Текст книги "Мастер убийств"

Глава 33

Сент-Джеймс. Лондон

Жаклин полагала, что короткая прогулка поможет ей успокоить нервы. И ошиблась. Чтобы доехать до дома Юсефа, ей следовало взять такси, так как во время прогулки ее не раз охватывало желание вернуться к Габриелю и Шамрону и сказать им, чтобы они проваливали со своей операцией ко всем чертям. А все потому, что она не привыкла к страху – по крайней мере, к такому страху, от которого перехватывало горло и становилось трудно дышать. Страх такого рода она испытывала лишь однажды – в ночь тунисского рейда, но тогда рядом с ней находился Габриель. Теперь же она осталась с терзавшим ее страхом один на один. Она подумала о своих бабушке и дедушке и о том страхе, который они испытывали, оказавшись в лагере смерти Собибор. «Если они смогли заглянуть в глаза смерти, – подумала она, – то и я смогу».

Впрочем, кроме страха, она испытывала еще одно чувство: любовь. Невероятную, огромную, всепоглощающую, испепеляющую любовь. Совершенную любовь. Любовь, которая владела ею на протяжении целых двенадцати лет и которая пережила все ее пустые, ничего не значащие интрижки с мужчинами.

Ее подталкивало к двери Юсефа лишь предощущение будущих встреч с Габриелем, да еще, пожалуй, слова Шамрона, которые он произнес в ту ночь, когда ее рекрутировал: «Надо верить в то, что ты делаешь».

«О да, Ари, – подумала она. – Я определенно верю в то, что сейчас делаю».

Подойдя к двери, она нажала на кнопку звонка. Никакой реакции. Она надавила снова, немного подождала и посмотрела на часы. Юсеф сказал, чтобы она приходила к девяти. Но она так боялась опоздать, что пришла на пять минут раньше. Так как дверь никто не открывал, она задалась вопросом, как ей быть дальше. «Что мне делать, Габриель? – мысленно воззвала она к своему возлюбленному. – Ждать? Обойти вокруг дома и вернуться?» Ею овладело странное чувство: казалось, что если она отойдет от двери, то снова заставить себя подойти к ней уже не сможет. Она закурила сигарету и, притопывая ногами от холода, приготовилась ждать.

Минуты через две на улице перед домом остановился микроавтобус «форд». Боковая дверь распахнулась, и Юсеф выпрыгнул из машины на мокрый асфальт. Сунув руки в карманы своего кожаного жилета, он неспешным шагом двинулся в ее сторону.

– И давно ты здесь стоишь? – осведомился он.

– Не знаю. Три минуты, может, пять. Где, черт возьми, ты был?

– Я сказал, чтобы ты приходила к девяти. То есть была здесь в девять, а не без пяти девять.

– Положим, я пришла на несколько минут раньше. И что с того? С чего это ты так разволновался?

– Потому что правила изменились.

Она вспомнила, что ей говорил Габриель: «Как у Доминик Бонар, у тебя нет причин их бояться». А это означало, что, если на нее будут давить, она должна огрызаться.

– Правила не изменятся, пока я не скажу, что они изменились. А я еще не решила, поеду или нет. Ведь это совершенно сумасшедшая затея, Юсеф. Ты не говоришь мне, куда я должна ехать и когда вернусь. Я люблю тебя, Юсеф, и хочу помочь. Но представь, как бы ты чувствовал себя на моем месте.

После этих слов Юсеф мгновенно смягчился.

– Извини меня, Доминик, – сказал он. – Просто я немного напряжен. Очень уж мне хочется, чтобы все прошло, как надо. Но ты права: я не должен на тебя давить. Пойдем же в дом и поговорим. Но предупреждаю: времени в нашем распоряжении осталось мало.

* * *

Габриелю не приходилось еще видеть у дома Юсефа микроавтобуса «форд». Он открыл тетрадь наблюдений и, прежде чем «форд» скрылся в темноте, занес туда номер. К Габриелю подошел Шамрон и тоже выглянул в окно. Они вместе проследили за тем, как Юсеф и Жаклин, открыв подъезд, скрылись в дверном проеме. Минутой позже в квартире Юсефа зажегся свет. Потом в гостиной Габриеля послышалась речь. Юсеф говорил спокойно и рассудительно, в голосе Жаклин проступали панические нотки. Шамрон сел на диван и стал наблюдать за происходившими через улицу событиями, как если бы находился в кинотеатре. Габриель же прикрыл глаза и стал слушать. В окне напротив два силуэта – мужской и женский – кружили друг подле друга, как два боксера на ринге. Габриелю не было нужды на это смотреть. Он узнавал о том, что происходит, по малейшим изменениям в звуке. К примеру, когда Жаклин или Юсеф приближались к телефону, где был установлен «жучок», их голоса приобретали большую громкость.

– Что это, Юсеф? Наркотики? Бомба? Скажи мне, что хочет пронести на борт самолета твой приятель?

Жаклин разыгрывала панику и возмущение настолько убедительно, что Габриель испугался, как бы Юсеф не изменил планы. Шамрон же, напротив, восхищался этим шоу от всей души. Когда после перепалки с Юсефом Жаклин дала наконец согласие ехать, он поднял глаза и посмотрел на Габриеля.

– Великолепно. Разыграно, как по нотам. Настоящий шедевр. Браво!

Пятью минутами позже Габриель с Шамроном проследили за тем, как Юсеф и Жаклин, выйдя из дома, уселись на заднее сиденье темно-синего «воксхолла». Через несколько секунд после того, как уехал автомобиль, мимо окон Габриеля проследовала еще одна машина: это были люди Шамрона. Теперь Габриелю и Шамрону оставалось одно: ждать. Чтобы заполнить паузу, Габриель вставил в деку кассету и еще раз прослушал состоявшийся между Жаклин и Юсефом разговор.

«– Скажи мне одну вещь, – произнесла Жаклин. – Когда все закончится, я увижу тебя снова?»

Габриель выключил деку и задался вопросом, к кому в этот миг обращалась Жаклин – к Юсефу или к нему.

* * *

Кромвель-роуд в ночной темноте напоминала коридор, связывавший центральную часть Лондона с западными пригородами. Мимо Жаклин проносились на большой скорости очертания отелей и домов эдвардианской эпохи, освещенные мигавшими неоновыми вывесками и рекламными щитами. В эту ночь виды за окном автомобиля были исполнены для Жаклин особого очарования. Ей нравилось все: и мерцание светофоров, и причудливые силуэты старинных зданий, и неровный свет неоновой рекламы, выхватывавший из тьмы мокрые тротуары и брусчатку мостовой. Жаклин опустила на несколько дюймов окно и втянула носом холодный воздух ночи, напитанный влажностью и запахами дизельного топлива, речной тины и поджаривавшихся на гриле сосисок. Посреди ночи Лондон представлялся ей непостижимым и загадочным.

Через некоторое время они поменяли машину – пересели из темно-синего «воксхолла» в серую «тойоту» с трещиной посреди ветрового стекла. «Воксхоллом» управлял молодой симпатичный парень с хвостиком на затылке. За рулем «тойоты» сидел человек постарше – ему было минимум сорок, – с узким лицом и неспокойными темными глазами. В отличие от парня с хвостиком, сорокалетний вел машину на сравнительно небольшой скорости.

Юсеф, обращаясь к водителю, произнес несколько слов на арабском языке.

– Говорите по-английски или по-французски – или помалкивайте, – сказала Жаклин.

– Мы палестинцы, – сказал Юсеф. – И арабский – наш родной язык.

– А мне плевать! Я-то по-арабски не говорю. И чувствую себя некомфортно, поскольку не понимаю, о чем вы болтаете. Так что извольте объясняться на понятном мне языке, а не то я выпрыгну из машины!

– Я просто сказал ему, чтобы он ехал потише.

На самом деле Юсеф попросил водителя глянуть, нет ли за ними слежки.

На заднем сиденье между Юсефом и Жаклин лежал небольшой чемодан. Юсеф отвез Жаклин к ней на квартиру и помог собрать вещи.

– Только самое необходимое, – сказал он. – Если понадобится новая одежда, тебе дадут деньги, и купишь все, что захочется.

Он наблюдал за тем, как она паковалась, исследуя взглядом каждую вещь, которую она укладывала в чемодан.

– Какую одежду брать? – с сарказмом в голосе осведомилась Жаклин. – Для теплого климата или для холодного? Мы направляемся в Норвегию или, может, в Новую Зеландию? В Швецию или в Швейцарию? И еще: как мне предстоит одеваться? Для приемов или для прогулок по сельской местности?

Она закурила. Юсеф тоже достал сигареты и протянул руку за ее зажигалкой. Она отдала ему зажигалку и проследила за тем, как он прикуривал. Он уже хотел было вернуть ей зажигалку, как вдруг что-то в ней привлекло его внимание. Он поднес ее к глазам и, поворачивая из стороны в сторону, стал ее рассматривать.

Жаклин затаила дыхание.

– Отличная вещь, – сказал Юсеф, после чего прочитал выгравированную на боковой грани надпись: «Доминик с любовью на добрую память».

– Откуда у тебя эта зажигалка?

– Она у меня уже, наверное, лет сто.

– Изволь ответить на мой вопрос.

– Эту вещь мне подарил мужчина. Кстати сказать, этот человек никогда не заставлял меня путешествовать с незнакомцами.

– Должно быть, это очень добрый парень. Но почему я не видел у тебя эту зажигалку прежде?

– Ты много чего не видел. Но какое это имеет значение?

– Как какое? Может, я ревную!

– Взгляни на дату, идиот.

– "Июнь тысяча девятьсот девяносто пятого года", – прочитал Юсеф. – Скажи, этот человек сейчас что-нибудь для тебя значит?

– Если бы значил, я бы сегодня с тобой не разговаривала.

– Когда ты в последний раз его видела?

– В июне девяносто пятого. Когда он вручил мне эту вещицу «с любовью на добрую память».

– Вероятно, он играл большую роль в твоей жизни. В противном случае ты вряд ли бы стала хранить его зажигалку.

– Эта не его зажигалка, а моя. И я храню ее, потому что она красивая и отлично работает.

Габриель прав, подумала Жаклин. Юсеф что-то подозревает. А это означает, что ей, скорее всего, из этой переделки живой не выйти. Возможно, Юсеф прикончит ее сегодня же вечером.

Она выглянула в окно «тойоты», задаваясь вопросом, уж не явится ли Кромвель-роуд последней улицей, которую ей доведется в этой жизни увидеть. Надо было ей все-таки написать прощальное письмо матери и оставить в сейфе своего банка. Интересно, подумала она, что скажет Шамрон по поводу ее смерти матери? Сообщит ли, что она работала на службу? Или предложит другое объяснение? Или предпочтет, чтобы мать узнала о ее смерти из прессы? Она на мгновение представила себе строчки из газетной передовицы. «Жаклин Делакруа, марсельская школьница, которой удалось подняться к вершинам европейского модельного бизнеса, но чья карьера в последние годы клонилась к закату, умерла в Лондоне при загадочных обстоятельствах…» Неожиданно она задалась вопросом, как журналисты, к которым она всегда относилась с насмешками и пренебрежением, станут освещать прожитую ею жизнь. Наверняка ничего хорошего не напишут, решила она, но потом вспомнила Рене, с которым у нее сложились самые сердечные отношения. Уж кто-кто, а он порочить ее не станет. Помимо Рене, несколько теплых слов в ее адрес мог сказать и Жак. Вполне возможно, Жиль тоже не будет к ней слишком суров. Но нет, сказала она себе. Достаточно вспомнить вечеринку в Милане, когда они поругались из-за кокаина, чтобы понять: Жиль сделает все, чтобы и после смерти выставить ее в самом неприглядном виде…

Юсеф вернул зажигалку. Она взяла ее и положила в сумку. Установившееся в комнате молчание с каждой секундой становилось все более зловещим. Ей хотелось, чтобы он заговорил снова, сказал хоть что-нибудь. Когда он говорил, она чувствовала себя в относительной безопасности, пусть даже это была иллюзия.

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказала она.

– Который? Ты сегодня задавала так много вопросов…

– Мы увидимся с тобой, когда все это кончится?

– Это целиком и полностью зависит от тебя.

– Мне кажется, тебе не хочется отвечать на этот вопрос.

– Я всегда отвечал на твои вопросы.

– Неужели? Если бы ты с самого начала рассказал мне о себе всю правду, сомневаюсь, чтобы я дала согласие на эту авантюру и сидела сейчас здесь с чемоданом, готовясь отправиться в путешествие с совершенно незнакомым мне человеком.

– Я был вынужден держать некоторые вещи от тебя в тайне. Ну а ты, Доминик? Разве у тебя нет от меня секретов? Разве ты сказала о себе всю правду?

– Все самое важное о себе я рассказала.

– Очень обтекаемый ответ. И очень удобный. Ты говоришь мне это всякий раз, когда хочешь избежать дальнейших расспросов.

– Между прочим, то, что я тебе говорила, – правда. И ответь, в конце концов, на мой вопрос. Мы с тобой еще увидимся?

– Очень на это надеюсь.

– Ты полон дерьма, Юсеф!

– А ты, по-моему, переутомилась. Закрой глаза, отдохни немного.

Она положила голову на подголовник сиденья.

– Куда мы сейчас едем?

– В одно безопасное место.

– Ты мне уже об этом говорил. Но где оно – это место?

– Когда приедем, увидишь.

– Но скажи на милость, зачем нам куда-то ехать, тем более в какое-то безопасное место? Чем плоха твоя квартира? Или моя?

– Квартира, на которую мы едем, принадлежит моему другу. Она находится рядом с аэропортом Хитроу.

– А этот твой друг там будет?

– Нет.

– А ты останешься там со мной на ночь?

– Конечно. А утром полечу с тобой в Париж.

– А после этого?

– После того, как ты встретишься с палестинским лидером, о котором я тебе говорил, начнется ваше совместное путешествие. Между прочим, я был бы очень не прочь оказаться на твоем месте. Сопровождать такого выдающегося человека в его странствиях – большая честь. Ты даже не представляешь, Доминик, как тебе повезло.

– Скажи, как его зовут – этого выдающегося человека? Вдруг я его знаю?

– Сомневаюсь. Кроме того, я в любом случае не могу назвать его имени. Так что тебе придется называть его вымышленным именем, которое он взял для прикрытия.

– И это имя?..

– Люсьен. Люсьен Даву.

– Значит, Люсьен, – тихо сказала она. – Мне это имя всегда нравилось… Так куда же мы все-таки едем, Юсеф?

– Закрой глаза и расслабься. Скоро мы будем на месте.

* * *

На наблюдательном пункте Шамрон схватил трубку телефона, прежде чем аппарат успел прозвонить во второй раз. Потом Шамрон несколько секунд слушал то, что ему говорили, никак не комментируя услышанное и не пытаясь вставить хотя бы слово. После этого он медленно и торжественно положил трубку на рычаги. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что ему только что сообщили о смерти его близкого родственника или друга.

Наконец Шамрон сказал:

– Похоже, они остановились на ночевку.

– Где? – осведомился Габриель.

– В муниципальном жилом комплексе в Хонслоу, неподалеку от аэропорта.

– А где твоя команда?

– Обложила дом и замаскировалась. Не беспокойся, мои парни все держат под контролем.

– Я бы чувствовал себя спокойнее, если бы находился там лично.

– У тебя завтра трудный день. На твоем месте я бы сейчас прилег и несколько часов поспал.

Но Габриель ложиться не стал. Правда, он зашел в спальню, но уже через минуту оттуда вышел. На нем была черная кожаная куртка, а на плече висел видавший виды нейлоновый рюкзачок.

– Куда это ты собрался? – сказал Шамрон.

– Это личное. Мне необходимо кое о чем позаботиться.

– Так куда же ты все-таки направляешься? И когда вернешься?

Но Габриель покинул квартиру, так ни слова ему и не сказав. Спустившись по лестнице, он вышел на улицу. Когда он проходил у себя под окнами, он не мог отделаться от ощущения, что Шамрон наблюдает за ним сквозь щелку в занавесках. Когда же он направился к Эдгар-роуд, его посетило еще одно неприятное чувство. Ему казалось, что Шамрон отрядил специальную команду, которая должна была следить за ним.

Глава 34

Хонслоу. Англия

«Тойота» высадила их и умчалась в темноту. Парковочную площадку заливал желтый электрический свет. На некотором удалении от нее возвышался жилой кирпичный дом, который, впрочем, больше походил на здание старой текстильной фабрики. Жаклин хотела было нести свой чемодан сама, но Юсеф не желал об этом и слышать. Подхватив чемодан в левую руку и предложив Жаклин правую, он повел ее через парковочную площадку к дому. На замусоренной земле валялись раздавленные алюминиевые банки из-под пива и поломанные игрушки. Жаклин заметила красный игрушечный фургон без передних колес, обезглавленную куклу без одежды и треснувший пластмассовый пистолет. Ей вспомнился вечер в холмах Прованса, где Габриель, вручив ей пистолет – только не пластмассовый, а настоящий, – проверял ее снайперские навыки. Казалось, все это было тысячу лет назад. Неожиданно на них из темноты прыгнула кошка. Жаклин так испугалась, что, вцепившись в руку Юсефа, едва не закричала. Потом где-то залаяла собака. Кошка забеспокоилась, помчалась перед ними по дороге и скользнула в щель под забором.

– Как здесь хорошо дышится, Юсеф! Почему ты не сказал, что у тебя есть жилье в сельской местности?

– Прошу тебя, помолчи. Будем разговаривать, когда придем на квартиру.

Они вошли в дом и направились к лестничному колодцу. На полу валялись старые газеты и принесенные подошвами жильцов сухие листья. Отражавшийся от ядовито-зеленых стен электрический свет придавал лицам неприятный землистый оттенок. Миновав два пролета, они толкнули дверь и оказались в длинном коридоре, где их приветствовала какофония самых разнообразных звуков: в одной квартире исходил криком младенец; в другой яростно переругивалась на плохом английском семейная парочка; из двери третьей доносились реплики из радиопостановки Би-би-си по пьесе Тома Стоппарда «Реальное дело». Юсеф остановился у двери, на которой под «глазком» был проставлен номер 23. Открыв дверь, Юсеф впустил Жаклин в квартиру, вошел сам и включил лампу под абажуром.

Гостиная была пуста, если не считать телевизора и стоявшего напротив одного-единственного кресла. Извилистый шнур телевизионной антенны напоминал дохлую змею. Сквозь полуоткрытую дверь, которая вела в спальню, можно было рассмотреть лежавшие на полу матрасы. Другая дверь вела в кухню, где на разделочном столике стоял полиэтиленовый пакет с продуктами. Несмотря на почти полное отсутствие какой-либо мебели, в квартире было очень чисто и пахло лимонным дезодорантом.

Жаклин открыла окно, и в квартиру хлынул холодный воздух. Из окна просматривалось огороженное дощатым заборчиком футбольное поле. По нему в свете фар припаркованных у дома машин носились, пиная мяч, с полдюжины молодых людей, одетых в разноцветные спортивные костюмы и вязаные шерстяные шапочки. Их длинные черные тени метались на стене стоявшего напротив дома. До Жаклин донесся отдаленный шум скрывавшегося за деревьями и домами скоростного шоссе. В противоположной стороне погромыхивал колесами на стыках рельсов тащившийся к Лондону почти пустой пригородный поезд. Над головой завывал снижавшийся для посадки в аэропорту Хитроу самолет.

– Мне нравится, как твой приятель обустроил свое жилище, но в принципе это не мой стиль. Почему мы не остановились в одном из отелей у аэропорта? Там, где есть приличный бар и хоть какой-то сервис.

Юсеф находился на кухне и выкладывал на разделочный столик продукты из полиэтиленового пакета.

– Если ты проголодалась, я могу что-нибудь приготовить. В нашем распоряжении имеются сыр, хлеб, яйца, бутылка вина, молоко и кофе на утро.

Жаклин зашла на кухню. Она была такой крохотной, что там едва хватало места для двоих.

– Не надо воспринимать все так буквально, Юсеф. Как ни крути, а эта квартира – самая настоящая крысиная нора. И потом: почему здесь нет никакой мебели?

– Мой друг обосновался здесь всего несколько дней назад и еще не успел перевезти вещи. Раньше он жил с родителями.

– Не сомневаюсь, что он счастлив. Но никак не могу взять в толк, почему мы должны ночевать здесь.

– Как я уже говорил тебе, Доминик, мы приехали сюда из соображений безопасности.

– Из соображений безопасности? Но кого, скажи на милость, нам бояться?

– Может, ты слышала о британской секретной службе, более известной под названием МИ-5? Ее агенты пытаются держать под контролем политэмигрантов и различные диссидентские сообщества. Другими словами, они следят за людьми вроде нас.

– Вроде нас?

– Вроде меня. Кроме агентов из МИ-5, есть еще и парни из Тель-Авива.

– Что-то я уже ничего не понимаю, Юсеф. Кто такие эти парни из Тель-Авива?

Юсеф поднял голову и в изумлении на нее посмотрел.

– Кто такие парни из Тель-Авива? Это сотрудники самой жестокой и кровавой разведывательной службы в мире. Впрочем, название «банда наемных убийц» подходит им куда лучше.

– Но какую угрозу они могут представлять в Англии?

– Израильтяне всегда там, где мы. И государственные границы для них не помеха.

Юсеф опустошил пакет, после чего выстелил им дно помойного ведра.

– Ты есть хочешь?

– Нет. Просто я очень устала. Ведь уже поздно.

– Тогда отправляйся в постель. У меня еще есть кое-какие дела.

– Надеюсь, ты не оставишь меня в этой дыре в одиночестве?

Он вынул из кармана и показал ей мобильник.

– Мне всего-навсего нужно сделать несколько звонков.

Жаклин обвила рукой его талию. Юсеф привлек женщину к себе и поцеловал в лоб.

– Я бы хотела, чтобы ты не заставлял меня этого делать.

– Это займет у тебя всего несколько дней. А когда ты вернешься, мы снова будем вместе.

– Мне бы хотелось в это верить, но не получается.

Юсеф снова ее поцеловал и посмотрел в глаза.

– Я бы не стал этого говорить, если бы так не думал. Иди спать. Отдохни хоть немного.

Она пошла в спальню. Включать свет она не стала, так как ей не хотелось видеть окружавшее убожество. Подцепив застилавшее матрас одеяло, она поднесла его край к лицу и понюхала. Постельное белье было свежее. При всем том она решила спать, не раздеваясь. Разместившись на матрасе, она свернула подушку так, чтобы та соприкасалась только с волосами и не касалась кожи лица и шеи. Туфли она тоже снимать не стала. Выкурила сигарету, чтобы приглушить запах дезинфекции, подумала о Габриеле, о балетной школе, которую хотела открыть в Вальбоне. Некоторое время она вслушивалась в доносившиеся до нее звуки: рев реактивного лайнера, громыхание поезда, звонкие удары по мячу и азартные крики футболистов. На стене спальни метались сполохи света с улицы и дергались, подобно марионеткам, черные тени игроков.

Потом она услышала тихий голос Юсефа, говорившего с кем-то по телефону, но разобрать, о чем он говорил, не смогла. Но ей, признаться, было на это наплевать. Перед тем, как она забылась беспокойным сном, ей пришла в голову мысль, что Юсефу, ее палестинскому любовнику, жить осталось не так уж много.

* * *

Ишервуд приоткрыл на несколько дюймов дверь своей квартиры в Онслоу-Гарденс и глянул через цепочку на Габриеля.

– Ты имеешь представление, который час? – сказал он. Потом, сняв цепочку, добавил: – Входи скорее, если не хочешь, чтобы мы оба заболели пневмонией.

Ишервуд был в пижаме из тонкого хлопка, кожаных домашних туфлях и шелковом халате. Проводив Габриеля в гостиную, он скрылся на кухне. Через несколько минут он вышел оттуда и принес кофейник и две кружки.

– Надеюсь, ты пьешь черный кофе? Боюсь, молоко, которое стоит в холодильнике, было куплено еще во времена правительства Тэтчер.

– Черный подойдет как нельзя лучше.

– Итак, Габриель, любовь моя, что привело тебя сюда в… – Тут он сделал паузу, посмотрел на часы и поморщился. – О Господи! В два сорок пять утра?..

– Похоже, ты теряешь Доминик…

– Я догадался об этом, как только Ари Шамрон вплыл в мою галерею подобно облаку отравляющего газа. Ну и куда она отсюда отправится? В Ливан? В Ливию? В Иран? Как, кстати сказать, ее настоящее имя?

Габриель медленно, маленькими глотками пил кофе и молчал.

– Ужас как не хочется, чтобы она уходила. Эта девушка… хм… настоящий ангел. Да и секретаршей стала неплохой – как только разобралась, что к чему.

– Боюсь, назад она не вернется.

– Секретарши ко мне обычно не возвращаются. Что-то во мне есть такое, что отпугивает женщин. И так было всегда.

– Я слышал, что переговоры относительно продажи твоей галереи Оливеру Димблби находятся в финальной стадии?

– Какие могут быть переговоры, когда человек вынужден соглашаться со всем, что ему предлагают?

– Не делай этого. Не продавай галерею.

– И ты еще смеешь давать мне наставления? Я не был бы в таком отчаянном положении, если бы не ты и твой друг герр Хеллер.

– Операция может закончиться раньше, чем мы ожидали.

– И что же?

– А то, что я снова смогу работать над твоим Вичеллио.

– Сомневаюсь, что тебе даже при всем желании удастся уложиться в отпущенные мне судьбой ничтожные сроки. Нынче я официально объявлен банкротом, по причине чего и веду, как ты изволил выразиться, переговоры с Оливером Димблби.

– Оливер Димблби – ничтожество. Он погубит твою галерею.

– Честно говоря, Габриель, я устал от разговоров на эту тему. До такой степени, что мне и на галерею стало наплевать. Знаешь что? Мне сейчас для подкрепления сил требуется нечто более крепкое, чем кофе. Ты как на это смотришь?

Габриель отрицательно покачал головой. Ишервуд же прошел к бару и плеснул себе в стакан примерно на дюйм джина.

– Что у тебя в рюкзаке? – осведомился он.

– Страховой полис.

– И на какой случай?

– На случай, если мне не удастся закончить работу над Вичеллио к сроку. – Габриель протянул рюкзак Ишервуду. – Открой.

Ишервуд отставил стакан с джином и расстегнул на рюкзаке «молнию».

– Боже мой, Габриель! Сколько же здесь денег?

– Сто тысяч фунтов.

– Я не могу взять твои деньги.

– Это не мои деньги. Это деньги Шамрона, которые ему передал Бенджамин Стоун.

– Бенджамин Стоун?

– Да, сам Бенджамин Стоун – великий и ужасный.

– Не понимаю, какого черта ты разгуливаешь с сотней тысяч фунтов, принадлежащих Бенджамину Стоуну.

– А тебе и не надо ничего понимать. Бери их – и не задавай лишних вопросов.

– Если эти деньги и в самом деле принадлежат Бенджамину Стоуну, то я, пожалуй, их возьму. – Ишервуд отсалютовал Габриелю своим стаканом. – Твое здоровье! Мне очень жаль, что в последнее время я думал о тебе не лучшим образом.

– И поделом мне. Я не должен был уезжать из Корнуолла.

– Все прощено и забыто. – Ишервуд уставился в свой стакан и разглядывал его содержимое не менее минуты. – И где она сейчас? Уехала из страны навсегда?

– Операция вступила в свою завершающую фазу.

– Эта славная девушка не будет по твоей милости подвергаться опасности?

– Надеюсь, нет.

– Я тоже. А еще я надеюсь, что у тебя с ней все сладится.

– О чем это ты толкуешь?

– А вот о чем. Я в этом проклятущем бизнесе почти сорок лет, и за все эти годы никому не удалось продать мне подделку. Димблби не раз на этом обжигался. Даже великий Жиль Питтави приобрел одну или две фальшивки. Короче, все на этом погорели. Но только не я. У меня, видишь ли, в этом смысле особый дар. Я, возможно, плохой бизнесмен, но мне всегда удавалось отличить подделку от подлинника.

– Надеюсь, ты уже добрался до сути того, что хотел мне сообщить?

– Да, добрался. Эта девушка, Габриель, – подлинник. Она чистое золото, и тебе, возможно, больше не представится случая такую встретить. Держись ее, Габриель, – вот что я тебе скажу. Поскольку если ты ее упустишь, то совершишь самую большую ошибку в своей жизни.