Текст книги "Мастер убийств"

Часть третья
Реставрация

Глава 35

До Катастрофы Дауд эль-Хоурани жил в Верхней Галилее. Он был «муктар» – староста, и считался самым состоятельным человеком в деревне. У него имелось собственное стадо – несколько голов крупного рогатого скота, много коз и большая отара овец. Кроме того, он владел участком земли, где росли лимонные, апельсиновые и оливковые деревья. Когда плоды созревали, он и другие деревенские старейшины, собрав общину, объявляли, что настало время сбора урожая. Дауд и его семья жили в белом доме, где на прохладном полу из обожженной глины лежали красивые ковры и подушки. Жена родила Дауду пять дочерей и единственного сына – Махмуда.

Дауд эль-Хоурани поддерживал добрые отношения с евреями, которые осели на окружавших его деревню землях. Когда у еврейских поселенцев пересох колодец, Дауд послал своих людей помочь им выкопать новый. А когда несколько крестьян из его деревни заболели малярией, еврейские поселенцы помогли соседям-арабам осушить находившееся поблизости болото. В скором времени Дауд выучился говорить на иврите. И после того, как одна из его дочерей влюбилась в юношу из еврейского поселения, Дауд дал согласие на этот брак.

Потом началась война, а вслед за ней разразилась Катастрофа. Люди из клана эль-Хоурани вместе с большинством населявших Верхнюю Галилею арабов перешли ливанскую границу и обосновались в лагере беженцев неподалеку от Сидона. Лагерь имел такую же примерно организационную структуру, что и деревенское поселение в Верхней Галилее, и поэтому Дауд эль-Хоурани сохранил положение старейшины и уважаемого человека, хотя лишился и земель и скота. Теперь он жил не в большом белом доме, а в жалкой палатке, где летом было нестерпимо жарко, а зимой, когда поднимался ветер и начинались проливные дожди, сыро и холодно. Вечерами мужчины выходили из палаток, рассаживались вокруг костров и вели бесконечные разговоры, вспоминая Палестину. Дауд эль-Хоурани заверял своих земляков, что их существование в лагере беженцев долго не продлится и что уже не за горами день, когда армии арабских государств, объединившись, сбросят евреев в море.

Но армии арабских государств так и не объединились и попыток сбросить евреев в море не предпринимали. За эти годы жалкие палатки в лагере беженцев в Сидоне окончательно истлели и были заменены не менее жалкими хижинами с открытыми сточными канавами. Шло время, и Дауд эль-Хоурани постепенно стал терять авторитет среди земляков. Он призывал своих людей к терпению, но их терпение так никогда и не было вознаграждено. Более того, с годами бедствия палестинцев, казалось, только множились.

В первые, самые ужасные годы в лагере в семействе эль-Хоурани произошло только одно радостное событие: жена Дауда, которая, казалось, уже вышла из детородного возраста, неожиданно забеременела. Случилось так, что через пять лет после того, как клан эль-Хоурани покинул Верхнюю Галилею, она родила сына, которого отец семейства нарек Тариком.

Различные ветви клана эль-Хоурани были разбросаны на большой территории. Некоторые представители этого клана обитали в Сирии, другие – в лагерях беженцев в Иордании, а наиболее удачливые, в том числе брат Дауда, осели в Каире. Через несколько лет после рождения Тарика брат Дауда эль-Хоурани умер. Дауд решил съездить на похороны брата и отправился в Бейрут, где получил визу и разрешение на выезд. Так как он был палестинцем, паспорта у него не имелось. Как только он прилетел в Каир, офицер египетской пограничной службы заявил, что документы у него оформлены неправильно, и предложил отправляться восвояси. Он возвратился в Бейрут, но там чиновник по делам иммиграции отказал ему в праве на въезд в Ливан. В результате Дауда заперли без воды и пищи в комнате для перемещенных лиц при аэропорте.

Через несколько часов в этой же комнате поместили собаку, которая прилетела в Бейрут без какого-либо сопровождения из Лондона. Прибывшие с рейсом документы на это животное, как прежде и документы Тарика, показались ливанским чиновникам сомнительными. Однако часом позже в комнате для перемещенных лиц появился старший чиновник ливанской таможенной службы и увел собаку с собой. Как позже выяснилось, эта собака в виде особой милости получила-таки разрешение на въезд в Ливан.

Где-то через неделю Дауду эль-Хоурани было наконец позволено покинуть здание аэропорта и вернуться в Сидон. В вечер возвращения, когда мужчины в лагере расселись, по обыкновению, вокруг костров, Дауд поведал своим сыновьям о пережитых им испытаниях.

– Я призывал наших людей к терпению, говорил, что граждане других арабских стран скоро придут им на помощь, но прошло уже много лет, а наши земляки-палестинцы по-прежнему находятся в этом лагере. При этом арабы из других арабских стран обращаются с нами хуже, чем евреи. Ливанцы, к примеру, даже к собакам относятся лучше, чем к палестинцам. И я говорю вам, дети мои: время терпения прошло. Настало время борьбы.

Тарик был еще слишком мал, чтобы бороться с врагами палестинского народа, но возраст Махмуда приближался к двадцати годам, и он готов был взять в руки оружие и выступить против израильтян. В ту же ночь он примкнул к федаинам. Тогда Тарик в последний раз видел его живым.

* * *

Аэропорт Шарль де Голль. Париж

Юсеф взял Жаклин за руку и повел по заполненному людьми терминалу. Она чувствовала себя не лучшим образом. Спала мало и плохо, а перед рассветом проснулась в холодном поту от привидевшегося ей ночного кошмара. Ей приснилось, что Габриель застрелил Юсефа в тот момент, когда последний занимался с ней любовью. В ушах у нее звенело, а перед глазами мелькали черные точки.

Они миновали транзитный зал, прошли проверку в «зоне безопасности» и оказались в зале ожидания. Здесь Юсеф оставил руку Жаклин в покое, поцеловал ее в щеку, после чего приблизил губы к ее уху и заговорил. Жаклин подумала, что он говорит с ней в той же примерно манере, что и Габриель во время их последней встречи в галерее. Тогда его голос звучал мягко и проникновенно, как если бы она была ребенком, а он читал ей на ночь сказку.

– Ты будешь ждать нашего друга в этом кафе. Закажешь чашку кофе и развернешь газету, которую я положил в боковой карман твоей сумки. Ты не должна выходить из кафе ни при каких условиях. Если не возникнет непредвиденных проблем, наш друг обязательно к тебе подойдет. Но если он не появится в течение часа, то…

– То я сяду на ближайший самолет до Лондона, а по возвращении ни в коем случае не буду пытаться вступить с тобой в контакт, – сказала Жаклин, закончив за него фразу. – Не беспокойся, я отлично помню все твои наставления.

Юсеф снова ее поцеловал – на этот раз в другую щеку.

– У тебя память, как у секретного агента, Доминик.

– Это у меня от матери.

– Помни, тебе нечего бояться ни этого человека, ни зарубежных чиновников. Ведь ты не делаешь ничего дурного. Просто путешествуешь в свое удовольствие. Кстати, наш друг – человек добрый и умный, и я уверен, что общение с ним доставит тебе удовольствие. Ну а теперь позволь пожелать тебе счастливого пути. Когда ты вернешься в Лондон, мы обязательно встретимся.

Он поцеловал ее в лоб, после чего слегка подтолкнул по направлению к кафе, как если бы она была плававшей в пруду игрушечной лодочкой. Она сделала несколько шагов в указанном направлении, обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на палестинца, но он уже растворился в толпе.

Это был маленький аэровокзальный ресторанчик, часть металлических столиков которого была расставлена в зале ожидания для создания иллюзии уличного парижского кафе.

Жаклин уселась за один из таких столиков и попросила официанта принести ей кофе с молоком. В следующее мгновение она неожиданно озаботилась своей внешностью, испытав абсурдное желание произвести при первой встрече максимально благоприятное впечатление на человека, с которым ей предстояло отправиться в путь. Между тем на лице у нее не было никакой косметики, волосы же она просто стянула на затылке в узел. Назвать ее костюм излишне впечатляющим также было нельзя, так как она носила будничные черные джинсы и пепельного оттенка кашемировый свитер. Когда официант принес ей кофе, она взяла с блюдечка металлическую ложечку и, глянув в ее полированную поверхность, к большому своему неудовольствию, обнаружила, что глаза у нее покраснели и слегка припухли.

Размешав в чашке сахар, она глотнула кофе и огляделась. У нее за спиной тихонько переругивалась молодая американская пара. За соседним столиком расположились два германских бизнесмена, которые, вглядываясь в дисплей портативного компьютера, обсуждали стоимость бумаг на фондовом рынке.

Тут Жаклин вспомнила, что в соответствии с данными ей Юсефом инструкциями должна читать газету. Она достала из бокового карманчика сумки оставленную ей палестинцем «Таймс» и раскрыла ее. Из газеты выпала салфетка с эмблемой британской авиакомпании «Бритиш эйруэйз». Жаклин нагнулась и подняла ее с пола. На обратной стороне салфетки рукой Юсефа было выведено:

«Я буду по тебе скучать. С любовью, Юсеф».

Жаклин, пожав плечами, скомкала салфетку и положила на столик рядом с блюдечком. Похоже на прощальное послание, подумала она. Взяв «Таймс», она пробежала глазами первую страницу. Ее внимание привлекли новости со Среднего Востока. «Президент Соединенных Штатов приветствует переходное соглашение, заключенное между Израилем и палестинцами… Торжественная церемония подписания состоится на следующей неделе в здании Организации Объединенных Наций». Жаклин перевернула страницу.

Стали передавать объявление о посадке на рейс. У Жаклин заболела голова. Открыв сумку, она достала трубочку с аспирином, проглотила две таблетки и запила их кофе. Потом повела по залу глазами, отыскивая Габриеля.

«Где же ты, Габриель Аллон? – мысленно воззвала она к своему возлюбленному. – Не оставляй меня наедине с этим ужасным человеком…»

Овладев наконец собой, она твердой рукой, не расплескав ни капли кофе, поставила чашку и положила трубочку с аспирином в сумку.

Она хотела уже было вернуться к чтению газеты, как вдруг к ее столику приблизилась потрясающая брюнетка с огромными карими глазами.

– Не возражаете, если я присяду за ваш столик? – спросила она по-французски.

– Вообще-то я кое-кого жду…

– Знаю. Вы ждете Люсьена Даву. Я его приятельница. – Она пододвинула себе стул и опустилась на сиденье. – Люсьен попросил меня забрать вас отсюда и проводить на нужный рейс.

– Мне было сказано, что Люсьен сам за мной придет.

– Боюсь, у него в последний момент изменились планы. – Она обнажила в чувственной улыбке белоснежные зубы. – Но вам нечего меня опасаться. Напротив, Люсьен просил меня о вас позаботиться.

Жаклин не знала, что и делать. Эти люди нарушили договоренность. Теперь она имела полное право послать все к черту и уйти из аэропорта. Но что будет потом? А вот что: Тарик ускользнет от преследования и продолжит вакханалию убийств и террора. Снова будут гибнуть ни в чем не повинные израильтяне, а мирный процесс на Среднем Востоке окажется под угрозой. А Габриель будет продолжать винить себя за то, что произошло с Лией и его сыном в Вене.

– Предупреждаю, мне все это не нравится, но я тем не менее согласна следовать за вами.

– Вот и хорошо, поскольку только что объявили посадку на наш рейс.

Жаклин поднялась со стула, подхватила свой чемодан и последовала за брюнеткой.

– Вы сказали, объявили посадку на «наш» рейс?

– Совершенно верно. Я буду сопровождать вас на первом этапе путешествия. Люсьен присоединится к нам позже.

– И куда же мы с вами направимся?

– Имейте же терпение. Через минуту вы сами об этом узнаете.

– Поскольку нам предстоит путешествовать вместе, мне позволительно узнать ваше имя?

Брюнетка снова обворожительно улыбнулась.

– Ну, если вам так уж необходимо как-нибудь меня называть, называйте меня Лейла.

* * *

Габриель стоял в магазине беспошлинной торговли на расстоянии ста футов от кафе, где расположилась Жаклин. Рассматривая с преувеличенно заинтересованным видом выставленный в витрине роскошный флакон с французским одеколоном, он сквозь стеклянную стену наблюдал за ней. В это время Шамрон находился на борту самолета Бенджамина Стоуна. Все они ждали одного: появления Тарика.

Неожиданно Габриель осознал, что ему просто не терпится увидеть этого человека, так сказать, во плоти. Фотографии, которые передал ему Шамрон, не давали законченного представления о его облике. Это были старые, с большим увеличением снимки, на которых изображение расплывалось. Если разобраться, никто в офисе на бульваре Царя Саула не знал, как сейчас выглядит Тарик. Габриель, к примеру, не смог бы даже сказать, высокий он или маленький, привлекательный или с заурядной внешностью. Интересно, задался вопросом Габриель, он похож на убийцу? И сам же себе ответил: нет, конечно. Можно не сомневаться, что Тарик не выделяется из толпы и самым естественным образом вписывается в окружающую обстановку.

Он такой же, как я, подумал Габриель. Или, быть может, это я такой же, как он?

Когда к Жаклин подсела очень привлекательная, с иссиня-черными волосами молодая женщина, Габриель в первое мгновение подумал, что произошла одна из тех крайне неприятных случайностей, которые способны нарушить ход любой, даже тщательно подготовленной, операции. Некой особе хочется присесть, она считает, что место за столиком Жаклин свободно, и опускается на стул рядом с ней, не имея представления о том, что уже самим фактом своего присутствия нарушает чьи-то планы. В следующую минуту, однако, Габриель понял, что это часть задуманной Тариком игры. Ему удавалось выживать все эти годы только потому, что он был непредсказуем. Он постоянно выстраивал у себя в голове различные схемы, чередуя и изменяя их по своему усмотрению. Даже своим людям он давал относительно планов самую разную информацию. Пусть левая рука не ведает, что творит правая, – вот из какого принципа он исходил, проводя свои операции.

Между тем женщины встали из-за столика и направились к выходу из кафе. Габриель выждал несколько секунд и двинулся за ними. Чувствовал он себя при этом отвратительно. Операция едва успела начаться, а противнику уже удалось его переиграть. В состоянии ли он вообще противостоять такому человеку, как Тарик? Быть может, он находился вне игры слишком долго и потерял необходимые для секретного агента навыки? Вполне возможно, его реакции замедлились, а инстинкты ослабли. Ему вспомнился вечер, когда он устанавливал «жучки» на квартире Юсефа. Тогда он едва не попался – по той простой причине, что на несколько секунд отвлекся и выпустил ситуацию из-под контроля.

Сердце сильными толчками гнало в его кровь адреналин. На мгновение ему захотелось броситься вперед, схватить Жаклин за руку и в прямом смысле вывести ее из дела. Только усилием воли ему удалось заставить себя успокоиться и вернуться к рациональному мышлению. К чему спешить? В полете Жаклин ничто не угрожает, а когда она прибудет в пункт назначения, ее встретят люди Шамрона. Положим, Тарик выиграл первый раунд, но на этом игра далеко еще не закончена.

Красивая брюнетка провела Жаклин в скрывавшуюся за стеклянными дверями зону вылета аэропорта. Габриель наблюдал за тем, как они проходили последнюю проверку на наличие в ручной клади металла. После этого брюнетка предъявила билеты стоявшему у выхода контролеру, который, проверив проездные документы, пропустил женщин в тоннель, выводивший на посадку.

Когда Жаклин и ее новая знакомая скрылись в тоннеле, Габриель еще раз бросил взгляд на электронную доску объявлений, чтобы удостовериться, что он все понял правильно. На электронном табло горела надпись: «Авиакомпания „Эр-Франс“, рейс № 382, пункт назначения – Монреаль».

* * *

Через несколько минут после взлета Шамрон повесил трубку защищенного от прослушивания телефона, вышел из оборудованного на борту частного самолета Бенджамина Стоуна офиса и присоединился к Габриелю, расположившемуся в роскошном салоне.

– Только что имел беседу с Оттавой.

– Кто сейчас возглавляет там нашу станцию?

– Твой старый приятель Зви Ядин. Он во главе небольшой команды уже выезжает в Монреаль. Там он и его люди встретят рейс номер 382 авиакомпании «Эр-Франс» и возьмут под наблюдение Жаклин и ее новую подружку.

– Но почему Монреаль?

– Ты что же – газет не читаешь?

– Извини, Ари, последние несколько дней я был слегка занят.

На стоявшем рядом с креслом Шамрона столике лежали свежие газеты. Они были разложены так, чтобы находившийся в салоне пассажир мог без труда прочитать заголовки. Шамрон схватил верхнюю газету из стопки и швырнул на колени Габриелю.

– Через три дня в Нью-Йорке в здании Организации Объединенных Наций состоится торжественная церемония подписания соглашения. Там будут все. Президент Соединенных Штатов, наш премьер-министр и Арафат со своими ближайшими помощниками. Складывается такое впечатление, что Тарик хочет основательно подпортить всем нам этот праздник.

Габриель просмотрел газету и вернул ее на стол.

– Монреаль для Тарика – идеальный перевалочный пункт. Он прекрасно говорит по-французски и наверняка имеет возможность разжиться там фальшивым паспортом. Кроме того, он изображает из себя француза, а коли так, то ему, чтобы попасть в Квебек, и виза не требуется. Он, можно сказать, в Канаде как у себя дома. Тем более что в Монреале сейчас проживают десятки тысяч арабов и ему не составит труда найти там убежище. Это не говоря уже о том, что на канадско-американской границе пограничный контроль поставлен из рук вон плохо. На некоторых же дорогах контрольно-пропускных пунктов вовсе нет. Раздобыв в Монреале фальшивый паспорт, не важно, американский или канадский, он может запросто проехать на территорию Штатов. Он и пешком может эту границу пересечь без особых проблем, если, конечно, в нем вдруг проснется дух авантюризма.

– Тарик не похож на любителя прогулок на свежем воздухе.

– Ради достижения своей цели Тарик пойдет на все. Если для этого ему придется преодолевать снежные заносы, значит, он их преодолеет.

– Меня тревожит то, что в Париже эти люди изменили правила игры, – сказал Габриель. – Мне очень не понравилось, что Юсеф солгал Жаклин относительно того, как будет протекать это путешествие.

– Это лишь означает, что Тарик из соображений безопасности готов обманывать даже собственных агентов. В принципе, это стандартная процедура для таких парней, как Тарик. Арафат проделывал подобные штучки десятилетиями. Возможно, именно по этой причине он все еще жив. Его враги из Палестинского движения сопротивления просто не смогли до него добраться.

– Тебе тоже до него не добраться.

– Намек понял.

Открылась дверь, и в салон ввалился Бенджамин Стоун.

Шамрон сказал:

– Если мне не изменяет память, в хвосте самолета имеется комната отдыха. Пойди поспи немного. Ты выглядишь не лучшим образом.

Габриель поднялся с места и, не проронив ни слова, вышел из салона. Стоун плюхнулся в кресло и извлек из кармана горсть бразильских земляных орешков.

– В этом парне чувствуется скрытая страсть, – сказал он, бросая орешек в рот. – Подумать только! Тонко чувствующий убийца. Или, того лучше, чувственный убийца. А что? Мне это нравится. Уверен, что и остальному миру это тоже понравится.

– О чем это ты толкуешь, Бенджамин?

– Этот парень – настоящее сокровище, Ари. Неужели не понимаешь? С его помощью ты разом расплатишься со всеми своими долгами. А ты назанимал у меня предостаточно.

– А я и не знал, что ты завел на меня гроссбух. Полагал, ты помогаешь нам, потому что веришь в наше дело. Полагал, ты вместе с нами стремишься защитить государство от врага.

– Позволь мне закончить свою мысль, Ари. Мне твои деньги не нужны. Мне этот парень нужен. Вернее, его жизнеописание. Я хочу, чтобы ты позволил мне рассказать людям историю его жизни. Я впрягу в работу своих лучших репортеров. Весь мир узнает об израильтянине, который днем реставрирует картины, а ночью убивает палестинских террористов.

– Ты что, рехнулся?

– Напротив, я серьезен, как никогда. Я не только статьи, я телесериал из этой истории сделаю. А потом продам права на большую экранизацию Голливуду. Кстати, ты мог бы раскрыть мне подноготную нынешней охоты? Дать, так сказать, взгляд изнутри? При таком раскладе мои кредиторы приободрятся и поймут, что у меня есть еще порох в пороховницах. Кроме того, такого рода публикации позволят мне послать сигнал моим банкирам в Сити, что я все еще представляю грозную силу, с которой необходимо считаться.

Шамрон довольно долго, с минуту, извлекал из пачки сигарету и прикуривал ее от зажигалки. Все это время он думал о сделанном ему Бенджамином Стоуном невероятном предложении. Ясно, что Стоун тонет, пускает пузыри и готов пуститься во все тяжкие, чтобы остановить или хотя бы притормозить этот процесс. Не приходилось сомневаться также и в том, что если он, Шамрон, не сделает что-нибудь, чтобы отсечь его от себя, то очень может быть, Стоун утащит на дно их обоих.

* * *

Габриель попытался уснуть, но сон все не шел. Каждый раз, когда он закрывал глаза, перед его внутренним взором представали образы, так или иначе связанные с нынешним делом. Инстинктивно он превращал их в своем сознании в статичные картины, словно запечатленные маслом на полотне. Шамрон в Корнуолле, призывающий его вернуться на службу. Жаклин, занимающаяся любовью с Юсефом. Лия, сидящая на садовой скамейке в теплице дома для умалишенных в Суррее. Юсеф, встречающийся со своим контактером в Гайд-парке… «Не беспокойся, Юсеф. Твоя подружка нам не откажет».

Потом он вспомнил сцену, которую наблюдал в аэропорту Шарль де Голль. Профессия реставратора заставила его понять одну очень важную вещь: иногда изображение на поверхности лакокрасочного слоя никак не соотносится с тем, что скрывается в его глубине. Тремя годами раньше его пригласили реставрировать картину Ван Дейка «Вознесение Девы Марии», которую художник написал для одной частной часовни в Генуе. Когда Габриель производил первичное исследование живописного полотна, ему показалось, что под лицом Девы Марии проступает какой-то другой образ. По прошествии лет краски светлых тонов, которые Ван Дейк использовал, чтобы прописать кожу, выцвели и скрывавшийся под живописной поверхностью загадочный лик словно всплыл на поверхность. Габриель просветил картину рентгеновскими лучами, чтобы выяснить, что находится под «Вознесением», и обнаружил полностью законченную работу, представлявшую собой портрет некоей довольно-таки пухлой особы женского пола, облаченной в белое платье. На черно-белых рентгеновских снимках женщина выглядела, как привидение. При всем том Габриелю удалось распознать в характерном мазке, которым были выписаны мерцающие шелка и белые полные руки, манеру Ван Дейка, присущую этому художнику в период его работы в Италии. Позже Габриель узнал, что это портрет жены одного генуэзского аристократа. Женщине картина так не понравилась, что она даже не стала забирать ее из мастерской. Поэтому, получив заказ написать «Вознесение Девы Марии», Ван Дейк просто-напросто замазал портрет белой краской и использовал холст для работы над новой картиной. К тому времени, как полотно попало в руки Габриеля, миновало три с половиной столетия. Как оказалось, генуэзской аристократке удалось-таки отомстить художнику за проявленное к ее портрету пренебрежение: ее облик проступил на поверхности новой работы, сделанной им значительно позже.

Наконец сон овладел Габриелем. Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в беспамятство, был образ Жаклин, сидевшей в кафе со своей новой знакомой. Эта созданная его воображением картина напоминала одну из уличных сценок, которые так любили изображать импрессионисты. На заднем плане проступал полупрозрачный, призрачный силуэт Тарика. Мерцающей, словно выписанной кистью Ван Дейка рукой он манил Габриеля за собой.