Текст книги "Легенда о Побратиме Смерти"

Он прошелся по лагерю и нигде не нашел ни малейшей расхлябанности – вот только отхожая канава выкопана так, что ветер может принести зловоние к палаткам. Гарган взял это на заметку. На шесте у одной из палаток торчали две надирские головы, а рядом сидели у костра несколько улан. Когда Гарган подошел, они вскочили и лихо отдали честь.

– Закопайте их, – велел генерал. – Они привлекают мух и комаров.

– Так точно! – хором ответили солдаты.

Гарган вернулся к себе, сел за стол и написал короткое письмецо Миркель, поздравив ее и выразив надежду и намерение поскорее увидеть внука. «Хорошенько позаботься о маленьком Арго, – писал он. – Не полагайся на кормилиц. От материнского молока зависит многое: дитя черпает в нем не только силы, но и духовные свойства. Нельзя позволять младенцу благородного происхождения сосать грудь простолюдинки. Это портит характер».

Путешествуя осмотрительно, по сухим балкам и низинам, Квинг-чин и девять его всадников сумели избежать готирских дозоров. Когда стемнело, они спрятались к югу от готирского стана. Ши-да подполз к Квинг-чину, который, укрывшись за сухим кустарником, смотрел на лагерь.

С юго-востока задул легкий ночной ветер. Ши-да хлопнул Квинг-чина по плечу.

– Все готово, брат.

– Хорошо, – сказал Квинг-чин. Ветер между тем усилился.

– Когда же? – с нетерпением юности спросил Ши-да.

– Не теперь еще. Подождем, когда они улягутся спать.

– Расскажи мне о Талисмане. – Ши-да присел на корточки рядом с другом. – Почему выбрали его? Он не такой сильный, как ты.

– Военачальнику телесная сила не нужна. У него могучее сердце и ум острее кинжала.

– Ты тоже могуч сердцем, брат мой.

Квинг-чин улыбнулся. Поклонение этого мальчика и раздражало, и радовало его.

– Я кречет, а он орел. Я волк, а он тигр. Когда-нибудь Талисман станет великим надирским воеводой. Он поведет за собой армии, братец. Он отличный… – Квинг-чин запнулся, не зная, как сказать по-надирски «стратег». – Отличный знаток военного дела. Войско в походе должно быть хорошо обеспечено – ему необходимо есть, пить и получать нужные сведения, что не менее важно. Редкий человек способен охватить все это – и Талисман как раз такой человек.

– Он учился с тобой в Академии?

– Да. И окончил ее с отличием, опередив всех остальных.

– Он их всех поборол?

– На свой лад. – Позади заржала лошадь, Квинг-чин оглянулся. – Ступай к ним и скажи Лингу, чтобы лучше смотрел за своим конем, не то я с позором отправлю его обратно.

Юноша отполз назад, и Квинг-чин приготовился ждать. Фанлон часто говаривал, что самое большое достоинство командира – терпение: он должен знать, когда нанести удар, и иметь стойкость дождаться нужного времени.

Когда станет прохладнее, ветер усилится и выпадет роса – вот тогда срок и настанет. Квинг-чин смотрел на вражеский лагерь, и гнев его крепчал. Они не прибегли к оборонительным мерам, как полагается на вражеской территории. Не устроили наружных укреплений. Лагерь у них разбит словно на маневрах: пять загонов на двести лошадей каждый, палатки стоят поротно, четырехугольниками. Как они самоуверенны, эти гайины. Как хорошо понимают надиров.

С востока к лагерю ехали трое готирских разведчиков. Квинг-чин пригнулся, переждав их. Они болтали и пересмеивались. Завтра им будет не до смеха: завтра они закусят кожаный кляп, когда кнут обожжет им спину.

Квинг-чин осторожно сполз по склону вниз, где ждали его люди. Бечевочная сетка, набитая сухой травой и хворостом, была привязана к длинной веревке.

– Пора, – сказал он.

Ши-да вышел вперед и спросил:

– Можно, я повезу огонь?

– Нет. – Мальчик не скрывал своего разочарования, но Квинг-чин прошел мимо него и сказал коренастому, кривоногому воину: – Отдаю эту честь тебе, Ньен. Помни: ты должен проехать на юг не менее четверти мили, прежде чем отпустить веревку. Скачи не слишком скоро, а после возвращайся назад по своему следу.

– Будет исполнено. – Воины быстро расселись по коням и выехали из балки. Квинг-чин и еще двое спешились, высекли огонь и подожгли охапку травы, которую вез за собой Ньен. Пламя занялось и разгорелось.

Ньен ударил пятками коня и двинулся медленной рысью через сухую степь. Огненный след потянулся за ним, показались клубы черного маслянистого дыма. Ветер раздул пожар, и ревущая стена пламени покатилась к готирскому лагерю.

– Могу я узнать, генерал, о цели нашего похода? – спросил Премиан. Он и еще десять старших офицеров собрались на совет в палатке Гаргана.

– Можете, – ответил Гарган. – Нам донесли, что надиры собираются взбунтоваться, и наш долг – предотвратить это. По совокупности полученных сведений видно, что племя Острого Рога готовит большой набег на окрестности Гульготира. Мы разгромим это племя наголову, чтобы дать урок прочим надирским вождям. Но прежде всего мы должны снести до основания святилище Ошикая, растереть кости их хваленого героя в пыль и развеять по степи.

– Но ведь это место священно для всех племен, – сказал, встав, старый вояка Марльхем. – Вожди могут воспринять наши действия как вызов.

– Вот и прекрасно, – отрезал Гарган. – Пусть поймут раз и навсегда, что они – наши рабы. В случае надобности я могу привести в степь сорокатысячную армию. Клянусь Шемаком, я перебью их всех!

Премиану не терпелось высказаться снова. Но крепко выпивший Гарган был красен и плохо владел собой. Он облокотился о стол – мощные мышцы его рук напружились, глаза сверкали.

– Есть здесь такие, кого не устраивает наша компания?

Офицеры замотали головами. Гарган вышел из-за стола и навис над Премианом, который был ниже его ростом.

– Ну а вы? Насколько я помню, вы питаете слабость к этой породе?

– Я солдат, генерал, и мой долг – выполнять любые приказы вышестоящего офицера.

– Но они вам не нравятся, верно? – Гарган придвинулся к Премиану так близко, что тот почувствовал кислый винный запах из генеральского рта.

– Рассуждать – не мое дело, генерал.

– «Не мое дело», – передразнил Гарган. – То-то и оно, что не ваше. Знаете вы, сколько их всего, надиров?

– Никак нет.

– «Никак нет». Вот и я не знаю, мой мальчик. И никто не знает. А ведь им несть числа. Можете вы себе представить, что будет, если они объединятся под началом одного вожака? Они сметут нас, как морской вал. – Гарган моргнул, вернулся к столу и тяжело опустился на складной стул, застонавший под его тяжестью. – Как морской вал, – пробормотал он, перебарывая хмель. – Их надо унижать, давить, гнуть в три погибели.

Снаружи послышался какой-то шум, крики. Премиан с другими офицерами вышел из палатки. На ночном небе пылала огненная стена, и дым несло к лагерю. Лошади ржали, охваченные страхом. Пожар катился прямо на них.

– Повозки с водой! – закричал Премиан. – Запрягайте повозки. – И побежал туда, где были составлены четырехугольником двадцать телег с водой. На каждой помещалось шестнадцать бочек. Премиан поймал за плечо пробегавшего мимо солдата и приказал: – Приведи упряжных лошадей.

– Слушаюсь, – отозвался солдат. Несколько человек выносили свое имущество из палатки.

– Оставьте это, – велел Премиан. – Если эти повозки займутся, нам всем конец. Ступайте все трое к загону и ведите сюда лошадей. Остальные – растаскивайте повозки, чтобы поскорее запрячь коней.

Огонь уже добрался до края лагеря. Сотни человек пытались сбить его одеялами и плащами, но Премиан видел, что это бесполезно. Посланные им солдаты вернулись, ведя испуганных лошадей. Загорелась одна из палаток. Запрягли лошадей в первую повозку, и солдат, вскочив на козлы, хлестнул вожжами коней. Четверка подхватила телегу и поскакала прочь.

Отъехала вторая повозка, за ней третья. На помощь пришли новые люди. Премиан бросился к ближайшему загону и приказал сторожившему его солдату:

– Выпускай остальных. Соберем их завтра.

– Слушаюсь. – Солдат перерезал ножом ограждающую веревку. Премиан схватил под уздцы ближайшего коня и вскочил на его неоседланную спину. Конь взвился, но Премиан, опытный наездник, укротил его и похлопал по шее.

– Смелее, красавец. – Он вернулся к повозкам – еще шесть катились на восток, подальше от пожара. Несколько палаток горело, наполняя воздух дымом и сажей. Завопил солдат, охваченный пламенем. Его повалили на землю и затушили огонь одеялами. Жар стоял невыносимый, становилось трудно дышать. Одна из повозок уже пылала, в две другие запрягали коней.

– Довольно! – крикнул Премиан солдатам. – Спасайтесь!

Они вскочили на оставшихся лошадей и поскакали прочь из лагеря. За ними толпой бежали другие. Отставших поглощало пламя. Премиан развернул коня – и увидел бредущего сквозь дым Гаргана.

– Брен! – с растерянным видом кричал генерал! – Брен!

Премиан попытался направить коня к Гаргану, но животное отказывалось идти в огонь. Премиан стащил с себя рубашку, завязал ему глаза и подъехал к генералу.

– Садитесь позади меня! – крикнул молодой офицер.

– Я не могу бросить Брена. Где он?

– Быть может, он уже спасся, генерал. Если мы задержимся еще чуть-чуть, нас отрежет!

Гарган выругался, уцепился за протянутую руку Премиана и с легкостью умелого наездника вскочил на круп коня. Премиан пустил скакуна в галоп, и они помчались по горящей степи, огибая языки огня, теснящие их к северо-западу. Жар обжигал, и Премиан ничего не видел в дыму, но конь с опаленными боками несся вперед.

Наконец они ушли от пожара. Премиан остановил измученного коня, спрыгнул и стал смотреть, как догорает лагерь.

Гарган тоже спешился.

– Молодцом, мой мальчик, – сказал он, положив свою ручищу на плечо Премиана.

– Благодарю вас, генерал. Кажется, нам удалось спасти большую часть запаса воды.

Бока коня покрылись пузырями, он весь дрожал. Премиан повел его на восток, где собирались солдаты.

Огонь мало-помалу угас, и солдаты вернулись на пожарище. К рассвету сосчитали всех, кто погиб в огне: тридцать шесть человек и двенадцать лошадей. Палатки сгорели, но провиант почти не пострадал: огонь прокатился слишком быстро, чтобы повредить мешки с мукой, солью, овсом и вяленым мясом. Из девяти брошенных повозок с водой шесть загорелись и утратили годность, но большинство драгоценных бочек уцелело – лопнули только три.

Солнце взошло над почерневшей землей, и Гарган обозрел нанесенный ущерб.

– Пожар занялся на юге, – сказал он Премиану. – Узнайте, кто нес там ночью караул. Тридцать плетей каждому.

– Так точно, генерал.

– Могло быть и хуже, – заметил Гарган.

– Да, генерал. Однако мы потеряли около тысячи стрел и восемьдесят копий. Сожалею о вашем слуге. Мы нашли его тело за палаткой.

– Брен был хорошим человеком и хорошо служил мне. Я взял его из строя, когда ревматизм скрючил его правую руку. Славный малый! Они поплатятся за его жизнь сотней своих.

– Сгорело также шесть телег. С вашего разрешения я назначу всем ежедневную порцию воды и отменю приказ, обязывающий улан бриться каждый день.

Гарган кивнул и заметил:

– Всех лошадей нам не собрать. Те, что помоложе, побегут назад, в Гульготир.

– Боюсь, что вы правы, генерал.

– Ну да ничего. Часть улан придется перевести в пехоту – это научит их впредь больше ценить своих лошадей. – Гарган сплюнул наземь. – Пошлите четыре роты за перевал. Мне нужны сведения о всяком передвижении надиров. И пленные. Ночная атака была хорошо подготовлена – она напомнила мне об Адриусе и его зимней кампании, когда он задержал вражескую армию с помощью огня.

Премиан видел, что Гарган ждет ответа.

– Окаи был из Волчьей Головы, генерал. Не из Острого Рога. У нас, насколько я помню, не было ни одного янычара из Острого Рога.

– Вы не знаете надирских обычаев, Премиан. Святилище охраняют четыре племени. Быть может, и он там. Надеюсь на это. Я отдал бы левую руку, лишь бы заполучить его.

Луна светила ярко над долиной Слёз Шуль-сен, и Талисман, уставший до предела, в последний раз прошелся по стенам, переступая через спящих воинов. Глаза у него слипались, все тело ныло. Новый деревянный настил скрипел под ногами. За неимением гвоздей доски привязывали к месту, но настил держался достаточно прочно, а завтра, когда Барцай со своими людьми закончит работу, станет еще крепче. Помост, сооружаемый Кзуном и его Одинокими Волками, тоже близился к завершению. Кзун работал на совесть, без устали, но этот человек беспокоил Талисмана. Несколько раз на дню он выходил за ограду, чтобы постоять в степи. И даже теперь он спал не рядом со своими людьми, а за стенами, в бывшем лагере Одиноких Волков.

Горкай поднялся к Талисману. Днем бывший нотас по указанию Талисмана работал с людьми Кзуна.

– Что ты узнал? – понизив голос, спросил Талисман.

– Чудной он какой-то. Никогда не спит в юрте – берет одеяла и ночует под открытым небом. Не стал брать себе жену. Дома у себя тоже живет особняком, и побратимов у него нет.

– Почему же его тогда назначили командовать хранителями гробницы?

– Он боец, каких мало. Одиннадцать раз дрался на поединке и не получил ни одной раны, а все его противники пали мертвыми. Его воины ненавидят его, но уважают.

– А ты что скажешь о нем?

Горкай пожал плечами и почесал шишку на лбу.

– Мне он не по нутру, Талисман, но я хотел бы иметь его рядом, когда мне грозит сильный враг. – Талисман сел на стену, и Горкай внимательно посмотрел на него: – Ты бы поспал.

– Не теперь. Мне надо подумать. Где Носта-хан?

– В гробнице. Колдует, а найти ничего не может. Я слышал недавно, как он ругался. – Горкай оглядел стену. Когда он приехал сюда, святилище показалось ему маленьким, теперь же стены, каждая около шестидесяти шагов в длину, казались бесконечными. – Сможем ли мы удержаться здесь? – внезапно спросил он.

– Какое-то время – да. Многое зависит от того, сколько лестниц есть у врага. Если они хорошо оснащены, они сметут нас.

– Тысяча проклятий им в глотку, – прошипел Горкай.

Талисман усмехнулся.

– Только лестниц у них будет мало. Они ведь не рассчитывают на осаду. И поблизости нет деревьев, чтобы сколотить новые. У нас теперь около двухсот человек, по пятидесяти на каждую стену, если готиры вздумают атаковать со всех сторон. Мы продержимся, Горкай, – по крайней мере несколько дней.

– А что потом?

– Либо мы будем живы, либо умрем, – устало пожал плечами Талисман.

Далеко на юго-западе небо зажглось красным, мерцающим заревом.

– Что это? – спросил Горкай.

– Если удача на нашей стороне, это горит вражеский лагерь, – угрюмо ответил Талисман. – Надолго это их не задержит, но спесь собьет.

– Хоть бы их там побольше подохло!

– Зачем ты остался? – спросил Талисман.

– То есть как зачем? – удивился Горкай. – А как же иначе? Я теперь принадлежу к Волчьей Голове, и ты мой вождь.

– Я могу завести тебя туда, откуда нет возврата, Горкай.

– Все дороги ведут к смерти, Талисман. Но здесь я един с Богами Камня и Воды. Я снова надир, и это главное.

– Да, это главное. И вот что я скажу тебе, друг: это будет главным и в грядущие годы. Когда Собиратель поведет свои армии, мир содрогнется от звука этого слова: «надир».

– Приятно думать об этом перед сном, – улыбнулся Горкай.

И тут оба увидели Зусаи. В одной рубашке из белого полотна она медленно шла к воротам. Талисман с Горкаем сбежали вниз и догнали ее уже в степи. Талисман тихо взял ее за руку. Ее широко открытые глаза смотрели не мигая.

– Где мой господин? – спросила она.

– Зусаи, что с тобой? – прошептал Талисман.

– Я потеряла его. Почему мой дух прикован в этом темном месте? – Слеза скатилась у нее по щеке. Талисман обнял ее и поцеловал в лоб.

– Кто это говорит? – спросил Горкай, беря ее за руку.

– Ты знаешь моего господина?

– Кто ты? – повторил Горкай. Талисман отпустил Зусаи и обернулся к нему. Тот сделал ему знак молчать. – Назови свое имя.

– Я Шуль-сен, жена Ошикая. Ты мне поможешь?

Горкай поцеловал ей руку.

– Какой помощи ты ждешь от меня, госпожа?

– Где господин мой?

– Он… – Горкай умолк, глядя на Талисмана.

– Его нет здесь, – сказал Талисман. – Ты помнишь, как попала сюда?

– Я была слепа – но теперь я снова вижу, слышу и говорю. – Она медленно посмотрела вокруг. – Мне кажется, я знаю эту долину, но этих строений не помню. Я хотела уйти из темного места, но там всюду демоны. Мои чары не помогают. Я лишилась своей силы и не могу уйти.

– И все же ты ушла – ведь ты здесь, – заметил Горкай.

– Я не понимаю этого. Может быть, это сон? Кто-то позвал меня, и я очнулась здесь. Это не моя одежда. И где мой лон-циа? Где мои кольца?

Внезапно она дрогнула, как от удара, и крикнула:

– Нет! Меня тянет назад. Помогите! Я не хочу оставаться в этом темном месте! – Она вцепилась в руку Талисмана, но тут же обмякла и тяжело прислонилась к нему. Ее веки затрепетали, и Зусаи взглянула на Талисмана. – Что случилось?

– Ты что-нибудь помнишь?

– Мне приснилась та женщина из пещеры. Она шла рука об руку с мужчиной. Потом солнце померкло, и черные скалы сомкнулись стеной вокруг нас… вокруг нее. Света не стало вовсе, только кромешный мрак, и мужчина пропал. Я… она… хотела найти дверь в скале, но двери не было. А кругом стонали и рычали. Вот все, что я помню. Я схожу с ума, Талисман?

– Я так не думаю, госпожа, – мягко сказал Горкай. – Скажи, у тебя уже бывали видения?

– Нет.

– И ты не слышала голосов, когда рядом никого не было?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Я думаю, что в тебя вселяется дух Шуль-сен – не знаю почему. Но одно я знаю: ты не безумна. Мне приходилось видеть духов и говорить с ними. И с отцом моим было то же самое. Ты не просто ходила во сне. И голос твой, и повадки – все изменилось. Ты согласен со мной, Талисман?

– Это превышает мое понимание, – сознался тот. – Что же нам теперь делать?

– Сам не знаю. Ты говорил мне, что Ошикай ищет свою жену, а теперь мы узнали, что и Шуль-сен его ищет. Но их мир – не наш мир, Талисман. Мы не в силах свести их вместе.

Луна зашла за тучи, и степь погрузилась во мрак. Талисман услышал чей-то крик – потом вдалеке вспыхнул огонь, и зажегся фонарь около юрты Кзуна.

Глава 9

Слепой священник-надир, Эншима, тихо сидел на краю обрыва, выходящего в степь. Позади, у потаенного родника, жались в тени дюжины две беженцев, большей частью пожилые женщины да малые дети. Ночью он видел вдали зарево и чувствовал, как души уходят в Пустоту. Блекло-голубые одежды священника загрязнились, ноги кровоточили от ходьбы по острым вулканическим камням, которыми изобиловали эти скалы.

Эншима вознес про себя благодарственную молитву за кучку людей из Острого Рога, пришедших к источнику два дня назад. На них напали готирские уланы, но им удалось уйти в скалы, где тяжелая кавалерия не могла преследовать их. Теперь они вне опасности. Они голодны и лишены всего, но опасность им не грозит. Эншима благодарил Исток за спасение их жизней.

Освободив свой дух из оков, священник взмыл высоко над горами, глядя на бескрайнюю степь внизу. В двенадцати милях к северо-западу виднелись крошечные строения святилища, но он не полетел туда, а стал искать двух всадников, которые, как он знал, должны скоро прибыть к источнику.

Он увидел, как они выехали из балки милях в двух от скал, где оставалось его тело. Воин вел за собой двух лошадей, а поэт – Зибен – держал на руках ребенка, завернутого в красное одеяло. Священник подлетел к воину, чтобы получше его разглядеть. Тот ехал на вислозадой кобыле, был одет в черный кожаный колет с блестящими серебряными наплечниками и вооружен огромным обоюдоострым топором.

Дорога, по которой они ехали, вела в сторону от родника. Эншима слетел к поэту и призрачной рукой тронул его за плечо.

– Эй, Друсс, – сказал Зибен. – Тебе не кажется, что вон в тех скалах может быть вода?

– Мы в ней не нуждаемся. Судя по словам Нуанга, отсюда до святилища не больше десяти миль.

– Может, оно и так, старый конь, но малюткино одеяло начинает попахивать. Да мне и с себя хотелось бы кое-что выстирать перед нашим торжественным въездом.

– Само собой, поэт, разве ты можешь явиться куда-то иначе, чем при полном параде. – И Друсс свернул налево, к темным вулканическим скалам.

Зибен последовал за ним.

– Как же ты думаешь искать свои целебные камни?

Воин поразмыслил.

– Мне сдается, они спрятаны в гробу. Так ведь обычно и делается, правда?

– Это древняя гробница, и ее, должно быть, не раз уже грабили.

Друсс помолчал и пожал плечами.

– Однако старый шаман сказал, что они там. Спрошу его еще раз, когда увижу.

– Хотел бы я так же верить в людей, как ты, дружище Друсс, – криво улыбнулся Зибен.

Кобыла задрала голову, раздула ноздри и пошла быстрее.

– Видишь, там есть вода, – сказал поэт. – Лошади ее чуют.

Они поднялись вверх по узкой извилистой тропе, и два старых надирских воина с мечами заступили им дорогу. Маленький священник в выцветших голубых одеждах подошел, сказал что-то старикам, и те, ворча, отступили. Друсс проехал дальше и спешился у источника, подозрительно оглядев кучку надиров.

– Добро пожаловать в наш стан, воин, – сказал священник. Его слепые глаза были мутны, как дымчатый опал. Друсс прислонил Снагу к скале и взял ребенка у Зибена, чтобы тот мог сойти с коня.

– Он нуждается в молоке, – сказал Друсс.

Священник позвал кого-то по имени. Молодая женщина робко подошла к ним, приняла ребенка у Друсса и вернулась к своим.

– Они ушли от готирского набега, – сказал слепой, – а я Эншима, священник Истока.

– Я Друсс, а это Зибен. Мы едем…

– В святилище Ошикая, – закончил священник. – Я знаю. Присядьте со мной ненадолго. – Он отошел к роднику, и Друсс последовал за ним. Зибен тем временем напоил лошадей и наполнил фляги. – В святилище скоро будет бой – ты знаешь об этом.

Друсс сел рядом с ним.

– Знаю, но мне это безразлично.

– Напрасно ты так думаешь, Друсс. До боя тебе камней не найти.

Друсс опустился на колени у источника и попил. Вода была холодна и освежала, но оставляла на языке горьковатый вкус.

– Ты что, пророк? – спросил он слепца.

– В своем роде.

– Скажи тогда, из-за чего заварилась эта проклятая война? Я не вижу в ней смысла.

– Твой вопрос предполагает, что в других войнах смысл есть, – грустно улыбнулся Эншима.

– Я не философ, священник, избавь меня от своих рассуждений.

– Это верно, Друсс, ты не философ – но ты идеалист. Из-за чего эта война? Из-за того же, что и все прочие: из-за алчности и страха. Алчность проистекает от того, что готиры богаты и хотят всегда оставаться такими, а страх – от того, что в надирах они видят грядущую угрозу своему богатству и власти. Разве войны когда-нибудь велись по другим причинам?

– Стало быть, эти камни существуют, – сказал Друсс, сменив разговор.

– О да, они существуют. Глаза Альказарра были сделаны несколько столетий назад. Это аметисты, каждый с яйцо величиной, и оба они напитаны непомерной силой этой дикой земли.

– Почему же я не найду их до боя? – спросил Друсс.

Зибен подошел и сел рядом.

– Потому что так суждено.

– Мой друг позарез нуждается в них. Я был бы благодарен тебе за помощь.

– Не по своей прихоти я отказываю тебе в помощи, воин, – улыбнулся Эншима. – Но завтра я уведу этих людей подальше в горы, питая надежду – тщетную, быть может, – сохранить им жизнь. Ты же поедешь в святилище и будешь там сражаться, ибо это ты умеешь делать лучше всего.

– А мне что хорошего скажешь, старый конь? – спросил Зибен.

Священник с улыбкой потрепал его по плечу.

– Ты помог мне решить одну задачу, и я благодарен тебе за это. Ты совершил доброе дело там, в пещере смерти, – и я надеюсь, что Исток вознаградит тебя за это. Покажи мне лон-циа. – Зибен выудил из кармана тяжелый серебряный медальон, и старик, поднеся его к своим матовым глазам, закрыл их. – Мужской портрет изображает Ошикая, Гонителя Демонов, женский – его жену Шуль-сен. Надпись сделана на чиадзе. Буквальный перевод звучит так: «Ошка – Шуль-сен – вместе навек». Но на самом деле это значит «родные духом». Они очень любили друг друга.

– Но зачем кому-то нужно было так ее истязать? – спросил Зибен.

– На это я ответить не могу, молодой человек. Пути людского зла закрыты для меня, и я не понимаю подобного зверства. Но кто-то прибег к очень сильным чарам, чтобы сковать дух Шуль-сен.

– А теперь она свободна?

– Не знаю. Один надирский воин сказал мне, что дух Ошикая ищет ее в бескрайних темных долинах Пустоты. Возможно, теперь он ее нашел. Надеюсь на это. Но, как я сказал, чары были очень сильны. – Священник вернул лон-циа Зибену и сказал: – Он тоже заговорен.

– Но не проклят, надеюсь? – спросил поэт, с опаской беря медальон.

– Нет, не проклят. Я думаю, заклятие должно было просто укрыть его от людских глаз. Можешь носить его смело, Зибен.

– Это хорошо. Скажи, почему ты произнес имя Ошикая как «Ошка»? Это что, уменьшительное?

– В чиадзийском алфавите нет буквы «и». Она обозначается птичкой над предыдущей буквой.

Зибен сунул медальон в карман, и Эншима встал.

– Да хранит вас Исток.

Друсс сел на свою кобылу.

– Двух надирских коней мы оставим вам.

– Это доброе дело.

– А много ли защитников в святилище? – спросил Зибен старика.

– Думаю, что к приходу готиров не наберется и двухсот.

– Но камни точно там?

– Да.

Зибен выругался и сказал с улыбкой:

– Лучше бы их там не было. Воин из меня неважный.

– Как из всякого просвещенного человека.

– Но почему же камни спрятаны там?

– Их обработали несколько веков назад и вставили в голову каменного волка. Но шаман похитил их – должно быть, для того, чтобы завладеть их силой. За ним гнались, и он спрятал камни, а после хотел уйти в горы. Но его схватили, подвергли пыткам и убили близ того места, где ты нашел кости Шуль-сен. Он так и не открыл, где спрятал Глаза.

– Что-то тут концы с концами не вяжутся. Зачем же он бросил камни, если в них заключалась такая сила? Почему не использовал их, чтобы спастись от погони?

– А ты полагаешь, что поступки людей всегда имеют смысл?

– Пожалуй, что нет. Какого же рода силой обладали Глаза?

– Трудно сказать. Многое зависит от мастерства человека, который ими владеет. Они исцеляют любые раны и способны разрушить любые чары. Говорят также, что они имеют власть возрождать и создавать подобное.

– Могли они укрыть шамана от погони?

– Да.

– Почему же он тогда не прибегнул к ним?

– Боюсь, молодой человек, что это так и останется тайной.

– Ненавижу тайны. Ты сказал – возрождение. Они оживляют мертвых?

– Я имел в виду возрождение живых тканей – при глубоких ранах или тяжких болезнях. Говорят, что некий старый воин помолодел после лечения ими. Но мне думается, это только сказки.

– Пора двигаться, поэт, – сказал Друсс.

Молодая надирка подошла к ним и молча протянула Зибену ребенка. Поэт попятился.

– Ну уж нет, моя милая. Мы привязались к малышу, но ему все же будет лучше здесь, со своими.

Талисман прошелся по узкому деревянному настилу северной стены, испытывая его на прочность и осматривая древние балки, которые его поддерживали. На вид они казались крепкими. Парапет был зубчатый и позволял лучникам стрелять через проемы. Но каждый надирский воин носил при себе всего двадцать стрел – их хватит разве что на первую атаку. Можно, впрочем, собирать вражеские стрелы. Но это не тот бой, который будет выигран с помощью луков. Кзун руководил работами у проломленной стены. Помост, возводимый там, выглядел весьма солидно. Вожак Одиноких Волков так и не снимал белого платка, который дала ему Зусаи. Кзун видел, что Талисман смотрит на него, но не помахал в ответ. Квинг-чин со своими трудился у ворот. Воины смазывали жиром петли, стараясь заставить их повернуться. Сколько же времени эти ворота не закрывались – десять лет или сто?

Барцай с десятком людей работал на восточной стене, верх которой частично обвалился. Для починки употреблялись отодранные в домах половицы.

Квинг-чин поднялся к Талисману и отдал ему честь по-готирски.

– Не делай этого больше, – холодно сказал Талисман. – Воинам это не по нраву.

– Извини, брат.

– Не надо извиняться, дружище. Я не хотел тебе выговаривать. Ты славно потрудился минувшей ночью. Жаль только, что им удалось спасти бочки с водой.

– Не все, Талисман. Им придется урезать порции.

– Как они вели себя в час опасности?

– Очень слаженно. У них хорошие командиры. А Гарган-то чуть не погиб. Я видел с пригорка, как он бродит среди пламени. Но молодой офицер подъехал и увез его – тот самый, который спас повозки.

Талисман облокотился о парапет, глядя в долину.

– При всей своей ненависти к Гаргану должен сказать, что он хороший полководец. Он вписал свою главу в готирскую историю. Ему было двадцать два, когда он возглавил поход, приведший к гражданской войне, – самый молодой генерал во всей готирской армии.

– Теперь ему уже не двадцать два. Он стар и грузен.

– Молодость уходит, мужество остается.

– Он полон яда. – Квинг-чин снял отороченный мехом шлем и расчесал пальцами потные волосы. – Злоба сжигает его. Он разбушуется не хуже ночного пожара, когда узнает, что командуешь здесь ты.

– Хорошо бы твои слова сбылись. В злобе человек редко принимает мудрые решения.

Квинг-чин присел на парапет.

– Ты уже выбрал, кто поведет воинов к водоему?

– Да. Кзун.

– Но ведь ты назначил туда Острый Рог? – удивился Квинг-чин.

– Так и есть. Но командовать будет Кзун.

– Одинокий Волк? А они не станут противиться?

– Увидим. Пусть твои люди собирают камни потяжелее и раскладывают их на стене. Будем бросать их в пехоту, когда те пойдут на приступ.

Сказав это, Талисман спустился со стены к Барцаю – тот как раз отпустил своих людей отдохнуть и напиться воды.

– Ты уже отобрал воинов? – спросил Талисман.

– Да. Двадцать человек, как ты приказывал. Их число можно увеличить – к нам пришли еще тридцать два воина.

– Если ты верно описал тот водоем, двадцати будет довольно. Пусть эти люди придут сюда – я хочу говорить с ними.

Барцай ушел, а Талисман направился туда, где Кзун и его воины достраивали помост. Верх его покрыли досками из старой башни. Талисман влез на него и выглянул в зубчатый проем.

– Хорошо, – сказал он подошедшему Кзуну.

– Сойдет. Ты здесь хочешь поставить меня и моих людей?

– Твоих людей – да, но не тебя. Назначь кого-нибудь на свое место. Я хочу, чтобы ты командовал воинами Острого Рога у водоема.

– Что? – Кзун побагровел. – Ты хочешь, чтобы я возглавил этих трясущихся обезьян?

– Если готиры возьмут водоем, они возьмут и святилище, – тихим и ровным голосом ответил Талисман. – Это ключ нашей обороны. Без воды врагу придется бросить в бой все свои силы; и если мы продержимся достаточно долго, они начнут умирать. С водой они могут выбирать из дюжины возможностей – могут даже уморить нас голодом.

– Не надо убеждать меня, как это важно, Талисман. Но почему ты даешь мне Острый Рог? Они слабаки. Водоем могли бы оборонять мои воины – уж они стояли бы насмерть.

– Ты поведешь Острый Рог. Ты боец, и они пойдут за тобой.

– Объясни почему, – заморгал Кзун. – Почему я?

– Потому что я так приказываю.