Текст книги "Призраки"

21

По словам миссис Кларк, человек, когда спит, в среднем сжигает 65 калорий в час. И 77 калорий – когда бодрствует. При ходьбе, даже неспешным прогулочным шагом, ты сжигаешь 200. Лишь для того, чтобы поддерживать жизнь, тебе нужно съедать 1650 калорий в день.

Организм способен «отложить про запас» всего лишь 1200 калорий углеводов – большинство из них в печени. Лишь для того, чтобы поддерживать жизнь, мы сжигаем весь запас калорий меньше, чем за день. После этого организм начинает сжигать жиры. Потом – мышцы.

При этом кровь наполняется кетонами. Содержание ацетоновых соединений в крови увеличивается, и у тебя появляется запах изо рта. Твой пот пахнет авиационным клеем.

Печень, селезенка и почки сжимаются и атрофируются. Тонкая кишка разбухает от неупотребления и наполняется слизью. На стенках толстой кишки образуются язвы.

Когда человек голодает, его печень перерабатывает мышечную ткань в глюкозу, чтобы поддерживать жизнеспособность мозга. Сперва возникают «голодные боли», но потом они проходят. Остается лишь чувство усталости. И полной растерянности. На каком-то этапе ты просто перестаешь замечать окружающий мир. Перестаешь следить за собой.

Когда ты сжигаешь от 70 до 94 процентов жира и 20 процентов мышц, ты умираешь.

Как правило, все это занимает 61 день.

– Моя дочь Кассандра, – говорит миссис Кларк, – она так и не рассказала мне, что случилось.

Почти все, что мы знаем о голодной смерти, говорит миссис Кларк, мы узнаем из телерепортажей о заключенных в Северной Ирландии, объявивших голодовку.

Иногда у голодающего человека кожа становится бледно-голубой. Иногда – темно-коричневой. Треть всех голодающих пухнет от голода – но пухнут лишь те, у кого бледная кожа.

На стене готической курительной комнаты Святой Без-Кишок отсчитал уже сорок дней. Сорок черточек карандашом.

Наш история, наш героический эпос «из жизни», наше повествование о том, как мы выстояли перед лицом жесточайших мучений и пыток… теперь мы будем делить гонорар лишь на тринадцать частей. Теперь, когда Мисс Америка умерла от потери крови.

Большинство из нас перестало пытаться испортить печку после того, как ее чинит призрак. Но мы все равно не стираем одежду. Случаются дни, когда мы просто лежим одетые на кроватях, у себя в гримерках за сценой, от включения света до выключения. И каждый из нас мысленно пересказывает себе нашу историю.

Если у нас есть какие-то силы, мы можем дойти до Повара Убийцы и попросить у него нож, чтобы соскоблить волосы с головы. Еще одно унижение, которому нас подверг мистер Уиттиер. Еще один способ сделать наши фотографии «после» еще ужаснее, чем фотографии «до», которые сейчас наклеены на столбы и напечатаны на молочных пакетах.

Преподобный Безбожник отламывает ножку от стула и запихивает ее себе в задний проход, чтобы полиция потом обнаружила там занозы. Хорошая мысль, поданная Кассандрой, дочерью миссис Кларк.

С наступлением темноты мы слышим шаги. Скрип дверей. Шаги здешних призраков. Мистера Уиттиера. Леди Бомж. Товарища Злыдни и Мисс Америки.

После того, что призрак сотворил с Герцогом Вандальским, мы все запираемся в комнатах с наступлением темноты. Никто не ходит по зданию в одиночку, только парами или втроем. Чтобы рядом всегда кто-то был, чтобы остаться в живых. Каждый носит с собой один из ножей Повара Убийцы.

После того как Кассандру выписали из больницы, говорит миссис Кларк, она так и не набрала свой обычный вес. Вырванные ногти выросли снова, но она никогда их не красила. Волосы отросли, но теперь Кассандра ничего с ними не делала, только мыла и причесывала. Она их не красила, не собирала, не укладывала в прическу. Разумеется, недостающие зубы снова не выросли.

Она носила размер: никакой. Бедер не было. Груди тоже. Только колени, плечи и скулы, как у заключенных из лагеря смерти. Кассандра могла бы носить что угодно, но ходила лишь в длинных платьях, которых у нее было три штуки, и она их меняла, но кроме них ничего не носила. Никаких украшений. Никакого макияжа. Она была уже настолько не здесь, что ее мог бы убить один кусочек испорченной колбасы. Горстка снотворных таблеток, подмешанных в овсяную кашу. Если бы она стала есть.

Но, конечно же, миссис Кларк отвела дочь к стоматологу. Заплатила большие деньги за хороший зубной протез. Предложила Кассандре деньги на имплантаты. На операцию по увеличению иссохшей груди. Миссис Кларк внимательно изучила литературу по нервной анорексии.

Она лгала своей дочери. Говорила, что та замечательно выглядит. Такая вся худенькая и стройная. Кассандра почти не выходила из дома, и ее кожа так и оставалась бледно-голубой.

Кассандра ходила только из дома в школу и из школы домой. В школе с ней никто не разговаривал. Все говорили о ней: с каждой четвертью истории о ее мучениях становились все ужаснее и ужаснее. Даже учителя давали волю своему нездоровому воображению. Соседи подходили к миссис Кларк на улице, гладили ее по руке и выражали сочувствие. Как будто Кассандру нашли мертвой.

Все люди, которые принимали участие в судьбе Кассандры, которые искали ее с собаками, перестали донимать миссис Кларк требованиями подробностей. Им надоело, что миссис Кларк отвечала им одно и то же:

– Я не знаю. Не знаю. Не знаю …

Когда Кассандра вернулась в школу, она стала учиться значительно лучше, если судить по оценкам. Она не пробовалась на пост капитана команды болельщиц. Не играла в футбол или баскетбол. Она не делала вообще ничего, только читала и присутствовала на уроках. Наблюдала за птицами в небе. За своей рыбкой в аквариуме.

Она не носила зубной протез, несмотря на все уговоры и даже угрозы матери – миссис Кларк грозилась себя изувечить. Она могла затушить сигарету себе об руку, а дочь просто смотрела на это. Вдыхая запах.

Кассандра слушала, да. Просто слушала и все. Когда миссис Кларк умоляла, кричала и просила Кассандру: пожалуйста, попытайся быть красивой. Общайся с людьми. Поговори со своим психологом. Вернись к жизни. Что угодно. Кассандра внимательно слушала. Но не более того.

– Моя родная дочь, – говорит миссис Кларк, – но дружелюбия в ней было не больше, чем в комнатном растении.

Девочка-робот, которая окончила школу на одни пятерки, но не пошла на выпускной. Она не встречалась с мальчиками. У нее не было подруг. Живой ящик с кошмарами, который все тикает и тикает, где-то на полке. На самом верху.

– Она просто сидела, целыми днями, – говорит миссис Кларк. – Как сидят в церкви.

Молчаливая. С очень прямой спиной. И сияющими глазами. Но она никогда не пела; ни разу не рассказала о том, что творится у нее в голове. Кассандра лишь наблюдала и слушала. Это была уже не та девочка, которую знала миссис Кларк, ее мать. Это был кто-то другой. Статуя, глядящая со стены за алтарем. Статуя в соборе, вырезанная из камня тысячу лет назад. Где-то в Европе. Статуя, которая знала, что ее изваял Леонардо да Винчи. Вот так Кассандра смотрела на людей.

Миссис Кларк говорит, уже сейчас:

– Это сводило меня с ума.

Иногда ей казалось, что она живет с роботом. Или с бомбой. Иногда она целыми днями не отходила от телефона – ждала, что сейчас им позвонит какой-нибудь псих или лидер секты. Позвонит и попросит позвать Кассандру. Иногда миссис Кларк, ложась спать, клала нож под подушку и запирала дверь спальни.

Никто не знал, во что превратилась эта молчаливая девочка. Она прошла через что-то такое, что никто не мог даже представить. Пережила столько боли и ужаса, что ей даже не нужно об этом рассказывать. Ей уже не нужны никакие трагедии, радость и боль.

Можно было войти в гостиную, включить телевизор, съесть целую миску попкорна и только потом заметить, что она сидит рядом с тобой на диване.

Да, это было действительно страшно. Она была страшной. Кассандра.

Как-то за ужином, они были в кухне вдвоем, миссис Кларк спросила у дочери: а ты помнишь ящик с кошмарами? Тот вечер в галерее – он как-то связан с твоим исчезновением?

И Кассандра сказала:

– Тогда я поняла, что хочу стать писателем.

После этого миссис Кларк не смогла заснуть. Ей хотелось, чтобы дочь уехала из дома. В колледж. В армию. В монастырь. Куда угодно. Лишь бы ее не было рядом.

И однажды миссис Кларк позвонила в полицию и сказала, что ее дочь пропала.

Конечно, она осмотрела весь дом. Миссис Кларк знала, что Кассандра умела сливаться с обоями или с полосками на обивке дивана. Но она и вправду исчезла.

При всех этих поблекших желтых ленточках, которые до сих пор трепыхались на антеннах автомобилей у всех и каждого, Кассандра Кларк снова пропала.

Кассандра
Еще один рассказ миссис Кларк

Если есть способ мириться с работой, которую ты ненавидишь… Миссис Кларк говорит, что для этого надо найти работу, которая тебе нравится еще меньше.

Когда у тебя есть задача, которая действительно устрашает, все остальное покажется сущим пустяком. Кстати, вот еще одна причина, почему Дьявола надо иметь под рукой. По сравнению с таким соседством все мелкие бесы кажутся вполне… сносными. Еще один пример, как миссис Кларк развивает теории мистера Уиттиера.

Мы любим трагедию. Мы обожаем конфликты. Нам нужен Дьявол, а если Дьявола нет, мы создаем его сами.

Это не хорошо и не плохо. Это просто способ существования человеков. Они так устроены, люди. Рыбки плавають. Птички летають.

Когда дочь пропала во второй раз, миссис Кларк взяла ватные шарики и бутыль с минеральным маслом и смазала все швы между кафельной плиткой в ванной. Это заняло почти все выходные.

Она тщательно вытерла пыль с каждой рейки жалюзи.

Вся эта скучная домашняя работа, сейчас она стала почти терпимой – по сравнению с телефонным звонком, который мог раздаться в любую минуту. Со звонком из полиции, когда миссис Кларк сообщат, что они нашли тело. Или, что еще хуже, что они нашли Кассандру живой.

Девочку-робота, которая целыми днями сидит у окна и рисует в альбоме голубых соек. Или наблюдает за этой чертовой рыбкой, которая плавает кругами в своем аквариуме.

Эту… чужую девочку, у которой не хватает пальцев на руках и ногах.

Миссис Кларк не знала, что полиция уже нашла Кассандру. Один бойскаут из младшей дружины пошел гулять в лес и вышел оттуда, задумчивый и молчаливый. Притихший под грузом своего открытия, своего секрета. Он прошел вдоль ручья по каньону, перелез через камни, у которых вода собралась в маленькое озерцо. Мальчик искал у камней ямку побольше, где могла быть форель. Снизу камни заросли зеленым мхом, ветви деревьев сплелись над водой. И в их густой тени лежала Кассандра Кларк. На боку. Подложив обе ладони под щеку. Как будто она просто спала. Кассандра, голая на постели из мягкого мха, под пологом листьев боярышника.

Мальчик-бойскаут рассказывает о своей находке кому-то из взрослых, и тот вызывает шерифа. Еще засветло целый отряд детективов прошел вдоль ручья по тому каньону. Вечером они все вернулись с работы домой, и никто из того отряда не стал рассказывать дома о том, что они видели там, в лесу.

Никто из них не звонит миссис Кларк. Она дома, она ждет звонка. Переворачивает все матрасы, какие есть. Моет окна на втором этаже. Стирает пыль с плинтусов. Любая работа по дому, даже самая противная, самая скучная, за какую не хочется браться вообще никогда, – это все равно лучше, чем просто ждать. Миссис Кларк чистит камин. Телефон всегда рядом – она может взять трубку после первого же звонка.

Когда Кассандра пропала снова, никто не привязывал ленточки ни к чему. Никто не ходил по домам в поисках пропавшей девочки. Не зажигал молитвенных свечей. Ясновидящие не звонили.

Даже телевизионщики не приехали ни разу, пока миссис Кларк мыла и чистила.

Кассандра прождала еще одну ночь в том каньоне, на другой стороне ручья, примерно на середине каменистого склона, вдалеке от лесничих троп. На тропинке не было никаких следов, а босые ноги Кассандры были чистыми, как будто ее принесли сюда на руках.

К тому времени было поздно измерять содержание калия в ее внутриглазной жидкости. Ее руки сгибались, значит, она была мертвой уже больше двух дней. Трупное окоченение наступило и прошло.

Этот первый отряд детективов, они повесили микрофон на ветвях боярышника. Точно так же, как микрофон устанавливают на могиле жертвы убийства, сразу после похорон. Потому что убийца почти всегда возвращается к своей жертве. Ему нужно выговориться, ему нужно рассказывать свою историю, пока она не износится, пока от нее не останется ничего.

Но есть и такие истории, которые изнашивают тебя.

Для убийцы единственный человек, которому можно рискнуть рассказать о своем преступлении, – его жертва.

Кассандра на ложе из мягкого мха. Нависающий над ней микрофон, подсоединенный к записывающему устройству и передатчику. Помощник шерифа с приемником затаился среди камней на другой стороне каньона. Достаточно далеко, чтобы он мог бить на себе комаров, не опасаясь выдать себя. На голове у него – наушники. Он сидит на земле, кишащей муравьями. Все время слушает.

В наушниках поют птицы. Дует ветер.

Поразительно, сколько убийц возвращается к жертве, чтобы с ней попрощаться. Что-то они между собой разделили, убийца и жертва, и убийца приходит к могиле убитого им человека, чтобы поговорить о добрых старых временах.

Каждому нужен кто-то, кто его выслушает.

В наушниках у помощника шерифа жужжат мухи, прилетевшие отложить яйца по влажному краешку Кассандриных век, на ее приоткрытых синих губах. Мухи откладывают яйца у нее в носу и в заднем проходе.

Миссис Кларк дома, на кухне. Она отодвинула от стены холодильник, чтобы пропылесосить спираль компрессора.

Кассандра на ложе из мха. Ее кровь собралась в нижележащих отделах тела, и поэтому те части тела, которые видны, лицо, грудь и руки, кажутся выкрашенными белым. Глаза открыты, они липкие и сухие – насекомые высосали всю влагу. Ее светлые волосы. Золотистые и густые – но тусклые, как состриженные мертвые волосы на полу в парикмахерской.

Клетки переваривают сами себя, все еще пытаясь функционировать. В отчаянных поисках пищи внутренние ферменты пожирают оболочки клеток, и желтое вещество, содержащееся внутри каждой клетки, вытекает наружу. Бледная кожа Кассандры уже начала провисать. Сморщенная кожа у нее на руках похожа на мешковатые хлопчатобумажные перчатки, которые явно ей велики.

Ее кожа покрыта пупырышками, которых не сосчитать. Они похожи на шрамы от мелких порезов. И каждая пупырышка движется, копошится между кожей и мышцами. Каждая пупырышка – эта личинка мухи. Они пробивают себе дорогу под кожей, питаясь подкожно-жировой клетчаткой. Все ее тело, ее руки и ноги – это сплошные созвездия движущихся узелков.

В наушниках у помощника шерифа жужжание мух сменяется хрустом личинок, пробирающихся вперед по укусу за раз.

Мисс Кларк дома, всего в одном шаге от молчащего телефона, разбирает елочные игрушки на пыльном чердаке: что-то выкидывает, что-то укладывает обратно в коробку. Аккуратно подписывает все коробки.

Бактерии в легких Кассандры, бактерии в кишечнике, во рту и в носу, они размножаются и размножаются – в отсутствие белых кровяных телец, которые могли бы их остановить. Они пожирают подкожно-жировую клетчатку и желтый белок, вытекающий из разорванных клеток. Их число возрастает настолько стремительно, что ее бледный живот начинает вздуваться. Плечи выгибает назад. Ноги раскидываются широко-широко. Живот, переполненный газами, раздувается до предела, как у беременной. Там, внутри – целая вселенная из бактерий, которые кормятся и размножаются.

Ее язык распухает, челюсти раскрываются под давлением, и язык вываливается изо рта, и торчит между губами, раздутыми, точно велосипедные шины. Бактерии пробиваются вверх по гортани, в черепную коробку, где мозг – мягкая пища.

Миссис Кларк дома, переходит из комнаты в комнату, носит с собой телефон, оттирает стены, моет стеклянные люстры, в которых полно мертвых мух.

Пройдет еще день, и мозг Кассандры запузырится и потечет красно-коричневой жижей из носа и ушей. Мягкая масса полезет наружу из запавших глазниц, куда провалились глазные яблоки.

Микрофон чутко улавливает этот звук. Представьте себе треск попкорна в микроволновой печи. Представьте, как вы садитесь в горячую ванну с пеной, и с каким звуком лопаются пузырьки. Представьте себе стук дождя по асфальту во внутреннем дворике. Град, барабанящий по крыше автомобиля. Этот звук издают личинки, теперь уже толстые, как зернышки белого риса. Микрофон ловит звук рвущейся ткани и что-то похожее на стон: это рвется кожа Кассандры, и опадают ее раздутые внутренности.

Появляются плотоядные жуки. Сороки и мыши. Птицы щебечут в лесу, каждая трель – яркая, как разноцветные огоньки. Дятел слушает, склонив голову набок, как в коре копошатся жучки. Он стучит клювом по дереву.

Кожа провисает, ложится складками поверх костей, размягченные внутренности вытекают из тела Кассандры. Впитываются в землю. И остается лишь кожа и кости, в лужице ее собственных разжиженных тканей.

В наушниках у помощника шерифа мыши с хрустом едят жуков. Змеи глотают визжащих мышей. Каждому хочется быть последним звеном в пищевой цепочке.

Миссис Кларк дома, разобрала все бумаги в комнате дочери, в ящиках ее стола. Письма на плотной розовой бумаге. Старые открытки ко дню рождения. И листок, вырванный из разлинованного блокнота, на котором написано карандашом, Кассандриным почерком:

Писательский семинар в полном уединении: Оставь привычную жизнь на три месяца…

Золотую рыбку миссис Кларк спустила в унитаз, еще живую. Потом надела пальто.

В ту ночь в наушниках у помощника шерифа прозвучал женский голос:

– Так вот где ты пропадала? На этом писательском семинаре? Это там тебя так истязали?

Это был голос миссис Кларк, и она говорила:

– Мне очень жаль, но лучше бы ты так и осталась пропавшей без вести. Когда ты вернулась, это была уже не ты. – Она говорила: – Когда тебя не было, я любила тебя сильнее…

И сейчас, когда миссис Кларк рассказывает нам все это в синем бархатном холле, она говорит:

– Я воспользовалась снотворным. – Она сидит на ступеньках, где-то на середине большой синей лестницы. Она говорит: – Когда я увидела микрофон, я сразу сбежала оттуда.

В ту ночь в каньоне она уже слышала, как помощник шерифа ломится сквозь кустарник, чтобы ее задержать.

Она не вернулась в свой чистый дом. Вся работа, которую она так ненавидела, была уже сделана.

У нее ничего не осталось, только пальто и сумка. Она позвонила по телефону, указанному в записке Кассандры. Она встретилась с мистером Уиттиером, а потом – с нами, со всеми.

Миссис Кларк смотрит на наши руки и ноги, обмотанные тряпьем, на наши спутанные волосы и впалые щеки, и говорит:

– Я не была для него… никем. Я никогда не любила Уиттиера.

Миссис Кларк говорит:

– Мне просто хотелось узнать, что случилось с моей дочерью.

На самом деле это мистер Уиттиер убил ее девочку.

Она говорит:

– Мне хотелось узнать почему.

22

Хваткий Сват один в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса. Там мы его и находим. Целыми днями, когда горит свет, он стоит в одиночестве перед длинным столом из темного дерева. Ширинка расстегнута. В руке – мясницкий нож. В глазах: рубить или не рубить?

Кх-ррк — тот самый звук из семейного ритуала.

Подтверждение тому, что твои самые худшие страхи, все, что есть в жизни плохого, когда-то закончится. Пусть сегодня все плохо, вполне может статься, что завтра все будет опять хорошо.

Хваткий Сват больше не просит нас сделать тот самый решающий взмах ножом. С чего бы нам вдруг помогать ему, чтобы он получил ведущую роль? Нет, если он хочет себя изувечить – пусть увечит. Но сам.

Ножки стола сделаны в виде шаров самых разных размеров, поставленных друг на друга. Шары, которые соприкасаются с полом и со столешницей, они размером с яблоко. Шары посередине – размером с арбуз. Все четыре ножки – того же сально-черного цвета. Длинный и узкий, как гроб, стол кажется вырезанным из черного воска. Длинный, плоский и засаленный настолько, что в нем уже не отражается ничего.

Хваткий Сват, как всегда, стоит у стола, держа нож наготове. Подбородок прижат к груди. Глаза наблюдают за членом, который выглядывает из расстегнутой ширинки, точно так же, как кот наблюдает за мышиной норкой.

Стены в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса, затянуты атласом, таким же блекло-зеленым, как и в тот, невообразимо далекий день, когда мы впервые вошли в это здание. Сто лет назад. Зеленый атлас выглядит влажным. И скользким. Тонкие полосы позолоты украшают резные спинки кресел, фигурные плинтуса и светильники с электрическими свечами на зеленых атласных стенах.

В неглубоких нишах в стене, тоже затянутых зеленым атласом, стоят изваяния, изображающие обнаженных людей, мускулистых мужчин и грудастых женщин, которые из-за этой своей мускулистости и грудастости кажутся попросту жирными. Эти статуи, чуть выше среднего роста взрослого человека, стоят на гипсовых пьедесталах, раскрашенных черным с зеленым, под малахит. Одни держат в руках копья и щиты. Другие просто стоят, выпятив зад: ноги вместе, спина слегка выгнута. Их ноги и задницы все заляпаны отпечатками грязных рук и покрыты белыми шрамами в тех местах, где гипс царапали и ковыряли ногтями. Но не выше талии. Выше просто не дотянуться.

Мы поднимаемся по лестнице из Китайской императорской галереи, переходим из красного в зеленое, и сегодня наш Хваткий Сват уже полностью вывалил член из штанов.

Задыхаясь и кашляя, держась рукой за грудь, Преподобный Безбожник говорит:

– Они уже рядом, люди… они нас спасут… они там, снаружи. Их слышно.

Агент Краснобай говорит из-за камеры:

– Если ты его режешь, то режь сейчас.

И, сжимая в руке большой нож, Хваткий Сват говорит:

– Что?

Бедный наш Хваткий Сват. По сравнению со всем остальным: с его выпученными глазами, большим носом, ввалившимися щеками, – его член смотрится просто огромным, как у статуи. Сват – единственный из всех нас, кто остался нетронутым, неискалеченным. Он такой грязный, что прямо липнет к рубашке с изнанки. Кожа на тощих руках туго натянута и как будто вся в трещинах. Это набухшие вены выпирают наружу, оплетая все руки. Вены на лбу – словно толстые синие черви. Сухожилия на шее дергаются и выпирают, натягивая кожу.

– Эти люди, снаружи, – говорит Недостающее Звено, его губы скрываются под мясистым кончиком носа, где-то там, в большой волосатой мошонке его подбородка. Он говорит: – Они сверлят замок. Уже очень скоро мы все сделаемся знаменитыми.

То есть мы все – кроме Хваткого Свата, у которого нет ни единого шрама, никаких видимых признаков, что с ним что-то делали, кроме как не кормили.

Столешница, на которой лежит его член с серой головкой, вся изрублена мясницким ножом. Тренировочные удары. Каждый – под новым углом. Разрубленная древесина размокла от нашей крови. Древесная кашица, разбитая в щепки, засыхает на полу.

Наши уши и пальцы съел кот. Мисс Америка съела кота. Мы съели Мисс Америку и ее ребенка. Законченная пищевая цепочка.

Каждому хочется быть самым последним звеном в этой цепи.

Камерой, скрытой за камерой, которая скрыта за камерой.

Граф Клеветник поднимает руку, шевелит тремя оставшимися пальцами, измазанными в крови. Все ногти содраны, их нет. Он говорит:

– Давай быстрее. Мне нужен нож. – Он говорит: – Я еще успеваю слегка приумножить свои страдания.

Повар Убийца падает в золоченое кресло и сбрасывает ботинки. Хватает носок за мысок и тянет, тянет, и тянет, пока носок не соскальзывает с ноги. Сперва – один, потом – второй. Повар Убийца смотрит на пальцы у себя на ногах и говорит:

– Я первый. А то что-то их у меня многовато, пальцев.

Бедный наш Хваткий Сват. Стоит, прижимаясь к краю черного стола, с членом, вываленным на столешницу. Он говорит:

– Не торопите меня. – Его лоб весь мокрый от пота. Он говорит: – Вы, ребята, уже пострадали. Теперь моя очередь.

– Так давай уже, пострадай, – говорит Повар и шевелит пальцами на руках. Какие еще у него остались. – Или верни мне мой нож. Это мой нож… – Он стоит перед Хватким Сватом, протянув руку.

Граф подходит поближе к столу, держа в руке диктофон. Маленький сетчатый микрофон уже готов записать поверх прошлых трагедий звук рубящего удара. Граф Клеветник говорит:

– Будь мужчиной.

Он говорит:

– Это твой последний шанс. Будь мужчиной и отдрочи уже этот член.

Недостающее Звено: рубашка расстегнута на груди, грудь – сплошные заросли черных волос и торчащие ребра. Он говорит:

– Когда дверь откроют, мы уже ничего не успеем. – Он говорит: – Так что поторопись.

И Хваткий Сват глядит на свое отражение в лезвии большого ножа. Потом протягивает нож Преподобному Безбожнику и говорит:

– Ты мне не поможешь?

Преподобный берет нож. Держит его обеими руками, с размаху рубит воздух.

Хваткий Сват вздыхает. Глубокий вдох, выдох. Он еще теснее прижимается к столу.

– Только не говори мне когда. Просто руби и все, – говорит Хваткий Сват.

И Преподобный говорит:

– А ты потом не забудь. – Он говорит: – Я согласился на это исключительно в плане дружеской услуги. Потому что ты сам попросил.

Хваткий Сват закрывает глаза. Закидывает руки за голову, сплетает пальцы.

А потом… а потом: Кх-ррк. Нож вонзается в черную древесину. Стол дрожит и гудит, что-то быстро проскальзывает по столешнице и падает на пол, с той стороны. Что-то смазано-розовое, подгоняемое горячим гейзером крови. Хваткий Сват подается вперед, из его расстегнутой ширинки хлещет алая кровь, он подается вперед, тянет руку, чтобы поймать эту штуку, которая улетела. А потом у него подгибаются колени.

Его руки вцепляются в край стола, но пальцы соскальзывают. Он ударяется подбородком о стол. Слышно, как клацают зубы. А уже в следующую секунду оба лежат под столом: и Хваткий Сват, и его пенис. Оба – всего лишь серое мясо.

Бедный наш Хваткий Сват, теперь – всего лишь реквизит, который мы можем использовать для нашей истории. Наша новая марионетка. Его семейная история про лагеря смерти с минетом, теперь это наша история.

Недостающее Звено ныряет под стол. Потом выпрямляется. Держит на открытой ладони серый отрезанный член. Кусок сморщенной кожи, натруженной сменой размера и формы при каждой эрекции. Обыкновенное розоватое мясо с отрезанного конца…

– Чур, мое, – говорит Звено и нюхает мясо у себя в руке, раз, другой, третий, почти касаясь его носом. Потом пожимает плечами и говорит: – Ладно, сойдет и так. А то что бы мы ни приготовили в этой микроволновке, теперь у всего вкус попкорна…

Даже Звено понимает, что если он съест отрубленный член мертвеца, это гарантированно обеспечит ему приглашение на любое вечернее ток-шоу, в самое лучшее эфирное время. Просто, чтобы он описал, каково это на вкус. Потом его пригласят рекламировать соусы для барбекю и кетчупы. Потом выйдет его собственная кулинарная книга. Потом – экстремальные радио-шоу. Потом – телеигры в дневное время, до конца жизни.

А все остальные – безвинные жертвы, пострадавшие от рук злодея, – они предъявят обрубки пальцев, чтобы доказать, что они страдали, а их сочтут совершенно неинтересными, да еще обвинят в дурном вкусе.

Мисс Апчхи поднимает руки, как будто пытается остановить несущийся на нее грузовик. Она говорит:

– Нет, так нельзя.

Наши зрители, обнаженные статуи, наблюдают за нами из своих зеленых атласных ниш.

– А спорим, можно, – говорит Недостающее Звено, запрокидывает голову к зеленому потолку и широко раскрывает рот. Вытянув руку над головой, он роняет себе на язык мясистый шарик. И глотает его целиком.

Потом глотает еще раз, и его глаза вылезают из орбит. Он глотает еще раз, и его волосатое лицо раздувается и краснеет. Теперь глаза крепко зажмурены под единственной бровью. По багровым щекам текут слезы, он хватается руками за горло. Недостающее Звено держится руками за горло, не дышит. Делает шаг вперед, неуклюже, как монстр Франкенштейна. Потом – еще шаг. И еще.

Рот открыт широко-широко, его губы и зубы оборотня произносят слова, но без звука. Он падает на колени на залитый кровью зеленый ковер. Руки сжимаются в кулаки. Он бьет себя по животу, со всей силы. Все, что он делает – плач, удары и просьбы о помощи, – все происходит беззвучно.

Графу Клеветнику нечего записать на диктофон, кроме последних слов Звена: «А спорим, можно».

Недостающее Звено заваливается набок. Падает и лежит, не издавая ни звука. Глаза по-прежнему крепко зажмурены. Кулаки по-прежнему вдавлены в живот.

Повар Убийца смотрит на Графа, который смотрит на Мисс Апчхи, которая шмыгает носом и говорит:

– Люди, которые пришли нас спасать, может быть, они помогут ему…

И преподобный Безбожник качает головой.

Сейчас, в эту самую минуту, там, внизу, никто не сверлит замок входной двери. Никто не пришел нас спасать. Мы солгали Хваткому Свату, потому что нам надоело смотреть, как он играется с ножичком.

Минус еще два претендента на гонорар. Теперь нас осталось одиннадцать.

Хромая на обе ноги, придерживая свои пышные юбки двумя руками, к нам поднимается Обмороженная Баронесса. Улыбается своими розовыми губами, которых нет. А потом уже не улыбается – когда видит Хваткого Свата, лежащего на полу. Его одежда почти вся пропиталась кровью. А рядом с ним – Недостающее Звено с посеревшим лицом. Глаза зажмурены намертво, как это бывает при трупном окоченении.

Шевеля сальной складкой на месте несуществующих губ, Баронесса говорит:

– Кто из вас, сволочей, убил Хваткого Свата?

Никто, отвечаем мы. Это он сам. Он очень долго готовился и все-таки отхватил себе член.

А бедняга Звено задохнулся, пытаясь проглотить отрезанный член, не жуя.

Недостающее Звено – последнее звено в этой пищевой цепочке. Ну, то есть последнее, если не считать микробов и бактерий, о которых рассказывала миссис Кларк. Которые питались ее дочерью.

Мы уже представляем себе, как эта сцена будет звучать по радио. Мы уже думаем, можно ли произнести слово «пенис» в телепередаче. Одна эта сцена, в ней больше правды, чем в большинстве книг о настоящих событиях из жизни, и мы при этом присутствовали, только мы. Генеральная репетиция «вживую». Репетиция эпизода, в котором кто-нибудь из кинозвезд задохнется, подавившись отрезанным членом другого актера.

Смерть от удушья, с чужим пенисом в горле – за одну эту сцену тебе дадут «Оскара».

И это видели только мы, и, может быть, Баронесса.

Только у нас своя версия произошедшего: мы скажем, что пенис Хваткому Свату отрезала миссис Кларк и заставила Звено съесть его целиком. Правда – это так просто, когда все согласны, кого винить.

– Очень не хочется портить вам удовольствие, – говорит Обмороженная Баронесса, – но нам нужен новый злодей.

Дьявол умер – нам нужен новый.

Баронесса подходит к столу, берется двумя руками за рукоятку ножа и вытаскивает его из раскромсанной столешницы. Она говорит, что кто-то убил миссис Кларк.