Текст книги "Оранжерея"

Сэм в раздумьях медленно раскачивается взад-вперед.

– Кажется, в этой симуляции – одни военные преступники, – говорит он наконец.

Очень интересно обнаружить, что выражение «кровь заледенела» на самом деле отражает конкретное физическое ощущение. Гораздо менее приятно обнаружить это, сидя рядом с человеком, которого безоговорочно любишь и который помог тебе сейчас это нежеланное открытие сделать.

– Тебе не приходило в голову, что симуляция Юрдона—Фиоре—Хант очень подходит для, скажем так… определенного типа людей? – говорит Сэм.

– Ты хоть собираешься забраться на меня сверху и присунуть мне, когда закончишь рассусоливать эти уморительно скучные домыслы? – уязвленно интересуюсь я.

Его лицо приобретает странный цвет.

– Если к тому моменту мы оба все еще будем этого хотеть, то…

Что ж, полагаю, у меня нет другого выбора, кроме как извлечь максимальную пользу из этой ситуации.

– Слушаю тебя вразумительно.

– Тогда сначала вопрос: где ты была, когда началась Война Правок?

Вот уж не ожидала так не ожидала. При нормальных обстоятельствах разглашать такие сведения категорически запрещено. Это вопиющее попрание правил оперативной безопасности, которое может позволить противнику установить вашу личность и таким образом найти любую полезную информацию о вас, достаточную для того, чтобы иметь возможность угрожать вам в оперативном порядке. В конце концов почти всякий публично совершенный поступок где-то оставляет след. В каких-нибудь базах данных. Но мы – в недрах МОНАрха, и, если я не ошибаюсь, существует только один канал передачи данных внутрь или наружу. Кроме того, Сэм вряд ли во всем этом замешан, риск подслушивания – не велик, да и обстоятельства, чего там, далеки от нормальных.

– На борту МОНАрха. Мне нужно было взять интервью у одного члена экипажа, – признаюсь я. – Когда вышла из строя сеть, мы почти гигасекунду пребывали в вынужденной автономии.

Сэм задумчиво вздыхает.

– Твоя очередь признаваться, – говорю я, пытаясь сменить тему.

– Я был аудитором, – объясняет Сэм и снова замолкает. – Вот почему они призвали меня.

– Они?

– Нация Солипсистов. Конкретнее – Третий батальон по борьбе с непростительными мыслепреступлениями. Они вели поиск и осуществляли проверку незащищенных хранилищ памяти в отключенном сегменте, где я застрял менее чем через сотню килосекунд после того, как Король в Желтом сорвался с цепи. Я уже подвергся цензуре и был заражен. Они просто схватили меня и добавили в свой распределенный массив отрицания сознания. Следующие пару мегасекунд я потратил на поиск кладбищ, которые невозможно найти, затем они занялись моей обработкой и поручили мне стереть архивные следы.

Звучит кошмарно. А я думала, что работа на Кошек Лайнбарджера – не сахар. Я, должно быть, вздрагиваю или подаю какой-то другой телесный сигнал, потому что Сэм слегка отстраняется от меня.

– И какую сторону в конфликте заняли эти Солипсисты? – спрашиваю я.

– Сторону? – Сэм невесело усмехается. – Рив, мы воевали против всех. Ты думаешь, кто-нибудь в здравом уме стал бы вливаться в агрессивный борганизм-солипсист?

– Но ты… – Я заставляю себя подвинуться к нему, потому что он кажется напряженным и несчастным. – Но ведь ты был просто маленьким винтиком в их системе, я права?

Сэм качает головой:

– У меня была определенная автономия. Борганизм даже начал давать нам немного свободы воли под конец войны. Я был… ну, до войны я был очень похож на тебя сейчас. Борганизм аугментировал и перестроил меня, превратил в боевую машину с людоедским нравом и выкинул на фронт. Знаешь, какое название закрепилось за моим подразделением? «Изнасилоцирапторы». Если нужно сломить чью-то волю к сопротивлению, можно сделать это вмешавшись в мозг. Но когда сеть модемов в глубоком отрубе – не грех и физической силушкой пощеголять. И мы делали ужасные вещи – думаешь, просто так нам присобачили пенисы с зазубринами? В какой-то момент противоборствующая ассоциация вторглась в наш сегмент и расхерачила его подчистую. И когда я очнулся от этого морока, снова был самим собой – только воспоминания остались. У меня в голове накопилось столько дерьма после солипсистов… Я половину мегасекунды просто сидел в тюремной камере, не веря, что стены и пол реальные. Пока наконец не понял, что они должны быть реальными, раз я сам реален. Но пока я был частью борганизма, делал вещи… – Сэм глубоко вдыхает, – настолько ужасные, что потом мне стало стыдно быть человеком. А мужчиной подавно.

– Понимаю, но… ты тогда не был собой! – нерешительно возражаю я.

– Хотел бы я в это поверить, – убитым голосом отвечает он. – Сейчас я бы никогда так не поступил, но тогда… помню, я думал, что мое дело правое. Вот почему я отправился к ледяным упырям. Мне больше не хотелось принадлежать к виду, способному выдумывать и организовывать сообщества, подобные борганизму солипсистов. Мне требовалось стать хозяином каждой мысли. Знаешь, иногда, когда голоден – ешь в ужасающих объемах и при этом никак не насытишься. Нация Солипсистов воевала лишь потому, что принципиально не могла смириться с тем, что какие-то мысли думаются не ее головами. Я внес огромную лепту в ее дело и получал от этого удовольствие. – Сэм делает еще один глубокий вдох. – Я убивал людей просто за то, что они не с нами. А кто не с нами – тот под нами – таков девиз Солипсистов. Я убил очень-очень-очень много людей, причем так, что их никогда не воскресить. С концами…

– Тогда мы не такие уж разные.

– Да? Но ты же только что сказала, что…

– В начале войны я была на МОНАрхе. Но я там не осталась. – Делаю глубокий вдох: раз начала, останавливаться поздно. – Вызвалась добровольцем для военных операций Кошек Лайнбарджера. Провела почти гигасекунду, будучи юнитом бронетанковой дивизии, а потом меня переквалифицировали в псиопы.

– Что ж. – Голос Сэма дрожит. – Такого я точно не ожидал.

– Как думаешь, какая доля здешнего населения участвовала в войне?

– Не уверен. Не прикидывал.

– Прошедшие войну готовы на все, чтобы забыть то, что с ними было. Почти сразу после того, как объявили промежуточную победу, хирурги-храмовники стали самыми востребованными специалистами.

– Это так. – Сэм делает паузу. – Но, Рив, я был монстром. В моем мозгу застряли такие вещи – даже после чисток, – о которых я не люблю и мимолетно задумываться. Может, сближаться со мной все-таки не стоит…

– Сэм. – Я придвигаюсь к нему. – О себе я могу сказать то же самое. Тебя волнует?

– Ну… допустим… нет?..

– Тогда то, что я сказала ранее, – в силе. Мы же пошли на сделку, не забыл?

Сэм отшатывается:

– О нет…

– Я не прошу тебя прямо сейчас, – говорю я – и, к моему собственному удивлению, говорю серьезно. – Но я все еще хочу тебя. Просто тебе нужно привыкнуть к мысли, что я могу хотеть тебя и оставаться собой. Не надо проецировать на меня свою ненависть к тем делам, которыми тебя заставляли заниматься. Я наблюдала за тобой некоторое время – что-то не похоже, что на твоем члене по-прежнему есть зазубрины.

– Но ты слишком сильно изменилась! – выдыхает он и сникает, будто спустивший воздушный шарик. – Как раз после того, как доктор Хант спасла тебя. Раньше ты была собой – угрюмая, задумчивая, циничная… забавная… я вряд ли подберу все нужные слова. Что бы Хант ни сделала, это изменило тебя, Рив. Ты бы отказалась делать что-то лишь потому, что от тебя этого ждут. А теперь склоняешь меня к близости. Ты серьезно хочешь застрять тут в обозримом будущем? В симуляции, будучи беременной?

Я на мгновение задумываюсь.

– В чем проблема? Хант – более чем добросовестный врач, и я уверена, что смогу пережить беременность. В конце концов, каждая самка млекопитающего в генеалогическом древе, на котором я сижу, пережила это до меня, не так ли? Значит, сам процесс не так и ужасен.

– Рив. – Теперь Сэм смотрит на меня так, будто я из библиотекарши превратилась в человекоподобный танк. В броне, с оружием и, наверное, с зазубринами на члене. Против воли я хихикаю. – Что они с тобой сделали…

– Сделали из чудовища красавицу. – Я с надеждой склоняюсь к нему. – Поцелуешь меня, а?

* * *

Несмотря на все мои старания, в итоге мы не занялись любовью.

Более того, когда я заканчиваю уборку и ложусь спать, Сэм встает и с достоинством заявляет, что будет спать один.

Я так зла и расстроена, что вот-вот заплачу.

Мою проблему легко определить, а вот решение от меня ускользает. Если я изменилась, то не так уж сильно. С помощью доктора Хант или без – я решила взять в борьбе паузу, но внешнее проявление этого, оказывается, выглядит так, будто я перестала быть собой. Возможно, Сэм не привык. Очень тревожно находиться рядом с человеком, который будто растерял все свои ценности и убеждения. И я знаю, что, если бы Сэм попал в больницу и вернулся домой со стеклянными глазами и другими повадками, я бы очень расстроилась. Но я хотела бы, чтобы он не переносил свое беспокойство на меня – со мной все в порядке. На самом деле мне сейчас лучше, чем когда-либо с тех пор, как я попала под опеку хирургов-храмовников.

Да, в текущей ситуации есть свои проблемы. Фиоре и Юрдон мутят воду с копией Короля в Желтом. Они придумали способ обойти патч безопасности в любом модеме и, судя по всему, думают, как использовать ограничения, накладываемые Королем, для создания когнитивной диктатуры. Но – это важный вопрос – почему меня это должно волновать? Разве я не прошла через многое? Мне не нужно позволять мучить себя собственным воспоминаниям; однажды по указке Санни я чуть не погибла. Отправилась выполнять долг и потерпела неудачу. А теперь…

Мой маленький грязный секрет таков: лежа в больнице, я поняла, что могу сдаться. У меня есть Сэм. У меня есть работа, которая может быть настолько интересной, насколько я захочу. Я могу обосноваться и быть счастливой здесь какое-то время, даже если удобства примитивные, а иные соседи мне не по вкусу. И диктатуры должны обеспечивать подавляющему большинству своих граждан комфортную повседневную жизнь. Мне не нужно продолжать бороться, и, если я на время откажусь от борьбы, они оставят меня в покое. Я всегда могу вернуться к ней позже. Никто не станет горевать, если я успокоюсь, кроме, может быть, Сэма – да и он со временем привыкнет к новой версии меня.

Все это прекрасно в теории…

Вот только я все равно плачу, лежа одна в постели.

16. Расправа

На следующий день, в пятницу, я просыпаюсь поздно. Когда наконец спускаюсь вниз, Сэм уже на работе. Чувствуя себя истощенной и опустошенной после заражения механоцитами и моей глупой попытки восхождения, я мало чем могу заниматься и в итоге провожу бо́льшую часть дня, мотаясь между спальней и кухней, опустошая запасы чая. Сэм приходит домой позже обычного. Говорит, что поел (и выпил минимум один, если не три бокала вина) в ресторане в городе. Когда я спрашиваю, где он был так долго, он тут же закрывается от меня. И, так как ни один из нас не хочет уступать, мы весь вечер молчим.

В субботу я спускаюсь вниз как раз вовремя, чтобы застать его с газонокосилкой.

– Уберись, пожалуйста, в гараже, – говорит он вместо приветствия.

– А что, там что-то не так?

– Да, я бы хотел, чтобы ты вынесла хлам.

– Что, скажи на милость, ты называешь «хламом»?

– Мне пора. Удачи.

Он настроен серьезно. Через десять минут он исчезает и берет такси, не сказав мне, что задумал. И это был самый напряженный разговор за два дня. Я корю себя за глупость.

Впрочем, глупость становится моей спутницей на весь день.

Я иду в гараж и ищу, что выбросить. Там настоящий музей незавершенных дел. Думаю, от сварочного аппарата можно избавиться… и от недоделанного арбалета… много и другого барахла, с которым я возилась, наивно полагая, что мне нужно сменить место пребывания, а не измениться самой. Иные технические аксессуары отсутствуют; видимо, Сэм раньше меня начал убираться, чтобы освободить место для своих клюшек для гольфа или чего-то в таком духе. Я складываю свои ненужные вещи в один угол и укрываю брезентом. С глаз долой – из сердца вон, из гаража – руку на сердце положа – вот что я себе говорю.

Возвращаюсь домой и пробую смотреть телевизор, но шоу тупое, не говоря о том, что я многого не понимаю. Неясные световые пятна на экране с низким разрешением медленно двигаются, творят скучную дичь и отыгрывают бессмысленные сюжеты, сильно привязанные к понятийному аппарату, какового у меня попросту нет. Собравшись с духом и приготовившись встретить скуку в одиночестве, я выключаю аппарат – и тут раздается телефонный звонок.

– Рив? – спрашивают меня из трубки.

– Приве… Яна? Это ты? Как дела?

– Послушай, Рив, у тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

– Нет, особых – нет. А что?

– Я договорилась встретиться в городе с парой друзей – пойдем смотреть новое кафе на берегу озера, которое только что открылось. Пойдешь с нами? Если хочешь, конечно.

– Мне… мне еще нужно отлежаться несколько дней. Так сказала доктор Хант. – Вот и пусть думает, что это значит. – Какие-то проблемы по работе?

– Заметных никаких. – Голос Яны звучит пренебрежительно. – Я много читаю в последнее время. Письмо из клиники насчет тебя тоже прочла. Они приложили копию больничного – так что ни о чем не волнуйся.

– Ладно. Значит, бежать никуда не надо. И где это ваше кафе?

– О, уверена, в этом районе ты еще не бывала. Попроси таксиста отвезти тебя в «Форштадт» – он поймет. Я буду там около двух. Посидим, поболтаем…

Кажется, Яна о чем-то умалчивает. На сердце скребут кошки. Я точно хочу в этом участвовать? Не особо, но больше разговоров будет, если я уклонюсь. Кроме того, если она запланировала что-то глупое или опасное, обязательно попрошу доктора Хант, чтобы она ее от этого отговорила. Я бросаю полный тоски взгляд на телевизор.

– Отлично. Увидимся.

Уже час дня, поэтому я переодеваюсь в более нарядную одежду и вызываю такси до «Форштадта». Понятия не имею, каких друзей могла иметь в виду Яна, но я не думаю, что ей хватит дурновкусия пригласить, скажем, Энджи или Джен. Так или иначе, не хочется рисковать очками социального рейтинга. Как-никак, нужно обращать внимание на такие вещи. Да и потом, без серьезного повода Яна бы меня не вызвала.

День чудесный, небо насыщенно-синее, дует теплый ветерок. Яна права в одном: я не помню, чтобы когда-нибудь раньше видела этот район. Такси курсирует между рядами домов с обшитыми вагонкой фасадами, белыми заборами из штакетника и до одури ровно подстриженными лужайками, затем поворачивает налево и едет по обсаженному деревьями бульвару, идущему вниз по склону, со зданиями странной формы, выстроившимися по обе стороны. Тут ездят и другие такси, люди ходят. Мы проезжаем мимо парочки, вышедшей прогуляться по тротуару. Я-то думала, что только мы с Сэмом так делаем. Что я упустила?

Такси останавливается прямо перед тупиком, где полукруг навесов скрывает от неба белые столики и уличную мебель. У обочины влажно журчит каменный фонтан.

– «Форштадт», как просили, – говорит водитель. – Оплата будет списана с вашего счета. – Синие циферки выплывают из уголка моего левого глаза, когда я открываю дверь и выхожу. За столиками сидят люди – кто-то машет рукой. Это Яна. Она выглядит намного лучше, чем в последний раз, когда я ее видела, – хотя бы улыбается. Я подхожу к ней.

– Привет, Яна. – В сидящей рядом с ней я узнаю Тэмми, но не знаю, что сказать. – Всем, короче, привет…

– Рив, привет! Это Тэмми, а это – Элейн…

– Элли, – негромко поправляет Элли.

– А это Вероника. Есть стул? Мы пока не определились, что заказать. Хочешь чего-нибудь?

Я сажусь и вижу напечатанные на полимерных листах меню, лежащие перед каждым стулом. Пытаюсь сосредоточиться на них – как раз в тот момент, когда коробка с решеткой над дверью в кафе потрескивает и начинает кричать:

– Добрый день! Еще один прекрасный день…

– Обратите внимание на две новости, – продолжает коробка. – У нас поступило в продажу мороженое, угощайтесь на здоровье! Вкус дня – банановый трюфель! И это наша первая хорошая новость! А вторая – может, не настолько хорошая, но тут уж кому как, – во второй половине дня ожидается небольшой дождь. Спасибо за ваше внимание!

Тэмми корчит гримасу.

– Это происходит каждые десять минут с тех пор, как мы прибыли. Я б хотела, чтобы эта штука умолкла.

– Я спросила у официанта, – извиняющимся тоном говорит Яна, – и он сказал, что эти штуки не отключаются. Они повсюду в этом районе.

– Да? А что это за район? Я его не помню. – Задав вопрос, я немедленно утыкаюсь носом в меню – на случай, если только что допустила оплошность.

– Я и сама не знаю. Он только вчера появился – вот я и решила, что нам стоит прийти и посмотреть.

– Считай, уже посмотрели, – говорит Вероника; смуглая, слегка полноватая, с вечным выражением легкого отвращения на лице. Кажется, я видела ее в Церкви, а может, путаю. – Ну и где мой фраппе с манго?

Непись, мужчина, одетый в темный костюм и длинный белый фартук, шаркающей походкой выходит из кафе.

– Вы готовы сделать заказ, дамы? – спрашивает он высоким гнусавым голосом.

– Да, пожалуйста. – Яна озвучивает список напитков, и официант возвращается в здание. Напитки в основном безалкогольные – и тут я выделяюсь. Ну надо же.

– Тэмми, Элли и я встречаемся каждую субботу в течение последних нескольких недель, – говорит Яна, повернувшись ко мне. – Говорим нашим мужьям, что мы – кружок шитья. Это хороший повод посплетничать и выпить, и никто из них не узна́ет настоящий кружок шитья, если только ему иголку в седалище не воткнут. Так что…

– Я вот тоже не знаю, что такое кружок шитья, – замечает Вероника.

Элли неуверенно лезет в свою огромную сумку и вытаскивает предмет, похожий на матерчатую крышку воздухопровода. В него воткнуты булавки и цветные нитки.

– Это когда люди собираются вместе и вышивают. Вот так. – Она вынимает одну из игл и умудряется проколоть себе подушечку большого пальца. – Я пока не очень в этом разобралась, – печально добавляет она.

– Так, меня в шитье не вовлекать, – сразу провожу черту я. – А вот выпивка, сплетни – другое дело!

– Яна предупредила, что ты так скажешь. – Тэмми одаривает меня извиняющейся улыбкой. – Кроме того, мне было интересно, знаешь ли ты, что случилось с Майком.

Мне снова нечего сказать.

– Не уверена. Я спросила о нем доктора Хант – та сказала, что «на него найдется управа», что бы это ни значило. Я точно знаю, что Касс еще в больнице.

– Ах, точно. – Тэмми откидывается на спинку. – Бьюсь об заклад, они оба окажутся вне эксперимента в течение недели.

Я вздрагиваю. По соображениям безопасности у МОНАрха есть лишь один выход, он же – вход. И обычно он забаррикадирован – на случай, если цивилизация за пределами корабля рухнула.

– Не думаю, что это так уж вероятно, – говорю я. – Но доктор Хант знает, как все исправить! Уверена, она и Касс поможет – не знаю, показывался ли ей Майк…

У меня возникает отчетливое ощущение, что меня пригласили, чтобы выкачать информацию, но какое мне дело? Кто платит за выпивку, тот и прав.

– Я встречала его после того случая с Касс, – говорю я. Двери кафе открываются, и официант возвращается с нашими заказами. Я умолкаю, пока он не поворачивается к нам спиной. – Мне кажется, он не одобряет, когда женщины пускаются во все тяжкие. Но Майк зашел слишком далеко. Так что мы решили за него проблему.

– Вот оно что. – Яна выглядит разочарованной, и я мысленно пинаю себя. На самом деле она спрашивает о том, что произошло в библиотеке, когда я отослала ее домой.

– Я разговаривала с доктором Хант в больнице, – ухожу от темы я. – Она сказала, что не одобряет случай с Эстер и Филом. У меня сложилось впечатление, будто у нее на эту тему был серьезный разговор с епископом. Они хотят внести правила для бракоразводных процессов в систему подсчета очков, чтобы такое не повторялось. Особый спрос ждет и за изнасилование – а то мало ли кого-нибудь вдохновит пример Майка.

– Хм. – Яна о чем-то задумывается. – Если они будут придерживаться всех правил, бытовавших в темные века, изнасилование станет серьезным преступлением, но наказание за него последует лишь в том случае, если мужчина будет пойман.

– Чего? – ерепенится Тэмми. – И какой тогда смысл?

– Какой смысл, спрашиваешь? – сухо произносит Яна. Она лезет к себе в сумочку и достает фрагмент вязанья, который быстро передает мне. – Думаю, это твое, Рив. Ты забыла в библиотеке.

Я сглатываю слюну и поспешно прячу проволочную сетку Фарадея с глаз долой вместе с вязаной маскирующей «оберткой».

– Вот спасибо, услужила, – лопочу в ответ.

Яна понимающе улыбается:

– Колючая штучка вышла, но яркая – этого не отнять.

Она что, издевается?

– Над ней еще предстоит поработать, – импровизирую я. – Где нашла?

– В подсобном помещении, когда прибиралась.

Надеюсь, никто не замечает, как я волнуюсь. Яна переводит взгляд с меня на Элли:

– А ты чего нос повесила?

Элли поднимает тусклые глаза от своего вышивания.

– Мне, по ходу дела, немного дурно, – сообщает она и тянется к своему бокальчику с розовым лимонадом. – Завтра в церкви точно будет плохо.

– Да, сразу столько всего, – поддакивает ей Тэмми.

– Столько чего? – спрашиваю я.

– Конечно, ты же неделю пролежала в больнице, – встревает Яна. – Во всяком случае, со вторника.

Тэмми достает планшет и кладет его на стол.

– Здесь много нового, – говорит она, постукивая ногтем по экрану. – Уверена, тебе будет интересно.

– И что же?

– Ну, для затравки – последняя когорта наконец прибыла.

– Но они сказали, что после моей ожидается еще четырнадцать. – Я прикидываю в уме циферки. – Значит, не хватает как минимум шести.

– Они параллельно управляли несколькими секциями симуляции. Мы – лишь один подсектор, приход, как они это называют. С понедельника всех объединят, так что у нас появится много новых соседей.

Собственно, об этом мне и сказала доктор Хант.

– И что дальше?

Яна окидывает меня долгим оценивающим взглядом.

– При регистрации в эксперимент никто не говорил, что нас ждет так много всего. Как думаешь, на что это указывает?

Я смотрю на ее живот. Он пока не особо велик. Затем мой взгляд почти непроизвольно скользит в сторону.

– Элли, прости, что вмешиваюсь, но ты, случаем, сейчас не…

– Беременна? – Элли смотрит на меня своими детскими голубыми глазами и кладет руку на живот. – Что навело тебя на эту мысль?

Я стараюсь не морщиться слишком явно.

– У меня запоздали месячные, – сообщает Вероника.

Эксперимент рассчитан на длительное время.

– Итак, что нас ждет? – прощупываю я почву.

– Открывается много новых объектов, – с энтузиазмом объясняет Тэмми. – Например – бассейн, гимнастический манеж, кинематоскоп, театр… И много новых магазинов. А еще – новые офисы. Администрация принимает заявки на открытие бизнеса…

Вероника раскололась раньше меня:

– Вау, это что-то новенькое!

– Думаю, они пытаются создать для нас комфортную городскую среду, – говорит Тэмми. – Чтобы нам всем было удобно!

– Нам? – уточняю я. – Или им? – Я обвожу взглядом животы собравшихся за столом женщин, в которых зреют новые существа. На самом деле, мой – единственное исключение. Спасибо, Сэм.

– Какая разница? Я почти уверена, что многие из нас скоро будут слишком заняты сменой подгузников, чтобы беспокоиться о чем-то еще. – У Яны есть особенный тон голоса, который она использует, когда хочет передать послание, прямо противоположное буквальному значению своих слов. Сейчас он у нее именно такой, буквально сочится сарказмом.

Я широко улыбаюсь в ответ.

– Тогда, сдается мне, надо перестать беспокоиться и насладиться замечательными новыми возможностями для досуга! Вы же это хотите сказать, да?

– Рив, – предупреждает меня Тэмми, – дело серьезное.

– О, я не сомневаюсь – серьезнее некуда! – Я допиваю свой джин. – Уверена, у вас, дамы, есть много важных вещей, о которых нужно поговорить, но я тут вспомнила, что не закончила мыть посуду, и еще мне надо убрать в гараже, прежде чем муж вернется домой. – Я встаю. – Спасибо за все, Яна. Увидимся позже!

Остальные члены женского кружка шитья смотрят с сомнением, но Яна улыбается мне в ответ, а затем подмигивает:

– Увидимся!

Я поспешно ретируюсь. Яна мне нравится, но этот ее кружок шитья пугает. Она здесь несчастна – это очевидно, и я не думаю, что она захочет, чтобы доктор Хант помогла ей справиться с этим. Понимаю, что придется рассказать Фиоре о Яне. Ей нужна помощь. Завтра, после церкви…

* * *

Поездка в церковь на следующий день выдается напряженная. Мы одеваемся в наши лучшие воскресные наряды и, как обычно, вызываем такси, но Сэм ничего не говорит – он привык общаться непонятным ворчаньем – и продолжает бросать на меня странные косые взгляды, когда думает, что я этого не замечаю. Я прикидываюсь слепой. По правде говоря, я тоже напряжена, готовясь к неизбежному неприятному разговору с Фиоре после службы. Из-за прихожан-новичков церковь переполнена, и нам еще повезло, что мы заняли место. По крайней мере, в других приходах есть другие церкви (и, вероятно, другие проповеди от Фиоре), так что вряд ли народу еще прибавится.

– В будущем нам придется приходить пораньше, – говорю я Сэму, и он пристально смотрит на меня.

Входит Фиоре, выступает вперед, звучит музыка – запоминающийся духовой номер (как подсказывает модем, композитора зовут Брехт [21]21
  Видимо, подразумевается Джордж Брехт (настоящее имя – Джордж Макдермид, 1926–2008) – американо-немецкий художник-минималист и композитор. Увлекался искусством, затрагивающим тему случайности.


[Закрыть]).

– Дорогие прихожане, – возвещает он, – мы собрались здесь сегодня все вместе, дабы заявить о нашем месте во Вселенной. Вспомнить наши неизменные роли в великом цикле жизни, которые никто не должен отнимать у нас. Давайте воздадим должное дизайнерам, которые дали нам в этот день и во все последующие дни роль, которую мы должны играть! Слава дизайнерам!

– Слава дизайнерам! – вторят собравшиеся.

– Дорогие прихожане, давайте будем помнить – истинный смысл и счастье в жизни можно обрести, лишь следуя великому замыслу! Всяк сверчок – на свой шесток!

– Всяк сверчок – на свой шесток! – звучит в ответ.

– Давайте также поблагодарим нашу прекрасную Рив, миссис Браун – этого очень ответственного сверчка и полноправного сидельца на нашем шестке, – за избавление и утешение, которое члены инициативной группы нашей общины принесли Кассандре Грин, сейчас выздоравливающей в больнице! Счастья, смирения и утешения!

– Счастья, смирения, утешения!

Я качаю головой – счастливая, но смущенная. Не могу понять, почему Фиоре ставит меня в пример остальным прихожанам? Я оглядываюсь и вижу Джен, которая стоит в паре проходов от меня и таращится змеиными глазами.

– Наш долг – заботиться о ближних, помогать им соответствовать укладу нашего общества, разделять с ними их радость и горе, принятие и прощение. Если ваши соседи нуждаются в вас, идите к ним, будьте с ними щедры. Мы все – соседи, и те из нас, кто ни в чем не нуждается на этой неделе, могут оказаться в числе наиболее нуждающихся уже на неделе следующей. Направляйте их, заботьтесь о них, журите их, когда это уместно…

Мой разум куда-то уплывает. Голос Фиоре гипнотизирует, его тон поднимается и опускается в размеренной интонации. В церкви с закрытыми дверями тепло и душно, и, похоже, он не собирается отвлекаться от проповеди, чтобы осудить грешника на этой неделе. За что я должна быть благодарна – Фиоре мог запросто испортить мне рейтинг за то, что я сотворила на прошлой неделе. Несмотря на тепло, чувствую дрожь. Он проявил больше терпения, чем я ожидала. Должна ли я последовать его примеру и вместо того, чтобы рассказывать ему о Яне, попытаться самой наставить ее на путь истинный?

– …ибо помните, что вы все – сторожа брату своему, и по поступкам братьев своих вы сами да будете судимы. Ныне и присно, и во веки веков – аминь!

– Во веки веков! – вторит ему хор. – Аминь!

Мы встаем и вместе поем еще одну песню, сопровождаемую ритмичными хлопками в ладоши, на этот раз на языке, которого я не понимаю. Судя по песеннику, речь в ней идет о марше, свободе и хлебе. После этого священник сходит с амвона, и служба подходит к концу.

Я немного разочарована, но в то же время испытываю облегчение, когда мы выходим из церкви на яркий дневной свет, где ждет фуршет. Сэм держится еще тише, чем обычно, но сейчас мне все равно. Я беру бокал вина, тарелку с пирожными из пшеничной муки и направляюсь к нашей когорте.

– Решила остепениться, не так ли? – спрашивает голос за моим левым плечом. Мне удается подавить гримасу отвращения. Конечно, это Джен.

– Я просто забочусь о своих соседях, – говорю я, вкладывая в слова каждый грамм искренности, на какую способна. Потом заставляю себя улыбнуться ей.

Она, конечно, улыбается в ответ.

– Я тоже! – щебечет она, затем оглядывается. – Как хорошо, что Фиоре сегодня был милосерден. Я так понимаю, некоторым из нас, возможно, пришлось нелегко!

Хитрожопая маленькая дрянь.

– Понятия не имею, о чем ты, – начинаю я, но продолжать невозможно, потому что начали звонить церковные колокола. Обычно они звонят в смутном подобии ритма, но сейчас – дребезжат и гремят, будто что-то застряло между ними. Люди оборачиваются и смотрят на башню. – Что-то странное творится…

– Это уж точно. – Джен пренебрежительно фыркает и отворачивается к ближайшей группе мужчин.

– Эй, – окликаю я ее, – я вообще-то с тобой еще не закончила.

– А я с тобой – уже, дорогая. – Широко осклабившись, она ускользает в толпу.

Я раздраженно пялюсь на башню. Дверь в нее приоткрыта. Странно. Это не совсем мое дело, но… вдруг что-то вырвалось наружу? Нужно доложить кому следует. Я поручаю свой бокал и тарелку проходящей мимо официантке и иду к двери, стараясь не наступать острыми каблуками на газон.

Звон и дребезжание потревоженных колоколов становятся громче, и на ступеньках крыльца, у двери, я различаю тень. Пробираясь туда, опускаю глаза – и тут неприятно знакомая вонь набивается в ноздри, наворачивая слезы на глаза. Я оборачиваюсь и кричу:

– Сюда! Помогите!

Затем толкаю дверь, полностью распахивая ее.

Колокольня внутри – высокое помещение, освещенное маленькими окнами чуть ниже основания шпиля. Дневной свет, льющийся из них, отбрасывает длинные тени на балки и колокольчики, свисающие с них, толкаясь и ударяясь о побеленный пол, окрашивая растекающуюся лужу темной жидкости. Распространяющаяся чернота, серый цвет теней и бледный маятник, скребущий по полу, – требуется секунда, чтобы мои глаза привыкли к полумраку, и еще секунда, прежде чем я понимаю, что вижу.

Из всех возможных кандидатов именно Майк играет роль атонального карильона [22]22
  Музыкальный инструмент, который состоит из определенного количества колоколов разного размера.


[Закрыть], привлекшего меня. Сразу видно, что его владение музыкой – искусство непроизвольное. Он висит на веревке звонка, привязанный за лодыжки. Его голова рисует бесконечный круг по полу двойной кровавой дорожкой. Кто-то примотал его руки скотчем к телу, заткнул рот кляпом и воткнул иглы для подкожных инъекций в уши. Канюли непрерывно капают, выкачивая остатки крови из его багровой раздутой головы. Петли, завитки и спирали крови образуют тонкую филигрань, а некоторые неровности пола приводят к тому, что ручейки образуют лужу, натекшую с внутренней стороны двери.