Текст книги "Оранжерея"

Грязную работу мы выполняем по очереди – иначе никак, ибо она напряженная, да и просто морально тяжкая. Я хватаю трепыхающуюся жертву – всякие попадаются: то толстая женщина-орточеловек; то старик, которому замена тела не помешала бы. Многие из них запустили себя, одряхлели, отказываясь обновляться в А-воротах из страха перед Королем в Желтом, – обезглавливаю, а тело укладываю на скользкий от крови пол зала. Они кричат, иногда обделываются от страха, когда Лорал вгоняет ворпальный меч им в загривки – между позвонками С7 и Т1. Щелчок кнопки активации, и кровь плещет по сторонам; ее так много – никогда не подумаешь, что жидкость из человека может бить фонтанами. И крики обрываются. Лорал опускает меч, я – тело и подбираю с пола голову, скользкую от крови, с дергающимися от постампутационного шока веками. Головы бросаю в А-ворота – так быстро, как получается, – и те проглатывают их, считывают содержимое черепа и, надеюсь, успевают выгрузить их до того, как все когнитивные связи рушит осмотический стресс-индуцированный апоптоз. Затем Лорал хватает выброшенное тело и швыряет его в угол, в общую кучу, которую один из наших товарищей по спецназу время от времени увозит на погрузчике для поддонов, пока я с помощью турбонасоса безуспешно пытаюсь осушить море крови, что плещется у наших ног.

Это отвратительная и неприятная работа, и хотя мы вошли в раж и работаем на предельных скоростях – убиваем в среднем всего одного гражданского каждые пятьдесят секунд. Мы работаем уже сто килосекунд – одна из восьми бригад, брошенных на задание; обрабатываем, может, шестнадцать тысяч человек в день. И это просто мое горькое невезение, что, когда двери открываются и парни с другой стороны швыряют в нас следующее тело, отбрыкивающееся и кричащее во всю глотку, моя очередь браться за меч. Лорал удерживает жертву, я поднимаю клинок и смотрю в испуганное лицо. В зависимости от того, какая это вариация кошмара, я вижу, что оно – мое собственное или, что много хуже, принадлежит…

– Кей —

Я вскакиваю, захлебываясь криком, и кто-то баюкает меня в своих объятиях. Я вся в холодном поту и неудержимо дрожу. Я медленно осознаю, что нахожусь в постели и только что сбросила одеяло. За окном – лунный свет, я нахожусь в симуляции Юрдона—Фиоре—Хант, и неважно, насколько плохи дела днем, – они не могут сравниться с тем, насколько плохи дела в моих снах. Изнутри рвется жалкий скулеж побитой собаки.

– Все в порядке, ты проснулась! Никто тебе не навредит! – приговаривает Сэм, гладя меня по плечам. Я прислоняюсь к нему и умудряюсь превратить всхлип во вздох. Мое сердце колотится, словно жало отбойника, снимающего дорожное покрытие, кожа становится липкой. Рука Сэма крепче обнимает меня.

– Может, расскажешь, что тебя так мучает? – тихо спрашивает он.

– Да все этот… ужасный… повторяющийся сон. Память… думаю, не удаленная до конца… из прошлой жизни. Я хотела избавиться от нее… а она возвращается… преследует. – Я говорю сбивчиво, во рту кисло, и я не до конца проснулась – вуаль теней минувшего еще застилает глаза. – Что… как ты тут оказался?

– Услышал, как ты мечешься и визжишь во сне, – пояснил Сэм. – Подумал, что у тебя какой-то припадок.

Справедливо. Это не такая редкость даже в мои годы. Я приподнимаюсь на руке, но не отстраняюсь от Сэма. Вместо этого вытаскиваю другую руку из-под одеяла и крепко его обнимаю.

– Амнезия многое забрала у меня, – медленно выговариваю я. – И если то, что мне снится – настоящая часть моей прошлой жизни… хотела бы я, чтобы она так и осталась забытой.

– Сон ушел, – успокаивающе приговаривает Сэм, и я крепко его обнимаю.

Он большой, серьезный и солидный. Большой Серьезный Сэм. Я прижимаюсь лицом к впадине на его шее и вдыхаю запах его тела. Рука на моих плечах сильная, крепкая. О да, как и весь Сэм. Мои ребра дрожат, я сдерживаю нервный смех.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Нормально, – мурлычу я ему в шею.

Я достаточно проснулась, чтобы заметить, что я не единственная, кто спит голышом в этом доме. Меня это не волнует – я верю, что он не возьмет меня силой и не сделает того, чего я не хочу. Он каким-то образом перешел порог между неуверенным незнакомцем и другом, а я даже не заметила, когда это произошло. Теперь я не хочу быть одна, и обнять его – самая естественная вещь в мире, как и провести рукой по его спине, прижаться лицом к шее и вдохнуть его естественный аромат.

– Ты останешься? Я не хочу быть одна.

Он слегка напрягается, но потом я чувствую, как его рука скользит по моей спине, одаряя нерешительной лаской. Я обмякаю в его объятиях. Он такой восхитительно живой – яркая противоположность всему, что происходило в моем кровавом сне. Я сплю одна уже почти месяц, ни к кому не прикасаюсь, уже не говоря о том, чтобы заниматься с кем-то любовью, – поэтому не дивлюсь своему возбуждению. Меня тянет продолжить этот контакт, ощутить его кожу своей, перевести эту ласку в нечто большее. Я вожу языком по коже Сэма у основания шеи, просовываю руку ему между ног. Там он тоже тверд – и в этом нет ничего удивительного, ведь он тоже блюдет аскезу все проведенное здесь время.

– Не надо, – бормочет он, но я не слушаю. Ну и что, что у него где-то во внешнем мире осталась какая-то возлюбленная. Он, конечно, молодец, но эти его принципы выводят из себя. Да, мы, наверное, пожалеем об этом потом, но сейчас я опьянена его близостью. Я тащу его к себе за напряженное мужское естество, направляю – дальше он и сам поймет.

– Нет, Рив. – А не так-то и просто его подтащить, оказывается.

– Давай же. – Я сдавливаю пальцы сильнее… и тут он вырывается.

– Остановись. – Теперь в его голосе – глухая злоба. Мне нужно время, чтобы все переварить. Сэм отползает на дальний край кровати, спиной ко мне – его плечи опущены.

– Эй, я… – Теперь кисло не только во рту, но и на душе. – Я просто хочу взбодрить тебя немного. Да что с тобой не так, а?

– А с тобой, Рив? – Все-таки он не злится, а просто смущен. И защищается – будто я сделала ему что-то плохое. Ну вот, а я уже решила прогнуться под здешнюю систему и, по крайней мере, бросить это согласие экспериментаторам в лицо как перчатку. – Я-то думал, мы с тобой раньше обо всем… договорились. – Он скатывается с кровати и юркает за дверь, избегая моего взгляда – прежде, чем я успеваю придумать ответ. Через пару минут до моих ушей долетает шум воды – Сэм включил душ. Почти наверняка – холодный.

Я уже не сплю. Натягиваю халат, чтобы спуститься вниз и приготовить себе чашку кофе. У меня все еще при себе некоторая гордость… но не похоже, что я смогу сейчас на него полноценно злиться. Спасибо, самообладание. Он… просто хвастается верностью своей фантастической возлюбленной, которую встретил снаружи. И разве пристало мне, женщине хотя бы в данный промежуток времени, осуждать его за это?

Сижу на кухне, пока остывает кофе, жду, когда стихнет душ и погаснет свет наверху. Потом на цыпочках возвращаюсь в постель. Я лежу и думаю почти до рассвета, гадая, что на меня нашло. В конце концов я решаю больше не предлагать ему интима, пока у меня не будет возможности плюнуть в лицо его воображаемой возлюбленной, сидящей рядом с ним.

Потом я наконец засыпаю.

* * *

На следующий день я не поднимаюсь с кровати, пока Сэм не уходит на работу. Как только встаю, первым делом звоню на биржу труда. Непись, который отвечает на мой звонок, звучит не очень похоже на разумное существо, но соглашается послать за мной такси на следующее утро. Я выхожу на улицу и бегаю взад-вперед по дороге, пока не вымотаюсь – что теперь занимает гораздо больше времени, – затем принимаю душ. Остаток дня провожу в гараже, пытаясь починить арбалет, но у меня не особо получается. Интересно, зачем я вообще заморачиваюсь – ведь не собираюсь никого пристрелить из этой штуки?

Я оставляю Сэму наполовину размороженную пиццу и записку, объясняющую, как довести ее до кондиции на кухне. К тому времени, когда вхожу в дом, уже темно. Сэм прячется в гостиной с включенным телевизором, и я без проблем пробираюсь к себе наверх, ложусь спать, не видя его. Это легко устроить теперь, когда мы оба избегаем друг друга.

Мне снова снится кошмар. На этот раз – другой, гораздо менее выразительный, чем та бойня, но в некотором смысле даже более тревожный. Представьте, что вы – детектив или какой-нибудь следователь. И ищете дурных, плохих людей, которые прячутся в тени. Они совершили ужасные преступления, но переписали воспоминания всему миру, чтобы никто не вспомнил, что они сделали и кто они. Вы также не знаете, что они сделали и кто они такие, но ваша задача – найти их и привлечь к ответственности, чтобы не они, не кто-либо другой никогда не забыл, что произошло и каковы были последствия случившегося. Итак, вы – детектив и шарите по темным углам, злачным местам в поиске улик, но сами не знаете, кто вы и почему вам поручили именно это задание. С тем же успехом вы сами могли быть из числа тех преступников. Если они вынудили всех забыть о том, кто они и что сделали, устроить такое для них – пара пустяков, верно? Вы можете быть виновны в преступлении настолько ужасном, что оно не имеет названия и всеми давно забыто, но неумолимая логика расследования вынуждает вас арестовать себя и предать суду. Итак, вас ждет наказание за преступление, которого вы не понимаете и даже не помните, и наказание это – тоже выше человеческого понимания. Оно заставит вас блуждать по темным углам и злачным местам, словно призрак, лишенный большинства воспоминаний, кроме несводимого клейма исходного греха. В рамках искупления старой вины вас заставляют искать других, гораздо более опасных преступников. Вы находите зацепку, однажды лично встречаетесь с тем, кого ищете, и, когда протягиваете руку, чтобы схватить негодяя, внезапно обнаруживаете, что смотрите на самого себя… истинного?

Я просыпаюсь в испарине, чувствуя себя ужасно больной. Сердце прыгает в груди, а Сэма рядом нет. И я уже спешу всерьез обидеться на его отсутствие, а потом думаю – что я сделала со своим единственным здешним другом? До рассвета заливаю подушку горькими слезами.

А на следующий день – приступаю к своей новой работе.

8. Дети

Такси, которое отвезет меня на биржу труда, прибывает через полчаса после отъезда Сэма. Я готова и жду его, но сама идея заставляет меня нервничать. В некотором смысле это необходимость – обретение независимости от Сэма, дополнительный источник дохода, встречи с другими сокамерниками, выход из одинокой колеи безработной жены, – хотя в остальном решение сомнительное. Я понятия не имею, что здесь подберут для меня, это займет много времени и, вероятно, будет скучно и бессмысленно. Пусть я встречу новых людей, но, вероятно, и возненавижу их с первого взгляда. То, что поначалу казалось отличной идеей, теперь вызывает у меня ужасное напряжение.

Таксист не в силах облегчить мою участь – он молчит всю дорогу.

– Приехали, – наконец бросает он коротко. – Выходите, пожалуйста.

Я выхожу и направляюсь к внушительному зданию по правую руку от себя, с вращающимися дверями из дерева и латуни, надеясь, что моя неуверенность незаметна. Подхожу к секретарю.

– Я Рив Браун. У меня назначена встреча в… эм… в десять часов с мистером Харшоу.

– Проходите, – отвечает непись, указывая на дверь с матовым стеклом и золочеными буквами наверху.

Простучав каблуками по каменному полу, я подхожу к двери и открываю ее.

– Мистер Харшоу? – спрашиваю я.

В комнате почти все место занимает широкий деревянный стол, поверх него брошена дубленая окрашенная шкура какого-то крупного травоядного. Стены обшиты деревом и все увешаны сертификатами и групповыми зернистыми фотоснимками неких мужчин в темных костюмах, пожимающих друг другу руки. За столом восседает стареющий мужчина в точно таком же темном костюме, с почти безволосой головой и широкой талией.

Он слегка приподнимается, когда я вхожу, и протягивает мне руку.

«А он точно непись?» – сомневаюсь я.

– Приветствую, Рив. – Его голос звучит расслабленно и уверенно. – Не присядете?

– Конечно. Спасибо. – Я сажусь на стул по другую сторону стола и скрещиваю ноги, изучая его лицо. Он проявляет ко мне многовато интереса – оценивающий взгляд скользит вниз по телу, вновь поднимается к глазам. Не непись, выходит – окружающие нас дурики на подобные выходки не запрограммированы.

– Почему я не видела вас в церкви? – с подозрением осведомляюсь я.

– Я штатный сотрудник, – отвечает Харшоу уклончиво. – Сигарету? – Он указывает на одну из деревянных коробочек на своем столе.

– Спасибо, не курю, – отвечаю слегка натянуто. Мне ненавистен уже сам запах сигаретного дыма, но вреда от него не особенно много, верно?

– Умница. – Харшоу берет одну никотиновую палочку, зажигает, задумчиво сопит дымом. – Вчера вы спрашивали о вакансиях, Рив. Так получилось, что прямо сейчас у нас имеется одна должность, которая, вероятно, вам подойдет – я взял на себя смелость глянуть ваше досье, – но она исключает курение. Так что, считайте, вам крупно повезло!

– Вот как? – Я приподнимаю бровь. Честно говоря, я ожидала задушевную беседу с тупым ботом, подключенным к базе данных вакансий, так что, можно сказать, меня снова застали врасплох. – И где мне предстоит трудиться?

– В городской библиотеке. У вас будут заняты три дня в неделю – смены по одиннадцать часов. Плюсы: стажировка с ментором. Минусы: не очень высокая зарплата.

– А что мне предстоит делать? – спрашиваю я.

– Заниматься обычными библиотечными делами. – Харшоу пожимает плечами. – Расставлять книги по полкам, регистрировать выдачу, отправлять напоминания должникам, взимать штрафы. Добавлять новые карточки в картотеку по мере поступления новинок. Вашим ментором будет Яна из первой когорты – она на этой должности с самого начала. Ей придется взять отпуск, и нужно подготовить кого-то, кто сможет заменить ее на посту.

– Отпуск? – Я удивленно уставилась на Харшоу. – Зачем?

– У нее будет ребенок, – говорит он, выпуская идеальное кольцо дыма к потолку.

Сначала я не понимаю, о чем толкует этот тип, – сами понятия мне чужды.

– Но почему она должна брать отпуск, чтобы…

Теперь, в свою очередь, он удивленно смотрит на меня:

– Потому что она беременна.

На мгновение мир ускоряет свой ход. В ушах звенит, коленки становятся ватными. К счастью, я сижу. Начиная увязывать все услышанное воедино, наконец понимаю, что у нас за тема разговора. Яна беременна – плод растет в ней, как инцистированная опухоль. Именно так вынашивали человеческих детенышей в темные века. Ее, должно быть, сумел оплодотворить во время соития муж – то есть она фертильна.

– Э, то есть… – говорю я и прикрываю рот. Фертильность!

– Да, она и ее супруг Норман оба очень счастливы, – с энтузиазмом сообщает мистер Харшоу, будто сам получает от этого некое удовлетворение. – Мы все очень счастливы за нее, пусть даже нам и приходится искать библиотекаря на замену.

– Ну, я бы с удовольствием посмотрела, то бишь попробовала, – начинаю я мямлить, про себя недоумевая. Эта Яна сознательно попросила медиков сделать ее плодородной? Или, подкрадывается ко мне страшное подозрение, мы все УЖЕ фертильны по умолчанию? Я знаю, что менструация – своего рода метаболическое тому доказательство, характерное для доисторических женщин, но пока не собрала единую картину. Рождение детей – процесс ужасно непростой и тяжелый, надо обращаться за медицинской помощью; но еще тяжелее проходит период, когда плод растет внутри тела. Мысль о том, что тела ортогуманоидного типа, в которые нас поместили, настолько правдоподобные, что с их помощью мы можем автономно генерировать случайные человеческие особи, занимаясь сексом, ужасна. Не думаю, что у медиков в ту эпоху есть инкубаторы, и, если я вдруг забеременею, мне, без шуток, придется осваивать живорождение. Если бы Сэм меня в ту ночь не отвадил, кто знает, что…

– Извините, а где здесь туалет? – спрашиваю я.

– Вторая дверь слева. – Мистер Харшоу улыбается, когда я вылетаю за дверь.

Когда я возвращаюсь через пять минут, он все еще улыбается, заставляя и меня нацепить маску самообладания и свести на нет тошнотворные спазмы в животе, которые и погнали меня из его кабинета.

– У вас все хорошо? – спрашивает Харшоу.

– Теперь – да, – серьезно отвечаю я. – Наверное, съела что-то не то.

– А, пустяки, со всяким бывает. Пройдете со мной? Покажу вам библиотеку и сведу с Яной – посмотрим, как вы с ней поладите.

Я киваю, и мы идем брать такси. Думаю, я неплохо веду себя для человека, которого только что вывернуло.

Сколько времени потребуется тут новорожденному, чтобы вырасти, около половины гигасекунды? В таком случае эксперимент Юрдона со товарищи предстает в совершенно новом свете. И я, будучи в своем уме, на такое подписалась? Наверняка в договоре было ввернуто мелким шрифтом что-то, что можно интерпретировать как согласие на то, чтобы стать фертильной особью и, если необходимо, забеременеть и родить ребенка в процессе исследования. Почему-то кажется, что Фиоре и его компашка с легкостью пойдут на такой грязный трюк.

Через несколько минут до меня доходит простая истина. Крайний сценарий: все женщины беременеют и рожают – в этом случае экспериментаторы должны быть готовы нести ответственность и примерно за сотней младенцев, ни один из которых не давал согласия на воспитание в смоделированной среде темных веков, без доступа к приличному медицинскому обслуживанию, образованию или социализации. Да любой ответственный комитет по надзору за этикой завернул бы эксперимент еще на стадии питчинга. Так что, сдается мне, юрдоновские блюстители этики сами не особо этичны – или никакой комитет не надзирает за ходом этой авантюры в принципе.

Я думаю об этом, когда мистер Харшоу приказывает водителю-неписи отвезти нас в городскую библиотеку. Она в районе, где я раньше не была, в том же квартале, что ратуша и полицейский участок.

– Тут есть полицейский участок? – переспрашиваю я безучастно.

– Ну да. Управление органов правопорядка. – Харшоу смотрит на меня так, будто я слегка не в себе.

– А я-то думала, уровень преступности здесь слишком низок, чтобы была нужна настоящая полиция, – замечаю я.

– Пока действительно так, – отвечает он с улыбкой, которую я не могу понять. – Но все может измениться.

Библиотека представляет собой низкое кирпичное здание со стеклянным фасадом, выходящим на приемную, и турникетами, ведущими в пару больших комнат, заполненных полками. На всех полках стоят книги – переплетенные пачки немой бумаги, и полок тут много. На самом деле никогда в жизни я не видела столько книг. По иронии, мой модем, работай он в неограниченном режиме, мог бы загрузить меня в миллион раз большей информацией. Но в информационно бедном обществе, которым мы ограничены, эти ряды мертвых деревьев представляют собой все богатство доступных человеческих знаний. Статические, грубые, поддающиеся легкому разрушению носители информации – все, что нам дозволено.

– Кто имеет сюда доступ? – спрашиваю я.

– Это вам объяснит Яна, – говорит Харшоу, оглаживая ладонью свою блестящую лысину. – Вообще, любой может взять книги в библиотеке. Немного иначе обстоит дело с читальным залом, еще есть и частная коллекция. – Он прочищает горло. – Эти материалы являются секретными, и вы не должны передавать их кому-либо без разрешения. Звучит драматично, но особой загадки в этом нет. Просто, чтобы не нарушать протокол и не вводить здесь современные устройства управления знаниями, мы храним документацию по нашему проекту на бумаге и, когда ее не используем, должна же она где-то лежать. Давайте найдем Яну, идет? – Харшоу придерживает для меня дверь. – А потом пообедаем и за этим делом обсудим, хотите ли вы здесь работать. Если вас все устроит, расскажу о зарплате и условиях. Далее, если вы с ними согласитесь, обговорим, когда начнется ваше обучение.

* * *

Яна – худая блондинка изможденного вида и с вечно озабоченным выражением лица. У нее длинные костлявые руки, которые порхают как пойманные птицы, когда она что-то мне объясняет. После махинаций Джен – глоток свежего воздуха. В первый день я рано прихожу на работу, но она уже ждет меня, отводит в маленькую темную комнату в глубине за одной из полок. Во время вчерашнего визита я не заметила ничего подобного.

– Я так рад, что ты пришла, – говорит она, хлопая в ладоши. – Чай? Или, может, кофе? У нас есть и то и другое. – Она включает электрический чайник в углу. – Но скоро кто-то должен будет пойти в магазин за молоком. – Она вздыхает. – Это комната для персонала. Здесь можно расслабиться, когда нет посетителей или во время обеденного перерыва между двенадцатью и часом. Потом мы ее закрываем – чтобы компьютером никто не злоупотреблял. – Она указывает на коробчатое устройство, похожее на детский телевизор, соединенное спиральным кабелем с панелью, усеянной кнопками.

– В библиотеке есть компьютер? – заинтригованно спрашиваю я. – Разве я не могу просто воспользоваться своим модемом?

Яна вся заливается краской.

– Боюсь, что нет, – извиняется она. – Они заставляют нас использовать эти девайсы так же, как ими пользовались древние люди – через клавиатуру и дисплей.

– Но я думала, что ни одна из древних мыслящих машин не выжила, кроме как в эмуляции. Откуда известно, как выглядело ее физическое воплощение?

– Наверняка не скажу. – Яна задумывается. – Знаешь, а я раньше не задавалась таким вопросом – понятия не имею, как они до такого додумались! Вероятно, это где-то разъяснено в протоколах эксперимента – все, что не является секретом, находится в компьютере, ищи и найдешь. Но знаешь что? Сейчас на это нет времени.

Вода в чайнике закипает, и Яна наливает ее в две чашки, полные растворимого кофе. Когда она стоит ко мне спиной, я осторожно наблюдаю за ней. Беременность все еще не очень заметна – хотя я, кажется, вижу небольшую выпуклость вокруг талии. Впрочем, ее платье настолько странно скроено, что трудно что-либо заключить.

– Во-первых, смотри, чем мы занимаемся на выдаче. Мы должны следить за тем, кто какие книги взял и когда их должны вернуть. Это самое простое, с чего можно начать. Итак. – Она протягивает мне кофейную кружку. – Ты вообще что-нибудь знаешь о библиотечной работе?

За это утро я узнаю, что «библиотечная работа» охватывает настолько огромную область управления информацией, что еще в темные века, до того, как библиотеки стали самоорганизующимися системами, люди посвящали всю свою (правда, недолгую) жизнь изучению теории, как лучше ими управлять. Ни Яна, ни я и отдаленно не квалифицированны, чтобы быть настоящим библиотекарем темной эры, с их эзотерическим мастерством каталожных систем и дополняемых словарей классификации информации, но можем управлять небольшой муниципальной библиотекой и справочным отделом, немного повозившись и заручившись терпением. Кажется, у меня есть некоторые исторические навыки в этом направлении, и, в отличие от моего опыта дуговой сварки, я не лишилась их всех в ходе чистки памяти. Могу с ходу понять метод десятичной классификации и то, что у каждой книги есть «паспорт» в конверте внутри передней обложки, который нужно забрать, когда ее выдают во временное пользование. Для меня все это определенно имеет смысл.

Лишь во второй половине дня, когда мы получили в общей сложности пятнадцать возвратов и зарегистрировали посетителя, который позаимствовал две книги (о культуре ацтеков и о кормлении хищных растений), я начала задаваться вопросом, зачем вообще в симуляции экспериментальной реальности что-то столь экзотическое, как постоянная должность библиотекаря.

– Понятия не имею, – признается Яна за очередной чашкой кофе в комнате отдыха, вытянув ноги под шатким деревянным столом, выкрашенным в белый цвет. – Иногда у нас очень небольшой приток посетителей. Но после шести, когда все возвращаются с работы, бывает хлопотно. Так-то во мне нет особой необходимости – непись спокойно бы со всем тут управился. Я подозреваю, что это больше завязано на поиск работы для людей, которые в ней нуждаются. Один из недостатков эксперимента. Мы не живем в замкнутой экономике, и если людей постоянно не обеспечивать работой, все развалится. Так что у нас ситуация, когда дирекция эксперимента делает вид, что платит нам, а мы делаем вид, что работаем. По крайней мере, пока не будут объединены все приходы.

– Ты про группы испытуемых? Что, сюда еще кого-то закинут?

– Я так слышала. – Яна пожимает плечами. – Они запускают нас малыми группками, чтобы мы лучше узнали соседей, прежде чем сообщество будет собрано – и все тут развалится.

– Немного пессимистично, а? – спрашиваю я.

– Может, и так. – Яна щерится в неуверенной улыбке. – Ну, зато реалистично.

Полагаю, Яна мне понравится, пусть даже чувство юмора у нее странное. Рядом с ней я чувствую себя комфортно. Да, мы точно славно сработаемся.

– Так, а как быть со всем остальным? С секретным архивом, компьютером?

Яна отмахивается.

– Просто имей в виду, что Фиоре приходит сюда раз в неделю и ты должна будешь открыть ему ту комнатушку и оставить его там на час или два. Если он хочет взять какие-либо бумаги, запиши, что он берет, а затем напомни ему вернуть это.

– Кто-нибудь еще?

– Ну… если епископ появится, дашь ему доступ во все помещения. – Она кривится. – И не спрашивай меня о компьютере. Мне никто не рассказывал, как им пользоваться, и я не очень понимаю эту штуку, но, если хочешь возиться с ним от нечего делать – валяй. Только помни, что все твои действия на нем сохраняются в логах. – Яна ловит мой взгляд. – Да, реально – все, – выделяет она голосом.

Мой пульс учащается.

– На компьютере? Или… вообще в этих стенах?

– Возможно, отмечается даже то, на каких страницах люди открывают книги, – тихо проговаривает она. – Ты заметила, что все они – в твердых обложках? Ты удивишься, но и в темные века технология позволяла создать миниатюрные устройства слежки. Их можно прятать в корешках книг и определять, на какой странице читатель находится. И все это – без нарушения протокола.

– Но ведь протокол… – Я осекаюсь.

Технически телевизор не кажется слишком сложным устройством, но так ли это на самом деле? Из чего он реально состоит? В нем должны быть либо камеры, либо очень сложная система визуализации…

– Темные века были не только темными, но и быстрыми. Речь о периоде, когда наши предки разви́лись от уровня счетных палочек до уровня создания первых эмоциональных машин. Они прошли путь от знахарей с ядохимикатами, которые не могли приладить на место даже чисто отрезанную конечность, до регенерации тканей, полного контроля над протеомом и геномом и выращивания частей тела на заказ. От использования ракет для вывода на орбиту до первых многоразовых ракетных ступеней. На все про все – девяносто лет по древнему летосчислению, или примерно три гигасекунды. – Яна берет паузу, чтобы отпить чая. – Проще простого нам, современным людям, недооценивать ортогуманоидов минувших эпох. Но от этой привычки избавляешься, пожив здесь некоторое время. И следует отдать им должное, духовенство – экспериментаторы – находятся здесь дольше, чем все мы. Даже Харшоу, а он работает напрямую на них. – Она произносит его имя с отвращением, и мне интересно, чем он ее обидел.

– Думаешь, они разбираются в этом больше, чем мы? – спрашиваю я заинтригованно.

– Чертовски больше. – Яна явно прониклась духом симуляции – говорит на древнем сленге, которым за ее пределами щеголяют лишь реальные старожилы. – Думаю, у нас здесь происходит нечто более серьезное, чем может показаться на первый взгляд. И гораздо больше, чем можно было бы ждать всего лишь за пять мегасекунд времени, прогресс в регуляции этого общества уже достигнут. – Ее глаза резко мечутся в угол комнаты прямо над дверью, и я слежу за направлением ее взгляда. – Отчасти потому, что экспериментаторы видят все, слышат все, включая наш с тобой разговор… но только отчасти.

– Но, конечно, это еще не все?

Яна загадочно улыбается мне.

– Перерыв закончился, душка. Пора приступать к работе.

* * *

Я возвращаюсь домой поздно, устав от оформления книг и многочасового стояния на абонементе. Когда я вхожу в дверь, меня грызет чувство страха. В гостиной горит свет, слышен звук телевизора. Сначала я направляюсь на кухню, чтобы перекусить, и именно там меня застает Сэм.

– Где ты была? – спрашивает он.

– На работе. – Я устало нападаю на банку овощного супа, помогая себе ломтем хлеба.

– О. – Пауза. – И что тебе назначили? Чем занимаешься?

Он зачем-то положил масло в холодильник, и оно стало твердым как камень. Ну что за идиот.

– Тренируюсь, чтобы стать новым городским библиотекарем. Занятость – всего три дня в неделю, зато каждый рабочий день – одиннадцатичасовой.

– Гм. – Сэм наклоняется, чтобы вложить грязную тарелку в посудомоечную машину. Я успеваю остановить его как раз вовремя – она полна чистых вещей.

– Погоди, сначала нужно ее разгрузить, смекаешь?

– А, ну да. – Он смотрит с досадой. – Значит, городу нужен новый библиотекарь?

– Да. – Я не должна ему ничего объяснять, верно? Или все же сто́ит объясниться?

– Ты знаешь Яну?

– Яну? – Он задумывается. – Нет. Я даже не знал, что у нас есть библиотека.

– Она уходит через пару месяцев, и им нужен кто-то на ее место.

Он начинает вынимать тарелки из нижнего лотка посудомоечной машины и складывать их на столешницу.

– Ей не нравится работа? Если она такая плохая, почему ты на нее соглашаешься?

– Дело не в этом. – Я наконец заканчиваю вываливать суп из банки и ставлю кастрюлю на раскаленную конфорку. – Она уходит, потому что беременна. – Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он сосредоточен на посудомоечной машине, игнорирует меня. Все еще дуется, я подозреваю.

– Беременна? Ого. – Голос Сэма звучит немного удивленно. – Почему кто-то захотел завести ребенка здесь, интересно.

– Наши тела фертильны, Сэм.

Я успеваю поймать тарелки, которые он выгружал, как раз вовремя. Выпрямляюсь в полуметре от его носа – и он слишком взволнован, чтобы избежать моего взгляда.

– Мы фертильны?

– Так говорит Яна, и, судя по ее положению, ей можно довериться. – Я хмуро смотрю на Сэма, затем поворачиваюсь к кастрюле с супом. – Дашь мне тарелку?

– Да, конечно. – Бедный парень выглядит искренне потрясенным. Я не виню его – у меня было несколько часов, чтобы подумать об этом, и я все еще привыкаю к этой идее. – Что… что за ерунда.

– Сам подумай, мы подписались бы на участие в эксперименте, который продлится, скажем, сто мегасекунд? Забавная штука – эти их библиотеки – там можно найти любую информацию. Срок созревания человеческого новорожденного в ортогуманоидной утробе составляет двадцать семь, порой – двадцать восемь мегасекунд. Тем временем все мы здесь фертильны, и нам сказали, что мы можем заработать очки в счет бонусов по окончании эксперимента, занимаясь сексом. Исторический коэффициент зачатия у занимающихся сексом в период фертильности здоровых ортогуманоидов составляет примерно тридцать процентов за менструальный цикл. Как тебе это нравится?