Текст книги "Злой умысел"

Врачи говорили, что она быстро выздоравливает, и через неделю торжественно объявили, что она может приступить к работе. Но Чарльз убедил ее повременить еще неделю. Грейс потихоньку задала доктору еще один, очень важный для нее вопрос и осталась вполне удовлетворена ответом… Потом она навестила друзей в приюте Святого Эндрю – она приехала туда днем на такси, и все были счастливы видеть ее. Она же пообещала, что скоро вернется к ним, правда, не раньше сентября, когда сможет обходиться без костылей.

На следующий уик-энд Чарльз повез ее в Хэмптон. Они остановились в уютной маленькой гостинице, куда доносились шум прибоя и восхитительный запах моря. Они приехали поздним вечером в пятницу, но Грейс умолила Чарльза пойти прогуляться по берегу. Там она легла навзничь на песок, закрыла глаза и стала с наслаждением вслушиваться в шум прибоя. Чарльз сидел подле нее.

– Ты даже не представляешь, как это прекрасно. Знаешь, а ведь я никогда прежде не видела моря до приезда в Нью-Йорк.

– Подожди, вот увидишь мой загородный дом… – Он обещал отвезти ее туда в День труда, но она все еще волновалась по поводу их совместного будущего. Что они будут делать через неделю, когда она вернется в контору? Ведь им придется хранить в тайне их отношения. Странно было думать об этом… Правда, это не была любовная связь, но все же явно нечто большее, нежели простая дружба.

– О чем ты думаешь? – вдруг спросил Чарльз.

– О тебе, – весело отозвалась она.

– А что конкретно?

– Я думала, когда же мы будем спать вместе, – будничным тоном произнесла она.

Чарльз в смущении уставился на нее.

– О чем это ты? – усмехнулся он. – Кстати, я полагал, что мы давным-давно спим вместе. Ты даже похрапываешь.

– Ты знаешь, о чем я. – Она легонько толкнула его в бок, а он рассмеялся. Она была так прелестна.

– Ты хочешь сказать… – Он вздернул бровь и сделал вид, что удивлен. – Ты предлагаешь…

– Думаю, да. – Грейс разрумянилась. – Я была у хирурга вчера… и он сказал, что со мной все в порядке… и теперь если и нужно о чем-то беспокоиться, так это только о моей голове, а вовсе не о тазе.

Сказав это, она непринужденно рассмеялась, и Чарльз благословил все эти нелегкие недели, не отягощенные ничем, что взволновало бы ее и выбило из колеи. Они были вместе уже больше месяца, а казалось, всю жизнь. Им было удивительно легко друг с другом.

– Это можно считать приглашением? – спросил он с улыбкой, растопившей бы камень. Но сердце Грейс давным-давно оттаяло, и, глядя на него, она ощущала уже настоящий жар в груди. – Или ты просто шалишь?

– Возможно, и то и другое… – Но она думала об этом безостановочно вот уже несколько дней и хотела этого. Ей необходимо было знать, что произойдет и есть ли у нее хоть малейший шанс на счастье…

– И теперь я должен вскочить с теплого песочка, сграбастать тебя в охапку и волоком тащить в гостиницу, позабыв про твои костыли?

– Звучит просто классно.

С ней он ощущал себя таким молодым, к тому же, невзирая на всю ее страшную историю, она частенько заставляла его искренне хохотать. Чарльз был просто в восторге. Она была так не похожа на его жену – та была нервна, эгоистична… А с Грейс все было совсем по-другому. Она спокойна, умна, щедра сердцем, заботлива. После всего, что пережила эта девушка, она осталась доброй и нежной. Даже сохранила изумительное чувство юмора…

– А ну-ка вставай! Пошли в гостиницу! – Он рывком поднял ее, и они, обнявшись, медленно побрели назад, а по пути остановились полакомиться мороженым.

– Ты любишь банановое? – как ни в чем не бывало спросила Грейс, с наслаждением облизывая мороженое.

Чарльз улыбнулся. Она так смахивала порой на девчонку-подростка, а то вдруг становилась поистине удивительной женщиной… Ему нравился этот резкий контраст. Преимущество юности в сочетании с житейским опытом сулило ей блестящее будущее. Он хотел от нее детей, хотел семьи, а сейчас страстно желал ее… но сначала она должна доесть мороженое.

– Да, я люблю банановое. А почему ты спрашиваешь?

– Я тоже люблю. Поедим завтра?

– Договорились. А теперь пошли?

Из Нью-Йорка по запруженному машинами шоссе они добирались сюда часа четыре, и теперь была уже почти полночь.

– Да, пойдем в гостиницу. – Она ласково улыбнулась ему, вновь таинственная и очень женственная. Неведомо откуда показалось совершенно иное существо… Он обожал эту игривую переменчивость и в восторге был от того, что она еще не вполне взрослая.

Стены в их комнате были обиты ситцем в цветочек, а кругом стояла мебель в викторианском стиле. Были тут и дивная мраморная раковина, и кровать, такая мягкая и красивая. Чарльз сразу же по приезде заказал шампанского – оно уже стояло на столе в ведерке с колотым льдом. Тут же красовался огромный букет лилий и роз – это были любимые цветы Грейс.

– Ты все предусмотрел. – Она поцеловала его сразу, как только они закрыли за собой дверь.

– Да, – сказал он, гордясь собой. – Я не имел возможности попросить позаботиться об этом свою секретаршу.

– Только этого еще не хватало…

Она счастливыми глазами смотрела, как он наливает шампанского и протягивает матово поблескивающий в полутьме бокал. Но она лишь пригубила и отставила его. Она была слишком взволнована, чтобы пить. Все это было словно настоящий медовый месяц – и ожидание было томительным и пугающим для них обоих. Ведь они не знали, какие призраки будут их преследовать…

– Боишься? – прошептал он, когда они скользнули под одеяло, он в плавках, а она в ночной рубашке. – Я тоже, – сознался он, а Грейс уткнулась носом ему в шею и обняла его. Чарльз выключил свет. Теперь горела лишь свеча в дальнем конце комнаты. Это было незабываемо романтично.

– Ну, и что мы теперь будем делать? – прошептала она прямо ему в ухо через минуту.

– Спать, – тоже шепотом ответил он.

– Ты серьезно? – Она даже привстала, он тихо рассмеялся.

– Нет… не совсем…

Он поцеловал ее, почти желая, чтобы все поскорее закончилось, и все еще не отваживаясь на более решительные действия, – он не знал, как себя вести, что делать… и к тому же он боялся сделать ей больно. Все оказалось несколько сложнее, нежели он предполагал. Но, поцеловав ее, он разом позабыл и о ее переломанных костях, и о страшном прошлом. Не было ни воспоминаний, ни времени… и никого в ее жизни, кроме Чарльза и его невероятной нежности, бесконечной страсти и любви к ней… Он медленно приближался к ней, и она двигалась ему навстречу… все ближе и ближе… и вот они стали единым существом, и Грейс почувствовала, что растворяется в нем, и вот это ощущение делается невыносимым… Это было столь прекрасно, столь волшебно… И вдруг они оба потеряли рассудок, а когда Грейс очнулась в его объятиях, была потрясена до глубины души. Она никогда не испытывала ничего, даже отдаленно напоминающего то, что произошло с ней только что. Это вообще ни с чем нельзя было сравнить. Прошлое ушло безвозвратно, исчезла и боль. Были только Чарльз и их любовь – и вот чуть погодя уже она сама желала его, сама стремилась ему навстречу.

– О господи… – сказал он, спустя некоторое время оторвавшись от нее. – Ты слишком молода для меня, ты просто убьешь меня… но что за сладкая смерть!

И тут он понял, какую чудовищную глупость сморозил, и в ужасе уставился на нее, но Грейс лишь счастливо смеялась. Теперь все было хорошо, все было правильно.

А назавтра она заставила купить ей банановое мороженое, и вообще уик-энд прошел потрясающе. Правда, основную часть времени они провели в номере, изучая друг друга, однако успели и погулять по пляжу, и полежать на солнышке… Когда они возвратились в воскресенье в Нью-Йорк, то сразу же легли в постель и занялись любовью – отчасти чтобы убедиться, что волшебство не покинет их и здесь… Чарльзу показалось, что здесь даже лучше.

– Да, кстати… – сонно прошептал он потом, – ты уволена, Грейс.

Он уже почти спал, но Грейс словно пружиной подбросило в постели. Что он говорит? В чем дело? У нее мурашки побежали по коже.

– Что? – почти крикнула она. Изумленный Чарльз открыл глаза. – Что ты имеешь в виду? – Она во все глаза смотрела на него.

– То, что ты слышала. Ты уволена. – На его лице сияла счастливая улыбка.

– Но за что? – Она почти плакала. Ей так нравилось работать с ним, и она вот-вот собиралась вернуться на службу! Это несправедливо! Что он делает?

– Я не сплю со своими секретаршами – это мое железное правило, – объяснил Чарльз с улыбкой. – А что ты так волнуешься? Я уже подыскал для тебя другую работу. Это явное повышение по службе – впрочем, все зависит от того, как ты сама на это посмотришь… Как насчет того, чтобы стать моей женой?

Теперь он вовсе не выглядел сонным. Грейс трясло как в лихорадке.

– Ты серьезно?

– Нет. Просто шуточка… А сама как думаешь? Разумеется, серьезно! Ты согласна?

– Правда? – Она не верила своим ушам. Но он от души расхохотался:

– Конечно, правда!

– Ой!

– Что «ой»? Да или нет?

– С радостью! – С этими словами Грейс склонилась и поцеловала его, а он сжал ее в объятиях.

Глава 13

Грейс так и не вернулась в контору – через полтора месяца они с Чарльзом поженились. В сентябре они улетели в Сент-Барт на две недели, а потом она перевезла свои немудреные пожитки в его дом. Он жил на Шестьдесят девятой улице в маленьком, но необыкновенно элегантном городском домике. И через неделю их совместной жизни в этом доме они впервые серьезно поссорились – это было нечто из ряда вон выходящее. Она хотела вернуться к добровольческой деятельности в приюте Святого Эндрю и приходила в ужас оттого, что Чарльз пытался ее остановить.

– Ты сошла с ума? Или уже забыла, что приключилось с тобой, когда ты была там в последний раз? Нет, нет и еще раз нет! – Чарльз был непоколебим. Она могла делать все, что душе угодно, – все, но только не это! Он не собирался сдаваться.

– Это же была чистейшая случайность… – настаивала Грейс, но Чарльз был еще упрямее, чем она.

– Нет, вовсе это была не случайность! У каждой из тамошних женщин опасный муженек. А ты там вовсю советуешь их бабам «вырваться из-под гнета» – да этим ребятам сам бог велел пуститься за тобой наперегонки. Сэм Джонс – лишь первая ласточка.

К тому времени они уже узнали, что смертную казнь ему заменили на пожизненное заключение. Известно было, что он уже в тюрьме Синг-Синг.

– Никуда ты не пойдешь! А если надо будет, то я сам поговорю с отцом Тимом. Грейс, я это запрещаю!

– Хорошо, а чем мне тогда заняться? – Она чуть не плакала. Ей было двадцать три года и решительно нечего было делать до тех пор, пока он не приходил со службы в шесть часов вечера. На фирму он тоже не позволял ей вернуться. Она могла, правда, раз в неделю ходить куда-нибудь с Винни, но та уже всерьез подумывала переехать в Филадельфию, поближе к матери.

– Ходи по магазинам. Ходи в школу. Найди какой-нибудь благотворительный комитет и заседай там. Ходи в кино. Ешь мороженое, – твердо отвечал Чарльз. Он старался каждый день во время ланча заскакивать домой, но порой это никак не получалось. Когда Грейс обратилась за помощью и поддержкой к отцу Тиму, она получила столь же решительный отказ. Невзирая на ее блестящие способности и бесценную помощь, священник поддержал Чарльза в его решении. Грейс уже заплатила слишком дорого за работу в приюте – настало время прекратить расплачиваться за чужие прегрешения… Настало время для собственной жизни.

– Ублажай мужа, занимайся собой. Ты заслужила это, Грейс, – мудро сказал священник.

Но Грейс продолжала бунтовать и искать выход своей энергии. Она собиралась было подавать документы на психологический факультет, но в ноябре это начисто потеряло смысл. И случилось это через полтора месяца после их женитьбы.

– С чего это ты такая довольная? Словно кошка, что сметану съела…

Чарльз прилетел домой словно на крыльях, чтобы пообедать с супругой. Все в конторе только и судачили что о его «продолжительных обедах», а его партнеры сочувственно вздыхали: «Нелегкое это дело – иметь молоденькую жену». Но Чарльз прекрасно понимал, что все они просто-напросто завидуют и отдали бы многое, чтобы оказаться в его шкуре или на его месте в их супружеской постели.

– Где ты шлялась нынче? – со смехом спросил Чарльз, подозревая, что она подыскала себе занятие по вкусу. Она вот уже пару недель была сама не своя после его решительного вердикта. – Что у тебя на уме?

– Была у врача…

– Ну и как твой таз?

– Замечательно. Все прекрасно зажило. – Она сияла так, что Чарльз не удержался и сам расхохотался. Грейс хитро поглядывала на него – невооруженным глазом видно было, что она что-то скрывает. – Правда, есть еще кое-что…

Лицо Чарльза сразу же стало серьезным.

– Что-то случилось?

– Да. – Она хихикнула и поцеловала в губы, одновременно расстегивая ему брюки.

Если учесть, сколь робко оба начинали, то можно было оценить, насколько они продвинулись вперед в интимных отношениях со времени их «помолвки». Когда он страстно опрокинул ее на постель, она прошептала:

– У нас родится малыш…

Чарльз непонимающими глазами смотрел на нее:

– Родится малыш? Сейчас?

– Не сейчас, глупый! В июне. Думаю, я забеременела на Сент-Барте.

– Ого! – Он будет отцом, впервые в жизни, в сорок три года! Счастье переполняло его. Он никогда прежде не испытывал такого жгучего счастья и жаждал поделиться им со всем миром. – А… можно нам теперь заниматься любовью?

– Да ты издеваешься? – засмеялась она. – Можно, и еще как, до самого июня!

– А ты уверена, что мы… мы ему не повредим?

– Честное слово.

Как всегда, вместо ланча они занялись любовью, а на пути в контору Чарльз сжевал горячую булочку с сосиской… Жизнь никогда не казалась столь прекрасной – это было куда лучше, нежели быть мужем кинозвезды, много лучше любого из его страстных юношеских романов… Грейс была словно создана для него, и он обожал ее.

Рождество они провели в Санкт-Морице, а на Пасху он собирался отвезти жену на Гавайи, но потом они передумали и поехали в Палм-Бич: это было куда ближе, да и Грейс была уже на седьмом месяце.

Беременность совершенно не тяготила Грейс – она прекрасно себя чувствовала, и все шло гладко. Врачей лишь слегка волновало, как поведут себя тазовые кости во время родов. Впрочем, они предупредили Грейс, что при малейшей опасности ей тотчас же сделают кесарево сечение. Но Чарльз все равно поклялся, что будет все время рядом. И вот в мае они вместе стали посещать курсы молодой семьи при госпитале Леннокс-Хилл. Грейс к тому времени уже украсила детскую, вечерами они подолгу гуляли – по Мэдисон-авеню или по Парк-авеню – и взахлеб обсуждали будущую жизнь втроем. Их все еще не покидало удивление, странным казалось даже то, что призраки прошлого совершенно не беспокоили, по крайней мере в постели…

Чарльз спросил однажды, что бы она ощутила, выплыви наружу вся эта история с отцом, с тюрьмой, и Грейс честно ответила, что это было бы ужасно.

– А почему ты спрашиваешь? – Она даже не поняла, чем вызван столь странный вопрос.

– Такое часто случается, – философски ответил Чарльз. Он нахлебался этого вдосталь с первой женой, имя которой вовсю обсасывали бульварные газеты. Их развод породил кучу грязных сплетен – ее обвиняли в пристрастии к наркотикам, два противоборствующих лагеря до хрипоты спорили: одни называли ее лесбиянкой, а другие считали Чарльза гомосексуалистом… Но если история Грейс выплывет наружу, шума будет много больше… Правда, к величайшему счастью для них обоих, они вели тихую и уединенную жизнь вдали от придирчивого ока телекамер. Он был теперь рядовым гражданином – ведь он давно перестал быть мужем кинозвезды, а Грейс была просто его женой. Это было идеально.

Первые схватки Грейс почувствовала однажды вечером, еще по пути домой с вечерней прогулки. Они рассматривали витрины на Мэдисон-авеню, и первые боли она даже не сразу заметила. Лишь некоторое время спустя до нее начало доходить, что это означает. Они тотчас же позвонили врачу, и он посоветовал не торопиться – первенцы обычно не спешат на свет…

– С тобой все в порядке? – постоянно пытал жену Чарльз.

Она спокойно лежала на постели, смотрела телевизор и лакомилась мармеладом.

– Думаешь, мы правильно поступаем, что не торопимся? – нервно спрашивал он много раз. Он чувствовал себя ужасно – то и дело беспокойно посматривал на нее, опасаясь, что роды будут тяжелыми или, что того хуже, они не успеют доехать до больницы. Ведь в последние дни живот у нее стал таким огромным… Но Грейс казалась беспечной – внимательно смотрела свое любимое шоу, с наслаждением пила имбирный эль и поглощала мороженое. Лишь к полуночи она стала подавать признаки беспокойства – ей стало даже трудно говорить, настолько частыми стали приступы боли. Чарльз уже знал, что это сигнал – пора было ехать в клинику.

Он снова позвонил врачу, и тот велел собираться. Когда он бережно вел Грейс вниз по лестнице, она несколько раз судорожно схватилась за его руку, и он ласково улыбнулся. Вот оно, настоящее… Очень скоро у них появится малыш. Ничего более потрясающего никогда не было в их жизни. К тому времени как ее поместили в предродовую палату, она уже вполне совладала с собой, хотя и дивилась тому, насколько сильны боли при схватках и какие они мощные… И вот, часа в два ночи, она, часто дыша, сказала, что терпеть больше не может.

Чарльз делал все в точности так, как его учили, но ничто не помогало, и он уже всерьез забеспокоился, не понадобится ли кесарево сечение. Боль все усиливалась, она начала вскрикивать и судорожно хвататься за него – он отдал бы все на свете, чтобы этот кошмар кончился. Он все время просил медсестер дать ей какое-нибудь обезболивающее.

– Все просто великолепно, мистер Маккензи. Ваша жена молодчина и прекрасно справляется.

Его жена, похоже, вот-вот умрет! Но вот наконец начались потуги, и ее перевезли в родильную. Чарльз поклясться мог, что в жизни не видел ничего более страшного, и был преисполнен искреннего раскаяния. Зачем они решились на все это? Он мечтал лишь о том, чтобы заключить ее в объятия и унять эту страшную боль. Но уже ничто не помогало, к тому же врач не хотел прибегать к обезболивающему или стимуляторам. Он гордо именовал себя сторонником естественных родов, которые считал наиболее благоприятными как для матери, так и для младенца. Чарльзу хотелось убить его на месте.

Она промучилась еще целый час, а к пяти утра просто изнемогала от боли. Тело ее корчилось и извивалось. А Чарльз, глядя на нее, клялся про себя всем святым, что они никогда больше не сделают такой глупости… Потом клятвенно пообещал самому себе, что, если выживут и Грейс, и ребенок, он позаботится о том, чтобы она никогда более не забеременела. Его терзало чувство вины – ведь это из-за него страдает сейчас Грейс. И вот когда он уже собирался дать зарок, что никогда больше и пальцем до жены не дотронется, раздался отчаянный вопль Грейс. А мгновение спустя Чарльз уже изумленно смотрел в лицо сына, которого они заранее договорились назвать Эндрю Чарльз Маккензи. У него были огромные синие глаза – глаза матери, но все остальное было папиным, вплоть до кончиков крошечных пальчиков… Отцу казалось, будто он глядится в зеркало. Он и смеялся, и плакал одновременно.

– О господи… он такой красавчик! – Чарльз склонился и поцеловал жену.

Грейс лежала в изнеможении, утомленная, словно после тяжелого труда, но восторженно улыбалась, глядя на мужа.

– С малышом все в порядке? – снова и снова спрашивала она.

И вот наконец доктора, прочистив новорожденному легкие и обмыв его, торжественно вручили сына матери. Оказавшись на ее груди, он тотчас же заворочался и потянулся к соску. Чарльз молча наблюдал за происходящим – горло вдруг сдавило.

– Грейс… как я могу отблагодарить тебя? – Он уже не понимал, как так долго жил без этого малыша… А она… Какая она храбрая, что решилась пройти через все это ради него! Он никогда не был так растроган – и никогда никого не любил так, как Грейс…

К величайшему изумлению Чарльза, им объявили, что они могут отправляться домой прямо на следующее утро. Грейс была здорова и молода, малыш чувствовал себя прекрасно и весил почти девять фунтов, роды были естественными, и врачи не видели причин долго задерживать их в клинике. И тут Чарльз вступил в совершенно неизведанную, новую для него полосу жизни. Он был напуган – еще бы, ведь он не предполагал, что они так скоро окажутся дома. Но Грейс это казалось абсолютно естественным, и она на удивление легко управлялась с ребенком. Чарльзу понадобилось несколько дней, чтобы набить руку, однако уже к концу недели он запросто ладил с малышом и хвалился всем встречным-поперечным, какой у него замечательный сынок. Единственное, к чему не испытывали зависти его многочисленные друзья, – это к бессонным ночам, неизбежно выпадавшим на долю молодого отца. Каждое утро он уходил в контору, чувствуя себя словно белка, ночь напролет крутившаяся в колесе. Господин Эндрю просыпался каждые два часа, требуя, чтобы его перепеленали и покормили, потом еще около часа ворочался, а Чарльз ни разу не заснул прежде сына… Он даже подсчитал, что спит непрерывно в среднем минут по пятнадцать, что за всю ночь ему удавалось урвать около двух с половиной часов сна, а это было часов на пять с половиной меньше, чем требовалось, чтобы сносно себя чувствовать… Но невзирая на все это, жизнь была просто захватывающей, и он с ума сходил и по жене, и по сыну.

В июле они сняли домик в Ист-Хэмптоне и отпраздновали там день рождения Грейс. Чарльз ездил на службу дважды или трижды в неделю, и Грейс моталась с ним вместе с младенцем, чтобы не разлучаться с мужем. В августе Чарльз взял две недели отпуска, и они все вместе отправились в его старый загородный дом. Грейс никогда не чувствовала себя счастливее. В октябре она обнаружила, что снова ждет ребенка. Чарльз был счастлив не меньше Грейс.

– Почему бы нам на сей раз не обзавестись близняшками и не закончить на этом? – добродушно пошутил он. От сына Чарльз был просто в восторге. К тому же теперь господин Эндрю милостиво позволял папе поспать четыре-пять часов кряду, что казалось Чарльзу роскошью. Его забавляло, как быстро все меняется…

Второй ребенок торопиться на свет не собирался. И вот когда Чарльз снова готов был поклясться всем богам Олимпа в том, что не прикоснется более к жене, врач наконец сдался и сделал Грейс инъекцию. Это, впрочем, не слишком помогло, хотя и несколько облегчило муки. Спустя девятнадцать часов с начала схваток на свет божий явилась Абигайль Маккензи и взглянула на отца с выражением крайнего изумления на крошечном личике. И Чарльз тотчас же растаял. Ведь это была миниатюрная копия Грейс, только с темными отцовскими волосами. Видно было сразу, что это будет настоящая красавица. К тому же девочка умудрилась «торжественно обставить» свое появление на свет, приурочив это событие к папиному дню рождения. Чарльзу вот-вот должно было исполниться сорок пять, и последние годы были самыми счастливыми в его жизни.

Грейс была постоянно занята детишками. Она ходила на детские площадки, в группы для малышей, в музыкальные классы. Это занимало практически все ее время. Она очень переживала, что наскучит Чарльзу, но тот был просто в восторге. Это было для него в новинку, к тому же все вокруг завидовали ему, счастливому супругу и отцу, красоте его молодой жены и отчаянному везению.

Грейс так и не вернулась к благотворительной деятельности, хотя продолжала поговаривать об этом. Но сразу после появления Эндрю она от имени малыша сделала щедрый подарок приюту Святого Эндрю. Она отдала им до последнего пенни все, что когда-то выделил ей Фрэнк Уиллс. Лучшего применения этим деньгам она придумать не могла. Для нее эти деньги были «кровавыми», к тому же постоянно напоминали о прошлой жизни, не принесшей ничего, кроме горя. Грейс не сомневалась, что отец Тим сумеет должным образом ими распорядиться. Еще один щедрый взнос они сделали после рождения Абигайль. Но Грейс давным-давно не бывала в приюте – слишком много времени проводила с мужем и детишками.

В течение трех лет после рождения Абигайль Грейс каждую минуту проводила с малышами, вечера коротала в обществе Чарльза, ходила с ним на званые и деловые обеды. Они бывали в театрах, и Чарльз впервые ввел ее в дивный мир оперы, очаровавший Грейс. Жизнь баловала ее, и временами Грейс ощущала даже чувство вины, зная, что где-то есть несчастные и страждущие. А ей во всем везло, она была свободна и очень счастлива.

Порой она тепло вспоминала Луану и Салли, гадая, где они теперь и что с ними сталось. Думала она и о тех женщинах, которым так старалась помочь в приюте Святого Эндрю. И о Дэвиде тоже… Река жизни далеко унесла ее от тех каменистых порогов. Порой прошлая жизнь, до брака с Чарльзом, представлялась ей просто ночным кошмаром. Казалось, что в день их встречи она родилась заново.

Когда Абигайль пошла в детский садик, Грейс почувствовала, что вполне готова снова стать матерью, но никак не беременела. Ей было всего двадцать восемь, но врач твердил, что никто не знает, отчего иногда забеременеть легко и просто, а иногда – нет… Однако Грейс прекрасно понимала, что после всего выпавшего на ее долю она должна на коленях благодарить Бога за то, что вообще стала матерью, да еще дважды. Порой она просто стояла и счастливо улыбалась, глядя на ребятишек. Они вместе с Эндрю пекли на кухне оладушки, потом Грейс вырезала кукол из бумаги и нанизывала бусы с Абигайль или все вместе выкладывали на больших тарелках замысловатые картины из спагетти… Грейс обожала возиться с детьми, ей это никогда не наскучивало – она даже не замечала, как летит время.

И вот однажды, собираясь в детский садик за ребятишками, Грейс попивала на кухне кофе и просматривала свежие газеты. Прочитав заголовок в «Нью-Йорк таймс», она ощутила леденящий ужас. Некий психиатр из Нью-Йорка убил приемную дочку, девочку шести лет, а его забитая истеричная жена беспомощно наблюдала за этим, не в силах остановить мужа. Глаза Грейс застилали слезы, строчки расплывались. Это было дико, это было невероятно – образованнейший человек, обладатель солидной практики, к тому же преподаватель медицинского института… И такой человек убил эту крошку! Она воспитывалась у них с самого рождения, а их собственный ребенок два года назад погиб – причиной был несчастный случай, но теперь это вызывало сомнения. Грейс зарыдала, представляя себе предсмертные муки малышки, ее крики. Все это стояло у нее перед глазами, даже когда она шла в детский сад, – картина была настолько яркой, что она не могла унять слез. Когда они возвратились домой, Грейс была необычайно тиха и молчалива, и маленький Эндрю, почуяв неладное, стал спрашивать, что случилось.

– Ничего, – сказала поначалу Грейс, но вдруг передумала и приняла решение. Настало время быть с сыном честной и откровенной. – Мне грустно.

– Почему, мамочка?

Четырехлетний Эндрю был величайшим умницей, а внешне – копией Чарльза во всем, за исключением темно-рыжих волос и синих глаз. Отцовские повадки малыша порой смешили Грейс до слез, однако сегодня одного взгляда на собственных детишек было довольно, чтобы зарыдать от жалости к убитой девочке.

– Отчего ты грустишь? – настойчиво спрашивал маленький Эндрю.

Глаза Грейс снова наполнились слезами.

– Один человек был… очень жесток с маленькой девочкой. Когда я узнала об этом, мне стало очень грустно.

– Она в больнице? – серьезно спросил мальчик. Ему всегда нравились машины «Скорой помощи» и полицейские автомобили с огоньками и сиренами, хотя они и пугали его немного. Но невзирая на страх, он просто не мог отвести от них глаз.

Грейс колебалась. Она не знала, сказать ли ему, что девочка мертва. Потом решила, что для четырехлетнего ребенка это все же слишком.

– Думаю, да, Эндрю. Полагаю, ей очень плохо…

– Давай нарисуем для нее красивую картинку.

Грейс кивнула и отвернулась, чтобы скрыть бегущие по щекам слезы. У этой девочки не будет больше красивых картинок… любящих рук… никто уже не поможет ей, не спасет…

Новость взбудоражила весь Нью-Йорк. В течение последующих нескольких дней только и говорили, что об этой трагедии. Люди были возмущены и шокированы. А учителя начальной школы, где училась девочка, выгораживали себя, заявляя, что ни о чем даже не подозревали. Да, девочка была слабенькой, и от любого прикосновения у нее сразу же выступали синяки, но она и словом не обмолвилась, что дома у нее неладно. Это особенно возмутило Грейс. Ведь дети никогда не рассказывают, что их дома избивают, – более того, они грудью встают на защиту обидчиков. Учителям это тоже было прекрасно известно, и многое могло бы – да что там, должно было – их насторожить!

Каждый день люди приносили цветы и складывали их около дома на Парк-авеню, где жила бедняжка. Когда однажды Чарльз и Грейс проезжали мимо, она из окна машины увидела огромное розовое сердце, сделанное из розочек, и ленту с именем умершей – и у нее сдавило горло.

– Я не могу! – кричала она, судорожно сжимая платок, поданный ей мужем. – Я знаю, что это значит и как это бывает… почему же они все этого не понимают? Почему не могут этого остановить?

Почему всегда после трагедии все в один голос заявляют, что и предположить не могли, что происходит за закрытыми дверями? Но истинная трагедия в том, что они зачастую прекрасно все знают – и ничего не предпринимают. Именно этому безразличию Грейс страстно желала положить конец. Людей надо встряхнуть, пробудить от спячки. Чарльз нежно обнимал ее за плечи. Его ни на секунду не покидала боль воспоминаний – воспоминаний о том, что пришлось пережить его жене, – и это пробуждало в нем желание быть добрым с ней ежесекундно, искупить всю эту боль. Именно так он всегда и поступал.

– Я хочу снова начать работать, – вдруг сказала Грейс.

Чарльз непонимающе уставился на нее.

– В конторе? – С какой еще стати? Она же так счастлива дома, с ребятишками.

Но Грейс улыбнулась, покачала головой и тихонько высморкалась.

– Разумеется, нет… если, конечно, тебе не нужна новая секретарша.

– В этом надобности нет никакой… Послушай, что у тебя на уме?

– Я думала об этой девочке и теперь хочу вернуться к работе с жертвами домашнего насилия, с женщинами и детьми.

Эта смерть была для Грейс очередным напоминанием о ее долге спасать из бездны отчаяния тех, кто, как и она когда-то, молчаливо взывает о помощи. Ей удалось выкарабкаться, теперь наступила светлая полоса в ее жизни, но она ни о чем не забыла. Грейс понимала, что никогда не избавится от жгучего желания протянуть страдальцам руку помощи.

– Только не в приют Святого Эндрю, – твердо заявил Чарльз. Он так и не изменил своего решения с тех пор, как они поженились, Грейс лишь наезжала туда в качестве гостьи. А отец Тим уже год как переехал в Бостон и начал работать там. На Рождество он прислал Грейс и Чарльзу открытку. Но у Грейс уже созрел план куда более хитроумный и масштабный.