Текст книги "Злой умысел"

Глава 14

Когда Грейс очнулась, вокруг нее стояли трое. Пожилой джентльмен, который чуть было не упал, когда она судорожно уцепилась за него, тотчас же позвонил по телефону 911, но ко времени прибытия полицейских она была уже в полном сознании и сидела на тротуаре. Грейс была крайне смущена и, все еще чувствуя сильное головокружение, не в силах была встать.

– Ну, что тут приключилось? – дружелюбно спросил полицейский. Это был дородный добряк с умным и проницательным взглядом. Определенно эта женщина не пьяна, да и не наркоманка, к тому же очень хороша собой и прекрасно одета. – Хотите, мы вызовем «Скорую»? Или позвонить вашему доктору?

– Нет, не надо. Правда, со мной все в порядке, – сказала Грейс, вставая. – Ума не приложу, что случилось. Просто закружилась голова. – Она в тот день забыла позавтракать, но чувствовала себя просто замечательно.

– Вам следует сходить к врачу. Непременно, мэм. Мы с удовольствием отвезли бы вас в больницу. Это всего пять минут отсюда, на этой же улице, – ласково сказал полицейский.

– Да нет, правда же, я прекрасно себя чувствую. Я живу здесь. – Она указала на двери своего дома. Она почти дошла. Грейс сердечно поблагодарила пожилого джентльмена и попросила прощения за причиненное беспокойство. Он потрепал ее по руке, посоветовав хорошенько выспаться и плотно поесть. Потом полицейские проводили ее – войдя в дом, они осмотрелись и искренне восхитились прелестной обстановкой их с Чарльзом жилища.

– Не позвонить ли нам кому-нибудь? Ну например, вашему супругу? Или другу? А может, соседке?

– Нет… я…

Раздался телефонный звонок. Грейс сняла трубку сама.

Это был Чарльз.

– Что сказал доктор?

– Что я в полном порядке, – слабым голосом ответила Грейс. Да, если не принимать в расчет того, что она рухнула без чувств почти на ступенях дома.

– Нам остаться еще минут на пять? – спросил полицейский, но Грейс отрицательно замотала головой.

– Это еще кто? С кем ты там разговариваешь?

Грейс робела – ей вовсе не хотелось рассказывать Чарльзу о том, что случилось.

– Это ничего… я просто… доктор говорит, что я в отличной форме.

– Кто только что с тобой разговаривал? – У Чарльза сработало шестое чувство, и он почуял неладное.

– Это полицейский, Чарльз, – вздохнула она, чувствуя себя круглой дурой.

Но тут ей снова стало плохо, она вся позеленела, и полицейский едва успел ухватить ее за руку, она уже оседала на пол. Грейс понятия не имела, что происходит, но чувствовала себя отвратительно. Настолько, что не в силах была продолжать разговор – она просто села на пол и опустила голову на колени. Один из полицейских уже спешил к ней со стаканом воды, а другой взял трубку.

– Алло? Алло? Да что там у вас, черт побери, происходит? – Чарльз был до предела взволнован.

– Говорит офицер Мейсон. С кем имею честь?

Грейс смотрела на него беспомощно, выглядела она хуже не придумаешь.

– Я Чарльз Маккензи, муж этой женщины… ну той, с которой только что говорил. Что случилось?

– Она в порядке, сэр. Вот только маленькая проблемка… она лишилась чувств чуть ли не на пороге вашего дома. Мы проводили ее, а теперь, мне кажется, ей снова нехорошо. Может, это желудочный грипп, сейчас он косит всех направо и налево.

– С ней все в порядке? – Голос Чарльза звучал уже угрожающе.

– Думаю, вполне. Она не хочет ехать в больницу. Мы уже упрашивали ее.

– Не обращайте внимания. Вы можете отвезти ее в Леннокс-Хилл?

– Да, с величайшей радостью.

– Буду там через десять минут.

Полицейский положил трубку и с улыбкой взглянул на Грейс:

– Ваш муж во что бы то ни стало желает, чтобы мы отвезли вас в Леннокс-Хилл, и срочно, миссис Маккензи.

– Но я не хочу! – воскликнула Грейс, совсем как девчонка.

Полицейский снова улыбнулся:

– Он настаивает, мэм. И будет ждать вас там.

– Но я в порядке, правда.

– Я в этом совершенно уверен. Но провериться все же не помешает. Кругом пруд пруди совершенно диких случаев. Вот вчера на Блуммингдейл женщина рухнула без сознания – у нее обнаружили гонконгский грипп. Вы давно чувствуете недомогание? – Он уже вел Грейс к дверям.

– Да нет, правда, мне хорошо.

Но полицейский уже запер дом и распахнул перед ней дверь патрульной машины. И вдруг она с пронзительной ясностью осознала, что это ей напоминает – ее арест. Все это было бы не более чем забавно, если бы не походило на арест в ту ночь, когда она застрелила своего отца. К тому времени как они доехали до Леннокс-Хилл, она уже задыхалась – это был первый приступ астмы за два года. И даже ингалятора при ней не было. Она чувствовала себя настолько уверенно, что частенько оставляла его дома.

Ее под руки ввели в приемный покой, по ее просьбе сестра принесла ингалятор. Когда приехал Чарльз, Грейс все еще была смертельно бледна и дрожала с головы до ног.

– Что произошло? – Он был жутко перепуган, и Грейс заговорила полушепотом:

– Я просто занервничала в полицейской машине.

– И поэтому ты потеряла сознание? – Но Грейс покачала головой:

– Нет, от этого у меня случился приступ астмы.

– Но почему ты упала в обморок?

– Я не знаю.

Полицейские к тому времени уже удалились, и прошел по меньшей мере час, прежде чем пришел врач. Грейс уже чувствовала себя гораздо лучше – дыхание совершенно выровнялось и больше не тошнило, да и голова не кружилась. Чарльз принес чашку бульона, конфеты и сэндвич. Аппетит у нее был отменный – так Чарльз и объявил врачу.

Врач внимательно ее осмотрел и начал задавать вопросы. Он сказал, что это, возможно, и вправду грипп, но у него есть предположение куда интереснее:

– Вы, случаем, не беременны?

– Не думаю… – Она не пользовалась контрацептивами со дня рождения Абигайль, а девочке в июле должно было исполниться шесть. С тех пор Грейс так и не забеременела. – Очень сомневаюсь…

– Вы принимаете противозачаточные таблетки? – Грейс отрицательно помотала головой. – Тогда почему бы нет? Какие у вас соображения? – Доктор взглянул на Чарльза.

– Я просто так не думаю – и все тут, – твердо отвечала Грейс. Она с радостью родила бы, но считала, что уже не сможет забеременеть. Еще бы, прошло ведь уже целых шесть лет… С какой стати?

– А я считаю, что так оно и есть, – улыбнулся Чарльз. Странно, что это ни разу не пришло ему в голову. Ведь все симптомы налицо! – А вы не могли бы проверить? – спросил он врача.

– Вы сами можете купить тест-набор в аптеке на углу. Он так и называется: «Тест на беременность». Поклясться могу, что так оно и есть. – Доктор улыбнулся Грейс: – Понимаю, вам не верится. Но у вас налицо все классические симптомы. Тошнота, головокружение, повышенный аппетит, сонливость… к тому же вы чувствуете, что полнеете, да и последних месячных не было, хотя вы уверены, что все дело в нервах. Но я, как профессионал, иного мнения. Я считаю, что вы ждете малыша, и надеюсь, вы ничего не имеете против. Я мог бы проделать все необходимые анализы тут же, в клинике, но куда проще купить тест-набор в аптеке, а потом позвонить вашему доктору, мэм.

– Спасибо… – машинально ответила ошеломленная Грейс. Такая мысль даже не приходила ей в голову. Она так долго и тщетно ждала, что в конце концов перестала надеяться и убедила себя, что этого никогда более не произойдет.

Они купили все необходимое в аптеке на углу, потом взяли такси и поехали домой. Чарльз все время нежно прижимал ее к себе, благодарный Богу за то, что ничего плохого не случилось. Когда он услышал в трубке голос полицейского, то сразу заподозрил самое худшее.

Дома они проделали все необходимые процедуры и исправно ждали пять минут. Чарльз отмерял время собственным хронометром и загадочно улыбался. А через пять минут оба убедились в том, что она и впрямь беременна.

– И как ты думаешь, когда это случилось? – смущенно спрашивала Грейс. Она все еще не верила своему счастью.

– Побиться об заклад могу: сразу же после того самого обеда в Белом доме! – Чарльз расхохотался, как мальчишка, и поцеловал жену.

И он оказался совершенно прав. Грейс на следующий же день пошла к гинекологу, и тот посулил им малыша в последних числах сентября. Чарльз, правда, то и дело ныл, говоря, что к тому времени, как ребенок родится, его папа будет уже стариком – ему должно было исполниться пятьдесят один год, но Грейс затыкала уши.

– Да ты же сущий мальчишка! – хохотала она.

Они оба были взбудоражены и счастливы. В положенное время на свет появился изумительный мальчик, похожий одновременно и на отца, и на мать, только очень светловолосый. И Чарльз, и Грейс настаивали, что у них в роду такого еще не было. Это был удивительный ребенок, совершенно скандинавской наружности. Они назвали сыночка Мэттью. Старшие дети с первого взгляда полюбили его. Эбби постоянно носила его на руках и называла «мой малыш».

Но теперь, когда в семье было уже трое детей, домик на Шестьдесят девятой улице стал тесноват. Зимой они продали его и приобрели жилье в Гринвиче. Это был очаровательный белый особняк с чугунной оградой и просторным двором. Чарльз подарил детям чудного шоколадного лабрадора. Жизнь казалась безоблачной и прекрасной.

Организация «Помогите детям!» продолжала активно функционировать, и Грейс дважды на неделе ездила в город, правда, пришлось передать бразды правления в другие руки. Она открыла еще один офис в Коннектикуте, на родине Чарльза. Малыш почти всегда был при ней.

В Коннектикуте им прекрасно жилось. Детям нравилось в новой школе. Абигайль ходила в первый, а Эндрю – во второй класс. Летом Чарльзу подал весточку Роджер Маршалл, заседавший теперь в конгрессе.

Роджер все еще подбивал Чарльза всерьез заняться политикой. К тому же представлялась прекрасная возможность: один из коннектикутских конгрессменов снял свою кандидатуру и ушел на покой. Однако Чарльз и не думал предпринимать какие-либо шаги – так был он занят на своей фирме. Стать конгрессменом неминуемо означало бы либо переехать в Вашингтон, либо очень часто наезжать туда, что создало бы массу сложностей для Грейс и детей. Он знал, что политические кампании – дело дорогостоящее и муторное. Как-то раз во время ланча они с Роджером подробно все обсудили, и Чарльз наотрез отказался. Но когда один из конгрессменов из их региона неожиданно скончался от сердечного приступа, Роджер вновь пошел в атаку на Чарльза, и на этот раз Грейс несказанно изумила его, попросив все тщательно обдумать.

– Да ты шутишь… – Чарльз испытующе смотрел на жену. – Ты ведь не желаешь себе такой собачьей жизни, а?

Он уже успел вволю насладиться известностью, побывав мужем кинозвезды, и это пришлось ему не по вкусу. Но политика – иное дело…

В конце концов он сказал Роджеру, что подумает, и сдержал обещание. Тщательно все обдумав, он отказался от этой идеи. Грейс до хрипоты спорила с мужем. Она полагала, что жизнь обрела бы новый смысл, – он не раз признавался жене, что юридическая карьера начинает ему прискучивать… В душе он ощущал себя стариком – и это накануне пятьдесят третьего дня рождения. Единственное, что заботило и волновало его по-настоящему, – это Грейс и дети.

– У тебя в жизни непременно должны произойти перемены! – спокойно внушала она. – Тебе нужно что-то новенькое, что встряхнуло бы тебя.

– У меня есть ты, – улыбнулся Чарльз. – А этого вполне достаточно, чтобы встряхнуть любого мужика. Молодая жена и трое детей – этого за глаза довольно, дабы я по горло был занят еще как минимум лет пятьдесят. Ты ведь не хочешь, чтобы все у нас встало с ног на голову? Было бы трудно и тебе, и детям… Это же все равно что жить в аквариуме – все, кому не лень, станут обсуждать наше житье-бытье.

– Если ты на самом деле хочешь перемен, мы справимся. Вашингтон ведь не на Луне… Мы можем не продавать наш дом и время от времени наезжать сюда. В перерывах между заседаниями конгресса…

Чарльз от души смеялся над ее планами:

– Ты торопишься, дорогая, не стоит делить шкуру неубитого медведя. Скорее всего меня и не изберут вовсе! Я ведь типичная темная лошадка, никто меня не знает.

– Ты уважаемый человек, душа общества, у тебя далеко идущие планы, ты интересная личность, тебя волнует судьба страны.

– Значит, твой голос мне обеспечен? – Чарльз с улыбкой поцеловал жену.

– Навеки.

Чарльз объявил Роджеру, что согласен баллотироваться в конгресс, и начал разворачивать предвыборную кампанию. В июне кампания набрала силу, и Грейс деятельно помогала: наклеивала марки на конверты, ходила по домам и раздавала листовки… Они сообща создавали образ типичного «простого парня», хотя и не скрывали, что Чарльз родом из хорошей семьи и прекрасно образован. Было тем не менее очевидно, что он предельно искренен, честен и болеет за интересы державы. Народ поверил в него, и, к величайшему изумлению самого Чарльза, средства массовой информации были к нему более чем благосклонны. Все его шаги освещались прессой и телевидением исправно и без малейших искажений.

– А почему ты удивляешься? – Грейс искренне забавляла растерянность Чарльза. Однако он знал эту кухню куда лучше, нежели она…

– Видишь ли, далеко не всегда они так справедливы. Вот подожди. Рано или поздно они доберутся до меня, и уж тогда пощады не жди.

– Послушай, не будь таким циником!

Грейс предпочитала держаться в тени – вот разве что скромно стояла подле мужа, когда ее присутствие было необходимо, и бегала по его делам, зачастую прихватывая и детей. Но желания появляться на публике она не испытывала. Ведь кандидатом был Чарльз, а вовсе не она. Его программа была весьма серьезной и важной. Об этом она никогда не забывала.

У нее практически не оставалось времени для собственной работы, и бедная организация «Помогите детям!» отважно сражалась без своего командира, по крайней мере на всем протяжении предвыборной кампании. Впрочем, Грейс все еще иногда сидела на телефоне доверия, но большую часть времени посвящала мужу, который не скрывал восхищения и радости. Он был просто в восторге: они вместе ходили на пикники и вечеринки, где он беседовал с представителями различных политических группировок, с фермерами и бизнесменами. Ему поверили, его предвыборная программа большинству пришлась по душе. Да и красавица жена – тоже. Ее самоотверженная работа в организации «Помогите детям!» была широко известна, хотя очевидным было и то, что самое важное для нее – это все-таки муж и дети. Именно это сочетание всем в ней нравилось.

В ноябре Чарльз победил на выборах. Он спешно перепоручил все свои дела в фирме одному из партнеров, а сослуживцы устроили в его честь шикарный прощальный банкет. А потом они всей семьей отправились в Вашингтон подыскивать новое жилище. Переехать они намеревались сразу после Рождества. Детям предстояло снова сменить школу – грядущие перемены волновали их, но это были приятные переживания. Вскоре они нашли очаровательный домик в Джорджтауне.

Грейс перевела детей в прекрасную школу по соседству – Абигайль пошла в третий, а Эндрю – в четвертый класс. Грейс удалось быстро подыскать и ясельную группу для Мэттью – ему только что исполнилось два года.

А на праздники и во время школьных каникул они все вместе ездили в Коннектикут. Пользовались они и перерывами в заседаниях конгресса. Таким образом, Чарльзу удавалось сохранять связи со старыми друзьями. Работа в парламенте захватила его – он был там весьма полезен, а деятельность множества комитетов, в которых он заседал, была весьма плодотворной. А на второй год их пребывания в Вашингтоне Грейс приступила к созданию местной секции организации «Помогите детям!» – копии коннектикутского и нью-йоркского отделений. Она снова стала подолгу просиживать на телефоне, а несколько раз даже выступила на телевидении и радио. Влияние ее усиливал теперешний статус супруги конгрессмена, и Грейс искренне радовалась, что может использовать преимущества своего положения для добрых дел.

Так они незаметно оказались в самом центре политической жизни. Их регулярно приглашали в Белый дом. Спокойная жизнь для них закончилась. Но тем не менее они умудрялись насладиться покоем во время поездок в Коннектикут. И несмотря на то что Чарльз теперь был видной политической фигурой, свою частную жизнь они не выставляли напоказ. Оба они, и Чарльз и Грейс, ненавидели подобные нарочитые шоу.

Они пробыли в Вашингтоне уже целых три избирательных срока, то есть около пяти лет, когда Чарльз получил предложение, весьма заинтересовавшее его. Статус конгрессмена достаточно много для него значил, он приобрел ценный опыт, но успел также понять, что смог бы куда больше сделать для страны в ином качестве. Сенат очень привлекал его, к тому же среди сенаторов у Чарльза было много друзей. И вот наконец из кругов, близких к президенту, поступило интересное сообщение – там живо интересовались, не собирается ли он выставить свою кандидатуру в сенат.

Чарльз тотчас же поведал об этом Грейс, и они часто обсуждали эту тему. Чарльз, безусловно, хотел попытать счастья, но слегка робел. Стать сенатором означало бы попасть в новые, куда более жесткие условия. К тому же он неминуемо попал бы в центр внимания, да и его частная жизнь тоже. Как конгрессмен он был всеми любим, но оставался одним из «простых смертных». А став сенатором, тотчас же возбудил бы в сердцах многих ревность и зависть. И сразу же нашлось бы немало желающих раздавить, опорочить или свергнуть его с пьедестала – особенно среди тех, кто лелеял радужные мечты выставить свои кандидатуры на пост президента.

– Это будет адова работа, – честно признавался он Грейс. Он беспокоился и о ней тоже. Пока пресса ничем ей не досаждала. Всем было известно, что она занимается благотворительностью, что она добрая жена и прекрасная мать, но она очень редко попадала в объективы фотокамер. А став супругой сенатора, она тотчас же станет предметом острейшего интереса прессы, и кто знает, чем это может кончиться.

– Я не хочу, чтобы это хоть как-то задело тебя. – Чарльз выглядел серьезно обеспокоенным. Главным в жизни для него по-прежнему оставалась семья, и Грейс за это полюбила его еще сильнее.

– Не смеши меня. Я ничего не боюсь. Мне нечего скрывать, – беспечно заявила Грейс, но, заметив грустную улыбку мужа, все поняла. – Ну хорошо, мне есть что скрывать. Но пока никто и словом об этом не обмолвился. Никто ни разу не заговорил со мной о прошлом. Я расплатилась за все. В чем теперь можно меня обвинить?

Как давно все это было. Ей уже тридцать восемь лет. Все ее беды позади… прошел уже двадцать один год… все было давным-давно кончено, и Грейс даже порой казалось, что это было дурным сном.

– Да, никто и не подозревает, кто ты такая, – ты сменила фамилию, повзрослела. Но как жена сенатора ты сразу станешь мишенью, в твоем прошлом начнут копаться, Грейс. Подумай, выдержишь?

– Нет. Но неужели одно лишь это тебя остановит? Ты ведь хочешь попытать счастья, правда?

Чарльз медленно кивнул.

– Тогда пусть ничто тебя не заботит. Ты больше других имеешь на это право. Ты прекрасно справишься. И не позволяй страху взять над собой верх! – страстно сказала Грейс. – Нам нечего бояться.

И Грейс была настолько убедительна, что они оба искренно в это поверили. А в ноябре Чарльз официально объявил, что выставляет свою кандидатуру в сенат.

Условия борьбы были нелегкими, у Чарльза было множество достойных соперников. Но ближайший его конкурент был сенатором с весьма приличным стажем, и народ предпочел ему нового многообещающего политика. Чарльз Маккензи идеально подходил на эту роль. У него была безупречная репутация, прекрасные друзья. Не последнюю роль играли и его привлекательная внешность, и замечательное семейство.

Предвыборной кампании положила начало пресс-конференция – и Грейс тут же ощутила разницу. Чарльза расспрашивали о его прошлом, о юридической фирме, о его состоянии, доходах, о детях. А потом спросили о Грейс и ее деятельности в организации «Помогите детям!» и даже о приюте Святого Эндрю. Таинственным образом стало известно об их пожертвованиях. Но несмотря на столь живой интерес к ее персоне, все обошлось – Грейс всем понравилась. Журналы наперебой просили об интервью, мечтали поместить на обложках ее фотографии, но сначала она наотрез отказывалась. Она не изменила своим привычкам, предпочитая держаться в тени. Все, чего она хотела, – быть помощницей мужа, его правой рукой, но не выставлять себя напоказ. А теперь от нее хотели совсем другого. Это был воистину лакомый кусочек для прессы: пятидесятивосьмилетний кандидат с внешностью кинозвезды и его красавица жена, двадцатью годами моложе супруга. К весне ясно было, что журналисты во что бы то ни стало хотят узнать все о ней и детях.

– Но я не хочу давать интервью! – пожаловалась она однажды Чарльзу за завтраком. – Ведь это ты кандидат, а вовсе не я! Зачем я-то им нужна?

Она налила мужу вторую чашечку кофе. У них, разумеется, была домработница, но Грейс любила сама заботиться о Чарльзе и детях, и каждое утро неизменно сама готовила завтрак.

– Я честно тебя предупреждал. – Чарльз был вполне спокоен. Ничто не могло вывести его из себя, даже когда о нем весьма нелестно выражались, что последнее время нередко случалось. Но уж такова политика – Чарльз заранее был к этому готов. Здесь приходилось играть по жестоким правилам. – Кстати… – Чарльз невозмутимо допивал свой кофе. – Если бы ты была дурнушкой, они не приставали бы. Может, тебе просто-напросто резко подурнеть? – Он нежно поцеловал ее.

Потом он, как всегда, отвел детей на занятия. Мэттью, младший, был уже во втором классе, а Эндрю стал совсем взрослым. Все дети посещали одну и ту же школу, и теперь у них в Вашингтоне было куда больше приятелей, нежели в Коннектикуте, но везде они чувствовали себя как дома.

Вплоть до самого июня все было гладко, кампания шла прекрасно, и Чарльз был доволен. В ближайшее время они собирались поехать куда-нибудь на лето и отдохнуть. Но однажды вечером Чарльз появился дома раньше обычного. Он был бледен. Грейс с замиранием сердца подумала, что с кем-то из детей произошло нечто ужасное. Она стремглав кинулась навстречу мужу.

– Что?.. – Она задыхалась. Наверное, решили вначале позвонить ему… но с кем стряслась беда? Эндрю… Абигайль… Мэтт…

– У меня плохая новость, – грустно сказал Чарльз и шагнул к ней.

– Господи, да что случилось? – Она стиснула ему руку.

– Мне только что позвонил наш человек в Ассошиэйтед Пресс…

– Слава богу, с детьми ничего дурного!

– Грейс… Им известно все о твоем отце… и о Дуайте. – Ему невыносимо тяжело было говорить об этом, но он был обязан подготовить ее. Он лишь мучительно сожалел, что это из-за него она попала в беду. Лишь теперь Чарльз отчетливо осознавал, что не должен был ударяться в большую политику. Как он был глуп, как эгоистичен, как наивен! А страдать будет она. Пресса безжалостно растерзает ее.

– О-о-о… – Она уставилась на него. – Я… ну ладно. – И вдруг обеспокоенно взглянула на мужа: – А насколько это серьезно для тебя?

– Не знаю. Но дело вовсе не в этом. Я не хотел, чтобы ты прошла через все это.

Он нежно обнял ее за плечи и бережно повел в гостиную.

– Все станет достоянием гласности ровно в шесть часов, в ближайшем выпуске новостей, но нам предложено дать предварительно пресс-конференцию, если мы согласны…

– Я… должна? – Лицо Грейс стало серым.

– Нет, ты ничего не должна. Просто подождем и посмотрим, насколько все серьезно, а разбираться будем уже потом.

– А дети? Что я им скажу? – Грейс уже овладела собой, но была очень бледна, да и руки у нее тряслись.

– Лучше рассказать им правду.

Они вместе заехали за детьми в школу, а потом все сели за стол в гостиной. Первым заговорил Чарльз.

– Мама и я должны кое-что рассказать вам, – тихо начал он.

– Вы разводитесь? – округлил глаза Мэтт. Все родители его приятелей в последнее время только и делали, что разводились.

– Нет, разумеется. – Отец невольно улыбнулся. – Но то, что вы сейчас услышите, немногим лучше. Это касается мамы – у нее трудная полоса в жизни. Но мы решили, что вам следует знать. – Лицо Чарльза было очень серьезным, он крепко сжимал руку Грейс.

– Ты больна? – нервно спросил Эндрю. Мать его друга недавно скончалась от рака.

– Нет, я прекрасно себя чувствую. – Грейс глубоко вздохнула, чувствуя стеснение в груди, – почти уже позабытое ощущение… Она даже не помнила, когда последний раз пользовалась ингалятором. – Просто давным-давно со мной случилась одна история… это очень трудно объяснить, а еще труднее – понять… Это нужно видеть, пережить… – Она мужественно боролась со слезами, а Чарльз нежно сжимал ее руку.

– Когда я была маленькой – вот как Мэтти сейчас, – мой папа очень дурно обращался с моей мамой… он часто ее бил, – заговорила она спокойно, но очень печально.

– Что, по-настоящему бил? – поразился Мэтт.

Грейс мрачно кивнула.

– Да. Очень сильно, по-настоящему. И причинял ей много боли. Это продолжалось очень, очень долго, а потом она заболела.

– Из-за того, что он бил ее? – снова спросил Мэтт.

– Возможно, и нет. Просто заболела. У нее обнаружился рак… как у мамы Зака. – Имя друга Эндрю было хорошо известно всем в доме. – Она тяжело и долго болела… четыре года. А пока она болела, он стал бить и меня… он делал много страшных вещей… а порой бил и ее, больную… Но я считала, что если позволю ему терзать себя… – Глаза ее наполнились слезами, голос сорвался. Чарльз только еще крепче сжал ее руку, чтобы придать жене мужества. – Я думала, что, если позволю ему издеваться надо мной, он не будет так жесток с мамой… и вот, я позволяла ему делать со мной все, чего ему хотелось… как это было ужасно… А потом она умерла. Мне было семнадцать лет. И вот вечером после похорон…

Она на секунду закрыла глаза. Она была тверда в своем решении поведать детям историю, которую прежде наивно надеялась скрыть навеки. Она должна была сделать это первой – прежде, чем добрые дяди и тети с телевидения об этом позаботятся…

– Вечером, после похорон, он снова побил меня… он страшно меня избил… мне было невыносимо больно, и я была до смерти напугана… и тут вспомнила про револьвер, который мама держала в ящике ночного столика, и я схватила его… думаю, я просто хотела его припугнуть…

Теперь она уже рыдала, а онемевшие дети в ужасе смотрели на нее.

– Не знаю, о чем я думала… просто была испугана и не хотела, чтобы он и дальше продолжал меня мучить… помню, мы вырывали друг у друга револьвер… оружие случайно выстрелило, и… отец умер той же ночью.

Она судорожно вздохнула. Потрясенный Эндрю во все глаза смотрел на мать.

– Ты застрелила своего папу? Ты убила его? – спросил старший сын.

Грейс лишь кивнула. Они вправе знать обо всем. Вот только об изнасиловании она не хотела рассказывать им…

– И тебя посадили в тюрьму? – спросил заинтригованный Мэттью. Все это смахивало на крутой полицейский боевик. Его смущало лишь то, что этот тип избивал маму.

– Да, посадили, – тихо ответила Грейс, поглядывая на дочь, – та ни единого слова не проронила. – Я пробыла в тюрьме два года, а потом еще два года у меня был испытательный срок… в Чикаго. Потом все закончилось. Я переехала в Нью-Йорк, встретила вашего папу, мы поженились. Потом родились вы, и все мы были счастливы, пока…

Последние пятнадцать лет все шло гладко, а теперь снова начнутся муки. Но ничего уже нельзя поделать. Они дорого заплатят за блестящую политическую карьеру Чарльза.

– Не верю. – Абигайль смотрела на мать широко раскрытыми глазами. – Ты была в тюрьме? А почему раньше ты никогда про это не рассказывала?

– Я не думала, что должна сделать это, Эбби. Тут ведь нечем гордиться. И потом, мне от этого очень больно.

– Ты говорила, что твои родители умерли, но не признавалась, что убила их! – с упреком воскликнула Абигайль.

– Я не убивала их обоих. Только отца, – пыталась объяснить Грейс.

– Но ведь из твоего рассказа следует, что ты защищалась, – спорила дочь.

– Да, это так.

– Но раз это была самозащита, почему тебя упекли за решетку?

Грейс горестно кивнула:

– Да, я защищалась – но на суде мне никто не поверил.

– Я поверить не могу, что ты была в тюрьме! – Девочка думала лишь о том, что станут теперь говорить ее подруги. Хуже этого она и представить себе ничего не могла!

– А родителей папы ты тоже убила? – спросил заинтригованный Мэтт.

– Разумеется, нет! – улыбнулась сквозь слезы Грейс. Он был еще слишком мал, чтобы понять.

– А зачем ты нам сейчас об этом рассказываешь? – печально спросил Эндрю. Абигайль была права. Это жуткая история. И с друзьями у них наверняка теперь будут неприятности.

– Потому что история просочилась в прессу, – ответил Чарльз. Это были первые его слова. Он хотел, чтобы Грейс рассказала обо всем сама так, как считала нужным, и она прекрасно справилась. Но осознать происшедшее было бы нелегко любому – не говоря уж о детях, узнавших такое о собственной матери. – Об этом сегодня будет репортаж в выпуске новостей, и мы хотели, чтобы вы заранее обо всем знали.

И тут Абигайль взорвалась:

– Ха-ха-ха! Спасибо! За десять минут до того, как на всех экранах страны… И вы предлагаете мне завтра как ни в чем не бывало идти в школу? Благодарю покорно!

– И я не пойду, – твердо заявил Мэтт. Это для него было прекрасным предлогом побездельничать. Мальчик с любопытством взглянул на мать и спросил: – А крови тогда много было?

Грейс, не удержавшись, рассмеялась. Чарльз улыбнулся. Да, для мальчишки все это не более чем детектив…

– Это не важно, Мэтт, – с упреком сказал отец.

– А сильно он кричал?

– Мэттью!

Абигайль неожиданно разрыдалась:

– Не верю! Не могу поверить. Ты ни о чем никогда нам не говорила, а теперь вся страна об этом узнает! Все узнают, что ты убийца, что ты «тюремная пташка».

– Абигайль, ты ничего не поняла! – сказал Чарльз. – Ты не можешь даже вообразить, что довелось пережить твоей матери! Ты никогда не задавала себе вопроса, откуда у нее такая тяга помогать несчастным детям, женщинам?

– Чистейшая показуха! – зло бросила Абигайль. – Кстати, а тебе-то откуда все так хорошо известно? Ты что, был там, когда она… И потом, если бы не эта твоя дурацкая предвыборная кампания, мы жили бы сейчас припеваючи! Если бы мы не переехали в Вашингтон, ничего бы этого не случилось!

Это была чистейшая правда. Чарльз терзался отчаянно, а упрек Абигайль причинил ему лишь еще более острую боль. Но прежде чем он успел раскрыть рот, она вскочила, убежала наверх и с треском хлопнула дверью спальни. Грейс встала, намереваясь пойти к дочери, но Чарльз удержал ее.

– Пусть она немного успокоится, – рассудительно сказал он.

Эндрю широко раскрыл глаза.

– Вот маленькая дрянь! Почему вы с ней так цацкаетесь?

– Потому что мы любим ее и всех вас, – отвечал Чарльз. – Нам всем сейчас очень нелегко. Нам надо сообща справиться со всем этим, надо поддерживать друг друга. А когда алчная пресса начнет разрывать вашу маму на куски, будет еще тяжелее.