Текст книги "Экономическая журналистика"

ЧАСТЬ 3

Глава 5. Техника юридической защиты журналиста

Для подробного изучения данной темы автор рекомендует дополнительно изучить:

Шевчук Д.А. Гражданский процесс. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2006.

С правовой точки зрения честь – это сопровождающееся положительной оценкой отражение качеств лица (физического или юридического) в общественном сознании. Однако тогда определение чести вступает в некоторое противоречие с ее пониманием в ГК РФ как нематериального и неотчуждаемого права личности, если только не понимать это право как своего рода «презумпцию наличия чести» – допущение, что человек располагает честью, если он не допустил поступков или высказываний, несовместимых с его положительной оценкой в общественном мнении (общественном сознании). Ср. в Комментарии к ГК РФ: «При защите чести и достоинства действует презумпция, согласно которой распространяемые порочащие сведения считаются не соответствующими действительности. Это означает, что доказывать правдивость таких сведений должен тот, кто их распространил».

Унижение чести предполагает, что истец ощущает изменение (или считает потенциально возможным изменение) общественного мнения о себе. Это сознательная дискредитация человека в общественном мнении. Однако, как указывает Комментарий к УК РФ, «наличие унижения и его степень, глубину оценивает в первую очередь сам потерпевший»: объективных, тем более операциональных критериев для доказательства того, что «унижение чести» имело место, в законе и текстах права вообще нет.

Достоинство – это «самооценка личности, основанная на ее оценке обществом». Но сама общественная оценка человека не соотнесена с понятием достоинства. Достоинство есть ощущение человеком своей ценности как человека вообще, конкретной личности, профессионала и т. д. Отсюда понятия личного, профессионального, национального достоинства. Конституция РФ в ст. 21 говорит: «Достоинство личности охраняется государством. Ничто не может быть основанием для его умаления». Достоинство, как и честь, включается законодателем в число нематериальных прав личности.

Таким образом, понятие достоинства включает в себя сознание человеком своей абстрактной и конкретно-социальной ценности, а также ценности (значимости) социальных групп, в которые он входит [другой вопрос, на какой основе формируются эти группы: чаще всего они являются профессиональными, национальными или конфессиональными (религиозными)]. Оно по определению может быть только со знаком «плюс» – есть ли у данного лица те или иные положительные качества и что по поводу этого лица считает общественное мнение, здесь несущественно.

Конституция РФ не случайно говорит не об унижении, а об умалении достоинства. Здесь, по-видимому, проведена четкая грань между унижением как дискредитацией человека в общественном мнении и умалением как таким воздействием на общественное мнение, которое противоречит достоинству личности как ее неотъемлемому праву. Нельзя унизить человека в его собственных глазах. Поэтому правильнее было бы говорить не об «унижении чести и достоинства», а об «унижении чести и умалении достоинства».

Понятие репутации (вообще) в текстах законодательства отсутствует: есть лишь понятие деловой репутации как нематериального права личности (относящегося и к юридическому лицу), не имеющее никакого раскрытия в ГК РФ. (Впрочем, термин «репутация» встречается в УК РФ в статье о клевете, но из контекста видно, что имеется в виду именно и только деловая репутация). Видимо, понятие репутации, раскрываемое в Комментарии к ГК РФ как «сложившееся о человеке мнение, основанное на оценке его общественно значимых качеств», есть лишь одна из сторон понятия чести, более широкого, чем понятие репутации.

Что касается понятия деловой репутации, то она связывается в текстах права прежде всего с предпринимательской деятельностью и определяется А. Эрделевским как «сопровождающееся положительной оценкой общества отражение деловых качеств лица в общественном сознании». Строго говоря, деловая репутация может быть и отрицательной, но, как правило, это сочетание употребляется в положительном смысле: ср. «защита деловой репутации».

Понятие престижа или морального престижа законодателем вообще не употребляется и встречается только в юридической литературе. Это оценка данного лица общественным мнением с точки зрения его социальной роли, социального статуса, социального влияния. Поэтому престиж может быть более или менее высоким, но не имеет качественной оценки. Сочетание же «моральный престиж» внутренне противоречиво: прилагательное «моральный», казалось бы, относится к личности человека, а существительное «престиж» – бесспорно только к его оценке общественным мнением.

Что такое «доброе имя» человека – термин, впервые употребленный в тексте нового ГК РФ, – остается пока совершенно непонятным. Видимо, этот термин синонимичен репутации (в общем смысле) и, следовательно, понятие доброго имени подчинено понятию чести.

Одним словом, все эти три понятия не определены законодателем и пока не вносят ничего содержательно или процессуально нового.

Что такое клевета?

Ответ УК РФ следующий: это «распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию». Следовательно, понятие клеветы включает три признака: а) унижение (опорочение) чести и достоинства или подрыв репутации, б) умышленность этого деяния, в) ложность распространяемых сведений.

Таким образом, клевета – такое унижение чести и достоинства (или унижение чести и умаление достоинства), которое связано с умышленной ложью, но совершенно не обязательно предполагает неприличную форму (в отличие от оскорбления – см. ниже).

Попытаемся несколько подробнее разобраться в определении клеветы, данном УК РФ. Здесь есть две неясности.

Во-первых, что такое «заведомо ложные» сведения (формулировка перешла в новый УК из старого)? По-видимому (так трактует это выражение Комментарий к УК РФ), имеется в виду осведомленность распространителя клеветнических сведений об их ложности. Но точное определение законодатель не дает.

Во-вторых, что такое «порочащие» сведения и как они соотнесены с унижением чести и достоинства? В подзаконном акте – Постановлении Пленума ВС РФ от 18.02.92 – есть определение порочащих сведений: «не соответствующие действительности сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства или моральных принципов,…которые (утверждения. – Авт.) умаляют честь и достоинство гражданина либо деловую репутацию гражданина или юридического лица».

Значит, налицо три признака порочащих сведений: а) направленность на унижение (умаление) чести и достоинства либо деловой репутации, б) характер сведений (нарушение законодательства или общепринятых моральных принципов), в) ложность этих сведений. Если по признакам б) и в) сведения легко квалифицировать как порочащие, то основной признак – а) – возвращает нас к оставшемуся неопределенным понятию унижения чести и достоинства.

Порочащие сведения и позорящие сведения – это одно и то же?

Нет, не одно и то же, хотя кое-где в юридической литературе они отождествляются. Позорящие сведения, как и порочащие, направлены на унижение чести и достоинства. Но, в отличие от порочащих, у них нет признака ложности.

Что такое вообще сведения?

Сведения – это тексты, содержащие описание (и оценку) тех или иных событий или их отдельных компонентов. Они могут быть фактологическими и оценочными, истинными и ложными и т. д.

Что такое оскорбление?

Согласно ст. 130 УК РФ, это «унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме». Здесь присутствуют два признака: а) направленность на унижение чести и достоинства и б) неприличная форма. Строго говоря, предполагается еще один признак, в тексте статьи прямо не указанный – это в) умышленный характер деяния. Правдивость (истинность) или ложность сведений, распространяемых при оскорблении, значения не имеет.

Как мы видели выше, понятие унижения чести и достоинства субъективно и юридически точно не определимо. Трудно, хотя и возможно установить умышленность оскорбления. И наконец, столь же туманно, как мы увидим далее, понятие «неприличной формы». Получается неопределенность если не в кубе, то в квадрате.

Что понимается под «неприличной формой»?

Если бы кто-нибудь знал, что надо понимать под этим выражением! Законодатель никаких определений не дает. А Комментарий к УК РФ – лучше бы не давал. Вот что он говорит: «Неприличная форма дискредитации потерпевшего означает, что отрицательная оценка его личности дается в явно циничной, а потому резко противоречащей принятой в обществе манере общения между людьми. Это прежде всего нецензурные выражения, сравнение с одиозными историческими и литературными персонажами».

Циничный – синоним непристойного или неприличного с той только разницей, что непристойность не предполагает умышленности, а цинизм предполагает. Что такое «явно циничная» манера – остается тайной. Что вкладывается в понятие «принятой в обществе манеры общения между людьми» – еще менее ясно (см. главу 4).

Нецензурные выражения – опять-таки синоним непристойной формы, т. е. они дают отрицательную оценку личности потерпевшего через употребление слов и выражений с определенной семантикой, считающихся неуместными в большинстве ситуаций общения. Кстати, а если эти слова и выражения употреблялись, а отрицательная оценка личности при этом не давалась – этакие дружеские ласковые матюки (см. в главе 4 о функциях мата или обсценной лексики)? Одиозный, по словарю С. И. Ожегова, – это «вызывающий крайне отрицательное отношение к себе, крайне неприятный». Но вызывающий отношение у кого? Гитлер – одиозная фигура? Несомненно. Но, по-видимому, не для Президента Беларуси.

Таким образом, ни одно из приведенных здесь выражений не может быть определено – или, по крайней мере, не определено – сколько-нибудь объективно. Начиная с дискредитации, по всей вероятности, здесь полностью синонимичной унижению чести и достоинства.

Что такое моральный вред?

Согласно ст. 151 ГК РФ, это «физические или нравственные страдания, которые претерпевает гражданин в результате нарушений или посягательств на его права». В число этих страданий входят (Постановление Пленума ВС РФ от 20.12.94) «страдания, причиненные действиями (бездействием), посягающими на… нематериальные блага (…достоинство личности, деловая репутация…)…Моральный вред, в частности, может заключаться в нравственных переживаниях в связи с… распространением не соответствующих действительности сведений, порочащих честь, достоинство или деловую репутацию гражданина…».

Все эти нравственные страдания и нравственные переживания неуловимы, доказать следственным или судебным путем наступление морального вреда, кроме отдельных случаев, невозможно. Так же неопределенна связь упомянутых нравственных переживаний с унижением чести и достоинства – не говоря уже о неопределенности самого понятия унижения чести и достоинства. Поэтому единственный правовой выход – говорить не о наступившем, а о возможном моральном вреде. Соответственно и компенсация морального вреда должна производиться по логике возможного, а не наступившего вреда. Скажем, невозможно установить, действительно ли потерпевший испытывал унижение, раздражение или отчаяние в результате незаконного увольнения с работы, а если мы знаем, что он был раздражен, – то было ли это вызвано именно увольнением. Но сам факт незаконного увольнения уже дает основания для вчинения иска о компенсации морального вреда. Другой вопрос, что такая компенсация предполагает установление причинно-следственной связи между увольнением и «физическими или нравственными страданиями».

Чем различаются факт и его оценка?

А вернее: можно ли, как это обычно делается, противопоставлять друг другу факт и его оценку или суждение (мнение) о нем? Вообще: есть ли факт нечто совершенно объективное? А оценка или суждение о нем – наоборот, субъективное? Или: факт есть нечто первичное, а суждение о нем – нечто вторичное?

Нет. Факт становится таковым и становится нам доступным только в форме суждения (высказывания, пропозиции). Реальность существует независимо от человека, а факт – нет: он, этот человек, выделяет в действительности какой-то фрагмент, а в нем – определенный аспект (событие); затем он «переводит» свое знание о действительности (событии) на «естественный» язык, строит в виде суждения о предмете, затем проверяет, истинно ли данное суждение или ложно (как говорят, «верифицирует» его). И только тогда – если окажется, что суждение истинно – то, что описано в этом суждении, становится фактом!

Суждение может быть разным по содержанию. Например, оно может быть бытийным: существует одно и только одно солнце. Или может относить данное лицо или предмет к тому или иному классу: Сократ – человек. Или может приписывать лицу или предмету качество: Вовочка хороший.

Факт соответствует самым абстрактным по своему характеру суждениям, он абстрактен по своей природе, он – всегда «голый» факт, очищенный от частных характеристик события. Факты не описывают, их излагают. Можно описывать, как развертываются события, но не как происходят факты. Факты вообще не «происходят». Это лишь наша интерпретация событий, наш образ ситуации. Образ, который в результате проверки (верификации) оказался истинным (Кстати, само понятие истинности в логике достаточно сложно).

Значит, факт может быть достоверным или недостоверным?

Конечно. Установить факт, т. е. сделать его достоверным, значит осуществить его верификацию. Другой вопрос, что такая верификация не всегда возможна. Иногда она невозможна объективно: доказать, что Х был платным осведомителем КГБ, невозможно, так как соответствующие архивы недоступны. А иногда невозможна субъективно: этому мешают эмоции и субъективные оценки говорящего. Вот суждение «Вор у вора украл» в известной публикации В. Поэгли, ставшей предметом судебного разбирательства: оба «вора» слишком нагружены эмоциональной и вообще субъективной информацией. Может быть, это и факт, но чтобы его установить, надо пробиться через оценку и комментарий автора.

Достоверный факт – это суждение о событии, которое оказалось истинным в результате его верификации. Недостоверный факт – это суждение о событии, верифицировать которое оказалось невозможным. А если суждение в результате верификации оказалось ложным, то о факте как таковом вообще не может быть речи.

Как же разграничить событие и факт (или суждение о факте)?

У события есть только одно свойство или признак – то, что оно произошло (или не произошло). Ельцин выиграл президентские выборы 1996 года – это событие. А вот суждений об этом событии может быть бесконечное множество. Например, такое:

Ельцин выиграл благодаря поддержке электората А. И. Лебедя. Или такое: выигрыш Ельцина – благо для России. Первое из них может быть фактом (суждением о факте), если в результате верификации выяснится, что оно истинно. А вот второе не может быть фактом вообще (во всяком случае, в условиях реального времени – мы не можем пока стать на позицию будущего исто-462

рика, в распоряжении которого окажутся средства верификации этого утверждения). Это – типичное оценочное суждение.

Значит, следует разграничивать не факт и оценку, а событие и оценку?

Давайте еще раз проследим всю цепочку от начала до конца. Событие либо произошло, либо нет. Это обычно не требует дополнительного доказательства или специального исследования (хотя бывают ситуации, когда само наступление события ставится под сомнение, например выиграл или нет Л. Тер-Петросян президентские выборы в Армении: оппозиция утверждает, что это событие не произошло, а итоги голосования были сфальсифицированы). По поводу происшедшего события могут быть высказаны различные суждения. Часть из них может быть верифицирована (проверена); в процессе верификации некоторые из них не подтверждаются и оказываются ложными (не являются фактами). Другие в ходе верификации оказываются истинными, подтверждаются – и тогда превращаются в факты. Но у нас остались еще суждения, которые вообще не могут быть верифицированы, например: Н. – козел. Это и есть оценочные суждения.

Что оценивают оценочные суждения?

Они могут оценивать либо само событие («первый этаж»), либо факт, т. е. истинное суждение о событии («второй этаж»). (Предупреждая возможное недоумение, уточним: суждение типа «Н. – козел» тоже относится к событию или событиям, а именно к поведению или действиям Н.). Оценочные суждения пользуются различными языковыми средствами, когда относятся к событию или факту: в первом случае это наречие, предикатив, слово категории состояния, во втором случае – модальные высказывания или вообще сложные синтаксические конструкции. События оцениваются эмоционально, факты – как правило, рационально.

Оценки событий и фактов могут быть независимы друг от друга.

Как все это соотносится с юридической терминологией?

Обратите внимание: здесь возникают те же основные параметры суждений, что и в текстах права. Это: истинность – ложность, оценочный – неоценочный характер, событийность – ее отсутствие и др. Событие либо произошло, либо нет. Это можно установить юридически. По поводу события некто высказывает суждение. Если оно в результате верификации оказывается истинным (т. е. фактом), все в порядке. Если оно оказывается ложным, то возникает проблема информированности этого «некто»: либо он впал в добросовестное заблуждение; либо у него было сознательное намерение (умысел) солгать, и тогда его суждение является, очень возможно, порочащим и дает основание для обвинения в клевете. Но возможен и третий случай – а именно, если суждение квалифицируется как оценочное. Здесь, в свою очередь, существенно, относится оценка к событию или факту. Но гораздо важнее, в какой форме выражена эта оценка, является ли она оскорбительной и есть ли у автора соответствующего суждения интенция (умысел) на унижение или умаление чести и достоинства, дискредитацию того или иного лица и т. п.

Как, следовательно, должен рассуждать юрист (судья, адвокат)? Каков должен быть его «алгоритм»?

Это зависит от того, как сформулировано обвинение и имеем ли мы дело с гражданским или уголовным делом. Наиболее часто речь идет об унижении чести и достоинства. Допустим, Х. высказал какое-то суждение об У., и У. возбуждает против Х. иск об унижении чести и достоинства. Вопрос первый: имело ли место само событие? Если не имело, то знал ли об этом Х.? Если не знал, то имело место добросовестное заблуждение. Если знал, то это означает, что Х. распространял заведомо ложные сведения. Вопрос второй, возникающий, если событие имело место: является ли суждение Х. суждением оценочным или неоценочным? Если оно неоценочно, т. е. претендует на то, чтобы быть достоверным фактом, то является ли оно истинным или ложным? В первом случае (суждение истинно) проблема сводится к тому, в какой форме оно выражено, – см. ниже. Во втором случае (суждение ложно) опять-таки существенно, знал ли об этом Х.: если да, то он распространял заведомо ложные сведения. Вопрос третий, если суждение оценочно: содержит ли оно порочащие У. сведения? Вопрос четвертый: имела ли место умышленность в распространении таких сведений? Вопрос пятый: выражено ли суждение в неприличной форме?

И все-таки: существует ли факт в действительности или это только суждение о действительности?

Факт – это, как мы видели, истинное суждение о том или ином событии. Таких истинных суждений может быть несколько, они образуют своего рода пучок признаков события. Событие Х одновременно имеет и признак А, и признак В, и признак С… Но очень существенно, чтобы все эти признаки в совокупности полностью описывали данное событие. Что это значит? Они, эти признаки, должны характеризовать и участников события, и характер действия, и обстоятельства, при которых происходило событие, в частности его временные и пространственные границы. Образно говоря, они должны образовывать завершенный «сюжет». Если же чего-то в характеристике события не хватает, то это может привести к неправильной юридической квалификации этого события или суждений о нем. Например, вся логика приговора по делу газеты «Мать» рушится, если учесть, что инкриминируемый номер газеты является первоапрельским.

Совокупность истинных суждений о событии, образующих завершенный «сюжет» этого события, может быть названа реальным фактом в отличие от отдельно взятого истинного суждения об этом событии – вербального факта.

Случайно или нет, что судебному преследованию чаще подвергаются газеты, чем электронные СМИ?

Мы полагаем, что не случайно. См. главу 3. Но кроме того, телевидение как бы задает в зрительном образе, который воспринимается как «объективный» и «самодостаточный» (хотя на самом деле таковым не является), значительную часть «сюжета» данного события и лишь вербально комментирует этот образ. Автор же газетного материала вынужден составлять «сюжет» из отдельных вербальных суждений о событии, что дает больше поводов для инкриминирования ему различных правонарушений.

Значит, для правильной квалификации суждений о том или ином событии важно учитывать целостную структуру этого события (реального факта, ситуации)?

Да, и такую структуру изучает особая научная дисциплина – теория речевых актов, или речевая прагматика. В ней, в частности, выделяются следующие важные понятия.

Пресуппозиция речевого акта – это характеристика отношения говорящего к ситуации общения. Например, это может быть знание о ситуации, в самом речевом акте прямо не выраженное, а лишь подразумеваемое.

Мотивировка речевого акта – это один из видов пресуппозиции, а именно то, что описывает цель высказывания, для чего оно, чего хочет говорящий.

Ориентированность речевого акта предполагает важное различие адресата этого речевого акта и аудитории. Адресат – всегда конкретное лицо. Но возможны «публичные» речевые акты, с самого начала адресованные группе людей (например, аудитории СМИ). Кроме того, адресат может быть конкретным и в то же время неопределенным (таков адресат высказывания «У нас не курят»). Возможно расхождение формального и реального адресата (например, шутки обычно адресованы не формальному собеседнику, а третьему лицу или аудитории, присутствующим при общении).

Совпадает ли образ ситуации у говорящего и адресата речевого акта? Иными словами, однозначны ли содержание и направленность речевого акта для разных людей, в нем участвующих?

Может и не совпадать. Тому есть разные причины. Например, неточное владение лексикой и фразеологией: нельзя «показать кузькину мать в производстве сельскохозяйственной продукции» (Н. С. Хрущев). Или различия в понимании слова (выражения) разными социальными группами, политическими партиями и пр.: «черная сотня» – для социал-демократов ругательный термин, исторически нейтральное обозначение мещанства, а в 1906 г. – самоназвание монархических боевых дружин. Или незапланированные говорящим (пишущим) дополнительные истолкования сказанного или написанного: например, П. Н. Милюков в 1907 г. написал в одной из статей: «Мы сами себе враги, если… захотим непременно, по выражению известной немецкой сказки, тащить осла на собственной спине». Социал-демократы приняли этого «осла» на свой счет со всеми свойственными ему ассоциациями, и Милюкову пришлось печатно разъяснять, что он имел в виду. И так далее (см. главу 3).

Какую роль играет в истолковании речевого акта индивидуальный или коллективный опыт?

Мы бы сказали – гигантскую. Вообще речевой акт нельзя понять и истолковать, не опираясь на общее для участников этого акта предварительное знание – то, что иногда называется «фоновыми знаниями». Если эти фоновые знания, этот опыт у говорящего и адресата речи, говорящего и внешнего «наблюдателя» и т. п. расходятся, то и интерпретация речевого акта будет разной.

А могут быть недоразумения, связанные с неправильным использованием опыта при интерпретации конкретной ситуации?

И даже более того – с сознательно неправильным его использованием. Известный лингвист и семиотик Т. А. ван Дейк (его работы переведены и на русский язык) как-то проанализировал, какими способами в прессе создаются этнические предубеждения. Вот некоторые из них: сверхобобщение, когда свойства отдельных лиц и событий принимаются за свойства всех членов этнической группы (например, всех чеченцев, всех евреев) или всех этнически значимых (этнически маркированных) ситуаций. Или приведение примера, т. е. перенос общих свойств, приписанных группе или ее «типичным» представителям, на частный случай – человека или событие. Или расширение – когда негативное отношение к какой-либо отдельной черте или признаку распространяется на все другие признаки и на их носителей. Или, наконец, атрибуция, когда читателю навязывается нужное причинно-следственное отношение – например, с самого начала ищется «чеченский след», хотя нет никаких прямых оснований для этого.

Каковы могут быть рекомендации по «смысловой защите» текста, т. е. где журналисту следует «подстелить соломку», чтобы по возможности не «подставиться»?

Два видных западных специалиста по теории речевых актов, Г. Грайс и Дж. Лич, сформулировали основные принципы, которыми следует руководствоваться и автору текстов в СМИ. Это принцип кооперативности и принцип вежливости. Первый из них конкретизируется в четырех положениях (максимах): 1) высказывание должно быть предельно информативным (максима количества); 2) оно не должно быть ложным (максима качества);

3) оно должно касаться сути дела (максима релевантности);

4) оно должно быть ясным, кратким и недвусмысленным (максима прозрачности).

Второй принцип конкретизируется в шести постулатах: 1) постулат такта – создавай максимум удобств для другого; 2) постулат великодушия – создавай минимум удобств для себя; 3) постулат одобрения – минимизируй количество отрицательных оценок, стремись (в рамках возможного) к максимально положительной оценке других; 4) постулат скромности – максимально порицай себя и минимально себя хвали; 5) постулат согласия – ориентируйся на минимальное разногласие между собой и другим, стремись к максимальному согласию; 6) постулат симпатии – проявляй максимум симпатии к людям.

Можно добавить к перечисленным рекомендациям еще три – назовем их «правилами». Это: 1) правило приоритета действия – старайся аргументировать не качествами или образом того или иного человека, а его поступками, действиями; 2) правило конкретности – говори не о действиях вообще, а о конкретном поступке в конкретной ситуации; 3) правило положительной мотивации – старайся искать в первую очередь «хорошие», позитивные движущие силы этого поступка («хотели как лучше, а получилось как всегда»).

Эти формулировки (максимы, постулаты и правила) кажутся очень абстрактными, но на самом деле они вполне операциональны и ими легко руководствоваться в практике. Например, постулат великодушия требует от журналиста, чтобы он «открытым текстом» проанализировал все, что противоречит его трактовке событий, и аргументированно отбросил эти противоречащие трактовки. А правило приоритета действия запрещает политическому деятелю говорить о «мальчиках в розовых штанишках».

К сожалению, не всем этим рекомендациям на практике следуют в сегодняшней политической ситуации и вообще в различных сферах общения – от межличностного до формального общения в условиях судебного процесса.

Видимо, следует избегать употребления ненормативных языковых средств (инвективной лексики)?

Инвектива – такой способ осуществления вербальной агрессии, который воспринимается в данной семиотической (под)группе как резкий или табуированный. В несколько ином ракурсе инвективой можно назвать вербальное нарушение этического табу, осуществленное некодифицированными средствами. Конечно, по возможности таких средств, да и вообще слов и выражений с ярко выраженным экспрессивным оттенком, следует избегать. Однако на практике и истцы в делах об унижении чести и достоинства, и суды видят «вербальную агрессию» там, где ее нет, приписывают авторам текстов умышленное и сознательное намерение (умысел) унижения или оскорбления адресата общения или даже аудитории общения. При этом употребление просто экспрессивных слов и выражений отождествляется с сознательным оскорблением. Это следует иметь в виду: на практике любое экспрессивное слово и выражение может быть воспринято как сознательная инвектива.

А есть ли рекомендации конкретно по организации текста?

В теории коммуникации есть концепция так называемых стратегий позитивной вежливости, стратегий негативной вежливости и стратегий вуалирования. Значительная часть из них приемлема и для авторов текстов СМИ и позволяет сузить «зону риска».

Приведем здесь несколько таких стратегий.

К «стратегиям позитивной вежливости» относятся, например, имитация интереса к слушателю (читателю), вовлечение его в реальный или «молчаливый» диалог; создание атмосферы «мы с вами»; избегание прямого несогласия (не «Нет», а «Да, но…»).

К «стратегиям негативной вежливости», в частности, относится «безличность», обобщенность утверждений (не «не курите», а «у нас не курят») и т. д.

К стратегиям вуалирования, особенно важным для журналиста, в частности, относятся: намеки через ассоциации; ирония; многозначная метафора («Гарри – настоящая рыба»: скользкий? холодный? хорошо плавает?); сознательная неопределенность («кому-то сегодня сильно достанется» – всем ясно, кому…) и т. д.

Можно ли сформулировать для журналиста своего рода «катехизис» – список прямых указаний (рекомендаций и, так сказать, запретов), буквальное соблюдение которых гарантирует «защищенность» текста?

Мы полагаем, что нет.

Во-первых, журналист попадет тогда в положение знаменитой сороконожки, которую спросили, какой ногой она сделает следующий шаг, после чего, задумавшись об этом, она вообще не смогла сделать ни одного шага. Другой вопрос, что у журналиста должна быть общая установка на терпимость (толерантность), взаимность (паритетность) и самоограничение. Также другой вопрос, что, прежде чем дать своему тексту дальнейший ход, журналист (или редактор) обязан осуществить своего рода самоцензуру, по возможности выявив и устранив все то в этом тексте, что выводит его в «зону высокого риска».

Во-вторых, даже если журналист все это проделает, никакой гарантии никто дать не может. С одной стороны, всегда остается вероятность, что какой-то «рисковый» момент в тексте останется незамеченным. С другой стороны, истец, адвокат, эксперт, судья – тоже люди, причем (это относится прежде всего к истцу и его адвокату) со своими мотивами и интересами, противоречащими интересам журналиста и его защитника. Анализ материалов уже состоявшихся процессов по обвинению в унижении чести и достоинства свидетельствует, что и сторона истца, и суд, как правило, совершают довольно очевидные ошибки и просчеты, вызванные их некомпетентностью и одновременно ангажированностью. Предвидеть такие ошибки и просчеты, нередко даже несознательные, невозможно. Можно только уменьшить вероятность, уменьшить степень риска.