Текст книги "Абонент вне сети"

– Да, в Новый год ракета на балкон попала, – Гриша поморщился. – Пожарники тоже датые приехали, лестница у них не выдвигалась. На хрен они нужны вообще… Ну, давай, Горшочек, пошел, милый, давай, сука, давай, Горшочек, дорогой, бей, бей… Горшок марамой!

– А чего с работой-то после тюрьмы? – спросил я.

– Все отлично, я теперь – сталкер, – гордо молвил Гриша.

– Кто? И куда водишь? В зону?

– На 15 уровень, – Гриша кивнул на компьютер. – Могу броню продать, артефакты любые, могу твоего плейера по трудным местам провести.

– Так ты людям играть помогаешь? И тебе за это деньги платят? Виртуальные?

– Сам ты виртуальный! Рубли, баксы, евро. Там куча людей живет, – он снова показал на аппарат. – Там интереснее, чем здесь.

– Да брось ты, Гриня, «интереснее». Тамагочи разные играют, пока их жены кормят.

– Главное, что у них бабло есть, а мне из дома выходить не надо. Я еще в покер и преферанс мастырю. Завтра у меня финал Северо-Западной лиги. Если выиграю – сразу восемь штук срублю… Ну, давай, падла! Гол! Го-о-ол! Керж – красавец.

На экране вяло обнимались парни в белых футболках. А Гриша чувственно схватил со стола бутылку водки и напузырил в чашку, из которой только что пил чай.

– Будешь? – спросил он меня.

– Не, я пивка баночку прихватил.

– Ну, тогда за здоровье, – он произвел экстренную дозаправку. – Все болезни от недопития. А если пьешь и не помогает – ампутировать.

В комнату неожиданно вошел мальчишка лет семи с необыкновенно взрослым лицом. Даже не взглянув в нашу сторону, он взял шерстяные носки с батареи у окна.

– Вовчик, садись с нами, – радостно заголосил Гриша. – Бери ряженку и садись. Наши уже забили.

– Это твой Вова такой вырос? – спросил я.

– Старший, – по его лицу разлилась отцовская гордость, и он немедленно выпил еще. – В первый класс пошел и уже всеми там коноводит. Еще бы, я его сам драться учил. Вовчик, злой папа к тебе идет.

Булочник с трудом поднялся и начал наступать на оставшегося невозмутимым парнишку. Вова только принял стойку и запорхал по комнате, словно его ужалила пчела. Отец осыпал его несильными шлепками. Вова пытался контратаковать, но ему не хватало размеров. Наконец Гриша бросился на сына, обхватил его руками и несколько раз оторвал от пола. Считая свою победу очевидной, он отпустил захват и повернул ко мне довольное лицо. И тут же получил хлесткий апперкот в нос. На линолеум посыпались капли крови.

– Ты чего, Вова, больной? – зашипел глава семейства. – Мы же закончили!

– А ты не сказал «брейк», – пожал плечами ребенок. – Я во двор пошел.

Через минуту мы услышали, как хлопнула входная дверь.

– Ничего, серьезный пацан вырастет, – успокаивал неизвестно кого Булочник, вкручивая себе в ноздрю ватный тампон. – Хорошо попал, падла. Представляешь, как его в школе должны уважать.

– Смотри, чтобы отморозком не вырос, – предостерег я и посмотрел ему в глаза. – Ты насчет Дэна думал? Кто-то же из наших кровь пролил. Может, Бубл? Он и на похоронах не был, и деньгами вдруг звенеть начал.

– Ринатик – лох, на хрен он нужен, – покачал головой Гриша. – Ему бы вкурить да поорать, а чтобы убить, нужны яйца.

– А у кого из нас яйца есть?

– У тебя, Егор, – он дерзко вскинул глаза. – И у Юры.

– У Тихонова?

– Да. Ты с ним дела делал? Не делал, – он любил излагать тему в виде вопросов и ответов. – А деньги занимал? Попробуй не вернуть ему вовремя сто баков и посмотри внимательно в его глаза. Он за бабки кому угодно башку отобьет – друг не друг. А сам может не вернуть, и я его за это уважаю. Долги отдают трусы. Я Юре звонил, кстати, на днях – он был где-то за городом. Сказал, что отпуск у него.

– А про меня ты почему так решил?

– Слишком гладко у тебя все. Сейчас у всех проблем хватает, с кем ни поговоришь за его проблемы, все расскажут, еще и денег в долг попросят. А ты всем доволен, чирикаешь как соловей на ветке. Не бывает так. Тихаришь ты что-то, от себя самого тихаришь.

– Если я чересчур бодрый, то что тогда про Дэна сказать. Он не меньше Абрамовича раздражать должен.

– Ты не обижайся, Егорка, – он как будто не услышал моего подкола. – Ты – пацан нормальный, но с козлинкой, с гнильцой. Ты другим показаться хочешь, а сам себя не уважаешь. Потому что не за что.

Гриша говорил смело, потому что чувствовал – бить его в нос я не буду. К тому же он успел освоить граммов триста на старые дрожжи. В нем проснулся оратор, и он даже не обратил внимания на второй забитый «Зенитом» гол.

– Ты сам должен выбирать, быть тебе насильником или жертвой, – возбужденно шептал Гриша. – Третьего не дано. Либо ты дерешь, либо дрочишь.

Видел бы кто-нибудь из будущих мам, чье семя будет у них прогуливать уроки и терять дневники. А когда я перевел взгляд на Гришу, оказалось, что он крутит в непослушных руках пистолет. Я даже узнал в нем «вальтер» времен Второй мировой.

– Настоящий, – подтвердил он мои худшие опасения. – И заряжен как надо. Страшно, да?

Я посмотрел в его серые глаза, в которых горела ненависть пополам с водкой. И мне стало страшно – дальше некуда.

– Гриня, ты бы его в квартире не держал, статья все-таки, – я попытался ослабить напряжение. – Обидно будет из-за этого на нары сесть.

– У-у, сука, – промычал Булочник, и ствол в его руках начал разворачиваться в мою сторону.

Ужас бросил меня во власть инстинктов: я нырнул под стол и услышал, как над моей головой грохнул выстрел, потом второй, третий. Я видел только его ноги, он не двигался со стула, а пистолет продолжал плеваться свинцом. Разум подсказывал мне схватить эти ноги, свалить урода, отобрать оружие и бить, бить, бить промеж этих самоуверенных жестоких глазок. Но я лежал на полу калачиком, поджав под себя конечности. Я услышал, как посыпалось оконное стекло, а потом наступила тишина, нежная, будто в лесу перед рассветом. Я догадался, что в обойме кончились патроны, и осторожно выглянул из-под стола.

Гриша сидел за столом, подперев голову левой рукой, а правая с пистолетом лежала на разбросанных перед ним картах. Он смотрел сквозь меня бессмысленным взглядом. В воздухе пахло пороховыми газами, которые смешивались с холодным ветром, врывающимся из расстрелянного окна.

– Улетела, сука, – прошептал стрелок и уронил голову на стол. – Только Питер и «Зенит»!

Я быстро зашел к нему за спину и схватил за волосы, но воспитание помешало мне приложить его об стол беспомощным фейсом. Вряд ли он когда-нибудь вспомнит, какая такая сука привиделась ему за окном. Соседи, наверное, уже звонят в милицию, и мне нужно бежать прочь, как зигзаг молнии. В прихожей я запрыгнул в свои туфли, схватил куртку и еще раз посмотрел на сопящее за столом тело. Если так все оставить, то Гришу, с учетом прошлых грехов, наверняка посадят. Я, конечно, могу взять ствол с собой, разобрать его и разбросать по соседним помойкам. Несколько лет назад я бы так и сделал, несмотря на риск встретить на лестнице людей в форме и самому попасть в темницу. «Долги отдают трусы», – вспомнил я и отворил дверь.

Я пулей пролетел шесть лестничных пролетов, выскочил на воздух и зашагал прочь. Пройдя метров двести, я вполне успокоился, вспомнил, что оставил в квартире сигареты, и купил пачку в ларьке. Я почувствовал себя свободным и сильным, как человек выживший в автокатастрофе между двух трупов. Приятно ощутить, что сам избавил себя от обязательств перед ставшим чужим человеком. Может, я действительно с козлинкой?

Я достал телефон и позвонил Крапивиной.

– Маришенька, мы тут с Булочником футбол у него дома посмотрели, – я с удовольствием отметил, что мой голос вполне меня слушается. – Думаю, это не он. Он не выращивает дурь, и я только что понял, почему к нему не ходят в гости. Но есть соображения, кто бы это мог быть.

– А мы с Ликой урну получили и захоронили, – отозвалась она. – Больше никто не приехал.

Игры с огнестрельным оружием были мне не впервой, но я успел подзабыть это время. В 1993 году мой одноклассник Юра Тихонов не поступил в Горный институт. Он явился на вступительный по математике, взял билет, посидел над ним минут пятнадцать и, так и не обнажив авторучки, вышел на улицу, манящую запахами лета. Он хотел жить, а не умирать по три пары ежедневно, чтобы спустя пять лет получить специальность геофизика. Вдобавок он не умел решать логарифмические уравнения.

В 12 лет Юра выиграл подростковый кубок Петербурга по боксу. Спустя год он вместе с братом и родителями уехал на Кубу, где в городке Моа советские специалисты учили местных добывать никель. Через два года он вернулся в Союз с бронзовыми мышцами, горячим темпераментом, опытом в сексе, выпивке, рок-музыке и всём том, что отличало модного юношу от дремучего лоха. В свой первый день в школе он постригся наголо просто «на слабо». Он долго не мог отучиться от кубинской привычки курить в автобусе и спрашивать в пивбарах ром. Он бил грубиянов, невзирая на возраст и понты. Он не давал в обиду своих, но с таким же удовольствием разбивал лица товарищей, если они заварили конфликт с оглядкой на его кулаки. Он читал наизусть «Мэри Глостер» Киплинга, знал, почему происходит торнадо, и говорил, что в боксе, вопреки распространенному мифу, никогда и никому не отбивали мозг. Просто у некоторых боксеров его нет изначально.

Провалив вступительный экзамен, Юра выпил со мной пива в баре «Бочонок» и заявил, что открывает с отцом ларьки, потом магазины, а через пяток лет у его яхты будет собственный причал в Монте-Карло. Но папу, как назло, уволили из министерства, и он глухо затосковал на даче. Юра остался без финансовой базы. Он все реже покидал «Бочонок», его все чаще угощали друзья. На улицах дробились водосточные трубы и лица прохожих, ибо вид проносящихся мимо иномарок был невыносим, как для нищего невыносимы образы счастья.

Он непременно нашел бы работу в бригаде коллег по спорту, но чуть раньше ему встретился Гриша Булкин, который тоже хотел стать богатым не выходя из дома и с надеждой поглядывал на Тихонова, месившего водосточные трубы. Не прошло и месяца с момента их знакомства, как однажды Юра заявился ко мне домой около полудня, со сконфуженным лицом, в надвинутой на глаза лыжной шапочке и с пластырем на носу. Я даже забыл засмеяться.

– Я – лох, – просто сообщил Тихонов, плюхнувшись на стул в прихожей.

То же самое он минуту спустя сообщил по телефону Булочнику.

– Гриша скоро подтянется, – поставил он меня в известность, попросил сигарету и уставился телевизор, где полицейские тащили в каталажку Бивиса и Бадхэда. Любимые всей страной дебилы вопили: «Это не круто, баклан, мы не хотим остаток жизни теребить на нарах свои перцы».

Он покурил и рассказал, как человек его круга может потерять репутацию. Все пошло не слава богу, когда вместе с ним в кабину лифта зашла дама с мопсом на поводке.

– Вам какой этаж, молодой человек? – поинтересовалась она.

– Десятый, – соврал Юра.

Он изобразил подобие кашля и отвернулся в угол лифта, чтобы женщина не запомнила его орлиный нос. На четвертом этаже кабина остановилась, и пожилая сеньора оставила его наедине с собственным страхом. Когда Юра нажимал кнопку с цифрой «8», он заметил, что у него трясутся руки. «Пройдет, – уверял он себя. – Все настоящие мужики однажды делают это».

Выйдя из лифта, он решил, что успокоится, если покурит. Нервно поджег беломорину. Из окна лестничной клетки он видел соседний подъезд, где несколько минут назад получал от Булочника последние инструкции.

– Значит, запомни, – говорилось ему, – в хате он один будет – сто пудов. Пантелеич полчаса назад заходил к нему, попросил хлеба. Он точно один. Пантелеич живет с ним на одной площадке. С этого момента он смотрит в «глазок». Если кто-то придет, Пантелеич это обязательно увидит, встретит тебя на лестнице и даст отбой. Вообще, этот барыга непуганый дверь открывает без вопросов. Ну а если он всё-таки напряжется, скажешь, что тебя прислал Лимон, на рынке – пожар, и он срочно нужен. Дойти, что Лимон мог позвонить, он не успеет, закипешует. «Глазка» у него нет. Откроет – вырубишь, для тебя это не проблема. Мебели в хате минимум, бабки ты быстро найдешь. А этого скотчем свяжешь – и в ванну. Скотч-то не забыл?

– Не забыл.

– Эх, – по-жегловски напрягся Булочник, – мне бы с тобой пойти. Так ведь он меня знает, видел с Пантелеичем. Да, полено у него, я слышал, классное – «Панасоник». Не забудь. Сумок у него дома навалом должно быть, барыга все-таки. Ну, с Богом. Держи.

Булочник передал Юре блестящий «браунинг». Пистолет был настоящий, но давно сломанный, а обоймы в нем не было вовсе. Но выглядел ствол солидно, прибавлял уверенности, хотя прибавил бы и сроку в случае неудачи.

Юра впервые в жизни так рисковал. Он полагал, что это не страшнее драк с поножовщиной, коих он пережил десяток. Но это был совсем другой, стыдливый страх человека, который готов за дешево рискнуть оставшимся полувеком жизни. Пока Юра курил сигарету на лестнице приговоренного челнока из Пскова, ему, конечно, приходила мысль, что рискует он зря. Что не всё так плохо: и пиво можно пить не каждый день, и «Беломор» нормально курится, если привыкнуть. Да и деньги можно заработать без пистолета. Вспомнились выходные дни с родителями из детства, мамины блины с джемом на завтрак. Это был вкус счастья, который он смыл разбавленным пивом и перестал ценить.

Этажом ниже хлопнула дверь, и чьи-то тапки зашуршали по лестнице к мусоропроводу. Мысли ушли из головы, в которую ударила кровь. Ждать больше нельзя, бежать позорно. Юра глубже надвинул лыжную шапочку на глаза, непослушными руками снял пленку с пластыря и наклеил его себе на нос. Затем достал «браунинг» и обреченно шагнул к квартире барыги.

Юра нажал на кнопку звонка и услышал его резкий сухой треск. Сердце выдавало пять ударов в секунду. Когда за дверью послышались шаркающие шаги, Юра ощутил прострел внизу живота. Нечто похожее он чувствовал, когда, не в силах совладать с желанием, мастурбировал в своей комнате средь бела дня, а за незапертой дверью слышались шаги родителей. Шарканье стихло, клацнул замок, и на Юру удивленно уставился небольшого роста паренек лет двадцати пяти. Видимо, он не сразу рассмотрел в мутном коридоре замаскированное лицо визитера, и замешательство Юре сошло. Вместо того чтобы снести щуплую фигурку отработанным кроссом, Тихонов схватил парня за волосы и приставил к его голове пистолет.

– Кто дома? – задал он идиотский вопрос.

– Мама, – пролепетала жертва.

Где-то в глубине Юриной души страх сломал плотину воли еще до того, как он представил испуганные глаза грузной пожилой женщины, разминавшей тесто на кухне. Плохо сознавая происходящее, он отпустил волосы парня и бросился на лестницу. Перепрыгивая через ступеньки, он сам не заметил, как оказался на улице. Только тут он обнаружил, что всё ещё сжимает в руке «браунинг». Спрятав его в карман, он с полкилометра несся по дворам многоэтажек, скользя на подтаявшем льду.

– Диллинджер, – прокомментировал я. – Однозначно.

Как нам и обещали на выпускном вечере, жизнь после школы выдалась непредсказуемой. Сын дипломата, как голодный бездомный урка, разбойничает по наводке худосочного гопника – кто мог такое предположить? И я решил осторожно открыть ему глаза на личность Булочника.

– Гриша вообще талантливый организатор, но лучше с ним просто пиво пить, чем дела лихие водить, – вещал я. – Один его бизнес очень нехорошо закончился. Тебя девушки когда-нибудь кидали?

– Спрашиваешь…

– Наказать хотелось?

– В каком смысле?

– В прямом. Зажали бы твою зазнобу в лифте и обстригли бы ей волосы. Гриша брал такие заказы за пять литров спирта. Те, кто стриг, получали по литру. От клиентов не было отбоя, в случае провала судить будут за хулиганку, в первый раз дадут условно. Но однажды Гриша дал двум уродам заказ на одну красотульку, а те ее на чердак затащили и трахнули. Изнасилование несовершеннолетней из приличной семьи милиция расследовала по чесноку: Гриша условно получил, пацаны по «пятерке». Отсюда пошел слух, что Булочник всех сдал и до сих пор ментам постукивает.

– Да ну? – Юра походил на крестьянского сына, впервые узнавшего, что Земля круглая.

– Люди так говорят, поэтому думай, куда лезешь, – предостерег я. – Он, как узнал, что у тебя первый разряд по боксу, заинтересовался сразу. Потом ты дверь в баре кулаком разнес, так он вообще от тебя не отходил. Знаешь, какая у него сейчас любимая тема? Договаривается купить у кого-нибудь валюту. Встречает покупателя и ведет в подъезд пересчитывать деньги. Потом как бы случайно прибегают какие-то пацаны, гасят дубинками, отбирают капусту и через крышу уходят. Это на случай, если человека страхуют на улице. Булочник, вроде как пострадавший, сам же гонит жуть на продавца, мол, тот его кинул. А язык у него подвешен здорово, терпила только оправдываться успевает.

Я посмотрел на его обмельчавшую в кресле фигуру и сжалился.

– Не переживай особо, – говорю. – Ты не один такой.

И я рассказал ему историю собственного падения, мгновенного, как все важное в жизни. На первом курсе я тотально косил институт, поскольку осень выдалась солнечной и манящей. В тот день я пошел в парк читать детектив, встретил знакомых ребят, и мы пили пиво на скамейке до полного опустошения кошельков. В этот момент к нам и сошел из своей квартиры Булочник с предложением быстро заработать денег: долбануть в подъезде барыгу, который приедет к нему продавать пятьсот долларов. Сам Гриша про эту встречу забыл и других бойцов найти не успевает по времени. Долго уговаривать не пришлось: парни разломали скамейку на палки и пошли следом за ним. И я пошел.

Из беседки рядом с местом акции я видел, как Гриша ведет в подъезд безобидного паренька в попсовой вареной джинсовке и усыпляет его бдительность анекдотами. Спустя три минуты мы отправились следом, зашли в лифт и нажали восьмой этаж. Но лифт не вынес пятерых здоровяков и наглухо застрял между первым и вторым этажами. На призывы о помощи никто не ответил, и даже палки не помогли нам вернуть свободу.

Булочник динамил партнера сколько мог, но, когда дальше пересчитывать пятьсот долларов стало смешно, бросил ему их в лицо, обозвал фальшивомонетчиком, пообещал поездку в лес и ушел, насвистывая «Мурку». Минут через тридцать лифт запустили, мы добрались-таки до восьмого этажа, но нашли там только пожилого дядьку, выводившего на прогулку таксу. Мои студенты с досады надавали ему дубьем по голове и поехали в институт на последнюю лекцию.

– Из этой истории нужно сделать правильный вывод, – резюмировал я для Юры. – Если бы я не просидел тогда полчаса в лифте, я бы потом мог просидеть пяток лет на зоне. Надо видеть и понимать знаки. Вот я лично прикинул, что не надо мне по Гришиным делам кулаками махать.

Юра сделал из моего рассказа совсем другие выводы. Когда пришел Булочник с трехлитровой канистрой пива, они обсудили провал. Тихонов сказал, что не сможет жить с таким позором и готов исправляться прямо сейчас. Я – крутил ему у виска, Булочник помалкивал, понимая, что Юра и без его аргументов не свернет в сторону.

– Представляешь, – возбужденно басил он в пивбаре «Бочонок» два дня спустя, – я снова звоню в эту же дверь, и он снова открывает, как родному. Я ему по репе сразу зарядил: «А вот и я!» Весь скотч на него извел, даже не знаю, как он теперь развяжется, придурок.

Денег в квартире Юра не нашел. Добычу составили видеомагнитофон, кожаная куртка, бутылка виски, утюг и золотые женские серьги. Все это Булочник продал барыге за треть стоимости. Вроде бы Тихонов должен был сообразить, что навар совершенно неадекватен риску. Но у него был характер боксера, который только что выиграл проигранный бой, встав после нокдауна. Он вообще не умел останавливаться.

Они с Булочником стали неразлучны: Гриша пугал, Юра бил. Разбой стал для него волшебной палочкой, решающей все проблемы. Однажды зимой он опоздал на метро где-то на севере, денег не было и ему светила ночь в подъезде у батареи. «Ну что было делать? – рассказывал он. – Встал я за угол». Он доехал домой за меховую шапку, сбитую с припозднившегося прохожего. А в другой раз заплатил подвозившему его автолюбителю сломанным носом. Конечно, так долго продолжаться не могло.

Однажды знакомый телемастер навел Юру и Булочника на богатую квартиру, где жила красавица шалавного вида. Она запросто открыла дверь, получила от Тихонова легкое сотрясение мозга, а в ее спальне пацанам предстал здоровенный голый бугай с воровскими звездами на плечах. Юра второй раз бежал по лестнице быстрее собственной тени, а тем же вечером вежливые молодые люди привезли его родителям телефон, по которому Юре стоило бы позвонить. На следующее утро он набрал эти цифры на аппарате, и его смелость оценили: всего две тысячи долларов предстояло ему отработать в бригаде положенца по кличке Хобот. Он пришелся ко двору и остался там на пару лет. С Булочником он теперь лишь созванивался перед Новым годом.

Юре повезло, что вскоре он сел в «Кресты» за драку на дискотеке. Спустя три месяца «хоботовскую» группировку решили сделать объектом показательного процесса над оргпреступностью. Пацаны на всех получили 214 лет строгача, а Юра остался в стороне. Почему так произошло, я не знаю, но после полугода в изоляторе его дело закрыли за недоказанностью, а еще через полгода Юра Тихонов стал оперативником в Приморском районе и слушателем Высшей школы МВД. Тогда же он впервые не пригласил на свой день рождения ни меня, ни Дэна, ни кого-то из одноклассников.

Когда Юра был бандитом, Дэн называл его «отмороженным контингентом», но уважал: играл с ним в бильярд, ездил на поиск кладов, засылал в тюрьму передачи и нанял еще одного адвоката. Дэн вообще не закрыл двери никому из друзей детства, воспринимая одноклассников как нечто вроде судьбы, которую ему нравилось дергать за нос.

А я видел лишь, что с годами человек глупеет, скучнеет, звереет и не хочет умирать. В Юре Тихонове не наблюдалось друга, который приедет драться за меня по первому зову. Я видел в нем потенциального убийцу Дэна. Поэтому в тот день, когда из моих ушей еще не ушел гул выстрелов Булочника, я позвонил человеку, который мог бы добавить штрихов к портрету Юры Тихонова – его бывшему командиру Валерию Викторовичу Задорожному.

Я знал Задорожного по областному убойному отделу, где часто кормился темами для статей. Потом его перевели заместителем начальника Приморского РУВД по криминальной милиции, и колоритный опер Юра, вероятно, не раз бывал у Виктора Михайловича на ковре. Но через год работы «на земле» страстно влюбленный в сыскную работу Задорожный вдруг ушел на пенсию, едва обсохли стаканы коллег по поводу его 60-летия. Говорили, что он не сработался в районе. Но Задорожный был одной из легенд Главка и мог без труда перевестись на другую должность. С тех пор я его не видел и не слышал, но номер мобильника он, по счастью, не сменил.

– Как же, помню вас, Егор Романович, общаться с вами было вкусно, – отозвался старик на мое приветствие. – Сделайте радость, посетите пенсионера на дому. Буду рад вам, хотя уже стар и вял.

Валерий Викторович всего два года служил срочную под Одессой, но жил и мыслил как настоящий одессит. Он назвал адрес квартиры на Черной речке, в дверях которой встретил меня в домашней замшевой пижаме, словно какой-нибудь статский советник из кино. Он был загорел, подтянут и двигался не по-стариковски резво.

– Входите, Егор Романович, ставьте зонтик сушиться, куда захотят ваши глаза. И садитесь в кресло у камина, не дайте себе замерзнуть.

Из прихожей я попал в гостиную размером с мою «двушку» 137-й серии. Камин оказался не электрическим, а вполне настоящим, и в нем трещали аккуратно порубленные дрова из супермаркета. Парчовые диваны, бронзовые канделябры, игривые акварельки на стенах и мраморный фонтанчик в углу – сумма всего этого была похожа на салон процветающего купца столетней давности, где роскошь преобладала над вкусом. Задорожный наслаждался моим удивлением, не вынимая рук из карманов пижамы.

– А вы ожидали увидеть лачугу пенсионера: телевизор «Радуга», граммофон, Вертинский, шерстяные носки, ждановский шкаф и газета «Завтра»? – произнес он.

– А вы бы привели сюда коллег, которые называли вас неудачником, – я не торопился садиться в кресло у камина, пока не присел хозяин.

– Чтобы потом неделю проветривать помещение? – По его лицу пробежала кривая усмешка. – Бог вознаградил меня за труды моей жизни восемью комнатами, но меня слишком мало для таких хором. Поэтому люблю, когда меня навещают старые знакомые. Вы играете в бильярд? Потом обязательно сразимся в снукер на втором этаже.

– Очень сложная игра, чувствую себя в ней полным импотентом.

– Страшно быть не импотентом, а педерастом. Меньше желаний – меньше проблем и расходов. На седьмом десятке, когда уже стар и вял и ждешь от жизни только приличного некролога, я выяснил, что с женщинами прекрасно можно дружить, не будем говорить об этом громко. Ну, садитесь наконец в кресло, вытягивайте свои ходули к огню и рассказывайте. Старики любят слушать. Светушка, – крикнул он в соседнюю комнату, – неси, детка, чай.

Пигалица лет пятнадцати в фиолетовом спортивном костюме принесла с кухни огромный серебряный поднос, запах жасмина, клубничного варенья и пока не знающей проблем юности. Она сказала мне «здрасте», чмокнула Валерия Викторовича в лысину и удалилась, мягко шелестя тканью.

– Светушка последняя у меня внучка на выданье, – Задорожный снял крышку с заварного чайника, заглянул внутрь и блаженно хмыкнул. – Вам сколько лет?

– Тридцать один.

– И еще минимум столько же впереди. Никогда не завидуйте богатым старикам, они всегда готовы обменять остаток лет, доброе имя и имущество на год жизни с вашими возможностями, когда можно еще стать диктатором Боливии, если сильно захотеть. Наливайте чай, мажьте печенье вареньем и говорите, почему тратите время на мои глупости вместо жара юных дев.

Конечно, дед лукавил. Попробовал бы кто-нибудь переместить его на тридцать лет назад – к Брежневу, общежитию, болгарским сигаретам, очереди на «запорожец», двум детям и располневшей жене, от которых он ушел с головой в оперативно-розыскную деятельность. Думаю, старость и вялость не помешала бы ему уделать за это кочергой полвзвода бывших коллег.

– Один мой товарищ работал у вас в районе, – начал я. – Зовут Юра Тихонов, и в последнее время его моральный облик стал вызывать у меня такие сомнения, что не обойтись без ваших мудрых консультаций. Далеко он, по-вашему, может зайти тысяч за сто долларов?

– Правильно, со мной лучше напрямки рубить, хотя и сразу видно, что стратегии и тактике беседы вас не обучали, – одобрил Задорожный. – Чутье мне подсказывает, что такие люди и за тысячу рублей могут положить кого-нибудь под электричку. Когда я приехал в район и увидел личный состав, я подумал, что здесь по ошибке «столыпин» разгрузили – чисто урки. Я до сих пор не понимаю, как родина могла доверить им оружие. За год из 135-го отдела пять трупов задержанных вынесли. Один головой о стенку бился, второй зачем-то на крышу полез и упал.

– А я думал, в милиции надо и пить, и бить, – сказал я. – Мне рассказывали, что иначе даже кражу кота бабы Дуси не раскроешь.

– Правильно, человека проще напугать, чем уговорить, – старик сложил руки на груди, показывая, как нелегко дается ему данная тема. – Скажу вам по секрету, я тоже знаю, куда нужно бить, чтобы синяков не оставалось. Но одно дело злодея колоть, чтобы хоть на время избавить от него общество, а совсем другое – всех подряд с целью получения личной прибыли. А уже третье – вычислять в районе солидные квартиры и наводить на них уголовников. И совсем четвертое – это когда владельцы пропадают, а их квартиры уходят через одно и то же агентство недвижимости.

– Это вы про Юру все?

– А там и Юры, и Геры, и Веры – все очень жесткие ребята, и в милицию пошли не для того, чтобы лампочки у тебя в подъезде охранять, – Задорожный разошелся и нервно закинул ногу за ногу. – Ты наверняка хочешь спросить, как я себе такую квартиру отгрохал с зарплаты в триста долларов? А я расскажу. Приходит ко мне человек и говорит: мол, открываю строймаркет в районе, заплатил строительной фирме, сроки прогорели, они ничего не делают и каких-то бандитов мне показывают – типа, с ними разбирайся. А почему не помочь хорошим людям? Но я только тем помогал, кто мне контракт показывал. Благодарили, естественно. Или мне глава района говорит: вот помещение под кафе освободилось, а инвестора нет. А почему бы не стать инвестором, если деньги свободные есть. Хоть дети и внуки добром вспоминать будут.

– Откровенность за откровенность: Юра Тихонов мог убить друга, которого пятнадцать лет знает, ножом в спину, чтобы обокрасть?

– А раньше у него была такая возможность?

– Не знаю.

– Здесь все из-за бабок, – старик взглядом искал ответы где-то за окном. – Сейчас такая жизнь: каждый может пером сунуть, если разрешить. А потом меценатство, отреставрированные церкви и персидский кот на коленках. Я одного бандита знаю, который теперь миллионов семьдесят стоит. Раньше утюгом народ гладил чуть не каждый день, а вчера не стал водить дел с партнером, который на охоту с ружьем ходит. Ты типа агрессор и убийца, а я сирот в Дагомыс вожу. Личина у человека играет. А мог убить или не мог, это разговор несерьезный. Каждый сможет, если «феррари» перед ним поставить и Анджелину Джоли со спины показать.

– А как мне понять?

– Факты изучать – больше никак. Где был в момент убийства, кто подтвердить может, с кем общался по телефону и лично? Что за люди, надо узнать. Вечными вопросами мучиться не нужно, пока с текущими не разобрался. А кого убили-то?

Я рассказал, а Валерий Викторович взял со стола блокнот и забегал по листам ровным нестарческим почерком.

– Есть у меня на Ваське люди в убойном, подскажу, чтобы интерес проявили. Чего побледнел-то так? Чай невкусный?

– Обидно, как сука позорная, за своими шпионю.

– Позор, дорогой Егор Романович, понятие очень расплывчатое, – Задорожный обрадовался возможности пофилософствовать. – У меня первое образование медицинское, пока учился, на «скорой» подрабатывал, естественно, не спал ни хрена. Однажды прихожу к профессору на квартиру после суток зачет сдавать, а у него две старушки сидят – чинные такие, об Уильяме Ослере разговаривают. Профессор меня в кресло усадил: мол, подождите, Валера, пока мы закончим. А я ему как на духу говорю: устал страшно, выключаюсь совсем. Сел и улетел куда-то. Просыпаюсь – старушки ушли, профессор меня с дрожащими губами за плечо трясет: «Валера, вы меня опозорили!» «Как так, – говорю, – даже в мыслях не было», а он: «Вы посмели при женщинах сказать, что вы устали!» Интересно, что бы он сейчас сказал, глядя на мою жизнь.