит, что она уже идентифицировала остальные, разбросанные по всему миру общины, племена и группы вероятных носителей ее умозрительного гена, из-за которого и происходит превращение в чудовищ. У нее изо рта пахнет пивом, она произносит «чудовищ» достаточно громко, так что оранжевые ребята, дорожные рабочие, оборачиваются в нашу сторону.

Сколько в мире таких общин, сколько там мужиков: кадри кого хочешь. Даже если она обломается на этом свидании, рано или поздно найдется кто-то, кто скажет ей то, что она хочет услышать.

Что оборотни и снежные люди действительно существуют. И что он – и то, и другое.

Парням приходилось выслушивать бред и похуже, в надежде на перепихон.

Даже парням-чивлахам с их порнолицами.

Даже мне. Но я говорю ей:

– Эту тринадцатилетнюю девочку звали Лайза. – Я говорю: – Она была моей младшей сестрой.

– Оральный секс, – говорит Менди Как-ее-там, – вполне допустим…

Надо быть идиотом, чтобы не отвезти ее к себе домой, в резервацию. Может быть, познакомить с народом. Со всей проклятой семейкой.

И, поднимаясь из-за стола, я говорю ей:

– Ты сможешь попасть в резервацию – прямо сейчас, – но сперва мне нужно позвонить.

18

В гримерке у Мисс Америки, где серый бетон и ничем не прикрытые трубы, миссис Кларк стоит на коленях у двухъярусной кровати и говорит, что многие женщины мечтают иметь ребенка и представляют, как это будет, но мечта и реальность, они не всегда совпадают.

Мы, все остальные, стоим в коридоре. Подглядываем и подслушиваем. Боимся пропустить какое-нибудь ключевое событие. Боимся, что нам придется узнать о нем лишь с чужих слов.

Мисс Америка лежит на кровати, свернувшись калачиком, смотрит в серую бетонную стену. В этом эпизоде у нее роль без слов.

Миссис Кларк стоит рядом с ней на коленях, ее огромные груди лежат на краешке кровати. Она говорит:

– Помнишь мою дочку, Кассандру?

Девочку, которая заглянула в ящик с кошмарами.

Которая обстригла себе ресницы, а потом пропала.

– После того как она пропала, я в первый раз наткнулась на объявление мистера Уиттиера, – говорит мисс Кларк. – Листок лежал, как закладка, в книжке, в спальне Кассандры. И там, на листке, моя дочь написала: «Писательский семинар в полном уединении: Оставь привычную жизнь на три месяца».

Миссис Кларк говорит:

– Я знаю, что мистер Уиттиер делал это и раньше.

И Кассандра была здесь – запертая в этом здании – в прошлый раз.

Дети, говорит она. Когда они маленькие, они верят всему, что ты им рассказываешь о мире. Мама для них – это и мировая энциклопедия, и альманах, и словарь, и Библия, все вместе. А потом они достигают определенного возраста, и все меняется, словно по волшебству. На прямо противоположное. Теперь ты для них либо лгунья, либо дура, либо злейший враг.

Мы все записываем, голос мисс Кларк еле слышен из-за скрипа ручек по бумаге. Мы аккуратно записываем: либо лгунья, либо дура.

Из диктофона Графа Клеветника слышно:

– …либо злейший враг.

Миссис Кларк знает только, что после того, как Кассандра исчезла на целых три месяца, ее нашли. Полиция нашла Кассандру.

Стоя на коленях у кровати Мисс Америки, она говорит:

– Я согласилась помогать мистеру Уиттиеру, потому что хотела узнать, что случилось с моим ребенком… – Миссис Кларк говорит: – Мне хотелось узнать, но она никогда бы мне не рассказала…

Пропавший ребенок
Рассказ миссис Кларк

Через три месяца после того, как пропала Кассандра Кларк, она вернулась домой. Пришла пешком. Один человек, проживающий за городом, рано утром ехал на работу в город и увидел, как вдоль скоростного шоссе идет, прихрамывая, молодая девушка, причем почти голая. Из одежды на ней были только туфли, темные перчатки и набедренная повязка из темной ткани. И еще – что-то похожее на детский слюнявчик или черный платок, повязанный на шее и свисавший вперед, на грудь. Пока человек разворачивался и звонил в полицию, уже совсем рассвело, и стало видно, что девушка была полностью голой.

Ее перчатки и туфли, платок и набедренная повязка – это была засохшая кровь. Толстый слой черной крови, кишевший черными мухами. Мухи облепили ее, как густой черный мех.

Голова у девушки, вся в шрамах и струпьях, была обрита почти наголо. Причем волосы как будто не сбрили, а соскоблили тупым предметом. Осталось лишь несколько прядей коротких волос за ушами и на макушке.

Она хромала, потому что на правой ноге у нее не хватало двух пальцев.

Слюнявчик, засохшая кровь у нее на груди, этот мех из гудящих мух – врачи в отделении экстренной помощи счистили его спиртом и обнаружили, что у нее на груди играли в крестики нолики, причем и ходы, и поле вырезали ножом. Выиграл тот, кто ставил крестики.

Когда ей очистили руки, оказалось, что на обеих руках не хватает мизинцев. На всех остальных пальцах были вырваны ногти: вырваны с мясом, так что кончики пальцев распухли и стали багровыми.

Ее кожа под коркой засохшей крови была синюшно-белого цвета. Лицо так исхудало, что на нем остались одни костяные наросты: нос, подбородок и скулы. Глаза и щеки запали, кожа на висках как будто провисла глубокими вмятинами.

За белыми занавесками в палате экстренной помощи миссис Кларк перегнулась через хромированные поручни на кровати дочери и сказала:

– Моя девочка, моя хорошая… кто это сделал?

Кассандра рассмеялась и посмотрела на иголки капельниц, вколотые ей в руки, на прозрачные трубки, по которым ей в вены вливались лекарства. Она сказала:

– Врачи.

Нет, уточнила миссис Кларк, кто отрезал ей пальцы?

И Кассандра посмотрела на мать и сказала:

– Думаешь, я бы позволила это сделать кому-то еще? – Она перестала смеяться и сказала: – Я сделала это сама. – И больше Кассандра уже не смеялась. С тех пор – ни разу.

Полиция нашла улики, сказала миссис Кларк. Стенки влагалища Кассандры были утыканы деревянными щепками, тонкими, как иголки. Такие же щепки были и в заднем проходе. Судебные медики достали осколки стекла из порезов у нее на груди и руках. Миссис Кларк сказала своей дочке, что молчание – это не лучший вариант.

Полиции нужно знать все подробности, которые она сможет вспомнить.

В полиции сказали, что тот, кто это сделал, непременно похитит следующую жертву. И если Кассандра не сможет справиться со своим страхом и не поможет им в этом расследовании, ее обидчика никогда не найдут.

В окно лился солнечный свет, Кассандра сидела в кровати, опираясь спиной о подушки, и наблюдала за птицами, парившими в голубом небе.

Ее пальцы и грудь были обмотаны белыми бинтами. Рука, державшая карандаш, двигалась лишь для того, чтобы зарисовать птиц, паривших в небе. Альбом лежал у нее на коленях.

Миссис Кларк сказала:

– Кассандра, солнышко? Надо рассказать полиции все.

Если это поможет, в больницу может прийти гипнотизер.

Следователь принесет анатомически детализированных кукол для наглядной беседы.

Кассандра по-прежнему наблюдала за птицами. И зарисовывала их в альбоме.

Миссис Кларк сказала:

– Кассандра? – и прикоснулась к перебинтованной руке дочери.

И Кассандра взглянула на мать и сказала:

– Этого больше не повторится. – Снова глядя на птиц, Кассандра сказала: – По крайней мере со мной…

Она сказала:

– Я была жертвой себя самой.

Снаружи, на автостоянке, телевизионщики готовились к спутниковой трансляции; на крыше каждого микроавтобуса стояла «тарелка». Ждали только сигнала от ведущего в студии. Корреспонденты «с места событий» вертели в руках микрофоны и совали в уши наушники обратной связи.

В течение трех месяцев в городе, где они жили, все было оклеено объявлениями «Пропала девочка». Там была фотография Кассандры Кларк в форме капитана команды болельщиц. На фотографии она улыбалась и трясла светлыми волосами. В течение трех месяцев полиция допрашивала детей из ее школы. Детективы опрашивали людей, работавших на автобусной станции, на вокзале, в аэропорту. По местному телевидению и по радио передавали сообщения с перечислением примет пропавшей: вес 110 фунтов, рост пять футов шесть дюймов, зеленые глаза, светлые волосы до плеч.

Собаки-ищейки обнюхали ее юбку для выступлений в команде болельщиц и взяли след, который привел их к скамейке на автобусной остановке.

Сотрудники службы спасения на катерах провели все озера, пруды и реки вокруг города, на расстоянии дня езды.

Ясновидящие и гадалки звонили и сообщали, что девочка жива и здорова. Она сбежала с возлюбленным и вышла замуж. Или ее убили, и закопали тело. Или ее продали в белое рабство, и тайком увезли из страны – в гарем какого-то там нефтяного магната. Или она поменяла пол, и скоро вернется домой, только мальчиком. Или ее держат взаперти, в каком-то дворце или замке, вместе с другими людьми, которых она раньше не знала и которые все калечат себя. Эта последняя ясновидящая написала пять слов на листочке бумаге и послала листок миссис Кларк. Там было написано корявым почерком, дрожащей рукой:

Писательский семинар в полном уединении.

Через три месяца все желтые ленточки, которые люди привязывали к антеннам своих машин, поблекли почти до белого.

Никто не прислушивался к ясновидящим, их было слишком много.

Каждый раз, когда полиция находила тело молоденькой девушки, которое нельзя было опознать: сожженное, разложившееся или изувеченное до полной неузнаваемости, – у миссис Кларк замирало сердце, пока анализ ДНК или снимки зубов не показывали, что это не Кассандра.

К началу третьего месяца Кассандра Кларк улыбалась и встряхивала волосами уже на молочных пакетах. Всенощные бдения и молебны давно прекратились. Только фонд вознаграждения, учрежденный в местном отделении банка, еще вызывал какой-то интерес к этому делу.

А потом – чудо из чудес – ее нашли. Бредущую вдоль шоссе, в голом виде.

Там, в больнице, ее кожа казалась лиловой от синяков. Голова была обрита наголо. На пластмассовом браслетике у нее на запястье было написано: К. Кларк.

У нее взяли мазки на клетки пениса – медицинский эксперт сказал, что они, эти клетки, продолговатой формы, в отличие от круглых клеток влагалища. У нее взяли мазки на сперму. Полицейские детективы прошлись маленьким пылесосом по ее голове, рукам и ногам, чтобы проверить, нет ли там клеток чужой кожи. Они нашли волокна синего бархата, красного шелка, черного мохера. У нее взяли мазок изо рта: посев для выращивания ДНК в чашке Петри.

Полицейские психологи приходили к Кассандре в больницу, подолгу сидели у ее кровати и объясняли, как это важно, чтобы Кассандра выговорилась. Не держала в себе свою боль. Высказала все обиды.

Телевизионщики, работники радио, корреспонденты из газет и журналов дежурили на автостоянке; снимали свои репортажи на фоне окна больничной палаты Кассандры. Кто-то снимал, как другие снимают еще других, которые снимают ее окно. Чтобы показать, в какой это все превратилось цирк, словно это была истина в последней инстанции.

Когда медсестра приносила снотворное, Кассандра качала головой: нет, не надо. Она закрывала глаза и сразу же засыпала.

Когда стало ясно, что Кассандра не заговорит, полиция «взялась» за миссис Кларк. Они объяснили ей, сколько стоит налогоплательщикам это расследование. Детективы качали головой и говорили о том, как их все это бесит, потому что нельзя так подводить людей, ведь они не жалеют ни времени, ни сил, чтобы расследовать это дело, и действительно искренне переживают за девочку, которой на всех наплевать: и на семью, и на общество, и на власти, – ее не волнует, что маме больно, и что ее упрямое молчание затрудняет работу следствия. Люди плакали, люди тревожились, люди молились, чтобы с ней все было хорошо. Люди ненавидят этого мерзавца, который над ней измывался; им хочется, чтобы его поймали и предали суду. После такого широкого общественного участия и всех усилий по розыску, люди заслужили хотя бы того, чтобы к ним отнеслись с пониманием. Они заслужили, чтобы она рассказала им, как все было. Чтобы она рассказала, глотая слезы, как этот мерзавец резал ей пальцы. Корябал ножом ее грудь. Пихал деревянную палку ей в задний проход.

А Кассандра Кларк просто молча смотрела на детективов, выстроившихся у ее кровати. Все их взгляды, вся их ненависть и злость были направлены на нее, потому что она не давала им другой цели. Самого что ни на есть настоящего дьявола. Злодея, которого им так отчаянно хочется заполучить.

Окружной прокурор грозился привлечь Кассандру к суду за препятствование отправлению правосудия.

Ее мать, миссис Кларк, тоже была среди этих пристальных лиц.

Кассандра лишь улыбается и говорит:

– Неужели вы не понимаете, что у вас у каждого – тяжкая наркозависимость от конфликтов? – Она говорит: – Это мой счастливый конец. – Снова глядя в окно на птиц, парящих в голубом небе, она говорит: – Я себя чувствую просто отлично.

Она попросила, чтобы ей в палату поставили аквариум с золотой рыбкой. Когда ей принесли аквариум, она часами наблюдала за рыбкой и зарисовывала ее в альбоме. Точно так же, как ее мать смотрела по вечерам телевизор: все программы подряд, весь вечер.

Когда миссис Кларк навещала Кассандру в последний раз, дочь оторвалась от созерцания рыбки всего на пару секунд, только чтобы сказать:

– Теперь я уже не такая, как ты. – Она сказала: – Мне не нужно хвалиться тем, как мне больно…

И после этого Тесс Кларк перестала ходить в больницу.