Текст книги "Рецензистика. Том 2"

104. Коллективное бессознательное у Ричарда Баха

Так и вижу толпы поклонников Ричарда Баха, читающих эту статью. Читайте! Читайте! Требую перепоста! Известный ученый с мировым именем А. Н. Ивин открыл новые архетипические смыслы в творчестве нашего кумира Richard D.Bach`а.

Нет, господа читатели, англоязычные и российские, приверженцы массовой культуры. Я, и правда, открыл информацию, которая меня ошеломила: на одном только сайте [битая ссылка] www.LiveLib.ru по поводу одной только «Чайки по имени Джонатан Ливингстон» написано 367 рецензий! 367! И сам написал 368-ую, краткую, отрицательную. Потому что, разумеется, надо быть совсем зомби, спятившими во всех смыслах и на коротком поводке у общественного бессознательного, чтобы восхищаться этой вещью Ричарда Баха.

Вы хоть понимаете, о чем там речь, в этой сказочке? О героическом преодолении своего смертного тела? О безграничных возможностях человека? О Чайке Джонатан, которая живет в каждом из нас? О борьбе со Стаей? Об изгнании из земли обетованной? О мусорной свалке, наконец? Ага, дожидайтесь! Они вам наговорят, досужие литературоведы и издатели, заинтересованные в массовом охмурении народа и большой выручке от продаж.

Нет там ни хрена, никакого смысла, кроме простой рекламы: ПОРА ПЕРЕХОДИТЬ СО СКОРОСТИ 60 МИЛЬ В ЧАС, РАЗРЕШЕННОЙ В ГОРОДЕ, НА 210 МИЛЬ В ЧАС. Это единственный, голимый смысл притчи века и расхваленной во всех краях сказки голубоглазого англосакса или, может, кельта Р. Баха, что значит «ручеек», кумира отважных велосипедисток, пересаживающих на свой первый мини-вэн (или как он там называется). Давайте ускоряться! Давайте пересядем на 360-сильный рэнж-ровер, на 720-сильный киа-пассат-ауди-хренснами и телепортируемся со скалы Гибралтар на Пиренейском полуострове на альфа Лебедя на фиг! И вот вокруг этого ролика, который вполне можно изобразить на придорожном рекламном щите, расписана красивыми иносказаниями и глубокомысленностями утреннего катехизиса в английском доме такая навязчивая беллетристическая хреновина, что ажно тошно. Из ролика «Чайка Джонатан» видно, что и сам-то писатель зомбирован и в панике, как бы это на своем додже преодолеть 60-мильной отметку и воспарить круче молнии шаровой. Как бы исхитриться? А никак, старость не радость! И вот он, тряся бородой аксакала, завещает молодым чайкам, которые отбросами на свалке не ахти довольны, как с этим ограничением дорожной службы бороться, как массово перейти на транзит со скоростью 210 миль в час. Набил шишки сам и теперь делится опытом, как выживать в суровых условиях капиталистической цивилизации. Иначе говоря, по-научному, и сам-то Р. Бах всего лишь трансцендентирует свой опыт вождения, имманентно ему присущий, приобретенный на старом доджике, а считает, замороченный, что сочиняет премудрую притчу Соломонову. Уж извините, что так снижаю образ пророка, но если сам пророк не осознает, из каких глубин он пророчествует, из какого сора произрастают его красивые голубенькие поэтические цветы…

Давайте перейдем на 210 миль в час безаварийно сперва за городом! Давайте прикрутим 720-сильные моторы прямо к кроватям, – к чему нам символы да иносказания? Ведь и так мы все понимаем, что автомобиль – это, в сущности, кровать на колесах, мягкая мебель, пуф. Пуфф! – и мы на альфа Лебедя в его планетной системе.

Любит наш народ семантику, любит глубинные смыслы! Обожает и возвеличивает исторические личности со смысл-содержащими фамилиями. Как то: Иван Четвертый Грозный, Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, далее везде. Что, не знаете, каков настоящий смысл фамилии Хрущев? Может, и про Брежнева Леонида Ильича не знаете?

Вот за что я люблю Ельцина Бориса Николаевича. Никакого сверх-смысла, никаких параноидных представлений не извлечешь из его фамилии, никаких бодрящих указаний насчет будущего. Елька и Елька, обычное мужицкое имя в русских деревнях – Елизар. Ну, ельцами еще называют кое-где еловые леса, ельники. Ну, есть еще рыбка такая, самое большее сантиметров 18—20, называется «елец». И всё! Понимаете? И ВСЁ! И больше никаких великих смыслов. А человек был замечательный, и руководитель страны хороший. Никуда не звал шоферов.

Знаете что, братцы, если серьезно и без ерничества: если вы будете до такой степени верить в СИЛУ СЛОВ, в ЗНАК, СИМВОЛ, СИГНАЛ, вы, во-первых, все станете параноиками со спутанным сознанием, которых, как овец, удобно пасти в условиях городской культуры, а во-вторых, скоро утратите первозданную радость чувств. Нет ни у чего никаких наименований, даже у Солнца. Термины придуманы для удобства общения (недаром сам термин «термин» значит «граница», «ограничение», «бог предела у древних римлян»).

Резюме: не верьте Ричарду Баху, писателю; бессознательный он, для глупцов.

ПРИЛОЖЕНИЕ: ШАРЛЬ БОДЛЕР

 
АЛЬБАТРОС
 
 
Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов
Которые суда так любят провожать.
И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
 
 
Умевших так легко парить навстречу бури
Застенчиво влачит, как два больших весла.
Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает
 
 
Тот веселит толпу, хромая, как и он.
Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
 
 
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
 

(рецензия опубликована на [битая ссылка] www.proza.ru, [битая ссылка] www.LiveLib.ru)

105. Крысятник
Джеймс Болдуин, Комната Джованни: Роман/ пер. с англ. Г. Шмакова, предисл. А. Шаталова и Я. Могутина. – М.: Глагол, 1993. – 247 с., тир. 50 тыс. экз.

Не книга, а моральное разложение вживе. Точно морг навестил или в говно вступил. Редко бывает, что после прочтения книги возникает физическое ощущение тошноты и отвращения. Я как читатель этого ужасно не люблю и испытывал только после сочинений маркиза де Сада и, недавно, романа Генри Саттона «Эксгибиционистка». Но маркиза оправдываешь, потому что это все-таки лишь казус ХУ111-го века, французской галантности, барокко и тюрьмы, Саттона же потому, что плохо пишет, нечитабельно: графоманов мы извиняем, особенно изданных большими тиражами. Случай же с Джеймсом Болдуином несколько иной.

А нужно ли в искусстве раздеваться догола? Уместно ли без эстетизации? Вон в корейских боевиках режутся на ножах, кровища так и хлещет, – так противно же смотреть-то… Или нет, ничего? Кинжалы и тесаки из грудной клетки торчат, полный рот крови, полчаса дерутся по-всякому, а зубы у героя все целёхоньки, чтобы улыбнуться напоследок. Ведь враньё? Или нет?

В отличие от Г. Саттона, Джеймс Болдуин пишет убедительно, художественно и с большим талантом, а перевод, сделанный русским эмигрантом Геннадием Шмаковым, – очень хороший, если не сказать блестящий. Но пишет-то классик американской негритянской литературы про нетрадиционные половые связи, а господин Шмаков так вообще скончался от СПИДа: тот еще, видно, был фрукт, два сапога – пара. Потому что сам-то Болдуин тоже насилу ноги унес из свободной Америки после убийства Мартина Лютера Кинга: и в Америке в те поры гомосексуализм преследовался, вполне можно было загреметь не в мэрию узаконить отношения, а в тюрьму. Так что Болдуин жил во Франции на положении фрондера, изгнанника и опасного мятежника, и Союз писателей СССР очень его за это хвалил (умалчивая, о чем пишет).

Мне же в этой связи отчего-то вспомнилось распределение нарядов в фильме «Операция Ы и другие приключения Шурика»: «Ну что, гомики, педерасты, наркоманы, пьяницы! Кто хочет поработать на стройке подносчиком кирпича?» И вся шеренга изможденных мужчин, заметно опущенных и утомленных солнцем однополых страстей, дружно шагнула вперед и гаркнула: «Я!»

Потому что, если без шуток, странно читать, да с подробностями, как мучается мужчина, вступая в половую связь с мужчиной же. Трудно поверить, что это любовь, что руки трясутся, а сердца учащенно бьются от этого взаимного чувства, а не от страха, моральных табу и привычек воспитания. Между прочим, сердца бьются и колени трясутся и при угрозе, и при опасности, и при расправе, а у многих мужчин при близости женщины. Это физиология, инстинкты, правильная реакция организма, чтобы выжить в столкновении, – какая любовь? Мы почти все друг для друга враги – в смысле неприкосновенности тела, и это нормально.

Нет, я не выступаю ревнителем благочестия и не пойду бить геев. Мне, в известном смысле, по фигу. Я только знаю, что если крыс скучить, сгрудить в тесноте, закармливать, экспериментами изводить, у них такое начнется, такое! – прямо как у людей в Москве или в Париже. Это будет полный переключатель на нейропсихо-физиологию и звериная грызня. Что и наблюдаете каждодневно, господа москвичи. А любви, конечно, нет, – какая любовь, если пространственная теснота? И госпожа Юрсенар, премированная Французской Академией за роман «Воспоминания Андриана», живописуя влюбленного мальчика, опять-таки не убедит меня всей силой искусства, что это любовь, а не утеснение, дурное воспитание и порок. От людской скученности происходят какие угодно извращения, а уж от праздности императора – и того больше. Так что, в какие одежды ни обряди порок, как ни прикрась его, все равно ни фига неубедительно. Во всяком случае, для того, кто видит горизонт, реку, лес, по осени, бывало, набирал пудовую корзину груздей и умывался под дождем. А парижанам или москвичам – им о чем толковать? – они же давным-давно утратили представление о норме, а иные аристократы духа – уже не в первом поколении окоем и облака только по телевизору видят. Социум!

Книга Дж. Болдуина – тяжелая, мрачная, смрадная и безысходная. Писать о смерти надо, о человеческих взаимоотношениях – конечно, куда денешься? – а вот о чуланах и погребах секса, плотинах и защелках либидо – пусть бы этим занимались психиатры и психоаналитики. Потому что этот предмет уже антиэстетичен и нехудожествен. Но Болдуин подробно расписывает нам трудности и табу такого секса, какие где крюки, препятствия и прораны свободного доступа, так что поведение его героя, бисексуала-американца, мотивировано на славу. Меня же поразило больше всего то, как это люди вообще согласны жить в грязной комнате, беспрерывно пьянствовать и трахаться с кем ни попадя, перемежая сетования на жизнь с моральными рефлексиями. Ну, тюрьма же, прости Господи, тюрьма добровольная, цели сомнительного честолюбия в человеческом муравейнике, перверсии и наикратчайшая погибель, – и все это как бы имеет оправдание, решается в высоких категориях любви, социальной справедливости и гуманизма. Кто их так вздрючил, крыс? Они вроде сами должны бы догадаться, что нужно разойтись, разъехаться, найти свободное пространство. Нет, нам показаны полностью бессознательные крысы на двух ногах, а этот порочный юноша Джованни, брошенный любовником, даже решается на убийство сутенера.

Джованни не может жить без мужской любви, и мы ему сочувствуем, но мне по-прежнему странно: почему он так зациклился-то на любви? Прям как Анна Каренина. Уйди от греха, сотворишь благо, – только и всего. Отношения между людьми – вообще не первопричина наших поступков; море, горы, четыре стихии – вот основа нашего бытования, а вовсе не такое же тело поблизости. Или я чего-то не понимаю?

Природа как таковая начисто отсутствует в романе, и это самое в нем странное. Никакого горизонта: стены, бар, комната Джованни с просроченным платежом, запертая сперма, фатальная зависимость от развратных богачей. Природы как простора, счастья и величия, как прямого упования человеческого нет в этом извращенно чувственном романе. А без природы и оптимистического роздыха я как читатель обманут, да и не верю: не может быть низведен мужчина до уровня куклы и рваных обносков; чаще всего, выход есть.

Конечно, в отличие от романа Г. Саттона «Эксгибиционистка», этот роман – искусство, воздействует реально и осязаемо; так что искушайтесь, гомики! – про вас написано.

По-моему, Дж. Болдуина, как и Рокуэлла Кента, правительство СССР намеревалось наградить международной Ленинской премией за укрепление дружбы между народами. Правильный выбор, достойная кандидатура. Художник Рокуэлл Кент тоже, помню, куда ни приедет, первым делом женится на туземке (при живой жене), потом срубит из бревен (сложит из камней, сошьет из шкур) новый дом и, художественная натура, без конца радуясь жизни, примется строгать детишек и писать картины. Замечательный был художник, жил по всему земному шару, в том числе в России. Подход к делу определенно здоровее, чем у затюканного эмигранта Джеймса Болдуина, запертого во Франции от расовой сегрегации, как малыш в ауте. Его роман «Комната Джованни», конечно, искреннее произведение, даже бунтарское, но эта откровенность показалась мне бесперспективной, а может, и напрасной. Смотрите шире, ребята, гоните прочь всякого, кто кормится в вашем ареале, – место еще есть на Земле, а скоро и на Марсе поселимся.

(рецензия опубликована на [битая ссылка] www.LiveLib.ru)

106. Кукол любят платонически
Болеслав Прус, Кукла: Роман/ пер. с польского Н. Модзалевской. – М.: ИХЛ, 1986. – 558 с.

Кто любит чтение ради чтения, может рискнуть и прочесть эту Lalku. Но странный все-таки роман: вдвое толще «Декамерона», а действия ровно никакого, занимательности нет вовсе, сюжет буксует вокруг одного статичного положения: богатый галантерейный купчик (у него прибыльный магазин) влюблен в разорившуюся неприступную красавицу-аристократку и совершает ради нее множество различных безумств. Он оплачивает ее расходы и ее отца, занимается широкой филантропией, едет на Балканскую войну, в Париж и через Крым в Индию, летает на воздушном шаре, стреляется на дуэли, ложится на рельсы, как Анна Каренина, ревнует свою зазнобу, даже не притронувшись к ней ни разу, и наконец, упустив свою добычу, подрывается где-то в горах, испытывая некие гремучие смеси, увлеченный идеей выплавки сверхлегкого металла. Вы скажете, что это ведь всё поступки, движители сюжета? Да нет же: это приправа к блюду. Герой ходит вокруг своей красавицы, окруженной воздыхателями, как кот вокруг закрытых сливок, и не подвигается ни на шаг. Дневник его старого приказчика Жецкого, посвященный делам галантерейного магазина, закупкам и поставкам, воспоминаниям и самому пану Вокульскому, влюбленному коммерсанту, только усугубляют неподвижность текста.

По общему мнению, пан Вокульский даже не романтик, а влюбленный идиот. Кажется, что изображено платоническое чувство, но я бы назвал это «феномен сексуальной робости». Никто не запрещает смотреть на женщину как на богиню, как на императрицу, поклоняться ей, но если ты при этом пытаешься ее купить, завалить подарками и подношениями, ревнуешь к кузенам, гневаешься и страдаешь, но тебе даже в голову не приходить жениться на ней, – это уже патология. Это даже не комплексы разжиревшей буржуазии по отношению к дворянству. Так любить женщину – своеобразное донкихотство. Вместе с тем здесь много из того круга взаимоотношений, какой устанавливается между покровителем и его протеже: чем больше делаешь для кого-то, тем требовательнее и капризнее к нему становишься.

Часто бывает, что когда писатель берется изобразить женский характер, но при этом не очень-то его понимает, роман получается толстенный и неоправданно утомительный (как в случае той же «Анны Карениной»). После стольких диалогов и сообщений характер Изабеллы Ленцкой, «Куклы», так и остается тайной. Женихи от нее один за другим отваливаются, а она ведь даже не холодная, не в светских условностях запуталась, а просто со-зависима от всех, так что, в конце концов, просватана за старика, который внезапно умирает.

В романе много чудаков, целая галерея, один придурковатее другого, так что по временам думаешь: вот, прав же оказался Достоевский, изображая поляков вспыльчивыми, гоношистыми и беспутными. Изобретатели, медики, игроки и шарлатаны, ученые, бухгалтеры и путешественники. В конце концов, значительная часть денег по завещанию влюбленного филантропа достается Охоцкому, кузену Куклы, который постоянно носится с каким-нибудь новым проектом, призванным облагодетельствовать человечество.

И еще странность: ни в каком другом романе, в том числе сочинителей – евреев, я не читал стольких суждений о евреях. Оно и понятно: предмет-то изображения – торговля. Из диалогов персонажей так и кажется, что автор – скрытый антисемит (потому что суждения зачастую резкие), но евреи везде выведены только как безобидные чудаки, оригиналы и шуты (вроде того, который пишет диссертацию о сравнительной толщине волос у представителей различных рас). Самый магазин достается еврею Шлангбауму, так что мы теперь спокойны за деньги чокнутого купца Вокульского: они в надежных руках опытного коммерсанта.

Вот такой любопытный, длинный и неподвижный, как заставка, роман критического реалиста. Заметны следы воздействия Л. Н. Толстого и Э. Золя. Барышня Изабелла Ленцкая, все еще рискуя остаться незамужней, отваливает с поклонниками в Париж. Не знаю: я бы сильно ужал роман за счет лишних, повторяющихся разговоров, но критические реалисты, как мы знаем из истории литературы, любили давать широкую, развернутую картину, панорамировали изображение. Так что читайте из простой любознательности. (Говорят, есть одноименный фильм; я не смотрел).

(опубликовано на www.LiveLib.ru)

107. Фенимор Купер
Дж. Ф. Купер, Браво, или В Венеции: роман/ пер. с англ. Е. В. Семеновой и Н. А. Темчиной, послесл. А. Н. Темчина, рис. В. Высоцкого. – М.: Пресса, 1992. – 400 с, ил.

Не допросишься справедливости! Нет никакой справедливости в безликой силе государства. Шайка разбойников и отвратительных выморочных стариков, даже если им под сорок лет всего, правит нами и озабочена только сохранением своих богатств и приоритетов. Все искреннее, семейное и доброе, удаляйся от контроля государя, от наушников, палачей, доносителей, чем бы они ни руководствовались, за деньги и привилегии продавшись темным сатанинским силам. Суд не ищет истину. Суд всегда на стороне разбойных интересов того, кому он подотчетен.

Отвратительное, просто паршивое настроение после прочтения этого романа Купера. Потому что я думаю примерно также и то же о социальной справедливости. Тебя в лучшем случае забудут, как затканный кокон в ожидании бабочки, а в худшем вовлекут в преступные махинации и оставят виноватым. О том же, чтобы остаться порядочным, любящим и справедливым хотя бы с близкими, уже и речи не будет.

Никакого оптимизма, никакой высокой романтики в этом романе Купера. Как и в других, только к 200-ой странице действие трогается с обзорной площадки и персонажи выходят из статики. Сцена состязаний гондольеров, впрочем, написана мастерски. Действие движется с ускорением и кончается совсем плохо: бедного браво (наемного убийцу) принародно казнят. (Похоже на аналогичную из романа В. Гюго «Собор Парижской богоматери»). Меня, главное, поразило, что нечем утешиться. Ну, положим, влюбленные убежали, но ведь оклеветанные и оболганные не восторжествовали. Нехорошо это с точки зрения литературной эстетики, хоть у Шеллинга спросите, хоть у Шлегеля.

Алексей ИВИН

108. Литроссия

Впервые за долгие годы купил экземпляр «Литературной России», №47 от 21 ноября. Честное слово, лет 10 не покупал совсем и на сайт не выходил. Тираж, конечно, смехотворный, 4800 экз. К примеру, тотемская и киржачская районные газеты выходят бОльшими тиражами. Сразу же нашел несколько орфографических ошибок. Но содержание еженедельника стало определенно серьезнее, чем прежде. Возможно, потому, что не мельчат, не дают информашек, подтекстовок, стишков. Рассказы – А. Полуботы и И. Гобзева – написаны в иной, чем прежде, тональности – в исповедальной, но тоже пустые, как и при Сафонове: прежде, вишь ты, нельзя было писать искренне, тираж-то большой, как бы чего не вышло, а теперь можно искренне, но все сворачивают в церкву, как раньше в социалистическое строительство. Не дыра, так прореха. Господи Исусе, чего они, правда, как пьяные-то все: то строят все, как один, светлое здание, то молятся сообча в ём. Нет, все-таки без верховной идеи наши люди не могут прожить, а своя башка мякинная: куда ветер дует, туда и клонятся, только жмых да полова летят, как от веялок.

Ну, надо еще купить номер «ЛР», следующий: в статьях определенно есть сарказмы и живая интонация, заинтересовывают.

Алексей ИВИН