Текст книги "Легенда о Побратиме Смерти"

Глава 10

Зибен оглядел старый лабаз. Ниоба и другие надирки вымели из него пыль и паутину, отмыли грязь и развесили по стенам пять фонарей. Только один пока горел, озаряя дрожащим светом только что созданный лазарет. В северном конце помещения стояли две бочки с водой, рядом – два длинных стола. Зибен осмотрел разложенные там инструменты – старые щипцы, три острых ножа, несколько кривых роговых игл и одну прямую, из стали. Руки у поэта дрожали.

– Здесь есть все, что тебе нужно, по-эт? – спросила Ниоба, ставя на стол коробочку с нитками.

– Нам понадобятся еще одеяла и миски.

– А миски зачем? Если у раненого есть силы на еду, он и сражаться может.

– Раненый человек теряет кровь, а с ней и силы. Вода и пища помогут ему окрепнуть.

– А почему ты дрожишь?

– Мне трижды приходилось помогать лекарям. Однажды я даже зашил рану на плече. Но мои познания в анатомии… в строении человеческого тела… очень ограниченны. Я, например, не знаю, что делать с глубокими ранами в живот.

– Да ничего, – просто сказала Ниоба. – Глубокая рана в живот – это смерть.

– Очень утешительно! Вот меду бы достать. Он очень полезен, особенно если смешать его с вином, – предохраняет раны от заражения.

– Пчел-то нет, по-эт. А раз нет пчел, нет и меда. Зато у нас есть сухие листья лорассия. Они облегчают боль и навевают сны. Еще есть корни хакка, отгоняющие синих демонов.

– Синие демоны? Это еще что?

– Много же ты знаешь о ранах. Это невидимые дьяволы, которые проникают в распоротую плоть и делают ее синей – она начинает дурно пахнуть, и человек умирает.

– Ага, гангрена. И как же пользуются этими корнями хакка?

– Делают примочку и кладут на рану. Она очень скверно пахнет – демоны не любят ее.

– А не знаешь ли ты средства от дрожи в руках?

Ниоба засмеялась, и ее рука скользнула в низ его живота.

– Как же, есть отличное средство. – Она обхватила Зибена левой рукой за шею, пригнула его голову вниз и поцеловала. Сладостное тепло ее языка вызвало в нем возбуждение. – Посмотри теперь на свои руки, – сказала она, отстранясь. – Хорошее средство, правда?

– Не могу с тобой спорить. Куда бы нам пойти?

– Никуда. У меня много дел. Ши-сай вот-вот родит, и я обещала помочь, когда отойдут воды. Но если ночью руки у тебя опять задрожат, приходи – я буду у северной стены.

Она поцеловала его снова и ушла. Зибен в последний раз оглядел свой лазарет, задул фонарь и тоже вышел. Работа продолжалась и при луне – чинили настил западной стены около трещины. Незанятые надиры сидели у костров. Друсс говорил с Талисманом и Барцаем, стоя на стене над воротами.

Зибен хотел было подняться к ним, но понял, что не желает больше слышать о войне и смерти. Его мысли все время возвращались к Ниобе. Она не походила ни на одну из женщин, которых он знал. Увидев ее впервые, он счел ее довольно привлекательной – не более. Но смеющиеся глаза надирки заставили его пересмотреть свое мнение, хотя она и бледнела рядом с красотками, побывавшими в его постели. А после каждого их любовного соития он находил ее все более красивой. Это было какое-то колдовство. Все прежние любовницы представлялись Зибену замарашками рядом с ней. Пока Зибен размышлял, к нему подошли двое воинов, и один обратился к нему по-надирски.

– Простите, ребята, я не понимаю по-вашему, – криво улыбнулся Зибен.

Тот надир, что повыше, свирепый на вид, с узкими злыми глазами, указал на своего товарища и сказал:

– Он больной.

– Больной, – повторил Зибен.

– Ты лекарь. Лечи его.

Зибен посмотрел на второго надира. Тот был серый, глаза у него ввалились, и он крепко сжимал зубы.

– Идем туда, – сказал первый и ввел друга в лазарет.

Зибен с упавшим сердцем вошел вслед за ними, снова зажег фонарь и направил их к столу. Больной стал стаскивать с себя выцветшую красную рубаху, и у него вырвался стон. Высокий помог ему, и Зибен в мерцающем свете фонаря увидел на спине у больного шишку величиной с небольшое яблоко. Кожа вокруг нее вздулась и покраснела.

– Режь, – велел высокий.

Зибен знаком велел больному лечь на стол и осторожно ощупал опухоль. Больной замер, но не издал ни звука. Опухоль была твердой, как камень.

– Неси фонарь сюда, – приказал Зибен высокому. Тот повиновался, и Зибен рассмотрел нарост получше. Потом взял самый острый свой нож и собрался с духом. Он не имел понятия, что это за опухоль – она походила на громадный нарыв, но вполне могла быть и раковой. Однако ясно было, что выбора нет – оба надира ждали от него каких-то действий. Зибен приставил острие ножа к опухоли и нажал. Из разреза брызнул густой желтый гной, и кожа лопнула, словно кожура гнилого плода. Воин издал глухой, нечеловеческий вопль. Зибен отложил нож и сдавил шишку. Оттуда снова пошел гной, теперь смешанный с кровью. Больной вздохнул и обмяк. Зибен набрал из бочки воды в деревянную плошку, вымыл руки и вернулся к больному. Чистая кровь сочилась из трехдюймового разреза на стол. Зибен очистил рану мокрой тряпицей, велел надиру сесть, заткнул отверстие клочком полотна и завязал, обмотав бинт вокруг пояса. Больной сказал что-то по-надирски своему спутнику, и оба молча вышли.

Зибен сел, проговорив ему вслед:

– Не за что, мне это доставило удовольствие, – но не настолько громко, чтобы уходящие надиры могли его услышать.

Он снова погасил фонарь, вышел через боковую дверь и оказался около входа в гробницу. Ниоба была занята, ему заняться было нечем – он открыл дверь и вошел.

Что-то в этом месте не давало ему покоя, вот только он не мог понять что. Взгляд Зибена остановился на черной железной плите, вделанной в гроб. Чиадзийская надпись состояла частично из букв, частично из иероглифов. Талисман говорил, что написано здесь следующее:

Ошикай, Гонитель Демонов, великий воин.

Зибен стал на колени перед табличкой и стал рассматривать знаки. Они были глубоко врезаны в металл и ни о чем ему не говорили. Раздраженный тем, что задача ему не дается, поэт вышел из гробницы, поднялся на северную стену, присел на парапет и стал смотреть на освещенные луной далекие горы. Мысли вновь обратились к прекрасной Ниобе, и он тщетно прислушивался, не запищит ли новорожденный. «Имей терпение», – сказал он себе, достал из кармана лон-циа и посмотрел на женский профиль, вырезанный на нем. Она тоже была прекрасна. Зибен перевернул медальон, глянул на портрет Ошикая и сказал:

– Уж очень много хлопот ты доставляешь для человека, умершего десять веков назад.

И тут его осенило…

Он сбежал вниз, вернулся в гробницу и снова присел перед табличкой. Сверив слово «Ошикай» на ней с тем же словом на лон-циа, он увидел в имени на таблице два лишних одинаковых знака. Присмотревшись к ним, Зибен заметил, что они врезаны глубже, чем все остальные.

– Ты что-то нашел? – спросил Талисман с порога. Он вошел и опустился на колени рядом с поэтом.

– Эта табличка была тут с самого начала? – спросил Зибен. – Ее поставили последователи Ошикая?

– Наверное. А что?

– Что это за знаки?

– Надирские буквы «и».

– Но у чиадзе такой буквы нет. Значит, табличка либо появилась позднее, либо ее переделали.

– Ну и что же?

– Не люблю я тайн. Если надпись сделана во времена Ошикая, в ней не должно быть «и». Если нет, почему она сделана на чиадзе? Почему не по-надирски?

Зибен подполз на коленях к гробу и нажал на обе буквы «и». От его нажима внутри что-то подалось, раздался глухой щелчок, и табличка отвалилась. Под ней открылась неглубокая ниша, где лежал кожаный кошелек. Талисман оттолкнул Зибена и схватил находку. Кожа лопнула, и содержимое кошелька высыпалось на пыльный пол. Там были две фаланговые костяшки, испещренные темными знаками, заплетенная в косу прядь волос и клочок пергамента.

– Я думал, ты нашел Глаза Альказарра, – разочарованно сказал Талисман.

Зибен хотел развернуть пергамент, но тот распался под его пальцами.

– Что это за предметы? – спросил он.

– Шаманские лечебные средства. Костяшки используются для прорицаний, волосы взяты у злейшего врага шамана. Для чего пергамент, не знаю.

– Но зачем все это положили сюда?

– Не знаю, – отрезал Талисман.

Зибен наклонился и подобрал костяшки.

Мир завертелся колесом. Зибен закричал, и неведомая сила увлекла его во тьму…

* * *

Испуганный внезапным обмороком дреная, Талисман опустился на колени рядом с ним и приложил палец к его шее. Сердце билось, но очень-очень медленно. Талисман потряс Зибена за плечи – безуспешно. Он выбежал наружу. Горкай, сидя на земле, точил бруском свой меч.

– Веди сюда Носта-хана и дренайского воина, – приказал Талисман и вернулся к Зибену.

Друсс пришел первым.

– Что случилось? – спросил он, опускаясь на колени рядом с другом.

– Мы разговаривали, и он вдруг лишился чувств. Он подвержен припадкам?

– Нет. – Друсс тихо выругался. – Сердце бьется еле-еле.

Талисман прочел страх на широком бородатом лице. Пришел Носта-хан, и его глаза-буравчики сразу устремились к отверстию на месте таблички.

– Глаза? – спросил он.

– Нет, – ответил Талисман и рассказал, что они нашли.

– Глупец! – прошипел Носта-хан. – Надо было позвать меня.

– Да ведь это просто шаманский мешочек. Камней там не было, – подавляя гнев, проговорил Талисман.

– Ты верно сказал – шаманский. Значит, заговоренный.

– Я тоже трогал его, но со мной ничего не случилось.

Шаман склонился над Зибеном и разжал пальцы его правой руки. Костяшки, лежавшие там, побелели, а черные знаки перешли на ладонь Зибена.

– Но кошелек лопнул, – сказал Носта-хан, – и Кости Прозрения поднял не ты.

Друсс встал, возвышаясь над Носта-ханом.

– Мне все равно, кто тут виноват, – произнес он обманчиво ровным голосом, поблескивая светлыми глазами. – Мне нужно одно: чтобы ты вернул его обратно. Да поскорей!

Носта-хан, почуяв опасность, испытал мгновенную панику. Он приложил руку к сердцу и прошептал два магических слова. Друсс застыл на месте и застонал. Древнее заклятие сковывало жертву цепями жестокой боли. Всякое движение стоило Друссу страшных мучений и грозило потерей сознания. «Теперь этот дренайский гайин почувствует власть надиров!» – с торжеством подумал Носта-хан. Но тут Друсс глухо зарычал, глаза его сверкнули, он выбросил руку вперед, сгреб шамана за горло и поднял на воздух. Носта-хан беспомощно забил ногами, а Друсс сквозь неимоверную боль процедил:

– Сними заклятие, недомерок… не то… я сломаю… тебе шею!

Талисман, выхватив нож, бросился шаману на выручку.

– Еще шаг – и он умрет, – предостерег Друсс. Полузадушенный Носта-хан выдавил из себя три слова на языке, которого ни Друсс, ни Талисман не знали. Боль, терзавшая Друсса, исчезла. Он поставил шамана на пол и ткнул его пальцем в грудь.

– Ты, карлик, – попробуй выкини такую штуку еще раз, и я тебя убью!

Талисман прочел ужас на лице Носта-хана.

– Мы здесь все друзья, – сказал он, пряча нож и становясь между шаманом и грозным Друссом. – Подумаем лучше о том, что нам делать.

Носта-хан потер помятое горло. Он был потрясен и никак не мог собраться с мыслями. Его чары имели успех – он это знал. Невозможно, чтобы кто-то из смертных преодолел такую боль. Но двое других ждали – шаман заставил себя сосредоточиться и зажал белые костяшки в кулаке.

– У него забрали душу, – прохрипел он. – Кошелек принадлежал Шаошаду-изменнику, тому самому, что похитил Глаза, да будет его душа проклята навеки и да горит она в адском пламени!

– Но почему он спрятал кошелек здесь? – спросил Талисман. – С какой целью?

– Не знаю. Посмотрим, однако, сможем ли мы преодолеть его чары? – Шаман взял безжизненную руку Зибена в свою и начал произносить заклинания.

Зибен целую вечность падал куда-то, крутясь и переворачиваясь, а потом вдруг очнулся. Он лежал у огня, окруженного кольцом стоящих торчком камней. Напротив него сидел какой-то старик – голый, но с туго набитой сумкой на костлявом плече. Две половинки жидкой бороды по обе стороны подбородка доходили до впалой груди. Волосы на левой стороне головы были выбриты, а на правой заплетены в тугую косицу.

– Добро пожаловать, – сказал старик.

Зибен сел и хотел ответить, но тут с ужасом заметил, что кисти рук у старика отрублены и из культей сочится кровь.

– Благое небо, как же ты должен страдать!

– Это так, – с улыбкой признал старик. – Но если боль не проходит никогда, она становится терпимой. – Он сбросил с плеча сумку, порылся в ней своими обрубками и достал одну руку. Зажав ее между колен, он приставил обрубок правой руки к запястью. Отрубленная кисть приросла обратно и шевельнула пальцами.

– Ах, хорошо. – Старик достал из сумки левую руку и ее тоже приставил на место. Потом хлопнул в ладоши, вынул себе глаза и спрятал их в сумку.

– Зачем ты это сделал? – спросил Зибен.

– Такова власть волшебных чар, – приветливо ответил старик. – Им недостаточно было просто убить меня. О нет! Теперь я могу обладать либо руками, либо глазами, но никогда – и тем, и другим. Если я пробую нарушить этот запрет, то испытываю невыносимые муки. Меня восхищает сила этих чар. Не думал, что они продержатся так долго. Заклятие, наложенное на мои уши и язык, я снял. Так, значит, ты нашел мой лечебный мешочек?

Костер стал угасать, но старик взмахнул руками, и огонь разгорелся с новой силой. Зибен увидел перед собой пустые глазницы незнакомца.

– А ты не пробовал пользоваться одной рукой и одним глазом? – спросил поэт.

– Разве я похож на олуха? Разумеется, пробовал. Это возможно… но боль, которую испытываешь при этом, нельзя описать.

– Должен сказать тебе, что худшего сна я еще в жизни не видел.

– Это не сон. Ты и правда здесь. – Зибен хотел спросить где, но тут из мрака донеслось тихое, нечеловеческое рычание. Старик вскинул руку, голубая молния ударила из нее за каменный частокол, и стало тихо. – Как видишь, без рук мне здесь не выжить, но без глаз я никуда не могу уйти. Восхитительно жестокая кара. Жаль, что это не я ее придумал.

– Что это было? – спросил Зибен, заглядывая в трещину между камнями, но там царила непроглядная тьма.

– Трудно сказать, но приходило оно не с добром. Меня зовут Шаошад.

– А я Зибен. Зибен-Поэт.

– Поэт? Давно уж я не слышал ваших сладкозвучных строк. Но я боюсь, ты недолго пробудешь со мной – быть может, в другой раз… Расскажи, как ты нашел мой кисет.

– С помощью надирских букв «и».

– Да, славная была шутка. Я знал, что ни один надир не разгадает ее. Надиры шуток не понимают. Ищут Глаза Альказарра, а на буквы и не глядят!

– Весьма остроумно. Сам ты, надо понимать, не надир?

– Отчасти да. Частью чиадзе, частью секин, частью надир. Я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что, но ничего не могу предложить тебе взамен.

– Чего же ты хочешь?

– Возьми из кисета прядь волос и сожги ее, а костяшки брось в воду. Пергамент надо развеять в воздухе, а сам кисет зарыть в землю. Запомнишь?

– Волосы сжечь, костяшки утопить, пергамент развеять, кисет зарыть. Но для чего все это?

– Я верю, что так опять обрету власть над стихиями – злое заклятие спадет, и я снова верну себе и руки, и глаза. Кстати о глазах… – Старик достал их из сумки, вставил в глазницы и отцепил руки. Из культей сразу потекла кровь. – Ты красивый парень, и лицо у тебя честное. Мне думается, тебе можно доверять.

– Ты тот, кто похитил Глаза Альказарра?

– Да. Это была большая ошибка. Но не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, верно?

– Но зачем ты сделал это?

– Мне было видение – ложное, как представляется теперь. Я думал, что могу привести Собирателя к моему народу на пять веков ранее. Гордыня всегда была моей пагубой. Я думал с помощью Глаз воскресить Ошикая из мертвых. Возродить его тело и вернуть душу. И душа его явилась ко мне.

– Что же произошло потом?

– Ты не поверишь. Мне самому до сих пор трудно поверить в это.

– Я догадываюсь. Он не захотел жить без Шуль-сен.

– Верно. Ты умный малый. А можешь ты угадать, что было дальше?

– Ты стал искать ее тело – потому-то тебя и схватили так близко от места, где ее погребли. Одно мне непонятно: почему ты не воспользовался камнями?

– Я воспользовался – и как раз из-за них был схвачен и убит.

– Расскажи, – прошептал Зибен, весь обратившись в слух…

Он застонал и открыл глаза. Над ним склонился Носта-хан. Зибен выругался. Друсс схватил его за руку и поднял на ноги.

– Клянусь небом, поэт, ну и напугал же ты нас. Ну, как ты?

– Превосходно! Еще миг – и он рассказал бы мне, где спрятал камни.

– Ты говорил с Шаошадом? – спросил Носта-хан.

– Да. Он сказал мне, почему взял их.

– Каков он из себя?

– Старичок с чудной бороденкой, умеющий отцеплять себе руки и вынимать глаза.

– Ага! – весело вскричал шаман. – Значит, чары еще держатся! Он страдает?

– Да, но переносит это довольно стойко. Можешь ты отправить меня обратно к нему?

– Только если вырежу сердце у тебя из груди и прочту над ним семь заклинаний.

– Видимо, это следует понимать как «нет». – Снаружи донесся крик новорожденного, и Зибен улыбнулся: – Надеюсь, вы извините меня. Я порядком утомился и нуждаюсь в отдыхе. – Он нагнулся и подобрал волосы, костяшки, кисет и обрывки пергамента.

– Зачем тебе это нужно? – спросил Носта-хан.

– На память. Буду показывать внукам и хвастаться, что побывал в загробном мире.

Зусаи боялась – и это был не простой страх, как, например, страх смерти. Смерть – это только дверь, ведущая куда-то, она же боялась полного небытия. Первые ее сны о Шуль-сен были всего лишь снами, видениями, хотя и жуткими. Теперь же чужие голоса шептали у нее в голове, а память становилась зыбкой и размытой. Воспоминания же о другой жизни, жизни жены мятежного вождя Ошикая, делались все ярче. Ей помнилось, как они ехали через длинные холмы, как любили друг друга на траве в тени Джианг-шин, Матери Гор, помнилось белое шелковое платье, надетое ею в день их свадьбы в Белом Дворце Пехаина.

– Перестаньте! – крикнула Зусаи, но воспоминания продолжали захлестывать ее. – Это не моя жизнь. Я родилась… – Но она не могла вспомнить где. – Мои родители умерли, и меня воспитал дед… – На миг она забыла его имя, но тут же с торжеством выкрикнула: – Чорин-Цу! – В комнату вошел Талисман, и она бросилась к нему с мольбой: – Помоги мне!

– Что с тобой, любимая?

– Она хочет убить меня, – прорыдала Зусаи. – А я не могу с ней бороться.

Ее широко раскрытые миндалевидные глаза были полны страха.

– Кто хочет тебя убить? – спросил он.

– Шуль-сен. Она хочет отнять мою жизнь, мое тело. Она и теперь во мне – ее память вытесняет мою.

– Успокойся. – Он усадил ее на топчан и кликнул из окна Горкая, который сразу прибежал. Талисман сказал ему, чего боится Зусаи.

– Я слыхал о таком, – угрюмо сказал Горкай. – Чужой дух хочет овладеть ее телом.

– Что же делать?

– Узнать, что ей нужно.

– А если ей нужна я? – сказала Зусаи. – Моя жизнь?

– Почему бы вам не обратиться к своему шаману? – спросил Горкай. – Он смыслит в таких делах куда больше, чем я.

– Я не подпущу его к себе, – дрожащим голосом проговорила Зусаи. – Ни за что. Я ему не верю. Он… позволил бы ей убить меня. Она ведь Шуль-сен, Мать Надиров, колдунья. Ее волшебная сила может пригодиться ему – а у меня нет ничего.

– Мне с этим не справиться, Талисман, – сказал Горкай. – Я ведь не колдун.

Талисман взял Зусаи за руку.

– Значит, придется позвать Носта-хана. Приведи его.

– Нет! – крикнула Зусаи и хотела встать, но Талисман удержал ее и привлек к себе.

– Доверься мне! Я не позволю причинить тебе зла. Я не спущу глаз с Носта-хана и при малейшей опасности убью его. Верь мне!

Судорога сотрясла ее тело, и глаза закрылись. Когда она открыла их снова, страх пропал.

– Я верю тебе, Талисман, – сказала она тихо, отведя руку назад. Какое-то шестое чувство заставило его отпрянуть, и лишь поэтому нож не задел его. Талисман отразил удар правой рукой, а левым кулаком двинул Зусаи в челюсть. Ее голова отлетела назад, и тело обмякло. Он забрал у нее нож и швырнул его в угол.

– Что у вас тут такое? – спросил, входя, Носта-хан.

– Она взяла у меня нож и хотела убить меня. Но это была не Зусаи – другая овладела ею.

– Да, твой слуга уже сказал мне. Дух Шуль-сен хочет вырваться на волю. Надо было сразу позвать меня, Талисман. Что еще ты от меня скрываешь? – Не дожидаясь ответа, шаман подошел к постели. – Свяжи ей руки за спиной, – приказал он Горкаю. Тот покосился на Талисмана, который коротко кивнул. Тогда Горкай связал ее веревочным поясом и вместе с Носта-ханом усадил, прислонив спиной к подушкам. Носта-хан достал из старого кошелька у себя на поясе ожерелье из человеческих зубов и надел его на шею девушки. – А теперь молчите оба, – велел он, положил ей руку на лоб и стал петь.

Воинам показалось, что в комнате похолодало, и резкий ветер подул из окна.

Шаман продолжал петь – его голос то поднимался, то опадал. Талисман не знал языка – если это был язык, – но вокруг творилось небывалое. Окно и стены обросли инеем, а Горкая била дрожь. Носта-хан, словно не чувствуя холода, оборвал пение и снял руку со лба Зусаи.

– Открой глаза, – приказал он, – и назови мне свое имя.

Темные глаза открылись.

– Я… – На губах появилась улыбка. – Я та, что благословенна между женами.

– Ты дух Шуль-сен, жены Ошикая, Гонителя Демонов?

– Истинно так.

– Ты мертва, женщина. Здесь тебе нет места.

– Я не чувствую себя мертвой, шаман. Мое сердце бьется, и веревка впивается в запястья.

– Это чувствует тело, которое ты украла. Твои кости лежат в вулканической пещере. Разве ты не помнишь ту ночь, когда умерла?

– Помню. – Губы ее сжались и глаза заблестели. – Помню Чакату и его золотые гвозди. Тогда он еще был человеком. Я хорошо помню боль, когда он медленно вгонял их – достаточно глубоко, чтобы ослепить меня, но не настолько, чтобы убить. Я помню, все помню. Но теперь я вернулась. Развяжи мне руки, шаман.

– Не развяжу. Ты мертва, Шуль-сен, как и твой муж. Твое время прошло.

Она громко рассмеялась, и Талисмана пробрало холодом до костей. Горкай трясся, едва держась на ногах.

– Я колдунья, и сила моя велика. Ошикай знал об этом и извлекал из этого пользу. От этой девушки я узнала, что сюда идет армия, шаман. Я могу вам помочь. Развяжи меня!

– Чем ты можешь помочь?

– Развяжи, тогда узнаешь.

Рука Талисмана потянулась к ножу, однако ножны были пусты, и он взял нож у Горкая. Женщина обратила свой темный взор на него и сказала Носта-хану:

– Он хочет тебя убить.

– Молчите оба! – снова предостерег шаман. Он повернулся к женщине и стал читать заклинания. Она сморщилась и по-звериному оскалила зубы. Потом произнесла одно слово – и Носта-хан слетел с топчана, ударившись о стену под окном. Он приподнялся на колени, но женщина сказала еще что-то – он стукнулся головой о подоконник и без чувств сполз на пол.

– Развяжи меня, – приказала женщина, глядя на Горкая, и он на трясущихся ногах двинулся к ней.

– Стой где стоишь! – рявкнул Талисман.

Горкай вскрикнул от боли, но заставил себя остановиться. Он упал на колени, застонал и ничком повалился на пол.

– Ты сильный человек, – сказала женщина Талисману. – Твой слуга повинуется тебе, несмотря на боль, которую испытывает. Хорошо – развяжи меня сам.

– Разве ты не любишь Ошикая? – внезапно спросил он.

– Что? Ты сомневаешься в моей преданности ему, невежественный смерд?

– Это честный вопрос.

– Тогда я отвечу: да, я любила его, любила его дыхание на своей коже, его смех, его кипучий гнев. А теперь развяжи меня!

– Он все еще ищет тебя.

– Он умер тысячу лет назад, и его душа пребывает в раю.

– Нет, госпожа. Я говорил с ним, когда приехал сюда. Первое, о чем он спросил меня, было: «Ты принес мне вести о Шуль-сен?» Я сказал ему, что о тебе ходит много легенд, но я не знаю, что с тобой сталось. Тогда он сказал: «Я искал везде: в Долинах Духов, в Ущельях Проклятых, на Полях Героев, в Чертогах Сильных. Я с незапамятных времен блуждаю по Пустоте, но не нашел ее». Что же до рая, то он сказал: «Какой может быть рай без Шуль-сен? Смерть я могу перенести, но разлуку с ней – нет. Я найду ее, даже если мне придется затратить на это дюжину вечностей».

Она помолчала, и хищный блеск исчез из ее глаз.

– Я знаю, ты сказал правду, ибо я умею читать в сердцах людей. Но Ошикаю никогда не найти меня. Чаката держит мой дух в темном месте, где меня сторожат демоны, которые когда-то были людьми. Сам Чаката тоже там, но никто не узнал бы его теперь. Он мучает и дразнит меня, как только хочет. Так было, пока я не убежала. Я не могу соединиться с Ошикаем, Талисман. Если я снова умру здесь, то опять окажусь в темном месте.

– Это туда ты послала Зусаи?

– Туда. Но что значит ее жизнь в сравнении с моей? Я была царицей и снова буду ею.

– И предоставишь Ошикаю искать тебя веки вечные, рискуя погубить свою душу в Пустоте?

– Я бессильна ему помочь! – крикнула она.

Носта-хан под окном зашевелился, но ничего не сказал. Горкай лежал очень тихо, едва дыша.

– Где это темное место? – спросил Талисман. – Почему Ошикай не может его найти?

– Оно не в Пустоте, – сказала она упавшим голосом. – Знаешь ли ты, как устроен загробный мир? Пустота лежит между двумя областями – если называть их простыми словами, это рай и Гирагаст, или ад. Пустота – это место, где души блуждают, пока не найдут себе окончательного приюта. Чаката же заключил меня в темном сердце Гирагаста, посреди огненных озер. Ни одна людская душа не отправится туда по доброй воле, и Ошикай не может знать, что я там. Он доверял Чакате и не догадывался, сколько низкой похоти и черной измены таится в сердце этого человека. А если бы мой муж узнал правду, он умер бы второй, уже бесповоротной смертью. Ни одному воину, даже столь могучему, как мой господин, не дано пройти по тропам, охраняемым демонами, или победить чудовище, в которое превратился Чаката.

– Я пойду с ним, – сказал Талисман.

– Ты? Да кто ты такой? Дитя в теле мужчины. Сколько тебе лет – семнадцать, двадцать?

– Мне девятнадцать, и я пойду с Ошикаем в Пустоту, к вратам Гирагаста.

– Нет, этого мало. Я вижу, Талисман, что ты храбр, и умен, и проворен. Но, чтобы войти в эти врата, требуется нечто большее. Речь идет о моей душе – я рискую обречь ее на вечный мрак и муки, как и душу любимого мной человека. Здесь нужны трое, ибо три – волшебное число. Есть ли здесь воин, способный сравниться с Ошикаем? Такой, что согласится пойти с тобой в Пустоту?

– Я пойду, – сказал Горкай, поднимаясь на ноги.

Она смерила его взглядом.

– Да, ты храбрый воин, но недостаточно искусный.

Талисман подошел к окну и выглянул. Внизу Друсс, сняв колет, мылся у колодца. Талисман позвал его, и Друсс, перекинув колет через плечо, поднялся в комнату. Войдя, он поглядел вокруг своими светло-голубыми глазами. Горкай стоял на коленях, Носта-хан сидел под окном, и струйка крови стекала из ссадины на его виске. Друсс заметил, что Зусаи связана, но ничего не сказал.

– Этот человек уже побывал в Пустоте, – сказал Талисман. – Он искал там свою жену – и нашел ее.

– Я читаю его мысли. Судьба надиров ему безразлична. Он пришел сюда… за целебными камнями для своего умирающего друга. Зачем ему подвергать себя ужасам Гирагаста? Он не знает меня.

– Это не Зусаи, – сказал Друссу Талисман. – Дух Шуль-сен овладел ее телом. Чтобы освободить девушку, я должен отправиться в Пустоту. Согласен ты пойти со мной?

– Она верно сказала: я пришел сюда за камнями, о которых говорил шаман, но шаман мне солгал. Зачем мне идти с тобой?

Талисман вздохнул:

– Я не могу назвать тебе причину – кроме той, что женщина, которую я люблю, заключена теперь в темном и страшном месте. Ошикай же, величайший из наших героев, вот уже тысячу лет ищет душу своей жены – да только не там ищет. Я мог бы направить его, но Шуль-сен говорит, что он, пойдя туда, погубит свою душу. Вдвоем тамошних демонов не осилить.

– А втроем?

– На это я не могу тебе ответить. Но она не отпустит дух Зусаи, пока я не найду человека под стать Ошикаю. Ты здесь единственный, о ком слагают легенды. Больше мне нечего сказать.

Друсс подошел к связанной.

– Как ты умерла? – спросил он.

– Чаката вбил мне золотые гвозди… – Тут ее глаза широко раскрылись. – Это ты! Ты и твой друг освободили меня – теперь я вижу. Он вернулся потом и вынул гвозди. И взял мой лон-циа.

Друсс посмотрел Талисману в глаза:

– Если я пойду с тобой, парень, ты должен мне кое-что обещать.

– Говори!

– Ты отдашь мне камни, чтобы я мог спасти своего друга.

– Разве ты не за этим сюда пришел?

– Этого мало. – И Друсс направился к двери.

– Хорошо. Я даю тебе слово. Когда мы найдем камни, я отдам их тебе, и ты увезешь их в Гульготир.

– Нет! – крикнул Носта-хан. – Что ты говоришь?

Талисман поднял руку:

– Но обещай вернуть их, как только твой друг будет здоров.

– Обещаю.

– Поди ко мне, чернобородый, – сказала Шуль-сен, и Друсс сел к ней на кровать. Она пристально посмотрела ему в глаза. – Я вручаю тебе все – и настоящее мое, и будущее. Тот ли ты человек, которому можно доверять?

– Тот, – ответил он.

– Я тебе верю. – И она повернулась к Талисману: – Я вернусь в темное место и выпущу душу Зусаи. Не подведи же меня.

Ее глаза закрылись. Скоро веки затрепетали, и долгий, прерывистый вздох сорвался с губ. Талисман бросился к постели и развязал девушке руки. Она открыла глаза и хотела закричать, но Талисман прижал ее к себе.

– Все хорошо, Зусаи. Ты снова здесь, с нами!

Носта-хан подошел, положил ей руку на лоб.

– Да, она вернулась. Это Зусаи. Сейчас я наложу чары, чтобы ее не забрали назад. Ловко ты обманул колдунью, Талисман!

– Я ее не обманывал, – холодно ответил юноша. – Я выполню мою часть соглашения.

– Но это безумие! Сюда идет целое войско, и судьба надиров находится в твоих руках. Не время играть в благородство.

Талисман отошел в дальний угол, подобрал свой нож и медленно двинулся к Носта-хану.

– Кто здесь главный? – тихо и грозно спросил он.

– Ты, но…

– Ты верно сказал, ничтожный. Главный здесь я. А ты – мой шаман, и я не потерплю больше споров. Я не играю в благородство. Я такой, как есть. Мое слово – закон. Так есть, и так будет. Сейчас мы пойдем в гробницу. Ты вызовешь Ошикая и сделаешь все, что подобает, чтобы отправить меня и Друсса в Пустоту. Я сказал ясно, шаман?

– Да, Талисман. Ясно.

– Я тебе не Талисман! – загремел воин. – Теперь – ясно?

– Ясно… мой господин.

– Зачем ты держишь меня за руку, по-эт? – спросила Ниоба, взойдя с Зибеном на западную стену.

Зибен, поутоливший свою страсть за последние два часа, устало улыбнулся ей.

– Такой у нас обычай. – Он поднес ее пальцы к губам и поцеловал. – Влюбленные часто гуляют рука об руку. Этим они скрепляют свое душевное родство и, уж во всяком случае, показывают всем, что они влюблены. Считается также, что это приятно. Разве тебе не нравится?

– Мне нравится, когда ты во мне. – Она отняла руку и села на парапет. – Нравится вкус твоего языка. Нравятся ласки твоих рук. Но гулять так мне неловко. Только мать водит за руку малого ребенка, а я не ребенок.