Текст книги "Страхов много, смерть одна"

Вот такие разговоры ожидали меня во дворе, если бы я разболтал свою тайну хоть кому-нибудь. Уж лучше умереть, чем слышать подобное. На это и рассчитывал проклятый извращенец.

В тот вечер, когда он оставил меня на ночь привязанным к батарее, я сошел с ума.

Тварь. Гребаная тварь родилась во мне, и я принял роковое решение, во многом определившее мою дальнейшую судьбу.

Я освободился от пут. Не без труда. Пошел на кухню и подмешал в родительское пойло снотворное. Потом вернулся к батарее и притворился спящим. Отчим прошел мимо меня в своих грязных ботинках, запах от которых мог поднять на ноги мертвеца. Один раз пнул меня, забрал из кухни ту злосчастную бутыль и пошел допивать.

Я дождался, когда они уснут, и тайком пробрался в спальню. Разлил горючее по полу, прыснул на кровать и поджег бензиновую лужу. Было не больно, а, наоборот, приятно осознавать, что вместе с Гризли сгорит и моя мать. Мне кажется, она заслужила подобную участь.

Они сгорели заживо. А я наблюдал за пламенем, пожирающим спящие тела, стоя в коридоре и рискуя задохнуться угарным газом.

Когда приехали пожарные, тушить уже было нечего. Все сгорело.

Мне было двенадцать, когда я их убил. Отчима за издевательства. Мать за равнодушие. Мне повезло. Полицейские не стали долго разбираться, а приняв на веру мои слова и показания соседей о беспробудном пьянстве моих родителей, сделали заключение о несчастном случае. Я вышел сухим из воды. После этого я понял, что можно убивать безнаказанно.

Юность

На его изможденном лице застыла печать воспоминаний. Он еще находился там, в том времени, когда ему было одиннадцать-двенадцать лет, и снова переживал те смутные дни. Я подумал о том, что к доказанным девятнадцати убийствам Жёлтого Крайта можно смело добавить еще два. Но разве это играло какую-то роль?

– Если вас не затруднит, расскажите, что было дальше. Просто у нас очень мало времени, – я посмотрел на часы. Из отведенных тридцати минут у нас осталось пятнадцать.

– Трудно откровенничать в наручниках, – прокряхтел узник четвертого корпуса. В этот момент взгляд его сосредоточился на маленьком цифровом диктофоне, лежащем на койке между ним и мной.

– Шесть лет я провел в интернате. Вплоть до своего совершеннолетия. А когда мне исполнилось восемнадцать, я убил своего отца, – Адам Кабал сказал это с гордостью, словно говорил о каком-то подвиге.

– Человек, едва перешагнувший эпоху подросткового романтизма и имевший прекрасные перспективы на будущее, стал убийцей. Хотя это было не убийство в его чистом виде. Это была месть.

За слезы матери, за ее бессонные ночи, которые она провела со мной, когда я еще был младенцем. За то, что она была вынуждена связать свою жизнь с такой мразью, как мистер Гризли, а продолжала любить его. За лишения и страх, и боязнь перед завтрашним днем. За одиночество, забыть которое невозможно. За то, что я, не имея возможности брать пример с хорошего отца, сломался под влиянием деспотичного психопата. За то, что был лишен нормального родительского воспитания и стал садистом-убийцей, впитавшим в себя безграничную ненависть к миру от больного извращенца, по иронии судьбы ставшего моим отчимом. За себя, в конце концов.

Простить все это человеку, так поступившему со мной и моей матерью, я, конечно, не мог.

Я следил за ним два месяца. Ходил по пятам, вынашивал детали нападения. За это время я изучил все его маршруты. Знал, во сколько он выходит из дома, когда приходит. Знал, сколько времени он тратит на обед, и что ест. Знал, что едят его коллеги по работе, причем каждый из них. Знал, в какой школе учится его старший ребенок, и в какой детский сад ходит младший. Мне казалось, я знал о нем все. Знал распорядок дня его жены, детей. Я видел, как он возил их на хоккей. Как ходил с ними в кино. Как они всей семьей выбирались за город на пикник. Я видел, как они были счастливы. Сбылось все, о чем я мечтал, только не со мной. Не с моей семьей.

Если бы кто-нибудь заглянул в мои глаза, когда мне было три-пять лет, то не увидел бы в них и десятой доли того восторга, что преобладал в глазах детей моего папаши. Несомненно, мой отец любил своих детей. Правда, не всех.

Мать рассказывала, что он был высоким стройным брюнетом с голубыми глазами. Пользовался немалым спросом у женщин. А у друзей слыл заядлым бабником, что, впрочем, не мешало моей матери любить его всю жизнь.

Могу утверждать, что время не щадит никого. И спустя много лет Нестор Кабал превратился в пузатого увальня с бородой и одышкой. Впрочем, его неповоротливость сыграла мне на руку, когда я его убивал.

Тот, кто был лишен отцовской милости и отдан судьбой в скользкие и холодные лапы мистера Гризли, разве он не достоин твоей любви? И чем он провинился перед тобой? Тем, что появился на свет не в то время?

Теперь он имеет право на отмщение.

А моя мать? Ты бросил ее без средств к существованию с годовалым ребенком на руках, а сейчас я вынужден смотреть на твою улыбку – образец постыдной мерзости.

Знаешь, в чем разница между вами? В том, что мужчина после развода обретает свободу, а женщина нет.

Брошенная женщина с ребенком – это жертва в глазах общества. Она несчастна. И все ее беды от таких, как ты. От таких, как ты, рождаются ее попытки показать миру, что она самодостаточна и не нуждается в утешении. Но это не более чем способ прикрыть свое одиночество и тоску. Своеобразная защита от коварных мужчин, которым только и нужно, что затащить ее в постель и на следующий день забыть о ее существовании. Такие вот брошенные самодурки чувствуют себя с этой защитой, как рыцарь за забралом, и вечно ждут того смельчака, который сорвет это забрало с них и поцелует. Но где этот смельчак? Не видно очереди из желающих тянуть бремя сомнительной славы героя. И эти матери-одиночки вынуждены нести песню своей страдающий души миру, которому на них плевать.

Такие, как ты, заставляете их страдать и, потеряв веру в собственное я, становиться рабынями домашнего тирана, и забывать о собственном ребенке в угоду интересам этой твари.

Такие, как ты, называете их «самки-террористки». Говорите, что они выглядят плохо, хоть и молодые. А все потому, что выжаты, как лимон, после рождения одного, второго, третьего… Ранние носогубные складки, морщины под глазами, блеклый цвет глаз. Но несколько раз потрахать… еще можно. И выжать до конца. Как губку. Ведь что-то там от природных данных еще осталось, а значит, выжать окончательно, до последней капли пота!

А что твоя жена? Она не такая?

Она не будет такой?

Она будет вдовой. И пусть она прочувствует все, что пришлось испытать моей матери, только в двойном размере.

Вот, что я бы ему сказал, когда встретил. Но по факту ничего из этого я не сказал.

Я приготовился нанести ему визит, представившись почтальоном, и воткнуть нож в его сердце, едва переступив порог. В таком случае я был бы наверняка пойман. И я сказал себе, что если не найду другого способа расправы, то пойду на это. Пусть меня арестуют, мне плевать.

Однако в самый последний момент я передумал. Потому что заметил одну деталь. К концу второго месяца моих наблюдений Нестор Кабал стал часто отлучаться по вечерам.

Это было странно. Приличный семьянин после работы уезжает из дома и возвращается поздно вечером. Я проследил за ним. Оказалось, все просто. Мой папаша продавал свой старенький «мерседес» и вечерами встречался с потенциальными покупателями. Машина была в неплохом состоянии, поэтому долго он бы с ней не провозился. И я решил притвориться покупателем. Нашел в газете по продаже автомобилей фото его тачки, выписал телефон. В один из теплых летних вечеров я позвонил по указанному в объявлении номеру и попросил его приехать на осмотр авто в гаражный кооператив на окраине города. Папаша охотно согласился. Честно говоря, мне импонировала его смелость, когда он не уехал домой, обнаружив вместо гаражного кооператива заброшенное здание книжного склада на пустыре в промзоне. Ведь что-то от этой смелости досталось и мне.

Я долго осматривал потрепанный «мерседес», а в конце осмотра попросил Нестора открыть багажник. И когда он наклонился, достал из сумки молоток и…

Я просто сказал ему: «Это тебе за мать» и ударил молотком. Удар был сильным и пришелся ему прямо в висок. Но он не упал. Просто замер на месте, инстинктивно схватился рукой за голову и посмотрел на меня. Его голубые глаза помутились, в белках выступила кровь. Он зашатался и стал медленно оседать и заваливаться в багажник. Я понимал, что мне нужно добивать его и делать это немедленно. Но перед этим я сказал ему правду. Чтобы мой папаша умер с осознанием собственной вины.

– Меня зовут Адам Кабал. Твой проклятый всеми сын. Адам Кабал. Помнишь меня? А помнишь Веру Кабал? Она была моей матерью. Теперь ты встретишься с ней на том свете, чтобы попросить прощения.

И только потом я добил его тем же молотком.

Когда он испустил последний вздох, я почувствовал полное опустошение. Вроде я достиг того, чего хотел. Но в то же время цели в жизни больше не было.

Зрелость

Второй раз мне по-крупному повезло, когда копы начали расследование убийства моего отца. Не оказалось ни одного свидетеля! Никто меня не видел. Я пришел на встречу с продавцом подержанного «мерса» и ушел с этой встречи незамеченным, не оставив после себя ни единой улики. Сведений обо мне не было ни в его паспорте, ни в его совести. И это сыграло мне на руку. Следствие пошло по ложному следу и в конце концов зашло в тупик.

Когда меня поймали через много лет, никто из легавых не догадался связать нынешние убийства с убийством моего отца, ведь они были совершены разными способами.

Если твоя книга выйдет в свет, многое прояснится. Люди узнают, что Желтый Крайт убил еще и свою мать, отца и отчима. Но они будут на моей стороне, потому что будут знать причину.

Адам замер на месте, уперся головой в стену.

– У меня руки затекли.

– Осталось десять минут, – я поспешил его успокоить.

– С тех пор прошло семь лет. Мне стукнуло двадцать пять. Прекрасный период в жизни молодого человека, – он говорил, по-прежнему уткнувшись лбом в стену. – Для мужчины во многом определяющий период, так как именно в эти годы закладывается фундамент его дальнейшей жизни. Как в карьерном плане, так и в личном. Ну в карьерном я пошел стопами программиста, диплом которого получил в университете. А в личном долго не получалось. Ну не получалось у меня с женщинами! Я боялся заводить с ними разговор. Боялся прикасаться к ним, опасаясь, что они могут обвинить меня в сексуальных домогательствах. Я боялся их агрессии. Их осуждений, их претензий. Мне было сложно выстраивать с ними отношения. И в один момент я уж подумал, что мне никогда не встретить ту единственную, с которой я проведу всю свою жизнь. Но вот прошло время, и на горизонте замаячила Надежда, – Адам Кабал замолчал на миг, смакуя воспоминания.

– Красивая молодая проститутка с удивительной молочно-белой кожей. Она пела мне дифирамбы, нахваливая мои способности в постели, и реально стонала, как кошка в солнечном марте. Я прекрасно знал, что она лукавит, ведь до меня у нее был миллион таких же «сексуальных и умеющих удовлетворить женщину». Но не скрывал, что мне приятно слышать от нее подобные слова.

Я полюбил ее за распущенность и красоту. Любовь моя была столь сильна, что однажды Надя забеременела. Через девять месяцев у нас родился мальчик.

Сейчас ему, наверное, столько же лет, сколько тебе, – вздох монстра, тяжелый и протяжный, отдавал досадой.

– А я все тянул с женитьбой. Боялся чего-то. Стали возникать размолвки на эту тему. И Надя не выдержала. Она плюнула мне в душу. Сказала, что я должен быть ей благодарен, ведь она смилостивилась и обратила на меня внимание. Мол, на таких уродов, как я, женщины вообще не смотрят. Хвалилась, что за ней в свое время ухаживали очень богатые и влиятельные клиенты, некоторые предлагали замужество. Но она выбрала меня. И ошиблась. Потеряла три года своей жизни. А теперь уже ничего не вернуть. Пользованное животное, слов нет! Как ей вообще взбрело в голову говорить мне подобное?

Я не стерпел оскорбления. Закатил скандал, который перерос в самую настоящую драку. Я пригвоздил ее к стене, приставил к горлу первое, что попалось под руку (это было швейное шило), и сказал, что мне ничего не стоит проткнуть ее, как кожаный мешок. Раз и все.

Она побледнела от страха, стала просить прощения. Но меня было уже не остановить. Я вновь почувствовал ту власть и силу, которую дает превосходство над жертвой. Я словно опьянел от этой силы. От своей злобы. Наркотик подействовал, и я приготовился к убийству. Сжав до синевы ее шею, я едва не кончил, предвосхищая муки агонизирующего тела, но…

Меня остановил детский плач. Ревел мой сын в своей кроватке. Я опомнился и отпустил зарвавшуюся шлюху. Она еще долго кряхтела и кашляла после моего нападения, но в итоге справилась без помощи врача.

В итоге наша с ней трехлетняя идиллия закончилась. Я понял, что семья это не то, ради чего я буду жить. И ушел от нее.

– Оставив ее с ребенком, – я не сдержался и вставил пару слов.

– Именно. Я не мог поступить иначе, – Адам Кабал отвернулся от стены и посмотрел на меня. – Благодаря ей, я осознал свое предназначение, – от его взгляда мне стало не по себе.

– Убивать. Вот, для чего я создан! Эта сила была во мне всегда. Она довлела надо мной. И наконец, я подчинился ей. И дал себе освобождение. И почувствовал себя намного, намного лучше. Знаешь, попробовав однажды на вкус человеческую кровь, зверь никогда не остановится. И сделает все, чтобы повторить.

Поэтому я решил, раз уж сам дьявол хранит меня от закона и расправы обывателей, я буду продолжать в том же духе.

Правда, от судьбоносного решения до реализации моих планов прошло еще пять лет.

Я встречался и расставался со многими девушками, кого-то из них даже любил. Но ни секс, ни любовь в ее чистом виде, ничто на свете по остроте воздействия не могло сравниться с тем, что я испытал тогда, когда пригвоздил Надю к стенке и едва не пронзил ее шею швейным шилом. В тот момент словно разряд электричества прошел по моим нервам, отзываясь в каждой частичке моего тела. И я почувствовал удовольствие. Такое блаженство, наверное, испытывают наркоманы после долгожданной дозы.

С каждым прожитым годом осознание собственной избранности давило на меня все сильнее. Каждый прожитый день шептал мне на ухо: «Убей». Каждая ночь была полна криками жертв и их мольбами о помощи, правда, только в моем воображении. Как я хотел, чтобы все это было наяву! Как я мечтал об этом… Предвосхищая момент истинного наслаждения, я сам себе казался богом. И вот, когда мне исполнилось тридцать три, я решил: «пора». В этом возрасте Христа распяли, а я только начал свою проповедь.

Двадцать лет меня не могли поймать! Назови мне хоть одного маньяка-убийцу, который на протяжении столь долгого времени оставался безнаказанным! Не копайся в памяти, ты не найдешь. Потому что таких нет.

Здесь я прервал его рассказ, задав мучивший меня вопрос.

– Как думаете, почему вас так долго не могли поймать?

– Это везение. Ну и продуманность действий. Я делал перерывы, залегал на дно. Здесь важно хладнокровие и отрешенность от всего ненужного, – и с таким упоением он стал рассказывать о своей неуязвимости, что мне стало тошно.

Человек, погубивший столько невинных жизней, стоял передо мной и в красках расписывал то, как он убивал. Как выбирал себе жертв, как следил за ними, как приводил свои дьявольские планы в действие. От самого процесса изложения он получал извращенное удовольствие.

– Первой моей девушкой стала принцесса с автовокзала. Все, что я о ней помню, так это то, что она была очень молода, хорошо сложена и носила кулон с именем «Ксения».

Я убил ее на конечной остановке, когда она оказалась в безлюдном месте. Я проткнул ее шею двумя ударами. Причем оба пришлись по соседству, две маленькие дырочки под ее подбородком, который тут же окрасился красным. Похоже на укус змеи. Потом я ножом изрезал ее живот и грудь. Это жестоко, согласен. Но она уже ничего не чувствовала, и ей было все равно. В качестве особой метки я нарисовал ручкой с желтыми масляными чернилами маленькую змейку около ран. Труп девушки спрятал в близлежащей лесополосе. Все прошло без сучка и задоринки. Меня никто не заметил. И тогда я осмелел.

Через неделю я убил еще одну. Только на этот раз я резал ее наживую. Она визжала, как свинья, и умоляла меня оставить ее в живых. А ведь мне только этого и надо было. Получив свое, я проколол ее шею шилом и ретировался.

Через месяц я убил и изнасиловал еще одну нимфетку. Сказал ей, что такого удовольствия, как со мной, она ни с кем больше не получит. И вспоминая тот случай с Надей, представил, что мне будет также хорошо.

Но неблагодарная самка не оценила мое предложение. Тогда я избил ее. До крови и сраных синяков. Она плевалась своими зубами и ревела, как сука, до последнего.

Я завязал ей руки металлической проволокой, а в рот засунул кляп. Я сказал ей: «Раскройся, девочка. Предстань передо мной в своем истинном обличье». Но она была никакая. Пока я расстегивал штаны и возбуждался, у моей жертвы закатились глаза и посинели руки. Вены вздулись, как натянутые струны. Казалось, еще чуть-чуть, и они лопнут. Вид посиневших запястий и красного от напряжения и боли ее лица спровоцировал невиданное семяизвержение, и я закончил с ней по-быстрому.

Я так хотел снова услышать ее мольбу о пощаде, искупаться в фантомных овациях глупой овечки и повторно ощутить себя избранным вершителем человеческих судеб… Но вытащить кляп у нее изо рта так и не решился. Просто заколол ее, как свинью, нанеся более сотни ударов по всему телу. В конце не забыл и про «змеиные укусы».

Потом я сделал перерыв и, как мне самому показалось, угомонился, насытив жажду убийства. Но нет. Это было временно. Сейчас я понимаю, что если бы я остановился в тот момент, после третьей жертвы, меня бы никогда не нашли.

Обнаружив вторую девушку, убитую с характерным почерком, копы поняли, что имеют дело с маньяком. Пресса окрестила меня Желтым Крайтом, и на меня началась охота. Они никак не могли понять, по какому принципу я выбираю себе жертв. А единственная правда состояла в том, что никакого принципа не было. Вместо принципа было вдохновение. А его, как известно, понять невозможно.

Через пять лет я принялся за старое. На этот раз в течение года я убил пять человек. Газеты снова стали писать про Желтого Крайта. Заголовки в духе «Змей вернулся на улицы города!» грели мне сердце. СМИ подняли весь город на уши. Копы проверяли всех и каждого, но у них не было даже приблизительного портрета убийцы. Естественно, они снова потерпели неудачу.

Я уловил нужный момент и снова сделал перерыв. На три года.

В тот период я с головой ушел в работу. Это помогало мне забывать о своих инстинктах. Я создал свой небольшой бизнес, который приносил мне неплохой доход. В какой-то момент я даже подумывал совсем завязать с убийствами, но не смог противостоять неведомой силе. Ужасной силе, которая каждый божий день твердила мне о моем особом статусе в этом мире. И я снова начал кровавую охоту.

Два года и семь жертв. Такова статистика тех лет. В то время легавые подобрались ко мне слишком близко. Я напортачил с одной дурой, забыв на месте убийства зажигалку. На ней были мои отпечатки. Собаки шманали всех. Но я вовремя вырвался за границу, поэтому меня пронесло.

Прожив пять лет в Германии, я вернулся на Родину, где снова принялся за старое. Но в этот раз я действовал предельно аккуратно. Четыре девушки за четыре года. Одна штука в год. При всем желании меня невозможно было поймать. Это была высшая степень осторожности, которой я придерживался до самого конца.

Я всех их помню, словно видел только вчера. Одну я назвал про себя «Милая Дура» – она так выглядела. Вторую – «Сказка», она была очень красивой. Еще одну «Мини-Юбка», соответственно, из-за мини-юбки, которую она носила. Еще одну прозвал «Сукой» – она реально была похожа на уличную шлюху, а может, таковой и была. Не люблю курящих сук и их надменные лица. К сожалению, одна из моих девушек была беременна. То ли на пятом, то ли на шестом месяце. Я этого не заметил. Она выглядела тощей.

Все они одинаково мне дороги. Я вел дневник, в который записывал все детали своих похождений. Все внешности и клички девушек, которые я им давал. Этот дневник значил для меня очень многое. Листая его страницы, на какое-то время я сохранял душевное равновесие. Останавливался. Но потом, спустя недели, когда впечатления от воспоминаний меркли, я принимался за старое. Копы отняли его у меня, – Адам с сожалением выдохнул.

– Это их вина, что они не смогли меня вовремя остановить! Не моя! – закричал он вдруг и сблизился со мной, почти лицом к лицу. Я увидел в его ошарашенных глазах синее пламя безумия. На губах его выступила пена. В который раз за отведенные полчаса я мысленно послал благодарность охранникам за то, что они надели наручники на этого монстра. Иначе он бы меня убил.

– Я делал, что хотел, а они лишь смотрели на меня. И обозначали свою работу. Но не работали, – он оскалился.

– И вы чувствовали себя неуловимым?

– До поры до времени.

– Как вас поймали?

– История обросла кучей слухов, – Желтый Крайт выпустил пары и прислонился спиной к стене. – Одни говорят, что меня опознала едва уцелевшая девушка. Да, одна такая была. Но она не видела моего лица, потому что я оглушил ее со спины и сразу потащил за собой. Однако наткнулся на какого-то типа и был вынужден бежать. Вторые твердят, что я специально выдал сам себя, устав от тупости легавых. Хотел безумной славы, увековечив свое имя в веках и сделав его нарицательным. Интересно, чем они руководствуются, опираясь на эту херню, – маньяк заулыбался. – Правда состоит в том, что я сделал то, чего делать было нельзя.

– Что же?

– Вернулся на место преступления.

– Зачем?

Адам Кабал тяжело вздохнул и нехотя продолжил. Я понимал, что на этот вопрос он отвечал сотню раз, но мой интерес состоял в том, чтобы услышать правду.

– Некоторые мои девушки вели себя не совсем так, как я хотел. Как ожидал. Я мечтал о поклонении, мольбах и полном подчинении, а зачастую получал жестокое сопротивление, удары в лицо и грязную ругань. Яркий пример – моя последняя дрянь. Я назвал ее «Пинк» из-за внешнего сходства с американской певичкой. Она не хотела подчиняться! И не просила о пощаде. В схватке с ней я потерял два зуба, она – глаз. Я ей его выколол шилом. А потом заставил ее захлебнуться собственной кровью. Кобла.

Маньяк с презрением плюнул на пол.

– Реальность была жестокой ошибкой и не совпала с моими фантазиями. Я испытал колоссальный внутренний дискомфорт. Чтобы снять стресс и избежать тяжелой депрессии, я вернулся туда, где совершил убийство. Там, на месте, я мысленно отмотал время назад и представил, как девушка визжит, как умоляет меня о пощаде, как ревет, стоя передо мной на коленях. Я испытал ментальный оргазм, представляя ее муки.

Потом долго сокрушался, что впервые за все время своей великой охоты не смог утащить ее в более безлюдное место. И поплатился. Меня запомнил один из ночных торговцев с рынка, который был рядом. Он и сообщил легавым о странном типе, торчащем на месте недавнего убийства.

После недолгой паузы Кабал выдохнул.

– Как видишь, увлекательная книга получится у тебя. Вся моя жизнь – это одно сплошное убийство.

– Вам не жалко своих жертв?

– У меня нет жалости к людям. Это все, что они заслужили. И это все, что заслужил я.

– Если бы вас выпустили на волю, вы бы продолжили убивать? – я поймал в его глазах огонек. Лишь только он представил, что окажется на свободе, глаза его загорелись. Он снова был на охоте. В его мысленном взоре нарисовалась обочина и лесополоса, по краю которой он шел, держа в руках отрезанную голову заблудшей проститутки. И смотрел на дорогу, выискивая новых жертв.

– Но тогда это болезнь. А вас признали вменяемым. Может, медики ошиблись, и вас надо переосвидетельствовать?

– Это уже неважно.

– Как неважно? Это очень важно. От этого зависит ваша жизнь.

Внезапно Адам нахмурился и так пристально посмотрел на меня, что мне показалось, он догадался, кто я на самом деле.

– А чего ты так заботишься обо мне? Кто ты такой?

И тут я неожиданно решился. Терять было нечего, и я подумал, раз уж имею дело с дьяволом, который чует ложь за километр, лучше сделать это сейчас.

Я собрался с духом и сказал:

– Я твой сын, Адам Кабал.

В тот момент я понял, что как никогда близок к смерти.

– Александр? Рад тебя видеть, – изверг по-прежнему хмурился, но взгляд его стал веселее. – Я бы рад пожать тебе руку, но… – он пожал плечами, косясь взглядом за спину на наручники.

– Я так понимаю, никакой ты не журналист и никакую книгу обо мне не пишешь. Верно?

– Верно.

– Хорошенькое дельце. Выходит, я собственному сыну выложил все начистоту.

– Выходит, так, – я потянулся за диктофоном.

– А я все думаю, откуда эта духовная близость между нами. Родная кровь, мать ее так! Другому бы я не выложил все. Думаешь, сделал меня, парень? – зверь зашипел, – Да ты маленький ублюдок! Знаешь об этом? – он нервно хохотнул и затряс головой. – Маленький, маленький, маленький ублюдок! Я расскажу начальнику тюрьмы, что ты лжец, обманом проникнувший сюда. У тебя отнимут диктофон и уничтожат запись. И весь твой труд пойдет насмарку. Кхе-хе.

– А я думаю, нет. Думаю, им будет интересно услышать твой рассказ. Особенно его начало, – я постучал по диктофону.

– Ты урод! Я хочу забрать свою тайну в могилу! – маньяк едва сдерживался, чтобы не напасть на меня и не впиться зубами мне в горло.

– Я напишу книгу, Адам. Все будет так, как мы договорились. Вплоть до выплаты тебе гонорара. Я не обману.

– Ты уже обманул.

– Это был единственный способ добиться от тебя откровения.

– Ты мог сказать правду. Или ты боишься сказать правду? Вижу, что боишься. Иметь такого отца – это крест на всю жизнь. Но пока никто не знает, можно жить спокойно. Так ведь?

Я ничего не ответил.

– Нельзя забывать родственников. Не по-христиански это. Я хочу, чтобы в моей истории фигурировал ты.

У меня отвисла челюсть.

– Я? Но зачем?

– Хочу, чтобы люди знали, что у меня есть сын. Неважно, сам ты напишешь книгу или кто-то другой. Главное, чтобы люди знали.

– Люди никогда не испытают к тебе и капли жалости, будь у тебя хоть сто сыновей. Для них ты навсегда останешься чудовищем, заслужившим страшную смерть.

– Я не ищу жалости. Я просто хочу, чтобы они знали: звезда Желтого Крайта еще не зашла!

– Что ты имеешь ввиду?

Он наклонился ко мне и вкрадчиво произнес:

– Пусть тебя преследуют так же, как меня. И ты узнаешь, что такое Ад. Лишь станет известно твое настоящее имя, тебя будут поливать грязью все, кому не лень. Будут унижать, вытирать о тебя ноги, издеваться. Ругательно-нарицательное «Кабал» станет твоим приговором! Ты не выдержишь этого. Наложишь на себя руки. Но можешь избежать нелепой смерти на потеху публике. Стань продолжателем своего славного рода, избранным вершителем человеческих судеб. Это куда приятнее всего того, что ты любил. Поверь.

Я отшатнулся от него, как от прокаженного. Я не мог больше смотреть ему в лицо. И слушать его тоже. Вместо споров я сказал:

– Бросив мою мать, ты поступил так же, как поступил твой отец, бросив тебя.

– И что с того, сынок? Что с того? – он ухмыльнулся и крикнул в потолок. – Видимо, это передается по наследству! Смекаешь, о чем я?

– Знаешь, еще до этой встречи я надеялся, что ты душевно болен. Что безумие уничтожило твой разум, сделав из тебя невменяемого зомби, не отдающего отчета своим действиям. Но выслушав тебя, я понял. Ты не болен. Ты просто родился таким. Конченым выродком, идущим на поводу у своих дьявольских инстинктов. Ты и есть зло, которое нельзя выпускать на волю. Ни при каких обстоятельствах ты не должен больше увидеть белый свет. Ты проведешь остаток своей жизни в этой камере. И сгниешь в ней. А твой труп закопают на тюремном кладбище. И даже после смерти ты не обретешь свободы.

– Смотри сам не сойди с ума, Саша Кабал.

– В твоей истории я не увидел раскаяния. Ты циничен, расчетлив и опасен. В тебе ни капли сострадания к семьям тех, кого ты лишил дочери, матери, жены. И ты по-прежнему считаешь себя особенным. Но не осознаешь, что сам давно превратился в того, кого все время боялся. Ты сам стал этим мистером Гризли, страх перед которым преследовал тебя всю твою жизнь. Только Гризли боялись двое, а тебя боится весь мир. Такой славы ты хотел?

Кабал молчал.

Думаю, спустя годы к моему отцу придет осознание неизбежности смерти или неотвратимости сумасшествия, которые непременно ждут его здесь, в этой затхлой камере – его проклятом мире. Оно, это осознание придет к нему чуть раньше или чуть позже. Но оно обязательно придет. И я хочу, чтобы призраки тех, кого он убил, являлись ему в этой камере в своем кровавом обличье до конца его дней.

Внезапно он изменился в лице и воскликнул.

– Назови меня отцом!

– Что?

– Назови меня отцом!

– Зачем это?

– Ну просто скажи: «Ты не прав, отец. Ты повинен в смерти многих людей. Ты стал чудовищем. Отец. ОТЕЦ!» Скажи мне это!

– Не буду. Зачем я должен называть тебя отцом? Ты ведь ради меня ничего не сделал.

– Слабак, – он сплюнул сквозь зубы и усмехнулся. – Сын шлюхи и убийцы.

Время кончилось.

Дверь в камеру открылась с жутким скрежетом.

Как только внутрь вошел надзиратель, заключенный сразу встал, прислонился лицом к стене, спиной к выходу, и прогнулся. Охранник подошел к нему, расстегнул наручники. Адам потер запястья и облегченно вздохнул.

– Не радуйся раньше времени, – сказал надсмотрщик. – Мы нашли для тебя работу.

– Пока не пойму смысл жизни, работать не буду, – Адам фыркнул, а потом посмотрел на меня.

– Надя была классной шлюхой. С такой нежной кожей… Пальчики оближешь, что ни говори!

Стиснув зубы и превозмогая дикое желание ударить подонка, я развернулся и вышел в коридор.

– Эй, Кабал!

Я остановился.

– Посмотри на меня!

Я повернулся в его сторону.

– Запомни, в тебе это сидит. И ты никуда от этого не денешься!

Он провожал меня зубоскальной ухмылкой. Именно ее я видел в своем мысленном взоре, когда шел к выходу, минуя одну железную дверь за другой. Именно она появлялась в зеркале заднего обзора моего автомобиля, когда я ехал домой. Страшное в своем глумлении лицо кровавого убийцы.

Импульсивный, дикий, неуравновешенный, мстительный и злой. Мне кажется, он родился с этой внутренней агрессией, которая на протяжении всей его жизни лишь увеличивалась и становилась все сильнее и сильнее. Если бы он не нашел ей выход, он бы покончил с собой. Но, к сожалению, он нашел.