Текст книги "Рыцари темного леса"

13

Герцог, слегка под хмельком, сидел на крепостной стене, оглядывая покрытую снегом местность. Рядом с ним стояла жаровня, но горячие угли плохо помогали против пронизывающего ветра.

Вдали темной чертой виднелся лес, а за ним герцог представлял себе море и дорогу в Цитаэрон. Рассветное небо было ясным, над башней кружили голуби. Герцог поежился и протянул руки к углям.

Три дня назад он еще надеялся, что гроза пройдет стороной, но в Макту прибыл король с тысячью всадников. Аудиенция продолжалась недолго. Когда герцог вошел в собственный чертог, справа от короля сидел Океса, а трон окружали восемь дьявольских красных рыцарей. Герцог низко поклонился Ахаку.

– Ваше герцогство доставляет нам много хлопот, – сказал король, правитель государства и командир десяти тысяч копий. Герцог взглянул королю в глаза и не нашел слов, пораженный переменой в его внешности: красными веками, белыми волосами и серым лицом. – Вам нечего сказать мне, кузен?

– Я… я в отчаянии, что огорчил вас, государь. Но возможно, полученные вами донесения преувеличивают опасность. Мы разоблачили всех тайных номадов, подати у нас собираются исправно и вовремя отсылаются в Фурболг. В чем же наша вина?

– Он спрашивает, в чем его вина, – укоризненно молвил король, обращаясь к Окесе. – Быть может, он слаб умом? – Океса с улыбкой пожал плечами, и король снова повернулся к герцогу: – Разве не из этого замка бежал мятежник Лло Гифс, сколотивший затем разбойничье войско в твоем проклятом лесу? Разве не твой приближенный, которого ты назначил распоряжаться моим приемом, оказался изменником? – Океса шепнул что-то королю на ухо. – Да, верно: еще чародей Оллатаир, которому позволили уйти. И ты не понимаешь, в чем виноват?

– Я не отрицаю, государь, что все эти… несчастья действительно имели место. Но Лло Гифс – всего лишь кузнец, убивший свою жену. Он бежал, это верно, но всех бежавших вместе с ним, кроме нескольких человек, поймали снова. Что до Эррина, Мудрейший Океса сам вывел его из себя на совете, обвинив женщину, которую тот любил.

– Номадскую суку! Кто знает, какую гнусную измену они замышляли вместе? Я недоволен тобой, кузен, но свое решение отложу на будущее, когда ознакомлюсь с положением дел в твоей провинции более подробно. Ты можешь идти.

Изгнанный из собственного чертога, герцог удалился. С тех пор король больше не вызывал его к себе. Зато две ночи назад один из слуг Окесы провел к Ахаку трех молодых селянок. Час спустя герцог, лежавший без сна, услышал страшный вопль. После этого девушек никто не видел, но из королевских покоев вынесли три мешка, которые закопали за конюшней. Герцог, украдкой пробравшись туда, запустил руку в свежевскопанную землю, нащупал маленький череп и поспешил уйти.

На следующее утро он приказал оседлать коня, чтобы, как обычно, проехаться по холмам, но его капитан сказал, что господин Океса рекомендует герцогу не покидать замка: быть может, король пожелает увидеть его.

Он оказался узником в собственной крепости. Под охраной собственных солдат. Это до сих пор не укладывалось у него в голове, как и произошедшая с Ахаком перемена. Мягкостью нрава король никогда не отличался. Шесть лет назад ходили упорные слухи, что он приказал отравить своего дядю, предыдущего монарха, но тогда Ахак находился в расцвете молодости и сил. Герцог хорошо помнил его иссиня-черные волосы и ясный взгляд. Однажды на пиру он поднял над головой двадцатигаллоновый бочонок с вином и продержал так несколько мгновений. Теперь он превратился в тень былого Ахака. Сколько ему, собственно, лет? Тридцать три, тридцать четыре? Уж верно не больше.

Угли на жаровне погасли, и герцог вернулся к себе. Ему принесли горячую воду, и он тщательно побрился с помощью серебряного зеркала, отметив появившуюся на висках седину.

Глаза на худощавом лице сидели глубоко и близко к ястребиному носу. Не красавчик. Но сильный мужчина. Он отодвинул зеркало и вытерся нагретым полотенцем.

Мятежники в лесу? Хорошо бы они там действительно были. Но шпионы докладывали ему, что легенда о Лло Гифсе – всего лишь пустые россказни. Герцог грустно улыбнулся. Будь даже легенда верна и мятежная армия захватила бы Макту, его участь от этого не стала бы лучше. Народ его ненавидит – таковы плоды отцовской науки.

«Править можно либо с помощью любви, либо с помощью страха, – говорил отец, – но страх сильнее». Эти слова себя оправдали. Сейчас, ожидая решения своей судьбы, герцог понимал, что нет в Макте человека, который помог бы ему, и мало кто прольет слезу, когда прольется его кровь.

– Прикажете завтрак, ваша светлость? – спросила девушка-рабыня, имени которой он не помнил.

– Нет. – А хороша смуглянка. Он переспал с ней как-то этой зимой, но в памяти это опять-таки не отложилось. Хорошо, что он так и не женился. Он собирался это сделать, чтобы завести наследника, но решил подождать до пятидесяти лет. Теперь, по крайней мере, хоть за семью не надо бояться.

Услышав во дворе топот копыт, он подошел к окну. Пятьсот королевских кавалеристов в черных плащах выезжали из замка, направляясь к лесу.

Герцог вызвал к себе капитана и спросил:

– Куда это они?

– Насколько мне известно, король послал их в лес, чтобы оценить, насколько сильна армия Лло Гифса.

– Нет там никакой армии. Есть только жалкие деревушки, где эти молодчики будут насиловать и убивать. Боги! Мир поистине обезумел.

Капитан промолчал, и герцог отпустил его.

– Ступай и доложи о том, что я сказал. Не сомневаюсь, что Океса вознаградит тебя за это.

Капитан с поклоном вышел, и герцог услышал, как в двери повернулся ключ.

Мананнан откинул простыни, снял с груди руку девушки и встал. Налив себе кубок золотистой амбрии, он стал смотреть, как всходит над горами солнце. Свежие силы потоком вливались в него. Девушка, пробудившись, улыбнулась ему и села.

– Как чувствует себя мой доблестный рыцарь?

Он со смехом вернулся в постель, откинул назад ее длинные волосы и поцеловал в шею. Белая кожа и мягкое тело заново разожгли в нем желание.

Час спустя девушка ушла, но он остался в постели. Солнце, струясь в открытое окно, омывало его теплом, из душистого сада слышалось пение птиц.

Мананнан выпил еще амбрии. Выкупался и оделся в голубые шелка. Выйдя в расположенный террасами сад, где цвели деревья и клумбы, он набрел на кружок поэтов, которые, сидя среди камелий, вели учтивый спор о природе красоты. Он послушал немного, но звуки отдаленной музыки увлекли его к павильону, где танцевали прекрасные женщины.

Солнце заливало сад неправдоподобно ярким блеском.

Оллатаир был прав. Туннель черных врат, где смотрели из мрака горящие глаза чудовищ, оледенил душу Мананнана ужасом. Но за ним рыцарю открылись невиданной прелести земля и город, подобных которому он еще не встречал. Высокие белые дома. Великолепные статуи, повсюду сады и цветущие рощи.

У городских ворот его встретил Павлус, поэт и бургомистр. Высокий и седовласый, он низко поклонился рыцарю.

– Наконец-то, Мананнан. Твой приезд – великая радость для нас.

– Вы знаете, кто я? – спешившись, спросил рыцарь.

– Дорогой мой, да ведь Самильданах только о тебе и говорит. Вот уж поистине счастливая весть! Он придет в восторг, когда услышит ее.

– Так он здесь? И жив?

– В городе его нет, но он жив и здоров. Как и все твои собратья. Они решили остаться в Вире и помочь нам в наших несчастьях. Однако ты устал. Позволь проводить тебя в мой дом, где ты сможешь выкупаться и подкрепиться.

Дом Павлуса оказался роскошным мраморным дворцом среди чудесного сада. Молодые женщины вышли им навстречу и увели Кауна в конюшню.

– У тебя много рабов, – заметил Мананнан.

– Они не рабы и служат мне добровольно. – Павлус провел Мананнана в отведенные ему покои и налил первый кубок амбрии. Выпив, Мананнан почувствовал прилив новых сил.

– Что это? – спросил он в изумлении.

– Это то, на чем зиждется все устройство нашей жизни. Это сама жизнь. С амбрией ты никогда не будешь нуждаться в лекарствах и никогда не состаришься.

Павлус сказал, что Самильданах и другие рыцари теперь на севере. Но через месяц должны вернуться. Поначалу Мананнан не находил себе места. Нельзя ли ему выехать им навстречу? Можно, отвечал Павлус, но лучше будет, если он несколько дней отдохнет, восстановит силы, а потом ему дадут провожатого. Прошло немного времени, и Мананнан полюбил белокаменный город. Его красота проникла в душу, и Габала стала казаться далекой и малозначительной.

Мананнан купался в ароматной воде и не нуждался в пище – стоило выпить амбрии, и силы возвращались к нему. Здешние жители вели себя добросердечно, и он несколько дней провел в библиотеках, музеях, изучая обычаи Вира. Вириане не были воинственным народом, но когда-то, как гласила история, содержали большую армию. Теперь у них остались только наемники для охраны границ, но соседние страны их почти не беспокоили.

– Зачем уехал Самильданах? – спросил Мананнан на четвертый день своего пребывания здесь.

– Чтобы помочь вашим несчастным соотечественникам, номадам, – ответил Павлус. – Он открыл им врата, чтобы они могли обосноваться на нашей земле.

– Вы совершаете доброе дело.

– Это не просто доброта, Мананнан. Последние тридцать лет мы страдаем от страшного мора, и у нас почти не осталось людей для обработки земли и удовлетворения наших нужд. Стране нужна новая кровь. Теперь на севере поселилось уже около двух тысяч номадов. Когда Самильданах вернется, ты сможешь посетить города, которые они там строят.

На пятый день Мананнану стало не по себе. Он чувствовал себя сильным, как лев, но его снедала тревога. Он поделился этим с Павлусом. И тот с улыбкой похлопал его по плечу.

– Не надо бояться, это амбрия. Она переделывает твое тело изнутри. Придавая ему неведомую доселе силу. Заодно она и тебя делает более чувствительным к собственному телу. Тебе нужна женщина.

– Я дал обет целомудрия.

– В самом деле? Но зачем? Мужчине всегда нужна женщина, поверь мне.

В ту ночь Павлус послал к нему Драйо, божественно прекрасную, живую, остроумную и чарующую. Они вместе осушили кувшин амбрии и предавались любви всю ночь. Павлус оказался прав. Беспокойство Мананнана прошло, и он почувствовал себя единым с этим новым миром. После Драйи его посещали Сенлис, Марин и другие, чьи имена он позабыл.

Наслаждение, которое он получал от такой жизни, было почти не по силам ему.

Город Вир в представлении Мананнана очень походил на рай. Здесь присутствовало все, кроме всемогущего бога, и это, по правде сказать, делало Вир даже лучше рая. Здесь не было судей, и все законы заменяла радость жизни.

Мананнан знакомился с вирской поэзией, скульптурой и живописью, наслаждался женскими прелестями и чувствовал себя хорошо, как никогда.

Когда приедет Самильданах, они вместе помогут Оллатаиру навести порядок в Габале, а потом вернутся сюда – к восторгам райской жизни.

На шестнадцатый вечер Маннанан уснул с мечтами об этом. Однако среди ночи проснулся от холода, весь дрожа, и нашел кувшин с амбрией пустым. Выбранившись, он встал. Ложась спать, он был уверен, что кувшин наполовину полон – но ничего, Павлус даст ему другой. В этот миг он увидел на стуле у окна чью-то фигуру. Ее лицо скрывалось в тени.

– Кто ты? – спросил он. – Впрочем, не важно. Сейчас я выпью, и мы поговорим.

– Ты не можешь говорить, пока не выпьешь? – глубоким грудным голосом отозвалась женщина. В памяти Мананнана шевельнулось что-то, но тут же и пропало, словно утренний туман.

– Конечно, могу. Просто мне холодно, – он двинулся к двери.

– Так накинь на себя одеяло. Ты очень глупо выглядишь, стоя голый с кувшином в руках.

– Кто ты?

– Я твой друг, Мананнан. Единственный, который есть у тебя тут.

– Вздор. Здесь я завел больше друзей, чем было у меня за всю жизнь.

– Сядь и поговори со мной.

– Мне надо выпить.

– Выпей воды.

– Не хочу, – отрезал он.

– Еще бы, тебе нужна амбрия, нектар богов. Неужели я пришла слишком поздно?

– Ты говоришь загадками, женщина. Я не желаю их разгадывать и не звал тебя сюда.

– Верно, не звал. Да я и сама не хотела оказаться в этом проклятом городе, но жизнь играет с нами странные шутки. Ты рыцарь Габалы, и в прошлом эти слова немало значили. Лишь самые сильные и благородные из мужей могли удостоиться серебряных доспехов. Ты сильный человек, Мананнан?

– Никогда еще не был сильнее.

– Тогда я дам тебе задачу – трудную задачу. Посиди здесь со мной до рассвета и не выходи из комнаты, пока солнце не встанет. По силам ли это тебе, рыцарь?

– Смешной вопрос. Конечно, по силам. Только я не желаю играть в эту игру. Оставь меня в покое.

– Зов амбрии слишком силен, не так ли? Я знаю. Я сама не могу ему противиться. Но я уже упустила время, и меня никто не предупреждал о ее гибельных свойствах.

Мананнан отшвырнул кувшин в сторону.

– Будь ты проклята, женщина. Перестанешь ты молоть языком или нет? – Грубо схватив незнакомку, он поставил ее на ноги, и лунный свет упал на ее лицо. Рыцарь отпрянул, как от удара. – О боги! Морриган?

– Я рада, что ты меня еще помнишь.

– Как ты попала сюда?

– Самильданах меня привез, через десять дней после того, как вы… они… прошли в черные врата. Он приехал ночью, заключил меня в объятия и сказал, что любит и покажет мне рай. Вместо этого мы явились сюда, – с горьким смехом завершила она.

– Ты говоришь так… будто это дурное место.

– Твое удивление понятно. Здесь все так учтивы и так хорошо с тобой обращаются. Но тебя постигло страшное зло, Мананнан.

– Неправда. Я полон сил и счастлив. Что в этом страшного?

– Скажи мне, зачем ты приехал сюда?

– Чтобы найти Самильданаха.

– И вернуть его домой?

– Да.

– И сразиться со злом, которое творит в стране король и его красные рыцари?

– Да.

Морриган села и некоторое время молча смотрела на освещенный луной сад, а потом сказала:

– Красными рыцарями командует Самильданах. Это и есть твои друзья, дорогой мой, это и есть рыцари Габалы.

– Я не верю тебе. Павлус говорит, что они помогают номадам на севере.

– Да. Так оно и было… раньше. Но ты не все знаешь, Мананнан. Номады приходят сюда тысячами, но не для того, чтобы обрабатывать землю. Они – это амбрия… пища для вириан. Вот мы кто такие: пожиратели душ. В этом наше бессмертие, Мананнан. Мы высасываем жизнь из других людей. Вот напиток, которого ты жаждешь – ступай же за ним.

– Ты лжешь, не может этого быть.

– Прошу тебя, попытайся вспомнить, каким ты был, когда приехал сюда. Вспомни, о чем ты мечтал, чем дорожил. Вспомни, какой была я. Тебя погубили так же, как погубили Самильданаха и других благородных мужей, которые сделались теперь ловцами человеческих душ для Павлуса и Вира. Посмотри на меня, Мананнан!

Резким движением она поднялась, схватила его за плечи и оскалила зубы.

У него на глазах ее резцы удлинились, превратившись в острые, полые клыки. Он оттолкнул ее.

– Видишь теперь? – вскричала она.

– Прочь! Ты не Морриган, ты демон в ее обличье. Прочь отсюда!

– Время упущено и для тебя, Мананнан, – прошептала она и пошла к двери. – Мне очень жаль.

– Погоди! Останься. – Мананнан вспотел, и его поташнивало. Он сел на подоконник и стал вдыхать в себя ароматный воздух. Морриган с порога вернулась в комнату.

– Я тебе не верю, – сказал он, – но готов выслушать тебя. Я принимаю твой вызов и просижу здесь всю ночь.

Она кивнула и села к нему лицом – бледная, с серебряными нитями в золотых волосах, с большими, темными, слегка раскосыми глазами. Он хорошо помнил эти глаза – они остались прежними.

– Самильданах провез меня через черные врата. Там таились чудовища и демоны, но он отгонял их своим серебряным мечом, и мы благополучно достигли города. Я поражалась и красоте Вира, и приему, который нам оказывали. Павлус и другие открыли рыцарям свои дома. Нас поили амбрией, и мы были счастливы. Никогда еще, ни прежде, ни после, я не чувствовала себя такой счастливой. При этом мы менялись, Мананнан, как теперь меняешься ты. Я хотела перестать пить амбрию, но не смогла. Она проникает к тебе в душу и губит ее. Со временем мы узнали, что Вир гибнет, что источники его пищи иссякают и амбрия скоро исчезнет.

– Но почему? Разве в этой стране нет жителей?

– Когда я пришла сюда, твой кувшин был полон наполовину, – улыбнулась она. – Для этого требуется около пятидесяти жизней. Это большой город, Мананнан. Чтобы насытить его, нужен целый народ – низшего порядка, как здесь говорят. Отсюда номады. Самильданах и другие вернулись обратно в Габалу с амбрией для короля. Теперь на них другие доспехи – волшебные доспехи древних вириан, воинственного народа, завоевавшего некогда эту землю. При дворе их встретили радушно, и король взял их в свой совет. Но амбрия вышла, и король, как прежде Самильданах, научился высасывать жизнь из живых людей.

– Именно из-за Самильданаха мне трудно в это поверить. Он всегда был благороднейшим из людей. – Мананнан застонал и схватился за живот. – Куда ты девала амбрию? Мне нужен всего один глоток.

– Потерпи немного, подыши глубоко.

– Не могу. Из сада пахнет какой-то мерзостью.

– Об этом я и говорю тебе. Амбрия обманывает чувства. Взгляни на свою комнату. – Мананнан посмотрел, и белые стены показались ему серыми, а над оконной рамой он заметил плесень. Шелковые простыни на постели превратились в грязные тряпки, в комнате запахло гнилью. Переведя взгляд на Морриган, он увидел сухую кожу, тусклые глаза и синие губы.

– Где же правда? – сглотнув, спросил он. – Я совсем запутался.

– Правда то, что ты видишь теперь. Ты живешь в городе вампиров. Это ад, Мананнан. Самильданах уже начинал это понимать, но амбрия оказалась сильнее.

Мананнан посмотрел на заросший сорняками сад.

– Здесь есть вода?

– Есть. – Морриган принесла кувшин из другой комнаты. – Но ее вкус покажется тебе неприятным, ибо амбрия ревнива. – Мананнан выпил и поперхнулся, но она сказала: – Пей. Это пойдет тебе на пользу.

Его желудок взбунтовался, но он заставил себя выпить весь кувшин.

– Надо уходить, – сказал он. – Обратно к воротам.

– Я не знаю, как открыть их, но Павлус знает.

Мананнан застонал снова.

– Что со мной происходит? Как больно!

– Ты превращался в одного из нас. Теперь твое тело – твоя жизнь – борется с отравой.

Он уронил голову на грудь и потер глаза.

– Почему ты мне помогаешь? И почему амбрия не подействовала на тебя?

– Еще как подействовала, Мананнан, – засмеялась она. – Это я выпила половину твоего кувшина. В этой комнате я вижу только красоту, роскошь и мужчину, которого желаю. Но я помню, какой была, когда приехала сюда… когда Самильданах был для меня богом. Я держусь за эту память и не хочу, чтобы ты, мой самый старый и дорогой друг, стал ловцом душ для Вира.

– Помоги мне одеться. Где мои доспехи?

– Там, куда ты отправишься, доспехи тебе не понадобятся, – сказал с порога Павлус. Вслед за ним вошло несколько воинов в черной броне. С мечами в руках. – Мы предложили тебе бессмертие, Мананнан, теперь ты поможешь продлить наше. Жаль, жаль. Я думал, ты так же силен, как твои братья, но ты из-за падшей женщины отвернулся от благ, которые могли стать твоими. Твоя глупость внушает мне отвращение. Увести его.

14

Нуада удивился, когда Дагда позвал его к себе после ежевечернего выступления. Старика поместили недалеко от хижины, где жили Нуада с Картией, и часовой пришел к поэту около полуночи.

– Не ходи, не надо, – сказала Картия. – Его дар от дьявола, и он, как верно говорит Решето, не может сказать ничего хорошего.

– Я редко встречал правдивых провидцев и не могу пренебречь таким дивом. Но я не стану спрашивать его о том, как умру. Не бойся за меня, Картия. – Нуада улыбнулся и поцеловал ее в щеку. – Я скоро.

Выйдя, он посмотрел на звезды. Поежился от холода и запахнулся в плащ. Часовой показал ему открытую дверь, за которой виднелся янтарный свет жаровни. Дагда сидел на коврике из козьей шкуры, поджав ноги, закрыв глаза и разведя руки в стороны. Нуада откашлялся и постучал по косяку двери.

– Входи, поэт. Располагайся, – открыв глаза, сказал Дагда, и Нуада затворил за собой дверь. Ни стульев, ни прочей мебели в хижине не было, и он сел на коврик рядом со стариком. – Не хочешь ли спросить меня о чем-нибудь.

– Нет, не хочу. У меня нет желания узнать день своей смерти.

– Почему же ты тогда пришел, когда я позвал? – спросил Дагда, пристально глядя на Нуаду темными глазами.

– Чтобы получше познакомиться с тобой. Мне хотелось бы сложить песню о твоих странствиях.

– Не все годится в песню, мой мальчик, и есть жизни, которые лучше оставить в тайне. Но в тебе есть нечто любопытное для меня. Знаешь ли ты о Цветах?

– Конечно, знаю, хотя и не владею ими. А что?

Старик, погладив свою белую бороду, встал и добавил хворосту на жаровню. Он казался Нуаде древним, как само время, но двигался плавно, почти грациозно, и на его тонких, но сильных руках не было старческих пятен.

– Цвета – порождение гармонии, – сказал он, – снова садясь рядом с поэтом. – Мы все влияем на них, добавляя им яркости или, наоборот, отнимая ее. Сейчас над Габалой крепнет и наливается Красный, и повсюду преобладают самые дурные чувства: алчность, похоть и себялюбие. Забота о других и сострадание стали редкостью. Не странно ли, что в этом лесу, населенном, казалось бы, одними злодеями, Красный почти не изменил своего прежнего состояния? Почему, по-твоему, это так?

– Не могу тебе ответить. Я всего лишь рассказчик истории.

– Умеешь ли ты различать цвета в людях? Можешь ли ты, заглянув человеку в глаза, узнать его душу?

– Нет – но ты, как видно, можешь.

– Да, я могу. Это мой дар и мое проклятие. Я был в этой деревушке в прошлом году, и Красный заливал ее целиком. Теперь он исчез, и здесь возобладал Белый. Известно тебе, почему?

– Ты снова задаешь мне тот же вопрос, и мне снова нечего ответить.

– Ответ в тебе самом. Я слышал вечером, как ты начиняешь их благородными мыслями – и паче всех эту крысу Решето. Ты как камень, упавший в стоячий пруд: круги от тебя расходятся до самых берегов. Подобному дару можно позавидовать.

– Я, право же, теряюсь. Ты хочешь сказать, что мои рассказы способны изменять людские сердца? Не верится что-то. Я, конечно, допускаю, что могу зажечь их на какое-то время, но наутро они почти не вспоминают об этом.

– Ошибаешься, Нуада. Человек – непростое животное. Его душа как губка, но впитывает она с разбором. Ударь его, и он разгневается, и душа его нальется кровью. Накорми его, приласкай – душа его смягчится, и ее цвет переменится. Слушая тебя, люди верят, что могут стать лучше и сильнее, чем они есть. Их души тянутся к Белому, и это твоя заслуга.

Нуада подумал немного.

– Так я неправильно поступаю?

– Вовсе нет. Ты, можно сказать, творишь чудеса. Человек есть то, чем он себя сознает. Но душа его всегда тянется к неведомому, к тому, чем он мог бы стать.

– Мне сдается, ты затеял этот разговор не просто так. А с какой-то целью, – обеспокоился Нуада.

– Верно, и ты сейчас узнаешь с какой. У тебя широкий выбор, Нуада. Я не мог бы сказать тебе то, что ты боишься услышать, ибо я не знаю. Так бывает с одним из тысячи. Ты можешь прожить еще лет пятьдесят, а можешь умереть через несколько дней. Все зависит от твоего выбора. Но ты человек приметный, и силы зла не оставят тебя в покое. Этого тебе не избежать. Король в безумии своем собрал армию и вознамерился истребить всех обитателей этого леса.

– Зачем? Здесь нет ничего, что бы ему угрожало, и богатой добычи тоже нет.

– Угроза есть: это ты. В это самое время король сидит в Макте со своими советниками. Они смотрят на Прибрежный лес и видят, как сильны там Белый и Зеленый и как их цвет, Красный, терпит поражение. Этого они допустить не могут – ведь Белый того и гляди возьмет верх.

– Значит, король и его рыцари не напрасно боятся поэта? Что за вздор.

– Я же говорю, что король безумен. Все злые люди не в ладах с разумом, Нуада. Весь вопрос в том, как в этом деле поступишь ты?

– Как поступлю? Да никак. Буду рассказывать свои истории, а весной отправлюсь в Цитаэрон.

– Ты правильно выбрал, – кивнул Дагда. – Там ты будешь жить долго и счастливо, и у тебя родится пятеро сыновей.

– Приятно слышать. Однако ты почему-то разочарован – я по глазам вижу.

– Вовсе нет. Ничто на свете не может удивить меня или разочаровать. Когда ты уедешь, Белый ослабеет, и Красный наверстает свое. Лес превратится в место бойни, и многие здесь умрут страшной смертью.

– А если я останусь, тут воцарятся мир и гармония? Сомневаюсь, Дагда.

– Ты правильно сомневаешься, но в этом случае хотя бы силы будут равными, и Белый сможет победить – с твоей помощью.

– И я опять-таки проживу пятьдесят лет и рожу пятерых сыновей? – Дагда промолчал, и поэт понимающе хмыкнул. – Я так и думал. Не честно с твоей стороны так давить на меня – я ведь тебе ничего плохого не сделал.

– Совсем наоборот, молодой человек. Ты сделал мне много хорошего. Я был не совсем искренен, сказав, что ничто на свете не может меня удивить. Странствуя по этому лесу, я встречал немало жестокости и зла. Для меня более чем приятно видеть, что Решето ведет себя как герой и нянчится со златокудрой малюткой. Ты сделал ему добро, и ради тебя он умрет достойно.

– Я не желаю, чтобы ради меня кто-то умирал, тем более Решето. Боги, я успел полюбить этого коротышку.

– Почему бы и нет, ведь теперь есть за что.

– Ты советуешь мне остаться? По-твоему выходит, что мой прямой долг – дать отпор королю и его красным рыцарям?

– Не мне говорить, в чем твой долг, Нуада. Ты хороший человек, и ты мужчина. Я сказал, какой выбор тебе представляется, и на этом умолкаю. Если ты выберешь Цитаэрон, я тебе не судья.

– Верно. Ты просто устроил все так, чтобы я сам себя осудил. Не будем играть словами, старик. Скажи мне, как помочь Белому.

– Рыцари Габалы должны собраться вновь.

– Каким образом? Никто не знает, куда они подевались.

– Теперь они служат королю. Красные рыцари, убийцы, пожиратели душ – это они, Нуада.

– Как же сделать, чтобы они перешли на сторону Белого?

– Это невозможно. Их погубило то самое зло, которое они хотели уничтожить.

– Может быть, хватит загадок? Ты сам сказал, что они должны собраться вновь.

– Чтобы восстановить равновесие сил, надо найти новых рыцарей. Мало того: они должны быть отражением старых. Есть восемь хороших людей, которые предались злу – ты должен отыскать восемь других, которые будут сражаться на стороне добра. Найди человека по имени Руад Ро-фесса. Это Оружейник, он поможет тебе.

– Где мне его искать? И сколько рыцарей можно найти в лесу?

– Один барон тут уже есть – ты сам даровал ему этот титул.

– Решето? По-твоему, из Решета может выйти рыцарь Габалы?

– Он может стать первым, Нуада. Первым из твоих рыцарей темного леса.

Лемфада пришел к Руаду, когда тот бродил в одиночестве по горному лугу. Постояв немного в отдалении, юноша дал Руаду время узнать его. Мастер смахнул снег с валуна, сел, снял с глаза бронзовую нашлепку и потер пустую глазницу.

– Ох и чешется, парень, прямо беда. – Он поманил к себе Лемфаду. – Что стряслось? Утром старый Гвидион был сам не свой. Ты что-то сказал ему?

– Да. Ночью я кое-что видел. Гвидион говорит, это дурной сон, но мне кажется, что я нашел свой цвет. Это Золотой, Руад. Он заключает в себе все прочие Цвета.

– Рассказывай, – молвил чародей, и Лемфада поведал ему о своем первом детском полете, когда он видел, как рыцари въехали в черные врата, и поразил хищного зверя золотой молнией. Затем он перешел к событиям прошлой ночи, когда он плыл над лесом на золотом диске, разогнал волчью стаю и оживил оленя. Умолчал он лишь о рыцаре Патеусе. Руад молча дослушал его до конца.

– Я знал, что ты наделен силой, мой мальчик. Чувствовал ее в тебе. Я до сих пор помню, как перья, выпавшие из твоей птицы, повернули назад. Твой дар погребен глубоко внутри, но он выйдет наружу снова и с еще большей силой. Прими это как должное. Такой дар никому не дается без причины, и он еще пригодится тебе.

Лемфада отвел глаза.

– Я не знаю, Руад, что лучше: сказать или промолчать. Когда я рассказал о своем полете Гвидиону, он огорчился и попросил меня не говорить вам кое о чем. А я думаю, это неправильно. Не сердитесь, но я не все вам рассказал. – И Лемфада медленно, запинаясь, стал говорить о красном рыцаре. Лицо Руада, к его беспокойству, бледнело на глазах.

– Патеус? Он сказал, что его зовут Патеус?

– Да. Карбри-Патеус. Кто он?

– Рыцарь Габалы, самый старший по возрасту из моих рыцарей. Вот она, расплата за грех гордыни. Нет-нет, мальчик, не пугайся, – сказал он, увидев страх в глазах Лемфады. – Ты поступил правильно, а Гвидион – из рук вон плохо. Еще до того, как я пришел в этот лес, мне явилось видение – восемь красных рыцарей. Душой я понял, кто они. И узнал их предводителя, но не посмел признаться себе в горькой истине.

– Что же с ними произошло?

– Все очень просто: они погибли. Они встретили зло, которое искали, и оно победило их.

– Как это возможно? Не было на свете рыцарей лучше и благороднее их.

– У меня только один ответ: зло не всегда бывает страшным и уродливым. Будь оно таким, все люди отворачивались бы от него. Взять хоть меня. Я послал девятерых хороших людей в неведомую страну, где таились страшные опасности. Казалось бы, я поступил хорошо – но сделал я это не ради других, а ради собственной славы. Я говорил себе, что поступаю хорошо, но из этого вышло великое зло. Хочешь, обсудим это?

– Я не умею спорить, но знаю, что вы не злой человек.

– Знаешь? Если бы ты знал Самильданаха, Патеуса или Мананнана, то сказал бы то же самое.

– Что же делать? Они столь же сильны, как и прежде?

– Если Патеус теперь летает в Цветах, то он стал сильнее, чем когда-либо раньше. И одному Истоку ведомо, каково могущество Самильданаха. Мне надо подумать, Лемфада – оставь меня ненадолго одного.

Лемфаде очень хотелось найти какие-то слова, которые помогли бы его другу. Но он так ничего и не придумал и печально пошел прочь. Внизу он встретил Элодана: тот бросал камни в мишень, нарисованную мелом на дереве, но его снаряды даже близко не попадали в цель. Он даже стоял как-то нетвердо и неуклюже.

– Чума вас возьми! – Тут Элодан увидел Лемфаду и усмехнулся. – Никогда не сдавайся, парень, вот что главное. Только это и отличает человека от стадного животного. Я уже говорил тебе, что глаз, рука и нога действуют заодно – вот я и пытаюсь переделать себя из правостороннего в левостороннего.

– А это возможно?

– Сомневаюсь, но пока живу, все равно буду продолжать. Не сидеть же мне в какой-нибудь хижине до седых волос, вспоминая, каким я был молодцом. Пошли поедим. Да что это с тобой, парень?

Лемфада передал ему свой разговор с Руадом, и Элодан вздохнул.

– Хорошая новость, нечего сказать. Я знал Самильданаха. Какой воин! Трудно поверить.