Текст книги "Оранжерея"

10. Общество

Воскресный рассвет прохладен и бархатист.

Разражаюсь скрипучим стоном и натягиваю одеяло на голову. По одной из причуд расписания, вчера у меня был рабочий день, завтра – другой, и я чувствую себя измотанной перспективой двух одиннадцатичасовых смен. Мне не хочется проводить половину своего выходного дня в вынужденной близости от таких шлюх, как Джен и Энджи, но мне удается заставить себя встать с кровати и спасти воскресный наряд из кучи, растущей на стуле в углу комнаты. Нужно поскорее съездить в химчистку и провести некоторое время в подвале, стирая вещи, которые я могу стирать дома. Еще одна тягомотина в выходной. Это когда-нибудь прекратится?

Внизу застаю Сэма, который усердно мешает кукурузные хлопья в миске с молоком. Он выглядит озабоченным. Мой желудок сжимается от беспокойства, но я заставляю себя поставить на конфорку кастрюлю с водой и осторожно опустить в нее пару яиц. Нужно заставить себя поесть: аппетит у меня неважный, а при моем режиме упражнений так легко остаться без сжигаемой организмом мышечной ткани. Уделяю внимание своему почти беззвучному модему, чтобы проверить достижения когорты за неделю. Как обычно, я где-то на дне таблицы – только у Касс дела обстоят хуже, и я ощущаю знакомый укол тревоги. Уже почти уверена, что она – не Кей, но все равно не могу не сочувствовать. В конце концов, ей приходится терпеть эту свинью, Майка. Затем мой желудок делает еще одно сальто-мортале, и я вспоминаю, что должна кое-что сделать до того, как мы уедем.

– Сэм?..

Он отрывает взгляд от своей миски.

– Да?

– Сегодня… не удивляйся, если… – У меня не получается сказать то, что нужно.

Сэм кладет ложку и смотрит в окно.

– Хороший день. – Он хмурится. – Что тебя беспокоит? Поход в церковь?

Я с трудом киваю.

Его взгляд на мгновение становится остекленевшим. Я думаю, он проверяет рейтинг.

– Ты не получала штрафов?

– Нет. Но боюсь, что… – Я качаю головой, не в силах закончить.

– Что они накинутся на тебя, – спокойно говорит он.

– Точно. Просто есть нехорошее ощущение, и все.

– Ну и пусть. – Он выглядит сердитым. На мгновение я чувствую страх, а потом понимаю, что дело не во мне – его просто злит церковный произвол Фиоре и то, что многие прихожане его поддерживают. – Мы просто уйдем.

– Нет, Сэм. – Вода закипает. Я проверяю часы, затем включаю тостер. Вареные яйца и поджаренный хлеб – вот как далеко продвинулись мои кулинарные способности. – Если ты это сделаешь, на тебе тоже нарисуют мишень. А если мы оба станем мишенями…

– Мне все равно. – Он встречает мой взгляд ровно и уже без той робости, что была его проклятием весь последний месяц. – Я принял решение. Не собираюсь стоять в сторонке и запудривать нас по человеку зараз. И за мной, и за тобой куча промахов, но ты рискуешь здесь гораздо больше. Я был несправедлив к тебе, и я, я… – Он запнулся на мгновение. – Я хотел бы, чтобы все сложилось иначе. – Он снова упирается взглядом в свою миску и бормочет что-то, но я не могу разобрать, что именно.

– Сэм? – Я сажусь рядом с ним. – Сэм, ты не можешь один воевать против всей этой реальности.

Он выглядит ужасно несчастным, и я не понимаю, в чем дело.

– Я знаю. – Сэм смотрит на меня. – Но чувствую себя таким беспомощным!

Я встаю и подхожу к конфорке, убавляю огонь. Яйца бьются о дно кастрюли. Тостер тикает.

– Нам следовало трижды подумать, прежде чем соглашаться на заключение в этой тюрьме, – говорю я. Хочется кричать. С моим сверхтяжелым стиранием памяти, которое, как я догадываюсь, превысило все ожидания моего прежнего «я» – того, кто написал мне письмо, а потом забыл о нем, – я наполовину удивлена, что вообще оказалась здесь. Если бы я знала, что Кей замешкается и отступится, я бы, конечно, предпочла – то есть я бы предпочел, ведь тогда я была мужчиной, – остаться с ней и хорошей жизнью в мире, где на тебя не давят. И плевать, следовали бы за мной убийцы или нет.

– Тюрьма? – Сэм горько усмехается. – Да, очень верно подмечено. Хотелось бы мне, чтобы существовал способ отсюда сбежать.

– Спроси епископа. Может, он отпустит тебя пораньше за плохое поведение. – Я беру тост, намазываю его маслом, затем достаю оба яйца из воды и кладу на тарелку. – Хотелось бы…

– Ладно, раз уж мы сегодня идем в церковь, как насчет добраться туда пешком? – предлагает Сэм без уверенности в голосе, пока я заканчиваю завтрак. – Путь – километра два. Звучит длинновато, но…

– Мне тоже кажется, что это хорошая идея, – говорю я, прежде чем он успевает откреститься от затеи. – Надену кроссовки, а не туфли.

– Хорошо. Жду тебя здесь через десять минут. – По пути из кухни он задевает меня, и я вздрагиваю, но он, кажется, этого не замечает. Что-то происходит в голове Сэма, и то, что он не может открыться полностью, его расстраивает.

Два километра – хорошая утренняя прогулка. К тому же Сэм позволяет мне держать его за руку, пока мы гуляем по тихим аллеям под деревьями, внезапно покрывшимися буйной зеленью. Нам приходится миновать три тоннеля, чтобы попасть в район церкви. Тут нет черт видимости более полукилометра – возможно, из-за того, что в противном случае стало бы очевидно, что все местные ландшафты вырезаны из внутренних поверхностей конических сечений, а не приклеены к внешней стороне сферы под действием естественной гравитации. По пути нам не попалось ни одной живой души. Большинство людей добираются к церкви на такси, а выходить из домов на своих двоих никого не тянет.

Начало церковной службы раздражает меня – но, вероятно, не всех остальных. После того как паства исполняет «Сперва захватим мы Манхэттен» [10]10
  «First We Take Manhattan» – песня канадского певца и поэта Леонарда Коэна. Энигматичный текст песни затрагивает религиозную тему и конец света, знамения и т. п. Музыкальный критик Бен Хьюитт, писавший для «The Guardian», обратил внимание на апокалиптический характер текста песни, представив Коэна «жадно тянущимся к мировому господству, точно злодей „бондианы“».


[Закрыть], Фиоре пускается в крайне пространные рассуждения о природе послушания, преступности, нашем месте в обществе и наших обязанностях друг перед другом.

– Разве не истинно то, что мы были помещены сюда, чтобы пользоваться благами цивилизации и вырастить великое общество для улучшения благ наших детей и достижения морально чистого государства? – громогласно заявляет он с кафедры, устремив неподвижный взгляд в бесконечность, скрывающуюся за задней стеной. – И для этого, не правда ли, наш общественный строй, как земное предвоплощение платоновского идеального общества, должен быть защищен? Позволю себе процитировать Вратислава [11]11
  Теодор Вратислав (1871–1933) – британский поэт и государственный служащий.


[Закрыть]: «Пускай вокруг сугробы намело, но не поблекнет свежесть пышных роз, им не страшны метели и мороз, в оранжерее толстое стекло…»

«Что он несет? – задаюсь я с тревогой простым естественным вопросом. – И куда его снесет дальше?» В ряду позади меня шушукаются: не только меня мучает совесть.

– В таком случае можем ли мы принять в наше общество того, кто нарушает его основополагающие правила? Должны ли мы избегать критики этих грехов из соображений заботы о чувствах грешника? – требовательно интересуется он. – Или ради чувств тех, кто, сам того не подозревая, живет бок о бок с олицетворением закоренелого порока?

На меня накатывает ужас. Желудок болезненно сжимается. Кажется, вот оно. Все-таки не пронесло. Плохой библиотечной книжкой тут дело явно не обошлось – у меня дикое предчувствие, что Фиоре догадался о мыльном слепке, гипсе и готовящемся дубликате его ключа в святая святых.

– Нет! – возопил Фиоре из-за кафедры. – Так не должно быть! – Он стучит кулаком по дереву. – Но мне очень жаль говорить, что это так: Эстер и Фил не только обрекают свои души на проклятие, имея отвратительные интимные контакты за спиной своих несчастных невежественных супругов, но и разрушают саму ткань общества!

Что?..

Его цель – не я! Облегчение длится недолго. Из паствы раздается громкий гневный ропот – со стороны третьей когорты, чьих участников обвиняет Фиоре. Все прочие оглядываются, я – за компанию (не повторять действия большинства сейчас наверняка опасно). В паре рядов за мной элегантно одетые прихожане поворачиваются лицом друг к другу. Испуганная женщина и смущенный мужчина-брюнет тревожно оглядываются по сторонам, не встречаясь ни с кем глазами. Фиоре продолжает свою речь, пока они ищут выход. Что-то мне подсказывает, что уже слишком поздно.

– Прежде всего, я хотел бы поблагодарить Джен за то, что она обратила внимание на этот вопиющий случай, – холодно говорит Фиоре.

Жужжащий звук в моем модеме регистрирует прибавку социального рейтинга – я столько за целый месяц не получила. Они мне перепали лишь за пребывание в одной когорте с этой стукачкой. Она сорвала большой куш с обвинением в супружеской измене.

– И я спрашиваю вас, как мы поступим с пороком в нашей среде? – Фиоре глядит на аудиторию со своего постамента. – Что нужно сделать, чтобы очистить наше общество?

Чувство ужаса вернулось с новой силой. Все будет гораздо хуже, чем я предполагала. Обычно Фиоре выделяет горстку людей для насмешек, травли – чтобы в них все тыкали пальцами и презирали. Небольшое унижение за, скажем, кражу библиотечной книги – не что-то из ряда вон. Но тут дело пахнет жареным: двое пойманы на подрыве социальных основ эксперимента. Фиоре не на шутку распален, атмосфера становится очень неприятной. С задних скамеек поднимается рев, бессвязно-гневный и дикий, и я хватаю за руку Сэма. Проверяю еще раз модем – и обомлеваю. Все очки, прилетевшие на наш счет, забраны у третьей когорты!

– Нам лучше пойти, пока здесь что-нибудь не случилось, – бормочу я Сэму на ухо. Он кивает и крепко сжимает мою руку.

Люди встают со своих мест и дико орут. Я как можно быстрее протискиваюсь на край рядов со скамейками, при необходимости используя локти. Мимоходом мне на глаза попадается Майк – он тоже кричит; сухожилия на его шее натянуты как веревки. Касс не видать. Я иду дальше. Грядет шторм, так что сейчас не время и не место задавать вопросы.

Позади меня Фиоре что-то кричит о естественных правах, но его почти неслышно в толпе. Дверь открыта, на парковку вываливаются толпы людей. У меня перехватывает дыхание от боли, когда кто-то наступает мне на левую ногу, но я остаюсь в вертикальном положении и чувствую, а не вижу, как Сэм следует за мной. Я проталкиваюсь сквозь затор в дверях – и продолжаю идти, избегая небольших групп и потасовки. Он меня догоняет.

– Пойдем отсюда, – говорю я, хватая его за руку.

Со всех сторон вдруг набегают люди, чуть ли не берут нас в кольцо. Прямо ко мне выскакивает Джен – ну, конечно, кто же еще!

– Рив! – восклицает она.

Я не могу ее игнорировать, если хочу избежать подозрений.

– Чего тебе? – спрашиваю у нее.

– Подсоби нам. – Она широко улыбается, ее глаза сверкают от возбуждения, когда она разводит руками. На ней маленький черный шелковый куль, призванный подчеркнуть ее вторичные половые признаки. Грудь вздымается, будто она вот-вот испытает оргазм. – Погнали! – Она жестом указывает на темную массу у входа в церковь. – Не пропусти веселье!

– Чего? – спрашиваю я, глядя мимо нее. Ее муж,

Крис, как ни странно, отсутствует. Вместо этого появилась своя когорта, последователи, поклонники или что-то в этом роде: Грейс из двенадцатой когорты, Мина из девятой, Тина из седьмой. Все они из более новых когорт, чем наша – и все прямо-таки заглядывают в рот Джен. Смотрят как на лидера.

– Выполоть грех из общества! – говорит она почти игриво. – Пойдем! Только если мы объединимся, сможем держать всех в узде и заработать гораздо больше очков. Надо только заявить о себе во всеуслышание сейчас! Пошлем девиантам и извращенцам сигнал. – Она смотрит на меня с энтузиазмом. – Правда?

– Ну да, – бормочу я, отступая назад, пока не натыкаюсь на Сэма, который подошел ко мне сзади. – Ты, значит, собираешься преподать им урок, да?

Чувствую, как рука Сэма сжимается на моем плече, предупреждая не заходить слишком далеко, но Джен не в том состоянии, чтобы улавливать такие нюансы, как сарказм в голосе.

– Точно! – выпаливает она восторженно. – Будет очень весело. Сейчас позову Криса и Майка…

Где-то позади нас раздается высокий вибрирующий крик.

– Извини, – бормочу я, – что-то чувствую себя неважно.

Сэм толкает меня вперед, и я спотыкаясь прохожу мимо Джен, все еще рассыпаясь в оправданиях, но ситуация не критическая. У Джен нет возможности тратить время на лопухов вроде нас с Сэмом – она спешит к толчее в дверях церкви, выкрикивая на бегу что-то про общественные ценности.

Мы доходим до края парковки, прежде чем я снова спотыкаюсь и хватаю за руку своего спутника.

– Мы должны их остановить, – говорю я скорее себе, чем ему. Интересно, чем эта жаба Фиоре думал, передавая столько очков от одной когорты другой – всерьез, что ли, полагал, что не развяжет этим кармодрочерам руки? Исход ведь очевиден! Вся третья когорта намерена выбить дерьмо из Фила и Эстер – и Джен выставляет это как некую «социальную чистку», чтобы набить себе цену. Какая же омерзительная реальность здесь формируется! Не хочу иметь с этим дерьмом ничего общего!

– Затея глупая. – Он качает головой, но замедляет шаг.

– Ну уж нет! – настаиваю я, полоща слюной пересохшее горло. – Они собираются линчевать Фила и Эстер, и…

– Они уже их линчуют. – В его голосе прорезается уродливая дрожащая нота.

Я упираюсь пятками и останавливаюсь. Сэм тоже, по чистой необходимости – если бы не застопорился, опрокинул бы меня наземь. Он тяжело дышит.

– Нужно что-то сделать.

– Например? Их там по меньшей мере двадцать человек – вся третья когорта и идиоты, которые вообразили, что выкажут лояльность, если примкнут к движухе. У нас нет шансов. – Он бросает взгляд через плечо и, кажется, вздрагивает, затем внезапно притягивает меня ближе и ускоряется. – Не останавливайся, не оглядывайся, – шипит он. Конечно, я замираю и оборачиваюсь, желая увидеть, что делается позади нас.

Охренеть и назад не выхренеть.

Меня шатает. Сэм подхватывает меня под руку, когда я вижу, что происходит. Криков больше нет, но это не значит, что ничего не происходит. Крики продолжаются, но уже внутри моего собственного черепа.

– Они спланировали это, – слышу я собственные слова, будто доносящиеся из дальнего конца очень темного тоннеля. – Подготовились. Это не спонтанная акция.

– Да. – Сэм кивает, его лицо бледное-пребледное. Другого объяснения нет, каким бы это ни казалось безумием. – Ритуальное человеческое жертвоприношение, похоже, было одним из основных элементов культурной связи в дотехнологических обществах, – бормочет он. – Интересно, давно ли Фиоре задумал ввести такую практику?

Они накинули две веревки на ветки тополя рядом с церковью, и теперь две группы людей поднимали конвульсивно дергающиеся тела в зеленую листву. Я моргаю. Хорошо, что у меня слезятся глаза, и я не вижу абсолютно все, что сейчас вытворяет гравитация.

– Мне неважно, давно или недавно. Будь у меня пистолет, я бы пристрелила Джен прямо сейчас! Правда, пристрелила бы! – Я вдруг понимаю, что теряю сознание не от страха или ужаса, а от злости. – Эту суку надо убить.

– Не сработает, – говорит Сэм почти рассеянно. – Приумножение насилия приведет к нормализации убийств, и только. Конец оно им не положит. У них сейчас вечеринка, и все, что ты можешь сделать, – организовать им добавочное веселье.

– Может, и так, но я бы точно почувствовала себя лучше! – Джен лучше бы поставить решетки на окна и спать сегодня с бейсбольной битой под подушкой, иначе у нее будут проблемы. И она этого заслуживает, лизоблюдина.

– Я тебя понимаю.

– Сэм, так мы можем что-то сделать?

– Для жертв? – Он пожимает плечами. Крики и вопли стихли, зато глухой хор голосов паствы зловеще затянул какой-то гимн. – Нет.

Я содрогаюсь.

– Тогда пойдем домой. Прямо сейчас.

– Хорошо, – говорит он. И мы идем. Звуки гимна летят нам в спину, подгоняя. Мне кажется, если обернусь – сломаюсь. Ничего не могу поделать – чувствую себя невольной соучастницей, и это чувство мерзкое. Ну, Фиоре, погоди – рано или поздно я сделаю с тобой что-нибудь нехорошее. Хотя, конечно, пока нужно держаться тише воды ниже травы – сдается мне, он устроил этот маленький спектакль, чтобы преподать нам урок о том, как тоталитарная секта улаживает неудобные вопросы. После него все шпионы и стукачи будут держать ухо востро, во всех видя потенциальных грешников и отступников.

В километре от дороги и десяти минутах езды от жуткой раздаваловки я дергаю Сэма за руку, прося притормозить.

– Дай перевести дух, – молю я. – Бежать больше не нужно.

– Вообще, я от тебя убегал. – По виду Сэма не понять, шутит он или говорит на полном серьезе. – Думал, ты злишься на меня.

– Нет, ты что. – Я продолжаю идти, но уже гораздо медленнее.

Он берет меня за руку.

– Мы не участвовали в этом, Рив.

Я киваю молча – слов тут не нужно.

– Три четверти людей там испытывали такой же ужас, как и мы. Но мы не смогли остановить это, как только пошла реальная жара. – Он качает головой.

Я делаю глубокий вдох.

– Я злюсь на себя за то, что не успела выступить, пока было время. С толпой можно справиться, если знать, что делать. Но когда люди начинают двигаться такими группами, их очень трудно сдержать. Фиоре не нужно было провоцировать. Но он сделал это – будто подлил масла во фритюр. – И с маслом, и с фритюром я свела знакомство совсем недавно. – А после того, как баллы от третьей когорты утекли к нам… он не смог бы остановить это, даже если бы захотел.

– Говоришь так, будто думаешь, что вопрос выбора стоял на кону.

Я смотрю на Сэма боковым зрением – он редко выражается столь туманно.

– Ты всерьез думаешь, что могла бы остановить произвол? – продолжает он. – Казус, произошедший в церкви, плотно зашит в канву этого общества, Рив. Оно настроено так, что люди убивают ради абстракций за милую душу. Ты сама видела Джен. Неужели думаешь, что сумела бы осадить ее, вразумить – когда ее спустили с поводка?

– Такую не осаживать надо, а засаживать нож прямехонько под ребра. – На несколько секунд повисает саднящая тишина. – Да, скорее всего, я не справилась бы с ними. Ты прав. Думаешь, мне от этого легче?

Мы медленно идем по дороге, пропекаясь полуденным теплом искусственного поздневесеннего солнца в наших воскресных нарядах. Беспозвоночные скрипят в длинной желтеющей траве, а лиственные деревья шелестят на ветерке. В разогретом воздухе пахнет шалфеем и магнолией. Впереди дорога ныряет в просеку, ведущую в еще один тоннель со встроенными Т-воротами, скрывающими истинную геометрию вывернутого наизнанку мира. Сэм достает карманный фонарик и пристегивает его ремешком к запястью.

– Я видела такие линчевания раньше, – говорю я. Если бы я могла забыть. – У них особенная динамика. – Я чувствую себя слабой и дрожащей, когда думаю об этом. О выражении лица Фила – я почти не знала его – и о слепой кровожадности толпы. О злобном восторге Джен. – Как только действо переходит некую грань, все, что ты можешь сделать, – быстро убежать и удостовериться, что не имеешь никакого отношения к тому, что произойдет дальше. Если бы все так делали, не было бы никакого беззакония.

– Отчасти да. – Мы вступаем в полумрак тоннеля, и голос Сэма начинает звучать приглушенно. Он включает фонарик – конус света безумно колеблется перед нами, когда проход забирает влево.

– Даже герой, сражающийся на мечах, не сможет самостоятельно отвлечь такую толпу, как только она начнет действовать, – говорю я ему. – Без боевых доспехов и тяжелого оружия – нечего ловить, потому что они будут прибывать и прибывать. Те, кто позади, не видят, что происходит впереди, а дурак, который встанет на пути толпы без поддержки, очень быстро окажется мертвым дураком, даже если перебьет уйму народу. Так или иначе, дурак с мечом против толпы не умнее любого человека в ней, без оглядки бросающегося на меч. Шанс остановить толпу есть, пока не начался кавардак. Перво-наперво надо встать перед толпой и громко сказать: «Стоп»!

Мы идем по темному изгибу тоннеля, не видя ни одного входа. Сэм вздыхает.

– Уж я-то знаю, кому такое было по плечу, – с тоской говорит он. – Не дураку, но знающему, как справиться с подобной ситуацией человеку. Тому́, в которого я так глупо влюбился.

Он что, подразумевает… мужчину? Сэм не кажется мне приверженцем однополой любви – хотя… я ведь смотрю на него с женской перспективы, которая мне, строго говоря, навязана здесь и сейчас. Так же и с ним. У меня нет возможности узнать, кем или чем Сэм был до того, как вызвался участвовать в эксперименте.

– Мало кому такое по плечу, – мягко говорю я ему.

– Я понимаю. Но на Робина в такой ситуации я бы всецело положился.

Я внезапно останавливаюсь, будто только что налетела на стену. Волоски на затылке встают дыбом, а в животе снова вяжется узел, словно меня вот-вот стошнит.

– Что случилось? – настороженно спрашивает Сэм.

– Человек снаружи, к которому ты так хочешь попасть, – осторожно говорю я. – Его зовут Робин. Так?

– Да. – Он кивает. – Не стоило говорить, эх. Прознают – накажут.

Я хватаюсь за его руку будто за спасательный круг.

– Сэм… Сэм! – Идиот. Вот же идиот! Впрочем, он или я, еще надо разобраться. – Тебе не приходило в голову спросить, может… может, я знаю твоего Робина?

– А смысл? Какой из этого толк?

– Ты самый большой на свете… эх. – Я не знаю, что сказать. Не знаю – и все тут. Ошеломление – самое мягкое слово, описывающее мои чувства. – Имя, которым ты тогда назвалась… назвался Робину, было Кей, верно?

– Откуда ты…

– Кей! Да или нет?

Сэм напрягается и пытается отдернуть руку.

– Да, – наконец признаёт он.

– Отлично. – Такое ощущение, что мне не хватает воздуха. – Ну, Сэм, теперь мы благополучно доберемся до дома, так? Потому что люди, которыми мы были до прибытия сюда, не имеют никакого значения для нынешних нас, верно?

В темноте невозможно разобрать выражение его лица.

– Ты, должно быть, Вхора?..

Я едва не залепляю Сэму пощечину, но вместо этого прикладываю к его губам указательный палец свободной руки.

– Сначала – домой. Поговорим потом. – Про себя я все еще поражаюсь собственной глупости и слепоте. Итак, я ввязалась в это дело (и, кажется, только что вывихнула себе мозг). И что теперь?

Сэм вздыхает.

– Ладно…

Сэм все еще не зовет меня по имени.

Но он поворачивается и светит фонариком перед собой.

Вот тогда-то я вижу контур двери на противоположной стене.

* * *

Забавно, но чем дольше ты путешествуешь, тем меньше по итогу видишь. Проходя через Т-ворота, мы не наблюдаем между их узлами переходных точек. В этом нет ничего удивительного: ворота, по сути, червоточина в структуре пространства, и в самом реальном смысле промежуточных точек нет. И в автомобиле все не так уж сильно отличается. Садишься в салон, говоришь неписи, куда тебя отвезти, и он нажимает на газ. Не то чтобы под капотом было реальное древнее устройство, которое искрой взрывает жидкость, дистиллированную из древней окаменевшей биомассы, – нет, конечно, там стоит обычный шлюз-генератор и шумелка, производящая звуковые эффекты. Но ощущения от взаимодействия с окружением те же.

Между тем за пределами автомобилей, коридоров, ворот и игр разума, которые мы отрицаем (хоть и продолжаем играть друг с другом), существует настоящая вселенная. Иногда она бьет прямо по лицу.

Как сейчас. Я все это время отвлеченно понимала, что мы живем в серии примерно прямоугольных участков местности, расположенных на изогнутой внутренней поверхности нескольких жилых гроссцилиндров, вращающихся для обеспечения центростремительного ускорения (заменителя гравитации) на орбите вокруг неких коричневых карликовых звезд. Небо – экран, ветер – кондиционер, дорожные тоннели – необходимая часть иллюзии, а если прогуляться по заросшему заднему двору, то можно найти крутой холм или утес, на который не подняться, потому что пространства ему прописали лишь на пяток метров вверх. Я не задумывалась о том, как все это сшито вместе, – лишь предполагала, что в каждом дорожном тоннеле есть Т-ворота. Но что, если есть другой выход?

Я сжимаю руку Сэма.

– Стой! Поверни фонарик назад. Да, вот так, прямо сюда.

– Что это? – спрашивает он удивленно.

– Давай посмотрим. – Я тяну его за собой. – Пойдем, мне нужен свет.

Стены тоннеля сделаны из плавно изогнутых бетонных плит, плотно состыкованных и образующих полую трубу диаметром около восьми метров. Дорога представляет собой плоский лист асфальта, края которого встречаются со стенками трубы чуть ниже ее середины. Если хорошенько подумать – что находится под дорожным настилом, какой-то наполнитель? Но, опять же, там может скрываться что угодно. Что я заметила, так это прямоугольный желоб в противоположной стене, на который сейчас светил Сэм. Вблизи я вижу, что он около метра в ширину и два в высоту, и сам из себя – обычная металлическая панель, утопленная в одну из стен тоннеля. Нет никаких признаков ручки или замка, лишь дыра диаметром в несколько миллиметров, просверленная на половине высоты панели, у одного из краев.

– Дай мне фонарик.

– Держи. – Он передает его без препирательств. Я подхожу к стене как можно ближе и свечу в щель между бетоном и металлом. Ничего, ни малейших признаков петель или чего-то еще. Присев, направляю луч в отверстие. Тоже ничего.

– Хм…

– Что такое? – спрашивает Сэм с тревогой.

– Это дверь. Большего сказать не могу. – Я выпрямилась. – И сейчас мы ничего не можем с ней поделать. Идем домой, помозгуем.

– Но дома мы не сможем о ней разговаривать! – В тусклом свете фонарика его глаза кажутся белыми-белыми. – Все ведь подслушают!

– Не такие они и всемогущие, – успокаиваю я его. – Давай, пошли домой. Сегодня я хочу, чтобы ты подстриг газон.

– Но я…

– Газонокосилка в гараже, – непримиримо продолжаю я. – И не она одна.

– Но…

– Если у дома нас не повяжут, за тоннелями не следят, Сэм. Проверял свой модем? Ни одного очка рейтинга не списали. Значит, у них есть проблемы в покрытии всего и вся средствами наблюдения. Мне кажется, я знаю, где еще они за нами не шпионят, и ты должен знать, что мы – не единственные, кто хочет отсюда выбраться.

Я чувствую себя в безопасности, говоря ему об этом, хотя, если они прямо сейчас вынесут мне мозг и скормят Королю в Желтом, это уничтожит нас троих: меня, Сэма и Яну. Кей, возможно, сейчас отрицает, но она – нет, ты должна продолжать думать о нем как о Сэме, говорю я себе – не собирается, я думаю, продавать меня плохим парням. Я уверена, что теперь могу читать Сэма достаточно хорошо, чтобы понять, что его беспокоит. Забавно: я была влюблена в Кей, но не могла понять, доверяю ли я ей. Теперь я доверяю Сэму, но сомневаюсь, что когда-нибудь буду с ним трахаться. Жизнь – странная штука, не так ли?

– Ты ведь хочешь отсюда сбежать, не так ли? – уточняю я.

– Да. – Голос Сэма дрожит.

– Тогда придется верить мне на слово – четкого плана побега у меня пока нет. – Я сжимаю его руку. – Но работа над ним ведется.

Вместе мы идем к свету.

* * *

Днем Сэм переодевается в джинсы и футболку и стрижет газон. Я работаю в гараже в комбинезоне и защитных очках – сделала форму из гипсовых плашечек и заливаю в нее припой, отливая твердую копию ключа от тайной комнаты Фиоре. Пусть свинцовый ключ не провернется толком в замке – он подойдет в качестве матрицы для гравировального диска и небольшого бруска латуни, который я жду.

Чтобы запутать всех, кто наблюдает, я раздобыла кое-какой реквизит – деревянную доску на стене, купленную в рыболовном магазине, и табличку для гравировки с каким-то бессмысленным афоризмом. Когда я рассказала Сэму о своей задумке, он одобрительно кивнул.

– Это для женского клуба вышивки, – сказала я, беря фразочку с потолка. Такого клуба нет в помине, но звучит убедительно. Это все – отыгрыш для любого потенциального наблюдателя, сканирующего нас на предмет аномальных поведенческих паттернов.

Да, мы живем в оранжерее, под лампами искусственного освещения и датчиками разных калибров, но вряд ли за всем, что мы делаем, наблюдают живые люди в режиме реального времени. Нас всяко больше, чем экспериментаторов, которые в первую очередь заинтересованы в нашем освоении социума – по крайней мере, такое у них официальное прикрытие. Чтобы эффективно отслеживать разумный организм, потребуется соглядатай, обладающий, по крайней мере, теорией разума, не уступающий наблюдаемому объекту. Нас, испытуемых, на пару порядков больше, чем экспериментаторов, и я не видела признаков участия в этой операции сверхчеловеческих метаинтеллектов. Так что, думаю, шансы на моей стороне. Если мы противостоим даже слабому богоподобному ИИ, можно тушить свет. Но если нет… Любую задачу можно делегировать самообучающейся машине. Однако так вы рискуете, что она что-нибудь да упустит. Sic transit gloria panopticon [12]12
  «Так проходит слава паноптикума» (лат.). Выражение, представляющее переделку Sic transit Gloria mundi (лат. «Так проходит мирская слава» – выражение, в свою очередь представляющее переделку цитаты из книги немецкого философа-мистика Фомы Кемпийского (XV в.) «О подражании Христу» (I, 3, 6): «О как скоро проходит мирская слава» (лат. O quam cito transit gloria mundi). Выражение употребляется, когда говорят о чем-либо утраченном (красоте, славе, силе, величии, авторитете), потерявшем смысл или просто далеком от идеала.


[Закрыть], как говорится.

Церковные службы почти наверняка контролируют всеми мыслимыми способами. Но после церкви Фиоре и его друзья будут слишком заняты повторным просмотром линчевания со всех ракурсов и попытками понять социальную динамику темных веков. Они не будут пристально следить за тем, чем я занимаюсь в гараже, – разве что пробегут скучающим взглядом мою рутину, чтобы убедиться, что я не кувыркаюсь с мужем соседки и не бьюсь в истерике, забившись в угол. Поскольку они привыкли, что для добычи любых физических артефактов нужны А-врата, вероятно, видят мое занятие как хобби темных веков и считают меня малость бестолковой, но в основном самой обычной женской особью в духе времени. На прошлой неделе я даже набрала пару очков за свое ткачество. Я кропотливо плела вручную подкладку для своей сумки (по факту – клетки Фарадея) прямо у них под носом, а они отнеслись к этому как к традиционному ремеслу! В их системах наблюдения есть пробелы, а в их понимании – еще большие лакуны, и они-то станут причиной их гибели.

Сосредоточиться на изготовлении ключа и думать о том, как сильно я начинаю их ненавидеть, для меня – хороший способ избежать осознания, что произошло сегодня утром на церковном дворе. А еще – не менее хороший способ отвлечься от мысленной стены, в которую я уперлась, двери в тоннеле и некоторых других проблемных моментов, возникших с тех пор, как я встала с постели и подумала, что это наступило еще одно скучное воскресенье.

Спустя некоторое время, примерно четыре минуты бесконечного напряжения – хотя обманчивые часы утверждают, что это заняло четыре часа, – я выхожу из гаража. Жаркое утреннее солнце превратилось в розоватое послеобеденное, под бирюзовым небом трещат насекомые. Кажется, я скучала по идиллическому летнему дню. Чувствую себя неуверенно, усталой и очень голодной. А еще – пропотевшей с головы до ног и, возможно, вонючей. Сэма не видать, так что я захожу в дом, иду в ванную, скидываю одежду и включаю душ, чтобы освежиться потоком воды.

Выйдя из душа, я роюсь в своем гардеробе, пока не нахожу сарафан, затем спускаюсь вниз со смутной мыслью, что нужно перекусить. Может, что-нибудь разогреть в печке, а потом съесть на террасе, наблюдая заход иллюзорного солнца? Планы рушатся, когда я сталкиваюсь с Сэмом, входящим через парадную дверь. Он выглядит донельзя изможденным.