Текст книги "Окна во двор (сборник)"

нет, не тебя так пылко я люблю
Взаимность

«Она была замечательная – да почему была? Она, слава богу, жива-здорова – она чудесный человек. Умная, красивая. Но не это главное. Я не за то ее любил. То есть она мне сначала понравилась, конечно, потому, что красивая, очень эффектная девушка, я ее сразу заметил – в театре дело было – и вот так прямо подошел познакомиться. А когда стал уже с ней встречаться, увидел, какая она умная, образованная, острая. С ней удивительно интересно было и как-то необыкновенно легко. Вот тут-то я и влюбился. А по-настоящему полюбил уже потом. Когда почувствовал, какая она добрая. Господи, как она меня понимала! Никто меня так не понимал, не чувствовал. А главное – никто меня так не умел прощать, как она.

Я же говорю – она была чудо что за женщина, а я – грубый, бестолковый и довольно подлый. Кстати, я ей почти не изменял. Точнее, не слишком часто изменял. Всего раза четыре было; и все разы с ее подругами. Она знала, но виду не подала. Ужасно другое – я все время был недоволен. Сам не знаю почему. Бесился. Орал на нее по пустякам, стыдно вспомнить: волосок на раковине – скандал на полдня. Пьяный приходил довольно часто, начинал орать. Да что орать, руку на нее поднимал. Нет, не бил, слава богу. Но замахивался. Толкал в плечо. И вдобавок – полный нуль в смысле карьеры и денег. Ребенком почти не занимался. То есть и добывал мало, и этакого мужика из себя корчил. Все это было бы смешно, когда бы не было так мерзко…

А она прощала. Целовала, говорила: “Ну, ничего, погорячился, бывает, я тебя очень люблю”.

Но любое святое терпение кончается когда-нибудь.

Так что она совершенно права была, что меня выгнала».

«Он прекрасный человек был – был и остается, надеюсь… Я прямо сразу, когда он рядом со мной оказался в театре – в ту же секунду почувствовала: это он. Тот человек, который мне нужен. Сильный, надежный. Красивый, благородный, умный. Сдержанный. Он именно такой и оказался. Верный: ни разу в сторону не посмотрел, хотя ой-ой какие акулы вокруг плавали. Он меня просто обожал. Пылинки сдувал, в прямом смысле: вот я случайно забуду раковину обтереть после прически, через минуту вспомню, что там волосами засыпано, прибегу – готово, все сияет, и ни намека.

А дура я была. Дура и сволочь, и блядь к тому же. Сама не знаю почему. Он ведь роскошный мужик был, до обморока меня уделывал, а я из постели вылезала, шла на работу и там давала… начальнику? Ха-ха, если бы. Кому попало. Мальчику-стажеру, просто так, назло всему свету. Злая была, сама не знаю на что. Вроде хороший муж, любящий, верный, непьющий, мягкий, добрый – а меня все в нем бесит. Дома оставаться не могла: все вечера по подружкам или хахалям, а он с ребенком сидит, книжки читает. Орала на него, а иногда била. За что? Смешно. Знала б за что, убила бы. Шутка такая, чисто мужская… Ну, к примеру, купит он себе галстук, а я ему: “Ребенку бы лучше купил свитерок, дерьмо такое!” Он тихо: “Зачем ты ругаешься?” – а я ему с размаху в морду. Иногда в нос попадала, кровь брызгами, кошмар. Так стыдно…

А он все прощал. Вот буквально высморкает кровь, умоется, обнимет меня и говорит: “Всё, всё, забыли, дальше живем, весело и дружно”.

Но, конечно, наступает какая-то последняя капля.

В конце концов он все-таки ушел. Я бы тоже так сделала, на его месте».

тест
Никогда всегда

Я никогда не мучил животных.

Я никогда не выпивал больше 200 граммов водки (или больше 1 бутылки сухого вина или больше 5 бутылок пива) за один вечер.

Я никогда не выкуривал больше 15 сигарет в сутки.

Я никогда не принимал наркотические или психотропные средства.

Я никогда не испытывал неприязни к своему отцу.

Я никогда не удовлетворял половое влечение необычным способом.

Я никогда не рассматривал свой кал в унитазе.

Я никогда не обращался к врачу с жалобами на сильную головную боль, плохое настроение или постоянную усталость.

Я никогда не считал ступеньки на лестницах.

Я всегда учился на «хорошо».

Я всегда работал добросовестно и прилежно.

Я всегда знал, что существует Бог (или некая Высшая Сила).

Я всегда делал утреннюю зарядку, а потом принимал душ и растирался махровым полотенцем.

Я всегда ходил с ребенком гулять по воскресеньям.

Я всегда целовал жену после полового акта и говорил ей «я тебя люблю».

Я всегда уважал своих родителей, и родителей жены, и вообще старших, и начальство на работе, и руководство страны.

Я всегда подавал нищим старикам или инвалидам.

Я всегда тщательно запирал дверь, даже если выходил буквально на минуту.

Но вот почему, почему, почему поздним вечером 31 декабря, когда я стоял один на автобусной остановке, ехать к теще и тестю на Новый год – жена была уже там, она еще утром уехала помогать готовить, – почему, когда к остановке подъехала машина такси, и высунулась девушка, и спросила, где тут ресторан «Вермильон», вы не скажете, как тут по улице номера идут, дом сто семнадцать – это вперед, или мы уже проскочили? – почему я ее вытащил наружу и убил головой о бордюр тротуара?

Не знаю.

феноменология русского духа
Некто в белом

Сережа Корданцев умер чуть за пятьдесят – рано, конечно. Пил, курил, себя не жалел, сутками что-то писал. Вечером кофе, ночью снотворное, утром опять кофе, и вот так вся жизнь.

Он все время куда-то бежал. В библиотеку, на семинар, по бабам, просто к приятелям выпить чуть-чуть… Он говорил своей жене Гале: надо обсудить ряд вопросов с рядом лиц. Говорил на бегу, глядя в сторону, садясь в лифт. Поэтому Галя на него орала и сын его не любил.

Он вообще-то подавал надежды, еще когда учился, и особенно потом, когда ходил в кружок Южнорецкого, помните? Кандидатскую защитил довольно рано, а вот докторскую не вытянул. Противна ему была вся эта формальная бодяга, рецензенты и отзывы – вот как он говорил. Другие, правда, говорили, что ему просто-напросто заворачивали текст. Хотя третьи говорили, что диссертация была просто гениальная. Ну, издал десяток статей и две брошюрки, одну еще при Советах, в 91-м, библиотечка «Знание», а вторую недавно, за свой счет, тираж 300 экз. Доцент в пединституте. Старый пестрый свитер. Седые патлы. Желтые от табака пальцы.

Ну, вот и умер.

Похороны в среду. Галя обзвонила человек двадцать родных и близких.

Но вдруг всем вокруг – друзьям, приятелям, коллегам и случайным знакомым – всем вдруг стало просто невыносимо, просто до боли душевной жаль Сережу Корданцева. Наверное, его все-таки любили. Все засуетились, забегали, звонили друг другу, даже в другие города, собирали деньги на венки, кто-то громко плакал в телефон, кто-то нашел и напечатал старые фотографии, а кто-то предложил переиздать его труды.

На похороны пришла целая туча народа, человек двести или даже больше.

Говорили речи. Говорили, кого мы потеряли. Говорили, что ушел настоящий философ, выдающийся философ, великий русский философ, вот. Цитировали его труды. Девочка-студентка плакала, вслух читая его отзыв на свою курсовую, и клялась продолжать его дело. Престарелый академик сказал: «Сережа! До свидания! Мы с тобой скоро встретимся и обо всем договорим, доспорим!»

Галя, его жена, стояла у изголовья гроба, делаясь все более мраморной и величавой: бедная жена непутевого доцента на глазах превращалась во вдову великого русского философа. Люди, обходя гроб, почтительно целовали ей руку.

И вот тут появился этот в белом.

Кстати, никто толком не мог рассказать, во что он был одет. Одни говорили, что он был в белом халате и белых широких брюках, похожий на служителя морга. Другие вспоминали, что он был похож на индийца – они ведь тоже носят белое. А третьи уверяли, что на нем был дорогущий и моднейший светло-кремовый костюм.

Но неважно.

Этот в белом вышел из толпы, стал у гроба, простер руку и сказал:

– Вставай! – и исчез.

Все вскрикнули, раздался страшный грохот, а потом треск. Это разлетелся гроб, и Сережа Корданцев встал, потирая поясницу и стряхивая с себя цветы, и спросил жену:

– Чего это они тут собрались?

Церковь не признала чуда.

Поэтому пришлось дать выговор главврачу и лишить премии лечащего врача и патологоанатома.

Ну, конечно, сначала много пили за счастливое воскресение. А потом все пошло как раньше. Докторскую не защитил, новую книгу не написал, труды его переиздавать не стали, но зато студентки и аспирантки полюбили его пуще прежнего. И он чаще прежнего стал убегать «встретиться с рядом лиц по ряду вопросов».

Вот однажды в половине первого ночи он пришел домой и что-то уронил в прихожей, явно был на взводе, а Галя, на кухне с сигареткой сидя, прошептала: «Чтоб тебя черти взяли!» И подумала, что, если бы не этот тип в белом, – у нее была бы совсем другая жизнь, благородная и осмысленная, с разбором черновиков и подготовкой мемуаров.

А теперь – всё.

Даже если он снова умрет, вторых таких похорон уже не будет.

Так что пусть живет, ладно уж.

сестра крылатых снов
Свободный выбор

– Он мне предложение сделал, – сказала Лена своей подруге Насте.

Они разговаривали по телефону. Лена стояла у окна и смотрела во двор. У них был громадный сталинский двор, с аллейками, скамейками и клумбами, и даже со спортплощадкой. Была зима, спортплощадку залили, лед по утрам чистили дворники, и вот сейчас там двое мальчишек гоняли шайбу, и еще какая-то совсем взрослая тетенька аккуратно и медленно ездила кругами.

– Он? – спросила Настя.

– Ну да! – сказала Лена и замолчала.

Настя молчала тоже. Лена сказала:

– Эй, ты где? Куда ты делась?

– Тут я, – сказала Настя.

– Что же ты меня не спросишь: «это было красиво?».

– Это было красиво? – несколько принужденно спросила Настя.

– Очень! – сказала Лена. – Очень-очень! Пришел в смокинге, шикарный букет, встал на одно колено, ну, конечно, всякие слова-слова-слова, но не в том дело. Главное, он составил целый план. Свадьба в начале мая. Но уже на той неделе мы летим в Милан. Заказывать платье для меня и ему костюм. А потом оттуда в Лондон, выбирать отель, где пройдет первая половина нашего свадебного путешествия. А потом во Францию, в одно такое место, забыла, как называется, закупать вино на свадьбу. Потом снова в Москву. Свадьба в мае, я уже сказала? Вот. Он решил: пусть все будет по всем правилам. Чтоб белый лимузин, и выкуп невесты, и венчание в церкви, и голубей выпускать, и рисом обсыпаться, и на мосту замок вешать, ключ в реке топить, и смотровая площадка, и Поклонная гора, и Вечный огонь, и в общем всё-всё-всё. А потом свадебный ужин и утром в аэропорт. Неделю в Лондоне, а уже потом на Маврикий, еще на неделю.

– Во дает, – сказала Настя.

– А то! Такие мужчины иначе не могут! – засмеялась Лена. – Я ему отказала.

– Чего так? – спросила Настя.

– Когда он стоял передо мной на коленях и рассказывал о нашей свадьбе, я поняла, что больше всего на свете люблю свободу. Да, три года мы были вместе, но… Но тогда я была любимая, а теперь кто буду? Жына? Супруга? – издевательски повторяла она. – Меня тошнит от купеческого шика! Лондон, Маврикий, лимузин, голуби! Замочек с ключиком, пошлость! Какой же он дурак…

– А то говорила, он тонкий, умный… – сказала Настя.

– Конечно, дурак! – отрезала Лена. – Сам все раззвонил, на всю страну. В журнале было. «Загадки звезд», сегодня купила. «Мы с моей Аленушкой в Милане закажем платье, и голубей выпускать будем, и замочек с ключиком»…

Лена схватила этот журнал и шарахнула его о подоконник, так что горшок с кактусом подпрыгнул.

– Эй, – спросила Настя на том конце провода. – Ты там чего?

– Я все решила, – сказала Лена. – На фиг мне эта золотая клетка. Все. Свадьбы не будет. Моей с ним свадьбы, поняла? А он уж найдет себе дурочку. Или стервочку. Холостым не останется! Но – без меня! Мой выбор – свобода!

Она повесила трубку. Обернулась. Стала снимать со стены над кроватью фотографии красивого мужчины – в эстрадных нарядах, в вечерних костюмах, на лыжах и даже на краю бассейна. Фотографий было много, в рамках и просто прикнопленные, вырезанные из журналов и календарей. Прихватила журнал «Загадки звезд», вынесла все это добро на лестницу, выкинула в мусоропровод. Самая большая фотография не лезла, пришлось ломать рамку.

Ладно, не жалко.

Вернулась. Снова посмотрела в окно, где каток.

Вдруг захотелось покататься на коньках. Хоть чуточку. Подставить горячее лицо легкому морозному ветерку.

Потом подумала – года два ведь не каталась, вдруг шлепнусь, синяк набью на попе, как же сексом заниматься с таким мужчиной, когда на попе синяк?

Но тут же вспомнила, что она теперь свободная женщина.

Взяла из сортира стремянку и полезла на антресоли за коньками.

в отсутствие мобильной связи
Объяснение

Мальчик пришел к девочке делать предложение.

Потому что у них сначала вроде все было хорошо, но потом перестало получаться. Он ее обнимал на улице, так, за плечо, как мальчик свою девочку, – она вырывалась и убегала. Потом просила прощения, говорила: «Какая-то вожжа под хвост, сама не знаю!» Они долго целовались. Начинали раздеваться, уже на диване лежали почти совсем голые, а она вскакивала и кричала: «Не смей!»

Он решил, что сам виноват. Уже три месяца прошло, а он все молчит – насчет планов на будущее. А на курсе уже многие переженились. И что она ему, как бы сказать, слегка намекает.

Он купил букет роз – пять штучек. Коробку конфет и бутылку шампанского. Десять рублей с копейками. У него были прикопленные деньги.

Это было довольно давно, поэтому такие цены.

– Послушай, – сказал мальчик, проглотив внезапный комок. – Вот… – он протянул ей цветы. – Я прошу тебя…

– Быть твоей женой? Быть всегда вместе, – она пошла в комнату, взяла с комода вазу, потом пошла в кухню, мальчик шел за ней, она развернула букет, обрезала кончики стеблей, громко завернула их в целлофан, сунула его в мусорное ведро, налила воду в вазу, воткнула туда розы, снова пошла в комнату, поставила вазу на комод, мальчик шел за ней следом, а она говорила: – Рука об руку идти по жизни, в радости и горести, и чтоб были дети, а потом внуки, да?

– Да! – сказал мальчик. – Да!

– Нет, – сказала она. – За цветы спасибо. Шампанское забери. А конфеты съедим, если хочешь. Чайник поставить?

– Почему? – спросил мальчик.

– Потому что я тебя люблю, – и она снова пошла на кухню.

Он пошел за ней. Сел на табурет.

Она встала напротив.

– Меня убивает одна вещь, – сказала она. – Только не смейся, ладно? Меня просто убивает разница между высотой души и низостью тела. Ты самый умный и хороший на свете. Другая бы в тебя вцепилась, как бульдог. Не бойся, еще вцепятся! В очередь встанут.

– А я люблю только тебя, – сказал он.

– Неважно, – сказала она. – Когда мы с тобой это делаем, мы портим самое лучшее. Пачкаем липкой гадостью. Я так не могу. И не буду.

– То есть тебе это вообще не надо? – спросил он.

– Не совсем, – она криво улыбнулась. – Надо. Иногда. Но не с тобой. У меня есть один человек… Вернее, два… Но я их не люблю, честное слово! Они мизинца твоего не стоят, они просто тьфу по сравнению!

– Что же мне делать? – усмехнулся он.

– Убей меня, – она протянула ему нож, которым обрезала стебли.

– Гадина, – сказал он.

– К сожалению, – сказала она. – Забери конфеты и шампанское, а то неудобно.

– Ничего, ладно, – сказал он.

– Ты мне позвонишь? – сказала она у лифта.

– Наверное.

– Когда? Позвони завтра! Или в субботу!

– Я постараюсь.

Лифт поехал вниз.

В кухне она подошла к окну. Сверху видно было, как мальчик идет по двору, подходит к арке, выходит на улицу.

Девочке захотелось взять нож и насквозь проткнуть себе руку у плеча. А потом полоснуть до кисти, вырезать ремень. Или лучше всадить нож себе в живот, вниз, почти что туда, в это место.

Она подумала: если бы изобрели такие маленькие переносные телефончики и если бы эти телефончики были у всех – она бы изрезала себя и позвонила бы ему. Он бы прибежал назад, вызвал бы «скорую помощь», она бы долго лечилась в больнице, и тогда от боли и потери крови у нее в голове все пришло бы в норму.

Но тогда не было на свете таких маленьких телефончиков.

Поэтому она положила нож в ящик кухонного стола.

Был октябрь.

Шампанское они выпили на Новый год. Просто так, по-дружески.

на земле весь род людской
Нелюбопытный

Вот совсем реальная история. Очень тяжелая, кстати.

Слабонервных просят не падать на пол, а закрыть книжку и поставить ее на место.

А депрессивных – закинуть за щеку таблетку «Прозака».

Готовы? Ну, помчались.

В 1967 году в Швеции вышел знаменитый фильм «Я любопытна» (режиссер Вильгот Шёман). Это проблемная социальная лента в таком, что ли, художественно-документальном формате. Героиня = актриса (Lena Nyman). Девушка-студентка изучает проклятые вопросы современности. Франко и Мао, свобода и цензура, наемный труд и капитал, права человека и, конечно, сексуальная революция.

В этом фильме довольно много голого женского и мужского тела и вполне откровенных сексуальных сцен. Поэтому в некоторых странах он был запрещен как порнографический.

Хотя фильм совсем не про то, как сказано выше.

Но и я совсем не про то.

Я про то, что в семидесятом, кажется, году в Швеции была делегация советских писателей. И вот один из них (фамилия редакции известна), вернувшись в Москву, рассказывал:

– А в предпоследний день шведы решили нам показать свое знаменитое неприличное кино «Я любопытна»!

Слушатели просто задрожали от восторга и предвкушения.

– Да, да. То самое! Вот именно оно! «Я любопытна – в желтом». Нам сказали, там есть еще «в синем», но это почти одно и то же, второй вариант, или типа продолжения, но «в желтом» гораздо сильнее. Свежее! Гораздо больше секса!

– Ну, ну… – застонали все вокруг.

(Ах, все помнят анекдот про «секс по-шведски», «по-польски» и «по-советски»).

– Но! – сказал он. – У них ведь там нет своего зала, как у нас в Доме литераторов. То есть они не могли вот так взять и устроить для нас просмотр.

– Как же они сделали? – спросил кто-то.

– Да очень просто! – сказал он. – Посадили нас в автобус, подвезли к кинотеатру, выдали каждому по двести крон на билет и сказали: «Сеанс начнется через полчаса, фильм идет час сорок, итого через два часа с минутами мы вас ждем на этом самом месте». Очень чуткие, внимательные люди. А какие организованные!

– Ну, ну! – заторопили его.

– Что ну?

– Ну, как фильм? Что там? Расскажи!

– Вы что, в самом деле? – засмеялся он. – Разве я похож на идиота? Тратить двести крон на кино про голых баб?.. Все в кино, а я тихонечко в магазин. Там рядом универмаг был. Купил Леночке летнюю кофточку.

Помолчал и добавил:

– И не один я, между прочим.

procul este, profani!
Доходы и издержки

Есть у меня приятель, экономический журналист. Пишет в несколько изданий, а также составляет аналитические записки. Фрилансер, то есть работает дома. Зарабатывает около 60 000 рублей в месяц чистыми – на круг, ибо месяц на месяц не приходится. Живет скромно. Ездит на метро, еду покупает в «Перекрестке», по части шмоток и гаджетов не форсит, да и понятно – уже сорок лет.

Жена – тоже журналистка. Сыну – двенадцать.

И вдруг, нежданно-негаданно, приглашает его вице-президент одной крупной частно-государственной компании. Кофе попить в кафе «Турандот»…

И предлагает ему занять пост начальника отдела в этой самой компании. С окладом в 180 000 рублей.

– Вот это да! – сказал я, услышав такое. – Ты, конечно, согласился?

– Конечно, нет, – сказал он.

– Прямо так сразу и отказался?

– Нет, не сразу. Секунд через восемь. Невыгодно.

– То есть как? Это же в три раза больше, чем сейчас!

– Эх, Викторыч! – сказал он. – Видно, что в экономике ты полный профан! Давай считать.

– Вот смотри, Викторыч, – сказал он. – Гляди, как я одет. Две пары джинсов, пиджак твидовый, пиджак вельветовый, три свитерка. Еще пара брюк. И приличный костюм, который я вынимаю два раза в год: свадьба там или похороны; ему уже десятый год пошел. А туда надо как минимум четыре классных костюма. Каждый – минимум полтинник. И это на два года, прикинь! А сорочки? Минимум дюжина сорочек – по три штуки, сам считай. Туфли. Знаешь, почем сейчас брендовые офисные туфли? А небрендовые нельзя. Часы, опять же. Тут минимум сотню клади. Портфель. Айфон. Айпад. А новое пальто? Ты считай, считай…

То есть мне, чтоб туда явиться, надо будет в долг брать! Ты мне дашь полмиллиона с рассрочкой на год? Допустим, да. Значит, я тебе должен буду по сорок штук в месяц отдавать.

Теперь – машина. Живу без машины и прекрасно себя чувствую. Но не могу же я на такую фирму, куда все на своих тачках, пешком от метро бежать! Или из битого жигулевского частника вылезать! И не могу же я купить «Матиц» или «Логан», когда мои подчиненные на «Маздах» как минимум. Итого по автокредиту самое маленькое – те же сорок штук в месяц. А еще страховка, бензин и приятные встречи с дорожной полицией. Минимум десятка в месяц.

Сорочки, кстати, надо стирать и гладить – не по-домашнему, а как следует: чтоб сияло и стояло. Не заставлю же я свою жену крахмалить-гладить! У нее свои творческие интересы. Итак, сорочки: двести рублей штучка в химчистке, умножай на 24 рабочих дня. Пять тысяч.

Итого сорок плюс сорок плюс десять плюс пять – девяносто пять вылетает на совершенно ненужные мне вещи. Так сказать, на мундир.

180 000 минус налог – 158 000. Вычти 95 000. Получается 63 000. А я сейчас имею чистыми 60 000.

То есть мне предлагается зарабатывать на 3000 больше.

Самое главное – за что? За то, что на службе надо быть в девять, а уходить – когда начальство отпустит. То ли в семь, то ли в девять, а если готовят доклад для министра – и вовсе в полночь. То есть наплевать на свое здоровье и на свою семью. Кстати, я часто сам готовлю обед и почти всегда хожу за продуктами. А тут предлагается закабалить жену и забросить сына! И забыть о собственных интересах, замыслах, о книге, которую я пишу потихоньку по вечерам…

Ради чего? Ради трех штук прибавки? Да что я, сумасшедший?

И самое главное, Викторыч. Голову даю на отсечение, что зарплата – именно «оклад жалованья» – у них на самом деле тысяч двадцать. Ну, двадцать пять. А все остальное – гранты и бонусы. Гранты имеют свойство внезапно кончаться, а бонусы – неожиданно срезаться…

Хорош я тогда буду со своими долгами!

Понял?

– Понял, – сказал я. – А вот скажи: высокая зарплата – это всегда вот так, как ты рассказал? Сплошные расходы и надрыв здоровья?

– Насчет «всегда» не знаю, – сказал он. – Но в моем случае – именно так.