Текст книги "Призраки"

15

Микроволновка за стойкой буфета в холле пищит раз, другой, третий, и подсветка внутри выключается. Повар Убийца открывает дверцу и вынимает бумажную тарелку, накрытую бумажной салфеткой. Он поднимает салфетку, и пар клубится в холодном воздухе. Длинные завитки мяса еще шкварчат и брызжутся на тарелке, исходя паром в лужицах растопленного жира.

Повар Убийца ставит тарелку на мраморный прилавок и говорит:

– Кто хочет добавки? По третьему разу?

Мы все стоим и жуем, там и тут, по всему холлу, забившись в темные альковы и ниши, устроившись в гардеробе, в будке билетера. Миссис Кларк и Мисс Америка, Обмороженная Баронесса и Граф Клеветник – все мы. Каждый держит в руке влажную бумажную тарелку. Подбородки и кончики пальцев лоснятся от жира. Стоим, жуем.

– Быстрее, пока не остыло, – говорит Повар Убийца. – Эта порция с каджунскими специями. Чтобы отбить этот цветочный запах.

То есть запах духов Товарища Злыдни, или ее ароматической соли для ванной, или, может, ее кружевного платочка. Сладкий запах, похожий на аромат роз. Повар Убийца говорит, что запах пищи определяет наши вкусовые ощущения на две трети.

Мисс Америка подходит и протягивает свою тарелку. Повар Убийца кладет в рот коричневый завиток мяса и тут же вынимает его двумя пальцами, быстро-быстро.

– Еще горячо, – говорит он и дует на свой кусок. Другой рукой он накладывает маленькие мясные завитки на тарелку Мисс Америки.

Мисс Америка уходит с полной тарелкой за гардеробную стойку и встает так, что ее почти и не видно. У нее за спиной – стена и ряды вешалок с деревянными крючками. На крючках – медные номерки.

В холле пахнет прожаренным мясом, пахнет жирным беконом, гамбургерами и горелым жиром. Мы все стоим и жуем. Никто не говорит: Может, сходить нарубить еще? Никто не говорит: надо бы завернуть, что осталось, и оттащить в подвал, пока оно не угрожает общественному здоровью…

Нет, мы просто стоим и едим, облизывая пальцы.

Каждый из нас мысленно пишет и переписывает эту сцену. Каждый изобретает, как мистер Уиттиер замучил Товарища Злыдню. И как потом ее призрак ему отомстил.

Никто не видит, как она спускается к нам со второго яруса. Никто не слышит, как она идет по ковру. Никто даже не смотрит в ту сторону, пока она не говорит:

– У вас есть еда?

Товарищ Злыдня. В своем пышном бальном наряде феи-крестной из сказки. В нагромождении шалей и париков. Она стоит у подножия главной лестницы, ее синюшно-белые руки теряются в складках юбки. Глаза ведут в холл ее всю, глаза и нос тянут ее вперед.

– Что вы едите? – говорит она. – Я тоже хочу…

Никто не произносит ни слова. Мы все стоим с набитыми ртами. Ковыряем в зубах, вынимая застрявшие мясные волокна.

Товарищ Злыдня видит на стойке буфета дымящуюся тарелку с коричневыми завитками мяса.

Никто не пытается ей помешать.

Товарищ Злыдня проходит, пошатываясь, через синий холл. Поскальзывается на розовом мраморе. Ее юбки волочатся по полу, она хватается за край стойки и поднимается на ноги. Падает лицом на тарелку с мясом и так и стоит.

У нее за спиной, на ступенях, обтянутых синим ковром, – отпечатки кровавых следов.

Здешний призрак опять появился и снова пропал.

Нам видно только нагромождение ее серых локонов: как они ходят вверх-вниз над бумажной тарелкой на мраморной стойке. Сзади у нее на платье расплывается алое пятно, словно там распускается красный цветок. Оно все больше и больше. Потом парики поднимаются, и она вся отворачивается от пустой тарелки. Сжимая в синюшной руке последний мясной завиток, Товарищ Злыдня облизывается и говорит:

– Жесткое оно какое-то и горькое.

Нужно, чтобы кто-то что-то сказал. Что-то… доброе.

Тощий Святой Без-Кишок говорит:

– Обычно я не ем мяса, но это было… очень даже вкусно. – И он смотрит по сторонам.

Повар Убийца зажмуривает глаза и предостерегающе поднимает ладонь, лоснящуюся от жира. Он говорит:

– Я вас предупреждаю… не надо критиковать мои блюда…

И мы все киваем: да. Было вкусно. У всех пустые тарелки.

Мы глотаем, не переставая жевать. Мы вылизываем свои зубы, подбирая остатки масла. Или жира.

Товарищ Злыдня идет к диванам посередине фойе холла, точно по центру, под застывшими искрами самой большой во всем театре хрустальной люстры. Она берет синюю бархатную подушку с золочеными кисточками по уголкам и кладет ее у подлокотника. Сбрасывает с себя туфли. Ее белые чулки испачканы красным. Она садится и собирается лечь на диван головой на подушку. И тут она морщится, Товарищ Злыдня. Лицо напрягается на пару секунд, но потом расслабляется. Она лезет рукой за спину, щупает себя под промокшими юбками. Наклоняется чуть вперед, словно собирается встать, и ее взгляд упирается в кровавые следы, что протянулись за ней по синему ковру, от лестницы до буфета, а оттуда уже – до дивана.

Мы все смотрим на кровь, льющуюся из ее сброшенных туфель.

Продолжая жевать – челюсть ходит по кругу, как у коровы со жвачкой, – Товарищ Злыдня смотрит на нас.

Пытается переварить эту сцену.

Потом она вынимает руку у себя из-под юбки. В руке зажат обвалочный нож Повара Убийцы. С лезвием в сгустках запекшейся крови.

Повар Убийца выходит из-за буфетной стойки. Он раскрывает ладонь, шевелит жирными пальцами и говорит:

– Отдай. Это мой.

И Товарищ Злыдня прекращает жевать. Глотает и говорит:

– Я…

Товарищ Злыдня смотрит на нож и на завиток мяса в другой руке.

На этом кусочке, там татуировка. Роза, которую она сама никогда раньше не видела. Разве что, может быть, в зеркале. Только теперь эта роза покоричневела.

Граф Клеветник облизывает тарелку, так что его лицо скрыто бумажным кругом.

Товарищ Злыдня говорит:

– Я всего лишь упала в обморок…

Она говорит:

– Я потеряла сознание… и вы сожрали мою задницу?

Она смотрит на жирную пустую тарелку, которая так и стоит на буфетной стойке, и говорит:

– Вы мне скормили мою же задницу?

Мать-Природа рыгает, прикрыв рот рукой, и говорит:

– Прошу прощения.

Повар Убийца тянется за ножом; видно, что под ногтем на большом пальце еще остался тоненький красный полукруг. Он поднимает глаза и смотрит на тысячи крошечных отражений Товарища Злыдни, искрящихся в пыльных хрустальных висюльках на люстре. И каждая держит в руке по розе, запеченной с каджунскими специями.

Обмороженная Баронесса отворачивается, но продолжает внимательно наблюдать за своей собственной уменьшенной версией этой реальности: за отражением Товарища Злыдни в зеркале за буфетной стойкой.

У нас у каждого своя версия Товарища Злыдни. Своя история о том, что происходит. Каждый уверен, что его версия и есть реальность.

Сестра Виджиланте смотрит на часы и говорит:

– Ешьте быстрее. До темноты – всего час.

Все эти уменьшенные отражения Товарища Злыдни, они тяжело сглатывают. Их синюшно-белые щеки надуваются. Горло сжимается, словно они подавились своей собственной горькой кожей.

Каждый из нас обращает свою реальность в историю. Переваривает ее, чтобы сделать книгу. Все, что нам видится, – это готовый сценарий для фильма.

Мифология нас.

А потом, именно в нужном месте полноразмерная Товарищ Злыдня, сидящая на диване, обтянутом гобеленовой тканью, она соскальзывает на пол. Ее глаза все еще приоткрыты – смотрят вверх на хрустальную люстру. Она лежит в ворохе бархата и парчи на розовом мраморном полу. И вот тогда она и умирает. Обвалочный нож так и остался зажатым в руке. В другой руке так и остался коричневый завиток ее поджаренной задницы.

На диване расплылось красное пятно. Там, где сидела Товарищ Злыдня. Синяя бархатная подушка еще удерживает вдавленный отпечаток ее головы. Товарищу Злыдне уже не быть камерой, скрытой за камерой, скрытой за камерой. Правда о ней – она в наших руках. Она застряла у нас в зубах.

Ее голос – лишь шепот. Товарищ Злыдня говорит:

– Наверное… я это заслужила…

На перемотку уходит буквально секунда, а потом ее голос опять повторяет, из диктофона Графа Клеветника:

– …я это заслужила… я это заслужила…

Начеку
Стихи о Товарище Злыдне

– Я лишилась девственности, – говорит Товарищ Злыдня, – через уши.

Когда была совсем маленькой, когда еще верила в Санта Клауса.

Товарищ Злыдня на сцене: стоит, уперев руки в боки, кожаные заплаты на локтях туго натянуты.

Высокие армейские ботинки со стальными носами зашнурованы до самого верха, ноги расставлены на ширину плеч.

Мешковатые камуфляжные штаны подвязаны на лодыжках.

Она наклоняется так далеко вперед, что тень подбородка падает ей на грудь, прямо на серо-зеленый жилет из комплекта армейского обмундирования.

На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма:

Демонстрации и пикеты, мегафоны у ртов и сами рты – как мегафоны.

Губ нет, каждый открытый рот – это сплошные зубы.

Рты распахнуты так широко, что глаза у орущих зажмурены.

– Когда суд назначил совместную опеку, – говорит Товарищ Злыдня, – мама сказала мне…

Если вдруг посреди ночи, когда ты крепко спишь у себя в кроватке, отец проберется на цыпочках к тебе в спальню, если такое случится хоть раз, сразу скажи мне об этом.

Ее мама сказала:

– Если хоть раз отец снимет с тебя пижамные штанишки и будет трогать тебя…

Сразу скажи мне об этом.

Если он вытащит из ширинки большую жирную змеюку – такую липкую, вонючую штуку – и попытается запихнуть эту гадость тебе в ротик…

Сразу скажи мне об этом.

– Но вместо этого, – говорит Товарищ Злыдня, – папа водил меня в зоопарк.

На балет. На футбольные тренировки.

И целовал перед сном.

Цветные кадры сидячих протестов, акты гражданского неповиновения, колонны демонстрантов шагают, шагают, шагают по ее лицу.

Товарищ Злыдня говорит:

– Но я всегда была начеку, всю оставшуюся жизнь.

Выскажи свои обиды
Рассказ Товарища Злыдни

Едва он уселся, мы сразу же попытались ему объяснить…

Мужчинам сюда нельзя. Эти собрания – только для женщин. Цель нашей группы – создать доверительную атмосферу, чтобы женщины чувствовали себя защищенными. Чтобы они могли говорить свободно, не опасаясь, что их осудят, что на них будут давить. Мы не пускаем сюда мужчин, потому что они подавляют женщин. Мужская энергия пугает и унижает женщин. Женщина для мужчин – либо девственница, либо шлюха. Либо мать, либо распутница.

Когда мы попросили его уйти, он, понятное дело, прикинулся дурачком. Сказал, чтобы мы называли его «Мирандой».

Мы снова пытаемся объяснить. Мы с уважением относимся к его выбору. Смена пола – решительный шаг. И усилия, которые он прилагает, чтобы выглядеть настоящей женщиной, также достойны всяческого уважения. Но, объясняем мы вежливо и тактично, это место только для женщин, которые родились женщинами.

Он говорит, что родился Мирандой Джойс Уильямс. Открывает свою крошечную розовую сумочку из кожи ящерицы. Вынимает водительские права. Пододвигает их к нам по столу и стучит длинным розовым ногтем по букве «Ж» в графе «Пол».

Может, правительство штата и признает его новый пол, говорим мы ему, но мы – нет. Многим женщинам, которые ходят на эти собрания, в свое время пришлось пострадать от мужчин. Многие до сих пор пытаются преодолеть свои психологические травмы и комплексы. Они боятся, что их низведут до состояния вещи. Вещи, которую можно использовать. Ему никогда этого не понять, он не родился женщиной.

Он говорит: я родилась женщиной.

Кто-то из группы говорит:

– Можешь нам показать свидетельство о рождении?

«Миранда» говорит: конечно, нет.

Кто-то еще говорит:

– А менструации у тебя есть?

И «Миранда» говорит: прямо сейчас – нет.

Он теребит свой яркий шелковый шарф, раскрашенный во все цвета радуги. Крутит бахрому и тянет. Карикатура на женщину, которая нервничает и пытается это скрывать. Он теребит свой искрящийся шарф, сбрасывает его с плеч, так что теперь шарф висит у него на локтях. Он перебирает длинную бахрому. Сдвигает шарф сначала на одну сторону, потом – на другую. Кладет ногу на ногу. Правую поверх левой, потом – левую поверх правой. Перекладывает шубу у себя на коленях. Гладит мягкий пушистый мех. Пальцы плотно прижаты друг к другу. Ярко-розовый лак на ногтях переливается и сверкает.

Его губы, туфли и сумочка, его ногти и ремешок на часах – все такое приятственно розовое, прямо как дырка в заднице.

Кто-то из группы встает. Злобно сверкает глазами и говорит:

– Что за черт? – Она убирает в большую сумку свое вязание и бутылку воды и говорит: – Я всю неделю ждала этой встречи. И надо же было ему припереться и все испортить.

«Миранда» просто сидит, пряча взгляд под густыми длинными ресницами. Его глаза словно плывут в сине-зеленых озерах, обозначенных карандашом для подведения глаз. Он мажет помадой поверх помады. Растушевывает румяна поверх румян. Добавляет еще слой туши. Его блузка из жатого шелка натянута на высокой груди. Ткань как будто свисает с двух острых сосков, каждая грудь – размером примерно с его лицо. Два упругих холма над загорелой волнистой поверхностью ребер. Живот подтянутый и загорелый – жесткий мужской живот. Он весь – воплощение мужских фантазий об идеальной секс-кукле. Женщина, которой мог сделаться только мужчина.

Для группы доверия, говорит «Миранда», мы могли бы быть более отзывчивыми.

Мы просто глядим на него.

Этот глупенький мальчик. Этот «Миранда». Вот они, все мужские фантазии, оживленные во франкенштейновом монстре стереотипов. Большая грудь безупречной формы. Длинные стройные ноги, крепкие бедра. Надутые губки, лоснящиеся от помады. Розовая кожаная юбка, чересчур облегающая и короткая, предназначенная исключительно для секса. Он говорит с придыханием, как девочка-школьница или какая-нибудь старлетка. Слишком глубокие вдохи для тех шелестящих звуков, которые в итоге выходят наружу. Прямо не голос, а соблазнительный шепот, который, согласно советам журнала «Cosmopolitan», девушкам следует применять в разговоре с интересным мужчиной, чтобы тот волей-неволей придвинулся ближе.

Мы просто сидим и молчим. Никто ничего не рассказывает, никто не делится переживаниями. Как можно быть откровенной, когда под столом прячется пенис. Даже среди репродукций работ Фриды Кало и Джорджии О’Киф… при свечах с ароматом яблока и корицы… рядом с пятнистым котом, который живет при книжном магазине.

Хорошо, говорит «Миранда». Тогда начну я.

«Миранда», с его высветленными волосами, собранными в высокую прическу, явно сделанную в салоне. Они густо забрызганы лаком и утыканы шпильками и заколками.

Вместе с «Мирандой» работает парень, в которого он влюблен по уши. Он с ним заигрывает, как может, но парень не отвечает на его пылкие чувства. Обыкновенный смазливый мальчик с приглаженными волосенками, младший менеджер по продажам, который ездит на «порше». Он женат, но «Миранда» знает, что он питает к нему интерес, пусть и чисто животного свойства. И вот как-то раз после работы, говорит «Миранда», этот парень подходит к нему и берет его…

Мы просто смотрим на него.

Парень берет «Миранду» за руку и предлагает пойти чего-нибудь выпить.

У «Миранды» тонкие изящные руки. Крепкие мышцы. Загорелая кожа. Гладкая, как пластмасса. Он хихикает. «Миранда» действительно хихикает. И закатывает глаза.

Он рассказывает, как этот парень с работы, младший менеджер по продажам, повез его в какой-то совсем темный бар, где их точно никто не заметит…

Вот он, типично мужской подход. Я, я, я… только я. И так весь вечер.

Мы приходим сюда, чтобы хоть на время избавиться от мужчин. От мужей, которые разбрасывают по дому грязные носки. Которые бьют нас и нам изменяют. От отцов, которые досадуют, что мы не родились мальчишками. От отчимов, которые нас сношают. От братьев, которые нас обижают. От начальников. От священников. Регулировщиков уличного движения и врачей.

Обычно мы не прерываем людей, когда они делятся наболевшим, но тут кто-то из группы говорит:

– Миранда?

И «Миранда» затыкается.

Мы объясняем ему, что в основе подъема самосознания лежит недовольство, которое необходимо высказывать. Кое-кто называет подобную практику «сеансом брюзжания». В коммунистическом Китае, после революции Мао, правительство поощряло людей жаловаться на прошлое. Это считалось важной составляющей для построения новой культуры. Чем больше люди высказывали недовольства, тем мрачнее казалось прошлое. Но, изливая свои обиды, люди освобождались от горечи и могли думать о том, как изменить все к лучшему. Они брюзжали и жаловались, и таким образом истощали кошмар своих собственных страшных историй. Им становилось скучно. И только тогда они были уже в состоянии принять новую историю своей жизни. И идти дальше. Вперед.

Вот почему мы встречаемся каждую среду, в этой каморке в книжном магазине, в этой комнате без окон – за этим квадратным столом, сидя на раскладных стульях.

В Китае это называлось: «Выскажи свои обиды».

«Миранда» пожимает плечами. Он поднимает бровь, и качает головой, и говорит, что у него нет никаких страшных историй. Он вздыхает, и улыбается, и хлопает глазами.

И кто-то из группы говорит:

– Тогда уходи.

Вот оно, воплощение всех представлений мужчин об идеальной женщине-кукле, предназначенной исключительно для их удовольствия. Такое случается сплошь и рядом. Самые «красивые» женщины – все они ненастоящие. Это ответ на стремление мужчин увековечить свои извращенные стереотипы женщины. История древняя, как мир. В «Cosmopolitan» на каждой странице скрывается пенис, надо лишь знать, где искать.

«Миранда» говорит, что мы не слишком радушны.

И кто-то из группы говорит:

– Ты не женщина.

Эти собрания – только для женщин. Здесь, в задней комнате книжного магазина «Wymyn’s Book Cooperative», мы себя чувствуем в безопасности. И мы не хотим, чтобы наше убежище осквернила подавляющая фаллическая ян-энергия.

Женщина – это особенное существо. Священное. У нас тут не просто какой-то клуб, куда принимают кого угодно. Нам здесь не нужны никакие инъекции эстрогенов и откровенная показуха.

«Миранда» говорит: вам надо только чуть-чуть постараться. Чуть-чуть поменять имидж. Чтобы быть красивыми.

Мужики, они просто не понимают. Быть женщиной – это не просто накрасить лицо и напялить высокие каблуки. Эта сексуальная мимикрия, это половое подражание – вот худшее оскорбление. Мужчина считает, что для того, чтобы стать нам сестрой, ему нужно всего лишь накрасить губы и отрезать член.

Кто-то встает из-за стола. Потом – кто-то еще. Они направляются к «Миранде».

И «Миранда» спрашивает: вы что собираетесь делать?

Третья женщина встает и говорит:

– Будем серьезно менять имидж.

«Миранда» достает из своей розовой сумочки баллончик со жгучим перцем. Сует в рот серебристый полицейский свисток.

Кто-то еще огибает стол и подходит вплотную к «Миранде». Его рука, сжимающая баллончик, побелела от напряжения. А потом кто-то из группы говорит:

– Покажи нам свои сиськи…

У нас в группе нет лидера. Есть только несколько правил: нельзя перебивать говорящего. Нельзя сомневаться в правдивости его слов. Все говорят по очереди, у каждого будет возможность высказаться.

Серебристый свисток падает из розовых губ «Миранды». Из его перманентно припухлых губ, накачанных коллагеновым гелем. Как у фотомодели, которая произносит: «Хрю-хрю».

«Миранда» говорит, что не надо так шутить.

Все мужики такие: им подавай все преимущества, которые есть у женщин, а мерзопакости им не нужны.

Кто-то еще говорит:

– Нет, правда. Покажи…

Мы все здесь – женщины. Можно подумать, мы раньше не видели сисек. Та, кто стоит ближе всех, тянется к верхней пуговице розовой шелковой блузки «Миранды». Блузка туго натянута у него на груди. Спереди на блузке разрез, так что виден его гладкий, плоский живот. Розовый пояс у него на юбке сделан из кожи ящерицы. По размеру этот пояс не больше собачьего ошейника.

Он бьет женщину по руке своей изящной розовой рукой. Та отступает. «Миранда» ждет пару секунд, но никто ничего не делает, и он издает тихий вздох. Потом сам расстегивает свою верхнюю пуговицу, под пристальным взглядом всей группы. Его розовые ногти расстегивают вторую пуговицу. Потом – третью. Он смотрит на нас, переводит взгляд с одной женщины на другую. И вот все пуговицы расстегнуты. Под блузкой – розовый атласный лифчик, расшитый розочками и отделанный кружевом. У «Миранды» идеальная кожа, нежно-розовая и гладкая, без единого волоска, без родинок и красных точек от укусов насекомых – все не так, как бывает на настоящей коже. Жемчужное ожерелье у него на шее опускается остроконечным клинышком прямо в ложбинку между грудей, больше похожую на ложбинку между ягодицами.

Лифчик расстегивается спереди, и «Миранда» выжидает, держа в пальцах застежку и переводя взгляд с одной женщины на другую.

И кто-то из группы говорит:

– И сколько тебе пришлось вколоть эстрогенов, чтобы они стали такими большими?

Кто-то тихонько присвистывает. Женщины шепчутся между собой. Слишком они идеальные, эти груди. Обе – одинаковой формы и одинакового размера. Расположены именно так, как надо: не слишком близко и не слишком далеко друг от друга. Явно искусственные.

Розовые ногти щелкают застежкой. Лифчик расстегнут, но грудь остается стоять торчком, круглая и упругая. Соски указывают в потолок. Это именно такая грудь, какую выбрал бы мужик.

Та, кто стоит ближе всех, тянет руку и хватает «Миранду» за грудь. Рука сжимает упругую плоть, большой палец постукивает по соску. Она говорит:

– Девочки. Вам надо это потрогать – Господи, ну и гадость. – Рука сжимается, и разжимается, и снова сжимается на груди у «Миранды». Женщина говорит: – Как будто… я даже не знаю… сырое тесто?

«Миранда» пытается вырваться, вжимаясь спиной в спинку стула.

Но рука держит крепко, ногти вонзаются в кожу. Женщина говорит:

– Не дергайся.

Кто-то еще говорит:

– Я бы тоже хотела такие сиськи.

Наверняка силиконовые. Еще чья-то рука тянется в вырез распахнутой блузки и хватает вторую грудь, поднимает ее повыше, чтобы все видели шрамы, оставшиеся после пластической операции.

«Миранда» сидит, прижав локти к бокам. Он по-прежнему держит в руках половинки розового бюстгальтера, держит его расстегнутым. А мы смотрим. Он собирается застегнуть лифчик, собирается спрятать свое «богатство».

И та, кто держит его за сиськи, говорит:

– Подожди. Еще рано.

Его водительские права по-прежнему лежат на столе. Права с большой буквой «Ж» в графе «Пол».

Кто-то еще говорит:

– Искусственное вымя еще ничего не доказывает.

Кто-то другой говорит:

– У моего мужа они даже больше.

Чьи-то руки за спиной у «Миранды», они стаскивают шелковый шарф с его плеч, тянут вниз его блузку, пока рукава не соскальзывают. Его кожа как будто светится. Она такая же гладкая, как и жемчужины у него в сережках. Его соски – такие же розовые, как его сумочка из кожи ящерицы. Он не сопротивляется.

Кто-то швыряет блузку в дальний угол.

И кто-то еще говорит:

– А покажи нам влагалище.

И «Миранда» говорит: нет.

Это вполне очевидно. Этот жалкий мудак нас использует. Как мазохист распаляет садиста. Как преступник стремится к тому, чтобы его поймали. «Миранде» только этого и надо. Он поэтому и заявился сюда. И поэтому так нарядился. Он знает, как эта короткая юбка подействует на настоящих женщин. Знает, что женщины взбесятся, глядя на эти огромные сиськи, похожие на две касавы. В данном случае «нет» означает «да». Это «нет» означает: да, пожалуйста. Оно означает: ударьте меня.

«Миранда» говорит: вы совершаете большую ошибку.

И все смеются.

Мы объясняем ему, что в основе подъема самосознания лежит принятие собственных гениталий. Иногда мы приносим на наши собрания зеркала и садимся над ними на корточки. Мы показываем друг другу свои интимные места и обсуждаем разницу между шейкой матки у девственницы и у рожавшей женщины. Мы приглашаем врачей из центров охраны женского здоровья, чтобы они нам показали, как вводить препараты для прерывания беременности через внутриматочный катетер. Да, прямо здесь, на этом самом столе. Мы вместе ходим в секс-шопы и изучаем точку G.

С небольшой помощью со стороны «Миранда» оказывается на столе. Даже теперь, когда он стоит на четвереньках, его груди – по-прежнему круглые и упругие, они не вытянулись, не провисли. Шесть дюймов «молнии», и юбка сползает с его ладной задницы. Он носит колготки, но не носит трусов: лишнее доказательство, что он – не настоящая женщина.

Женщины в группе, мы глядим друг на друга. У нас тут мужчина, который готов слушаться нас во всем. К кому-то из нас приставали с грязными домогательствами. Кого-то из нас изнасиловали. Нас всех оценивали, ощупывали сальными взглядами, раздевали глазами. Сейчас – наша очередь. И мы не знаем, с чего начать.

Кто-то снимает с него колготки, скатывает их вниз. Кто-то еще говорит:

– Выгни спину.

Никого не удивляет, как выглядят его половые губы. Кожа вся в идеальных складочках. Влажный цветок – как работа стилиста. Прямо хоть сейчас на страницы «Playboy» или «Hustler». И все-таки плоть кажется недостаточно мягкой. И цвет – слишком бледный. Не розовый и не светло-коричневый. Рубцовая ткань. Волосы на лобке подстрижены тонкой полоской и приглажены воском. Да еще и надушены. Это совсем не похоже на то, как должно выглядеть это самое место у женщины. Чем дольше мы смотрим, тем вернее убеждаемся, что это все – ненастоящее.

Кто-то пихает в «Миранду» ключ от машины. Даже не палец. Кто-то тычет ключом в ее идеальные складочки и говорит:

– Надеюсь, ты заплатил вот за это не слишком много…

Кто-то еще говорит, что надо бы измерить ее глубину.

Кем бы он ни был, «Миранда» плачет. Он получил свою маленькую трагедию. Его тушь и подводка смешались с румянами и тональным кремом и текут по щекам к уголкам рта. Он почти голый. Колготки спущены до самых лодыжек. На нем остались лишь золоченые элегантные босоножки на высоченных каблуках и расстегнутый розовый лифчик, свисающий с двух сторон от груди. Его упругие круглые груди подрагивают при каждом всхлипе. Он стоит на столе, на четвереньках. Его шуба валяется на полу. Кто-то отпинал ее в угол. Светлые волосы растрепались и падают на лицо. Теперь у него есть своя страшная история.

Кто-то велит «Миранде» заткнуться. Заткнуться и лечь на спину.

Кто-то хватает его за лодыжку. Кто-то еще – за вторую лодыжку. Они выкручивают ему ноги, пока он не переворачивается на спину, со слабым вскриком. Теперь он лежит на спине, ноги разведены широко в стороны. Те две женщины из нашей группы продолжают держать его за лодыжки.

Нет, это не женщина. Это создание марсиан, которые видели земную женщину только на фотографиях в «Cosmopolitan». Мы рассматриваем его клитор, который на самом деле урезанный пенис. Кто-то рассказывает, что искусственное влагалище – это всего лишь пенис, выпотрошенный, вывернутый вовнутрь и сращенный с нижним отрезком кишки, производящим слизь – для создания необходимой глубины. Там, где должна быть шейка матки, используют кожу опустошенной мошонки.

– Безотходное производство, – говорит кто-то.

Кто-то вынимает из сумки маленький фонарик и говорит:

– Я хочу это увидеть.

Кто-то еще говорит:

– Да. Штучка явно искусственная.

Вообще-то по здравом размышлении им бы стоило просто пойти по домам. Да, свобода от предрассудков – это великая вещь. Пока она не задевает кого-то другого.

И все же каждую среду они собираются и начинают ругать всех и вся. Рассказывают, кто и как их обидел. Кого не взяли на какую работу. Кому что мешает жить. Кого раздевают глазами рабочие на стройке или помощники на автозаправке. Они только и делают, что говорят. И вот теперь, наконец, им представился случай дать сдачи.

Упражнение на укрепление командного духа.

Они спрашивают, зачем он здесь? Он что, шпион?

Согласно статистике, женщина получает всего шестьдесят центов за ту же работу, за которую мужчина получает доллар. И все эти лишние деньги он просаживает – на что?! На дорогую косметику и силиконовые сиськи. У настоящей женщины должны быть растяжки. Седые волосы. Целлюлит.

Они спрашивают, что он хотел тут найти?

Кто-то лезет в него рукой. Кто-то держит фонарик, пропихивая его глубже.

Группе хотелось бы знать, он что, думал, что здесь собирается банда невменяемых лесбиянок-мужененавистниц, которые с ходу набрасываются друг на друга и предаются разврату?

Наверное, ему горячо от лампочки, потому что он весь извивается и визжит, так что приходится держать его всем вместе. Держать его ноги раздвинутыми, чтобы было удобнее смотреть.

Кто-то спрашивает:

– И на что это похоже?

Все остальные ждут своей очереди.

«Миранда» бьется и корчится на столе, женщины наклонились над ним. Его ожерелье порвалось, жемчужины рассыпались по всей комнате. Шпильки выпали из прически. Его груди дрожат, словно два холмика желатина.

Кто-то щипает его за сосок и говорит:

– Потряси сиськами, крошка.

Кто-то еще говорит:

– Просто нам интересно, куда ты запрятала свои яйца, сучка.

Нам интересно сравнить, сопоставить. Очень даже привлекательные социополитические отношения: когда ты чувствуешь свою власть. Когда ты, полностью одетый, рассматриваешь абсолютно беспомощного голого человека, на котором надеты только украшения и босоножки на высоких каблуках.

Две женщины, которые роются у него между ног, вдруг останавливаются.

Кто-то говорит:

– Погодите.

Та, у которой фонарик, говорит:

– Держите его крепче. – Она наклоняется еще ниже, пихая фонарик глубже. Она спрашивает у «Миранды»: – Ты этого хотел? Да?

«Миранда» разложен на столе. Он рыдает, пытаясь сдвинуть колени. Перевернуться на бок и свернуться калачиком.

«Миранда» рыдает и говорит: нет. Он говорит: не надо, пожалуйста. Он говорит: мне больно.

Ах, ему больно. Фу-ты, ну-ты, какие мы нежные. Ему, видите ли, больно.

Женщина, которая с фонариком, она копается дольше всех: смотрит, щурится, хмурит брови, крутит фонарик туда-сюда. Потом выпрямляется и говорит:

– Батарейки сели. – Она стоит, глядит сверху вниз на «Миранду», который так и лежит перед ней с раскинутыми ногами.

Женщина смотрит на стол, залитый слезами, в потеках туши, смотрит на жемчужины, рассыпанные по полу, и говорит нам: «Отпустите его». Она сглатывает слюну, глядя на тело, распростертое на столе. Потом вздыхает и говорит «Миранде»: вставай. Вставай одевайся. Одевайся и уходи. Уходи и больше не возвращайся.

– А может, он просто выключился, фонарик? – говорит кто-то и просит дать посмотреть.

И женщина убирает фонарик в сумку и говорит:

– Нет.

Кто-то спрашивает:

– Что ты видела?

Мы видели то, что хотели увидеть, говорит эта женщина. Все мы.

Женщина, у которой фонарик, она говорит:

– Что с нами случилось? – Она говорит: – Как мы дошли до такого?

Едва он уселся, мы сразу же попытались ему объяснить. Мужчинам сюда нельзя. Эти собрания – только для женщин. Цель нашей группы…