Текст книги "Дайте место гневу Божию (Грань)"
Автор книги: Далия Трускиновская
Жанр: Научная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Я вдруг сообразил, что отвлекся от главного. Женщина глядела на меня огромными глазами – и вдруг, подойдя, опустилась на колени. Она поверила наконец, что речь пойдет о Нем.
Мужчина стоял, насупясь. Он еще не понимал смысла моего рассказа.
– Рагуил провел меня туда, где сидел на камне Он, рядом же стояли двое юношей, слушали Его тихую речь и следили за Его перстом, а он рисовал на песке фигуры, которые, очевидно, были необходимы для понимания, – сказал я и вспомнил очертания: круг, пересеченный линиями, две из которых образовали косой крест, и буквы «ламед» и «вов», вписанные в образовавшиеся треугольники. – Фигуры эти очень не понравились книжникам, но они пришли сюда не пререкаться из-за мелочей, а расставить Ему ловушку. Они хотели заставить Его пойти против закона Моисеева. Они придумывали эти ловушки с усердием, достойным лучшего применения…
Вспомнив былое, я невольно усмехнулся. Усердие в конце концов погубило их – вытребовав распятия для Иисуса, они своими руками обрушили свой великолепный храм, куда и сам я не раз приходил на Пасху.
– Так, привели блудницу – а дальше что? – вернул меня к рассказу мужчина. И вдруг я ощутил зависть к нему. Мы трое – Рагуил, женщина и я, – уже слышали те Его слова, уже в жизни своей руководствовались ими, как умели, ему же только предстояло услышать и принять…
– Ты что, Евангелия не читал? – возмутилась женщина, но Рагуил не допустил дальнейших выпадов, а смешно погрозил ей пальцем.
Исказился мир, подумал я, если женщина упрекает мужчину в незнании Писания… Но следовало продолжать.
– Толпа остановилась. «Сейчас Он изречет Свое решение, – сказал Рагуил. – Учись, пока не поздно. Не так уж много Ему осталось судить на земле…» – «Разве Он пришел, чтобы судить?» – спросил я, поскольку знал, какие слова уже были сказаны: «Ибо не послал Бог Сына своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него». «Он пришел, чтобы научить», – ответил мне на это Рагуил. «Знает ли он, что в толпе может не оказаться ни одного ученика, чтобы понять смысл урока?» – спросил я со вполне понятной горечью. Ведь я своими глазами видел и своими ушами слышал, как люди внимали притчам – и не понимали их смысла. «Знает. Но знает также, что ты где-то поблизости», – сообщил мне Рагуил. И тут книжники выпихнули вперед блудницу – совсем молоденькую, лет пятнадцати, не более. «Учитель! – поднятой рукой усмирив шум, обратился к нему старший из книжников, осанистый и седобородый. – Эта женщина взята в прелюбодеянии. Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями. Ты что скажешь?»
И вновь перед моими глазами возникло лицо, склоненное, полузакрытое длинными русыми волосами, разобранными на прямой ряд и свесившимися вдоль щек. На первый вопрос Он не ответил, а продолжал рисовать.
Мужчина явно не знал этого, и я описал, как книжники спросили дважды и трижды, как из толпы услужливо сообщили подробности прелюбодеяния, как, внезапно осмелев, закричала и попыталась пробиться к дочери мать, но ее поймали в охапку и не пускали сильные мужчины. Я говорил – и все отчетливее видел это утро, и полосатые груботканые плащи, и белые платки мужчин, намотанные на головы до самых бровей, и взлетавшие при взмахе рук пронзительно-голубые, более яркие даже, чем небо, полосы на белых таллитах, и зажатые в кулаках острые камни, только лиц этих людей я не видел, потому что они были сейчас единой толпой, толпа же безлика, она – зверь, и тогда, в Галилее, я, следуя за Ним по приказу Рагуила, говорил с Иоанном и употребил это сравнение. «Зверь», – повторил Иоанн, и в тот миг видел внутренним взором нечто ужасающее. Потом Иоанну было откровение, и страшный лик Зверя с его легкой руки сделался образом сатанинского богохульства.
– Продолжай, друг Даниил, – попросил архангел.
– И Он наконец сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень. Он сказал это негромко и спокойно, как отвечает разумный отец детям, что отвлекли его своими детскими заботами от важного дела. И опять, наклонившись низко, писал на земле, а двое юношей, видя его неколебимое спокойствие, нагнулись, чтобы лучше разбирать написанное. Толпа замерла. Эти люди долго бы простояли в изумлении, но у одного хватило ума бросить камень наземь и, сопроводив его словом, которое я повторять не стану, удалиться большими и быстрыми шагами.
– И все остальные тоже разбежались, – кивнул мужчина. – Обычное дело.
– Иные разбежались, а иные уходили медленно, все еще сжимая камни, – возразил я. – Но любопытно, что все эти люди молчали. Он пробудил в них мысль, и мысль малоприятную… «Его суд краток, – сказал мне Рагуил. – И Он знает, как быть с теми, кто взял на себя право судить злобно, пусть даже по древнему закону. Но это еще не все».
– Да, оставалось главное, – подтвердил Рагуил.
– Перед ним осталась стоять только женщина, которую обвиняли в прелюбодеянии. Она стояла, освещенная горячим солнцем, совсем одна, даже ее мать и тетка боялись подойти к ней. Тогда Он поднял голову. И взгляд Его был таков, что женщина закрыла лицо руками. Очевидно, она была виновна не только в том, что не закричала. И она видела, что Ему это известно. Она ждала кары более суровой, чем каменный град. И одно это ожидание кары искупило грех – так мне сказал потом Рагуил.
– Да, лучше уж сразу пулю в затылок, чем камера смертников, – согласился мужчина. Женщина метнула в него такой взгляд, что стало ясно: когда эти двое останутся наедине, он много чего услышит о пробелах в своем воспитании.
– Скажи ему, что было дальше, – попросил Рагуил, но не меня, а стоявшую передо мной на коленях женщину.
Она помнила те слова наизусть, хотя придавала им какое-то иное, а какое – мужчинам не понять, значение.
– «Но Иисус, восклонившись и не видя никого кроме женщины, сказал ей: женщина, где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: нет, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши».
– Да, именно так, – подтвердил я, улыбнувшись ей одобрительно. – Я полагал, что это и есть весь урок, который мне следует вынести из Его суда, но Рагуил спросил: «Как полагаешь, только ли женщину спас Он, или кого-то еще?» «Очевидно, ее мать и других родственников – от скорби и отчаяния», – неуверенно ответил я. «Нет, – сказал Рагуил, – он спас шестьдесят два человека из тех, что сжимали в руках своих камни. Он не позволил им впасть в грех неправого осуждения. Но они об этом никогда не узнают».
– И они действительно никогда об этом не узнали, – подтвердил архангел. – Вот так Даниил столкнулся с правилом Любви в деле справедливости. и, признаться, был сильно озадачен. Впоследствии он читал евангелия, все четыре, те места, где противопоставляются закон Моисеев и Христов. И тяжко ему было признавать правоту Иисуса…
– Мне и сейчас это тяжко, – согласился я, – ибо закон Моисеев лишен противоречий, исполнение его просто, Иисусов же удерживает карающую руку и делает понятие справедливости ускользающим… Я люблю Иисуса – из тех, кто видел и слышал Его, мало найдется таких, что не полюбили… Но я не находил в себе любви к клятвопреступникам и ворам. Он учил не противиться злу – а я всю жизнь учил сопротивляться! Рагуил, ты ведь и сам учил меня отражать зло!
Сейчас я сам себе был противен с этим запоздалым негодованием на архангела. Однако по его вечно юному лицу я понял, что задел за живое.
– Да, учил, да, послал тебя в мир нести справедливость, – подтвердил он с несвойственным архангелу волнением. – И пусть Он простит меня, но скажу прямо – блаженным было время, когда Грань представлялась бездонной пропастью. Теперь же она – черта, проведенная ногтем по белой скамейке. Боюсь, что законоучители что-то перемудрили со смирением. Вначале все было понятно – Он не желал умножать в мире зло. Но ведь оно умножилось! И мы похожи на каменщиков, которым велели возводить храм, но перед тем связали им за спиной руки. Слепое соблюдение Закона Любви…
Тут он замолчал, поняв, что говорит непозволительные вещи.
– Я честно старался понять и делать по Его слову, – сказал я. – Но ты привел ко мне сюда мужчину и женщину, нарушил мой субботний день, дал моей отдыхающей душе труд. Для чего, Рагуил?
– Для того, чтобы не было меж нами лжи, – ответил он. – Они идут тем же путем, что и ты, и те же вопросы их беспокоят. Так пусть они знают, что они – не первые, и до них соблюдение Закона Любви было мучительно, и после них легче не станет! Но иного пути нет, друг Даниил…
– Ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи, говорил царь Соломон, – тут я задумался. – Много в его речах простой мудрости, унаследованной от совсем древних предков, но много и такого, что трудно применить к жизни. Вот эти слова о любви, покрывающей грехи, всегда ли применимы? Отец, жестоко убивший разбойников, чтобы спасти сына, – оправдан ли Соломоновой мудростью?
– Ты вернулся к закону Моисееву? – спросил архангел, а женщина легко поднялась с колен.
– Мыслями своими я вернулся, и хочу вновь пройти путь, который в конце стал меня угнетать. Возможно, я найду место, откуда окину взглядом оба закона, и оставшийся за спиной, и простершийся предо мной, возможно, я с Божьей помощью пойму, как совместить справедливость одного и любовь другого, – ответил я. – Но не сейчас. Сейчас я нуждаюсь в отдыхе.
– Ступайте, – велел Рагуил мужчине и женщине. – Вы услышали то, что должны были услышать, возлюбленные, и легче вам от этого не стало. Но, может быть, вы, прислушавшись к молитве Данииловой и уловив в ней странные слова, не сочтете их оговоркой…
– А что за слова? – спросила женщина.
– Крест наш насущный даждь нам днесь, – тихо сказал архангел.
Я вздохнул.
Они поклонились мне и молча ушли – не так, как ходят муж и жена, он – впереди, она – следом, и не так, как юноша идет за девушкой, и даже не так, как могли бы идти старший брат и младшая сестра. Я отчетливо видел в сухом, пронзительно чистом и ясном воздухе – пустыня, бывает, обманывает зрение, но сейчас она бы устыдилась обмана, – как, идя рядом, эти двое клонятся друг к другу, словно бы норовя соприкоснуться висками…
– Это не муж и жена, это не брат и сестра, – сказал я. – Кто эти двое, Рагуил? Что их связывает, если не узы плоти?
– Не брат и сестра, не муж и жена, и ни разу не разделили ложе, – согласился он. – Если ты им скажешь, что они исполняют Закон Любви, горечь будет в ответных взглядах. Очевидно, эти двое – из тех, кто обречен искать в жизни невозможное.
– Как и ты, архангел, – напомнил я. – Как и те, кого ты соблазнил прекрасным словом «справедливость». Не мне одному стало тяжко на этом пути…
Я неторопливо встал и поднял с земли плащ. Там, где он лежал, осталось серебристое, медленно тающее пятно.
– Ты возвращаешься? – спросил Рагуил.
– Я бы хотел побывать у Геннисарета и попытаться понять, как вышло, что…
Он кивнул. В моей жизни было мало женщин, и той, которая осталась на Геннисаретском берегу, я тоже не дал счастья. Всю жизнь что-то мешало мне любить. Уж не за это ли качество избрал меня Рагуил, подумал я, уж не оно ли помогло ему увидеть во мне истинного исполнителя закона Моисеева?
И опять перед внутренним взором встали два лица.
Это были старцы, осужденные на смерть из-за своей нелепой клеветы.
Возможно, Он бы нашел возможность их спасти. Он бы произнес такое слово, что и Сусанна очистилась бы от подозрений, и два старых похотливых безумца, не выдержавшие испытания пышной плотью, остались жить и набираться ума…
Но у меня такого слова не получилось. И там, на берегу Геннисаретского озера, я сел бы в известном мне месте и попытался, с опозданием во много сотен лет, сочинить это слово… это уже никому, кроме меня, не нужное слово…
* * *
– Что же делать? – спросила я. – Как ты полагаешь, что я могу сделать, чтобы он немного иначе посмотрел на все это?
Новообращенный Даниил пожал плечами. Он сам был в больших сомнениях – видел, что не больно-то по сценарию развивается замысел трех архангелов: взять не просто профессионалов, способных разобраться в странном деле, а людей темпераментных и способных на сильные чувства. В конце концов, и Нартов, и Марчук, и Валевский, и совсем еще молоденький Гошка, и ребята из других бригад были просто менты, следаки, рабочие лошадки, серые солдатики, во многом ограниченные, верящие в силу наработанных приемов; архангелы же могли мобилизовать немалый интеллектуальный потенциал и прийти к тому же результату без лишней суеты. Взяли тех, кто сам столкнулся с невозможностью дотянуться до убийцы и подлеца и пришел в ярость; людей, способных в порыве ярости пожертвовать собой, призвали для этого дела…
Но они, соглашаясь с тем, что любовь в какой-то мере служит оправданием любого деяния, еще не поняли закона любви – и не лекции же им было читать, они, сами того не сознавая, еще боялись жить по закону любви, хотя теперь уже вроде нечего было бояться…
Но их никто не торопил. А время между тем поджимало. И все это видели.
– И все-таки?
– А ты – как ты смотришь на это дело?
– Мне легче, я – женщина.
Он понял, что я имела в виду.
Женщинам чаще приходится приспосабливаться – к другим мужчинам, к другим модам, к другим требованиям. Нартов и Марчук уж если что-то одно с детства задолбили (может быть, и впрямь – с детства?) – так этого из них уже не выбьешь. Решительное неприятие Нартовым психологических вывертов демона было совершенно некстати – ведь не приблатненный же кретин сидит перед ним по ту сторону стола и врет напропалую со слезой в голосе!
То, что Нартов, так неосмотрительно выбранный Намтаром в собеседники, никак не мог приспособиться, стало нашим общим горем.
– Да, – произнес Даниил. – Нам бы раньше встретиться.
Вот этого еще недоставало, подумала я, вроде бы у Теофиля Готье было стихотворение «Загробное кокетство»… И тут же другая мысль меня ошарашила: никто же не говорил и не давал понять, что Даниил – тоже призван навеки из земного бытия! А что, если он – вроде меня, сам увязался?..
Очевидно, интерес в моих глазах был очень уж заметным – он улыбнулся. Уголки рта поднялись – получилась классическая улыбка фавна, нежно-лукавая и соблазнительная. Странным образом она повторяла линию Даниилова лба – сверху, где начинали расти волосы, шла такая же ровная дуга и два острых мыска врезались в темную, с проседью, шевелюру.
В отличие от Нартова, Даниил был высок, тонок, узкогруд, но, глядя на широкие сухие плечи, хороший тренер уже представил бы себе, как на правильные и длинные Данииловы кости нарастить красивые мышцы.
– Ничего бы не вышло, – быстро ответила я. – Мы бы столкнулись, искры бы полетели, и все.
Не люблю, когда во мне сразу и откровенно видят хорошенькую самочку.
Сперва, в юности, меня это смущало – я знала, что мне на такую бурную страсть нечем ответить. Потом было время, когда откровенное мужское внимание казалось мне отвратительным. Тогда я и перешла на спортивный стиль одежды: пусть лучше за феминистку принимают!
Понимаю, что мужиков не переделаешь, но знать, что всякий небритый засранец, идущий навстречу, в своем воображении видит меня голой, развернутой к нему задом и готовой исполнять все желания, – уж больно тошнотворно.
При этом было времечко, когда я вовсю красилась и носила юбки на сорок сантиметров выше колена! Оно закончилось, когда я встретила неважно кого и поняла, что со мной все в порядке. Потом было уже необязательно на каждом шагу доказывать себе самой и прочему человечеству свою женственность.
И даже более того – познав свою женственность во всей радостной полноте, убедившись в способностях своего тела, я поняла – есть вещи, которых нельзя испытывать с кем попало. И дальше строила свою жизнь соответственно.
– Ты давно знакома с Нартовым? – спросил Даниил.
– При чем тут это?
Речка внизу сделала поворот, и дорожка – с ней разом. Я поняла это, когда новообращенный Даниил подхватил меня под локоть и удержал – а то бы, увлеченная беседой, так и полетела в воду.
Это был какой-то невообразимый парк – тот самый, где каменные воротца вели к храму. Я уже знала, что раньше в середине стоял особняк то ли князя, то ли графа, в тридцатые годы переделанный в дворец пионеров, а в начале девяностых каким-то непостижимым образом перешедший в частное пользование. Новый хозяин был отнюдь не граф или князь, а о его славном прошлом можно было судить по совершенно кинематографическому финалу жизни: ночью вокруг особняка была перестрелка, это чуть ли не в центре города, и начался пожар. Утром по неснимаемому золотому перстню с печаткой удалось опознать труп хозяина, не было проблем с трупом его очередной подруги, а шесть прочих трупов, мужских, так навеки и остались безымянными.
То ли князь, то ли граф был каким-то архитектурным коллекционером, и в парке можно было увидеть на расстоянии в тридцать шагов античную ротонду и китайскую пагоду. Были также выложенный мелкими камушками грот, кусок готической башни, мост из страшных замшелых валунов и другой – ажурный, была античная мужская фигура на постаменте, с нетронутыми подробностями, но без головы, много там было всякого добра, которое на неподготовленного человека, да еще днем, действовало умопомрачительно. Однако местные жители, видать, притерпелись.
Ночь как-то облагораживала пейзаж, убирала детали, а силуэты, вырастая за поворотами, были благородны и одухотворенны. Мне еще не разу не доводилось целоваться в китайской пагоде или хотя бы рядом с ней…
– Ты любишь его.
– Хочешь сказать, что мне нужно понять нелепость моей любви и заняться нем-нибудь другим?
– Нет, как раз этого я и не хочу сказать…
– Ну так зачем же ты затеял этот разговор?
Он не ответил, и мы молча прошли еще один поворот. Я поднялась на крутой горбик каменного моста и встала точно посередке, Даниил оперся на перила рядом со мной.
– Вот, смотри – два отражения…
– Ага, – согласилась я. – Не обижайся, просто Нартов для меня – это… это…
– Именно потому, что близость невозможна?
– Да, – честно призналась я. – Если бы мы хоть раз были близки, я не полюбила бы его. А он не полюбил бы меня. Странно, правда? Ведь он пропустил сквозь себя много красивых и даже, наверно, обаятельных женщин. Но я знаю, что уже несколько лет он любит меня… Или я зря называю это любовью?
– Нет, ты права – он действительно тебя любит. И это очень цельное чувство. Он не должен ни в чем себя и тебя оправдывать. Я знаю Нартова лучше, чем ты. Мы очень давно знакомы.
– Странно, а мне показалось – вы впервые встретились после твоего крещения.
– Он просто не помнит меня. Крещение – это в какой-то мере преображение. Я, очевидно, сам не заметил, насколько изменился.
– Ты давно знаком с Нартовым – и?
– Так вот – тех женщин, которые ему отдавались, он всегда немножко, самую чуточку презирал…
– Перестань, – обрубила я этот пассаж. Имелись в виду сразу два «перестань». Первое – незачем дискредитировать Нартова в моих глазах, второе – да я и сама это прекрасно знаю…
– Это с мужчинами случается чаще, чем ты думаешь, – сказал, помолчав, Даниил. – Они не в состоянии даже вообразить, что можно одновременно любить женщину прекрасной любовью и иметь ее в постели. Для них это – полнейший абсурд. Ту, чьим телом они пользуются, они могут кормить, поить, защищать, особенно если родит ребенка, а любить – привилегия не тела, а души, вот как они понимают отношения мужчины и женщины. Нартов сделал своей Татьяну, но ты – вторая, кого он в жизни полюбил.
– Кто же тогда была первая?
– Много лет назад Нартов, как всегда, шел по следу. А он ведь если вцепится в след – то мертвой хваткой… И подвернулась ему женщина – как он полагал, случайно. Надо сказать, это была очень красивая женщина…
Она долго не могла понять, почему Нартов не укладывает ее в постель. А у него все в голове перемешалось – желание с безнадежностью и восторг с обычным мужским опасением потерять лицо. К счастью, он достаточно долго колебался – и в конце концов выяснилась ее связь с тем запутанным делом. После чего он стал принимать всех красивых женщин в штыки.
– Ну и очень глупо! – обиделась я за все наше бабье сословие разом.
– Кто обжегся на молоке, тот на воду дует. Возможно, он им мстил – делая презираемыми… Ты не обижайся, но и для Марчука женщина, которая хочет мужчину, сразу падает вниз на много ступенек. И для Валевского.
– А чего обижаться? Это – первый случай, когда я согласна с мужской логикой. Витьку и Алексея оскорбляет, что им не дают почувствовать себя мужчинами. Они – нормальные сильные мужики, они хотят сами добиваться, тратить время и деньги, одержать победу, а бесплатно и по первому свисту – им не нужно! Вся беда в том, что женщины теряют лицо… И это наводит на мысль…
– Какую?
Мысль была: бедные бабы суетятся, боясь проворонить того, кто даст более сильный и яркий оргазм. Когда женщина знает, что у нее по этой части все в порядке, она может расслабиться и получить удовольствие от ритуала – с цветочками, намеками, легкими прикосновениями и прочими обязательными аксессуарами. Женщина, знающая свое тело, всегда чуточку высокомерна – вот что я хотела было сказать Даниилу, да передумала. Пусть я уверена в себе и знаю, как получить желаемое, – но его-то зачем оповещать? Пусть поломает голову, ему не вредно!
– Своеобразную.
– Ну-ну… – видя, что ускользаю, произнес Даниил. – Конечно, тебе виднее. И сейчас у вас с Нартовым самая романтичная пора.
– А главное – вовремя… – это была классическая реплика в сторону.
То, что Даниил сказал дальше, я сперва не оценила по достоинству – изумление пришло потом, когда тема разговора была исчерпана и задавать вопросы было как-то нелепо.
– Даже если ты сама этого захочешь – он не захочет тебя терять. Его душа не захочет, чтобы ты стала как все. Ведь тогда там, в душе, образуется пустое место. А Нартов уже не мальчик, с людьми сходится очень трудно, ты просто не знаешь этого. Так что пустое место – навсегда.
– A mi puerta has de llamar, no te he de salir a abrir y me has de sentir llorar, – глядя на подружку мою, луну, произнесла я горестные испанские стихи.
– Вот именно, – сказал Даниил.
Понял или не понял – подумала я. Очевидно, ангелы владеют всеми наречиями, но он вовсе не ангел… еще не ангел… уж если такие разговоры заводит – точно не ангел!
И как странно не соответствует простенькое русское «плакать» торжественному рыданию испанского «llorar»…
– Чуешь? – вдруг спросил Даниил. – Вот тут, справа, выход к Грани. Как сойти с моста – примерно в десяти шагах.
– Ага.
– И сдается мне, что там кто-то есть.
– Тебе виднее. В конце концов, Грань – одна, мало ли кто еще назначил на ней свидание?
– Это Намтар, – сказал Даниил.
– Откуда ты знаешь?
– Пока те двое, что встречаются на Грани, не расстались торжественно и официально, это местечко принадлежит им. Вообще-то она длинная. Намтар ждет того, кто сумеет его понять…
Имелось в виду – две состоявшиеся встречи были скорее похожи на допрос.
– Почему бы тебе не попытаться? – спросила я, обиженная за Нартова.
Нартов делал то, что в его силах. Даниил бы потолковал с этим окаянным бесом, которому подавай гарантии и ничто иное!
– Не могу без приглашения.
– А я могу? Я ведь уже приходила, и он вроде не возражал.
– Ты пойдешь со мной, око Божье? – быстро спросил Даниил.
Нехорошо, конечно, только мне в тот миг очень захотелось, чтобы и Даниил тоже остался у разбитого корыта. Было бы любопытно посмотреть на схватку между ним и Намтаром.
– Пойду, конечно! – и тут же я подвела под свое стремительное решение благопристойный фундамент: – Надо же его наконец расколоть. Время идет, uprava.ru сопротивляется, киллер молчит, словно язык проглотил, а ведь если бы он хоть что-то сказал про свои предыдущие подвиги – мы бы на других свидетелей вышли, через них прорвались бы в проклятую Управу! Раз уж этих она больше не впускает…
– Заразное это дело – методика Нартова, – Даниил смотрел в воду и разговаривал, казалось, со свим отражением. – Есть наука соционика, которая делит людей на шестнадцать типов по принципу информационного метаболизма. Эта наука честно признается: рассматривает только то, как люди принимают и отдают информацию, ничего больше. Почему, интересно, никто не додумался обучать следователей соционике?
Отражение не ответило – наверно, потому, что вопрос был риторическим. А я не ответила, потому что решила припомнить ему этот вопрос, когда он сам благополучно лопухнется с Намтаром, то есть – после десятого напоминания о гарантиях.
Сойдя с каменного горбика, я первая направилась к месту входа. Причем ощущения не было – просто Даниил указал направление. Оказалась в тени высокой, безупречно правильной ели. Хорошая была тень, совсем черная, благодаря ей образовалась странная стереометрическая фигура – плоский и острый, вытянутый вверх треугольник ели, точно такой же – на траве, и общее основание подсказывало соединить вершины.
– Стой! – он догнал меня. – Вот тут!
И черкнул ребром ладони по плотному мраку.
Этот мрак заполнил собой воображаемую пирамиду, которую образовали ель со своей тенью. Я подумала – может, все места входа расположены в таких пирамидах? И решила впредь приглядываться внимательнее – уж мне-то нужно было научиться их видеть хотя бы затем, чтобы соответствовать своей должности.
Мы оттянули края и вошли.
Где бы ни входить – от разреза немедленно вырастает и протягивается через луг узкая дорожка. Но луг меняется – я помнила, как он благоухал свежими стружками, но помнила также и аромат матиол. Сейчас, когда я шла первой, а Даниил – за мной, запах был тонкий, свежий, ясный… гиацинтовый?..
Скамейка была пуста.
– Намтар! – негромко позвала я. – Намта-а-ар!..
Никто не отозвался.
– Он на своей стороне, – сказал Даниил и сделал несколько шагов по Намтаровой тропинке. – Но он где-то рядом.
Я подошла к краю обрыва.
Обрыв тут тоже был с капризами – на сей раз река оказалась совсем близко, так поднялась, что я, не щурясь, видела возникающие от рыбьих губ кружки и черные бока мертвых перловиц у кромки воды. На узкой полоске серого песка, довольно далеко, обнаружилась черная фигурка вроде сидящего пса. Кто-то следил за течением.
– Намтар! – еще раз позвала я.
Это был он, и наконец-то он услышал свое имя. Резко повернув голову – так бывает от испуга, – он увидел меня и тут же съежился. Ждал – да, но при этом боялся…
Намтар еще недолго посидел на песке, обхватив и притянув к груди коленки, потом встал, выпрямился, даже потянулся. Он был как-то даже не по-мальчишечьи, а по-девичьи легок и гибок. А затем, двигаясь наискосок, быстро взошел по крутому откосу и оказался возле скамейки.
Увидев Даниила, он отступил назад и встал на самом краю обрыва, спиной к воде, еще движение – и он полетел бы в реку. И переводил с Даниила на меня и обратно большие темные глаза, удивительно похожий уже не на девочку-гимнастку, а на черного пуделя. Возможно, в иные века он и являлся людям именно черным пуделем, подумала я, только зачем же сохранил этот жалкий взгляд, на что он демону, к тому же – из того легиона Велиаровой братии, который сражается за справедливость?
И тут я поступила не по уставу, а как Бог на душу положил. Я села на белую скамейку и ногтями провела по ней черту.
Очевидно, это действительно означало приглашение к переговорам. Намтар сошел со своего опасного места и сел на отведенной ему половине, ссутулившись и свесив кисти рук промеж бедер.
– Добрый вечер, – сказала я ему.
– И тебе, око Божье.
– Поговорим?
– Поговорим.
– Тебя что-то мучает, Намтар. Что-то не дает тебе покоя.
– Мне не дает покоя то, что со мной поступили несправедливо. Мое дело обманом перенял другой. И то, что он вытворяет, уже… уже…
– Не лезет ни в какие рамки?
– Я бы сделал лучше! Он воспользовался моей оплошностью! Он совершенно бесцеремонно занял мое место.
– Помнишь – ты рассказывал про Иванушку-дурачка? Который хотел отомстить за сына?
– Еще бы я это не помнил…
– Давай продолжим. С того места, на котором тебя прервал Нартов.
– А ты имеешь полномочия? – наконец спросил он. – То, что у тебя за спиной стоит суд Божий, еще не значит, что тебя ко мне послали.
Помолчал и добавил – весьма разумно, кстати, добавил:
– Если вдуматься, он за каждым из ВАС стоит…
– Да нет, я никаких полномочий ни у кого не просила. Ты можешь встать и уйти. Я просто, как бы тебе скаать… Я чувствую, что дело тут не просто в справедливости.
– Ты просто не знаешь, сколько всякой ненужной дряни прилипает к справедливости. Представь себе огромный корабль, который теряет скорость из-за того, что у него дно обросло ракушками. Вот так и справедливость…
Намтар задумался.
– Представить это нетрудно. Вот только мы называем дрянью совсем разные вещи.
– Да, возможно…
Даниил за моей спиной молчал, и я не понимала – то ли беседа развивается как должно, то ли не занимающий места на белой скамейке обязан молчать по этикету.
– Твой Иванушка-дурачок совершил акт справедливости. Проучил врага… или покарал врага? Как у вас в таких случаях говорят?
– У нас вообще не говорят.
– И тогда оказалось, что из этой справедливости может вырасти другая, более основательная? – я вспоминала то, что он рассказывал Нартову, и особенно отчетливо вспомнила, как завопил Намтар, возмущаясь своим отстранением от перспективного ДЕЛА.
– Ну да! Ну да! – внезапно заголосил демон. – Я просто воспарил, когда понял это! И, главное, кто оказался носителем справедливости? Мальчик! Мальчик, который был лишь орудием! Способности у него слабенькие, но это на самом деле просто замечательный мальчик… Когда я увидел, как в нем зреет эта страсть, доводя его до безумия, когда я увидел эти разрозненные картинки, вроде вашей детской игрушки из кусочков картона, я понял, как их составить вместе! Мальчик мог – он горел идеей! Недоставало образа – и когда он произнес вслух «И на вас управа найдется!», я тут же кинул ему образ!.. Но прошло еще немалое время…
– Погоди, погоди! Помнишь, ты сказал – Грань подвинули двое, сперва человек, потом демон, и никак не наоборот. Помнишь? – я заглянула ему в глаза. – А теперь выясняется, что демон все же подсказал человеку идею!
– Да нет же… – он явственно смутился. – Это была не подсказка! Я поместил его в обстоятельства, когда человек невольно вынужден задуматься о справедливости! Я сделал это жестоко, да, но что в это мире делается иначе? И в законе Моиссевом сказано: «око за око, зуб за зуб». Этот маг-недоучка Буханцев лишился сына – вообще-то, если по справедливости, и некто Богуш должен был лишиться сына! А я на самом деле уберег мальчика! Я не дал ему умереть! Когда я увидел, как напряженно он думает о справедливости, я… я…
– Что ты сделал, Намтар?
Молчание было долгим.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.