Текст книги "Легенда о Побратиме Смерти"

Зибен усмехнулся и сел рядом, глядя, как блестят ее волосы при луне.

– Ты моя радость. Ты как струя свежего воздуха для того, кто провел всю жизнь в душных комнатах.

– Как ты красиво одет. – Она погладила голубой шелк его рубашки. – Пуговки так и переливаются.

– Это перламутр. Славно, правда? – И он, повинуясь внезапному порыву, стащил рубашку через голову. – На, возьми. Она твоя.

Ниоба хихикнула и сняла свою рубаху из выцветшей зеленой шерсти. Зибен увидел, как напряжены соски ее полных грудей, и заново ощутил возбуждение. Он протянул к ней руки, но Ниоба отскочила, прижимая к себе голубую рубашку.

– Нет. Сперва поговорим.

– Поговорим? О чем же это?

– Почему у тебя нет жены? У твоего друга есть. И ты уже старый.

– Старый? Тридцать четыре – еще не старость. Я в расцвете лет.

– У тебя плешь на макушке. Я видела.

Зибен запустил пальцы в свои светлые волосы.

– Плешь? Не может быть!

– Экий ты павлин, – засмеялась она. – Хуже женщины.

– У моего деда до самой смерти были густые волосы, а умер он в девяносто лет. У нас в роду нет лысых.

Ниоба надела голубую рубашку и вынула руку Зибена из его волос.

– Так почему у тебя нет жены?

– Ты пошутила про плешь, да?

– Нет. Почему нет жены?

– Трудный вопрос. Я знал много красивых женщин, но ни с одной мне не хотелось бы провести свою жизнь. Я люблю яблоки, но не хотел бы всю жизнь питаться только ими.

– Что такое яблоки?

– Плоды… вроде фиг.

– Плоды хороши для кишок.

– Вот-вот. Но не будем на этом задерживаться. Я хочу сказать, что мне нравятся разные женщины. Мне легко наскучить.

– Ты не из сильных мужчин, – грустно сказала она. – Ты боязливый. Много женщин – это легко. И детей делать легко. Трудно жить с ними, растить их. Трудно видеть, как они умирают. У меня было два мужа, оба умерли. Оба хорошие люди. Сильные. Третий муж тоже будет сильным. Даст мне много детей, чтобы кто-то из них мог выжить.

– Мне думается, жизнь состоит не только из того, чтобы делать крепких ребят, – криво улыбнулся Зибен. – Я живу ради удовольствий, ради внезапных всплесков радости. Ради неожиданностей. Довольно и без меня мужчин, которые делают детей и тупо влачат свою скучную жизнь в жаркой пустыне или в зеленых горах. Мир обойдется и без моих отпрысков.

Ниоба обдумала его слова.

– Мой народ пришел сюда с Ошикаем, перевалив через высокие горы. Они рожали детей, которые росли стройными и сильными. Они отдавали свою кровь земле, и земля питала их потомство. Так было тысячу лет. Теперь мой черед. Я обязана перед предками принести жизнь на эту землю, чтобы в тех, кто будет жить через тысячу лет, текла кровь Ниобы и ее пращуров. Ты хороший любовник, по-эт. Твои ласки вызывают у меня сладостную дрожь. Но сладостная дрожь – это легко, это я и сама могу. Я чувствую к тебе большую любовь, но я не выйду за боязливого мужчину. В Остром Роге есть один сильный воин. У него нет жены. Я, наверное, пойду к нему.

Зибену показалось, что его ударили в живот, но он заставил себя улыбнуться.

– Ну конечно, милая. Иди и рожай детей.

– Отдать тебе рубашку?

– Не надо. Она тебе идет. Ты в ней очень красива.

Она ушла, а он остался сидеть, полуголый, дрожа на холодном ветру. «Что я здесь делаю?» – спросил он себя. Надир с короткими волосами и заметной шишкой на лбу поднялся на стену и, не обращая внимания на Зибена, стал смотреть на запад.

– Красивая ночь, – заметил Зибен.

– Ночь эта будет долгой, – холодно произнес надир.

Зибен увидел, что в окошке гробницы мерцает свеча, и сказал:

– Все еще ищут.

– Нет, не ищут. Мой хозяин, Талисман, ушел с твоим другом в Гирагаст.

– Видимо, я тебя плохо понял. Нет такого места, Гирагаст – это сказки.

– Есть такое место. Их тела лежат на холодном полу, а души ушли в Гирагаст.

У Зибена пересохло во рту.

– Ты хочешь сказать, что они мертвы?

– Нет, но они ушли в царство мертвых. И вряд ли вернутся назад.

Зибен бросился в гробницу. Надир сказал верно – Друсс и Талисман лежали бок о бок на пыльном полу. Шаман Носта-хан сидел рядом. На крышке гроба горела свеча, размеченная черными чернилами на семь частей.

– Что тут творится? – спросил Зибен.

– Они отправились с Ошикаем спасать колдунью Шуль-сен, – прошептал шаман.

– В Пустоту?

– И еще дальше. – Шаман злобно посмотрел на поэта. – Я видел, как ты развеивал пергамент по ветру. А костяшки ты бросил в колодец?

– Да. Волосы я сжег, а кисет закопал.

– Вы, гайины, все мягкотелые. Шаошад заслужил свою кару.

– Он хотел вернуть Ошикая и Шуль-сен к жизни, объединить надиров. Не такое уж это страшное преступление.

Носта-хан покачал головой:

– Он хотел власти и славы. Да, он оживил бы тело Ошикая и даже душу в него вернул, быть может. Но чтобы жить, Ошикай нуждался бы в волшебной силе камней – он сделался бы рабом Шаошада. Спесь этого шамана привела к тому, что у нас больше нет камней, а земля наша лишилась силы. Вот гайины вроде тебя и топчут нас, как червей. Его стремление к власти обрекло нас на пятьсот лет рабства. Мучиться бы ему за это веки вечные.

Зибен сел рядом с шаманом.

– Вы не умеете прощать, верно?

Носта-хан улыбнулся, что бывало с ним редко.

– Наши дети умирают в младенчестве. Наших мужчин травят, как зверей. Наши селения жгут, людей убивают. И мы еще должны прощать?

– Чего же ты хочешь, старик? Чтобы надиры собрались в огромное войско и стали травить гайинов, как зверей, жечь их города и деревни, убивать их женщин и детей?

– Да! И это будет только начало, пока мы не завоюем весь мир и не покорим всех, кто живет в нем.

– Тогда вы ничем не будете отличаться от гайинов, которых ты так ненавидишь. Разве не так?

– А мы и не хотим от них отличаться. Мы хотим торжествовать над ними.

– Что ж, это по крайней мере честно. Но скажи, зачем их понесло в Пустоту?

– Дело чести, – благоговейно произнес шаман. – Талисман – великий человек. Если б ему было суждено жить, он стал бы славным сподвижником Собирателя.

– А ему не суждено?

– Нет, – с грустью ответил шаман. – Я побывал во многих будущих, и ни в одном его нет. А теперь помолчи, мне нужно еще многое сделать.

Носта-хан достал из кисета два сухих листа и положил под язык. Потом растопырил свои костлявые пальцы и прикрыл ими глаза. Тела Друсса и Талисмана вспыхнули яркими огнями – пурпурным у сердца, ослепительно белым вокруг головы, красным на груди и животе, желтым на ногах. Это было поразительное зрелище. Зибен молчал, пока Носта-хан не открыл со вздохом глаза, и лишь тогда спросил:

– Что ты сделал с ними?

– Ничего. Только сделал видимой их жизненную силу. Он могуч, твой Друсс. Видишь, насколько его зхи сильнее зхи Талисмана? А ведь Талисман редкий человек.

Зибен посмотрел и убедился, что это правда. Сияние, идущее от Друсса, простиралось почти на три фута, а Талисманово подымалось всего на фут над телом.

– Что это такое – зхи?

– В эту тайну так никто и не проник до конца. По телу человека струятся токи, дающие ему жизнь и здоровье. В случае болезни они иссякают и меняют цвет. Я видел стариков с поврежденными ревматизмом руками – зхи там больше не было. И видел, как целители переливают свою зхи в больных, возвращая им здоровье. Она как-то связана с душой. После смерти, к примеру, зхи увеличивается в пять раз. Так продолжается три дня – а потом она сразу гаснет.

– Но зачем нужно делать ее видимой?

– Их души ушли туда, где их ждут страшные напасти и где они будут сражаться с демонами. Зхи покажет каждую рану, которую они получат. Я буду следить за этим – и если они окажутся на грани смерти, мне, быть может, удастся вернуть их назад.

– Быть может? Так ты не уверен?

– В Гирагасте нельзя быть уверенным ни в чем. Представь себе бой в нашем мире. Воина ранят в руку; ему больно, но он остается жив. Другого поражают в сердце, и он умирает на месте. То же самое и в Пустоте. Я увижу, если их ранят, но смерть тут же погасит зхи.

– Но ты говорил, что зхи светится еще три дня после смерти.

– Это когда душа находится в теле – а здесь дело иное.

Оба умолкли и сидели так несколько минут. Потом тело Талисмана дернулось. Яркий свет вокруг него замигал, и правая нога загорелась зеленым.

– Началось, – сказал Носта-хан.

Прошел час, и свеча догорела до первой черной отметки. Зибену ожидание давалось с трудом. Он прошел к восточной стене, где оставил свои седельные сумки, достал чистую рубашку из белого полотна, вышитую золотом, и надел ее.

– Они еще живы? – спросил его Горкай, слуга Талисмана.

– Живы.

– Надо было и мне пойти с ними.

– Идем со мной в гробницу – увидишь их сам.

– Нет уж, я подожду снаружи.

Зибен вернулся к шаману. Свечение вокруг Друсса оставалось таким же сильным, но зхи Талисмана стала слабеть. Зибен сел у стены. Как это похоже на Друсса – по доброй воле отправиться в ад. «Ну почему ты такой, дружище? Почему всякая опасность тебе в радость? Ты полагаешь себя бессмертным? Или веришь, что Исток благословил тебя пуще всех остальных? Пожалуй, так оно и есть, – улыбнулся Зибен. – Пожалуй, твоя душа и правда несокрушима». Тело Талисмана содрогнулось, и внутри его зхи вспыхнул зеленый огонь. Друсс тоже дернулся, сжав кулаки.

– Они ведут бой, – шепнул Носта-хан. Он стал на колени и распростер руки. Зхи Талисмана мигнула и стала меркнуть. Шаман выкрикнул три слова. Талисман выгнул спину и застонал. Его глаза широко раскрылись, сдавленный крик сорвался с губ, и он выбросил руку, точно держал в ней меч.

– Успокойся! – крикнул Носта-хан. – Ты вне опасности.

Талисман приподнялся на колени, тяжело дыша, с мокрым от пота лицом.

– Отправь… отправь меня обратно.

– Нет. Твоя зхи слишком слаба. Ты умрешь.

– Отправь меня назад, будь ты проклят! – Талисман хотел встать и повалился лицом в пыль. Зибен бросился к нему и помог ему сесть.

– Твой шаман прав. Ты был при смерти. Что у вас там произошло?

– Звери, каких я еще не видывал! Огромные, все в чешуе, с огненными глазами. В первые дни своего путешествия мы ничего не видели. Потом на нас напали волки. Громадные, с наших коней величиной. Мы убили четверых, остальные разбежались. Я думал, самое страшное позади. Но, клянусь Богами Камня и Воды, эти волки просто щенки по сравнению с тем, что было дальше. – Он вздрогнул всем телом. – Сколько дней меня не было?

– Меньше двух часов, – сказал Зибен.

– Быть того не может.

– Время в Пустоте ничего не значит, – сказал Носта-хан. – Как далеко вы зашли?

– Мы добрались до самых врат Гирагаста. Там нас встретил человек. Ошикай знал его – маленький шаман с раздвоенной бородкой. Он велел поблагодарить тебя, – сказал Талисман Зибену, – и сказал, что не забудет твоей услуги.

– Трижды проклятый Шаошад, – прошипел Носта-хан.

– Может, он и проклят, но демонов у ворот мы бы без него не одолели. Друсс и Ошикай – это колоссы. Никогда еще не видел такой силы, такой ярости, подчиненной воле. Когда явились чешуйчатые чудища, я подумал, что нам конец. Ошикай же бросился на них, и Друсс тоже. Я был уже ранен и едва держался на ногах. – Талисман ощупал бок, ища рану, и улыбнулся. – Совсем ослаб.

– Тебе надо отдохнуть, – сказал Носта-хан. – Твоя зхи стала сдавать. Я прочту целительные слова над тобой, пока ты спишь.

– Им не пройти. Демоны лезут со всех сторон.

– В каком положении ты оставил их? – спросил Талисмана Зибен.

– Друсс ранен в бедро и в левое плечо, Ошикай в грудь и в ляжку. Я видел, как они вошли в темный туннель. Тот шаман, Шаошад, вел их, держа палку, которая горела, как факел. Я хотел пойти за ними… но очутился здесь. Не надо было мне соглашаться с условием Шуль-сен. Я убил Друсса и погубил душу Ошикая.

– Друсс еще крепок, – сказал Зибен, указывая на яркое сияние вокруг воина. – Я знаю его давно и могу поспорить, что он вернется. Ты уж мне поверь.

Талисман снова вздрогнул, и Носта-хан накинул ему на плечи одеяло.

– Отдохни, Талисман. Сон излечит тебя от усталости.

– Нет, я буду ждать, – пробормотал Талисман.

– Как пожелаешь, мой господин.

Талисман лег, и Носта-хан начал тихо петь над ним. Воин закрыл глаза. Пение продолжалось долго, и наконец шаман умолк.

– Он проспит много часов. Айя! Мое сердце исполнено гордости за него. Он воин, каких мало, и человек чести!

Сияние вокруг Друсса потускнело.

– Вернул бы ты и его назад, – сказал Зибен.

– Не теперь еще. Все пока хорошо.

Друсс прислонился к черной скале и упал на колени. Силы его были на исходе, и кровь молочного цвета текла из многочисленных ран выше пояса. Ошикай положил свой золотой топор на камень и сел. Он тоже был изранен. Маленький шаман Шаошад подошел к Друссу, приложил свою костлявую ручонку к глубокой ране на плече воина – и она сразу затянулась.

– Мы почти на месте, – оказал шаман. – Осталось перейти всего один мост.

– Не думаю, чтобы я мог ступить еще хоть шаг, – отозвался Друсс. Шаошад прикоснулся поочередно ко всем его ранам, и молочная жидкость мало-помалу перестала течь.

– Всего один мост, дренай, – повторил Шаошад, а после перешел к Ошикаю и стал лечить его раны.

– Что Талисман, умер? – слабым голосом спросил Ошикай.

– Не знаю, но его больше нет здесь. В любом случае он нам не помощник. Сможешь ли ты идти дальше?

– Я найду Шуль-сен, – упрямо ответил Ошикай. – Ничто меня не остановит.

Друсс обвел взглядом необъятную черную пещеру. Сталагмиты колоннами поднимались к высокому потолку, с которого свисали им навстречу громадные сталактиты – словно два ряда клыков в огромной пасти. Один из уцелевших нетопырей скорчился на карнизе, высоко над ними. Друсс видел его злобные красные глаза. Мертвые собратья этой твари лежали на полу пещеры, растопырив поломанные серые крылья, а последний больше не пытался нападать. Путь сюда был долог, страшен и пролегал через места, каких в мире плоти не увидишь. Друсс уже ходил однажды в Пустоту, чтобы вернуть Ровену из царства мертвых. Но тогда он шел по Дороге Душ – цветущим садом по сравнению с тем, что ждало его теперь. Здешние края не подчинялись известным Друссу законам природы. Все постоянно менялось под грифельно-серым небом: на равнине внезапно вырастали утесы, и оттуда рушились валуны с дом величиной. Пропасти разверзались под ногами, точно невидимый плуг пропахал их на мертвой земле. Черные скрюченные деревья вырастали в один миг, и их ветви вцеплялись в путников, как когти. Несколько дней – а может, часов – назад воины спустились в ущелье, чье дно было усеяно ржавыми железными шлемами. Молния то и дело освещала небо, бросая вокруг уродливые тени. Талисман шел впереди, когда шлемы затряслись, черная земля раздалась, и из под нее вышли давно погребенные воины. На их полусгнивших лицах кишели черви. Беззвучно они двинулись на путников. Талисман обезглавил первого, но второй нанес ему глубокую рану. Друсс и Ошикай ринулись вперед, круша топорами разложившиеся тела.

Бой был долгим и тяжким. Шаошад швырял в мертвецов огненные шары, и в воздухе разило горелым мясом. Под конец Друсс с Ошикаем остались спина к спине на целом кургане трупов, Талисман же исчез без следа.

На том конце ущелья темный ход привел их в недра самой высокой из виденных Друссом гор, где на них накинулись эти дьявольские нетопыри.

– Скажи мне, что они были последними, – обратился Друсс к Шаошаду. – Это меня очень порадует.

– Нет, воин, впереди еще немало всего. Но ты ведь знаешь, – добавил шаман с лукавой улыбкой, – ничто стоящее не дается даром.

– Чего нам еще ожидать? – спросил Ошикай.

– Мост сторожит Большой Медведь. Что будет после – не знаю. Но один нам встретится точно – это Чаката, тот, что подверг Шуль-сен жесточайшей казни. Он будет там – в том или ином виде.

– Тогда он мой, – сказал Ошикай. – Слышишь, Друсс? Он мой!

Друсс взглянул на мощную фигуру в порядком побитой золотой броне:

– Кто бы спорил, парень.

Ошикай со смехом пересел поближе к Друссу.

– Клянусь Богами Камня и Воды, Друсс, тебя я с гордостью назвал бы братом. Жаль, что я не знал тебя при жизни. Мы опорожнили бы дюжину кувшинов вина и всю ночь хвастались бы своими подвигами.

– Вино – это хорошо, но хвастаться я никогда особо не умел.

– Это искусство приобретается с годами, – согласился Ошикай. – Я убедился, что рассказ становится куда занимательнее, если увеличить число врагов в десять раз. Бывает, правда, достоверно известно, что их было всего трое – тогда они превращаются в великанов.

– Есть у меня друг, который преотлично в этом разбирается.

– Он тоже воин?

Друсс посмотрел в лиловые глаза Ошикая:

– Нет, поэт.

– Ага! Я всегда брал с собой поэта, чтобы он вел счет моим победам. Я и сам хвастун хоть куда, но, слушая его песни, всегда испытывал стыд. Когда я говорил о великанах, он пел о том, как я подчинил себе самих богов. Ну как ты, отдохнул?

– Почти, – солгал Друсс. – Скажи-ка, человечек, – спросил он Шаошада, – что это за Большой Медведь такой?

– Это Страж Гирагастского Моста. Говорят, что он восемь футов вышиной и у него две головы – одна медвежья, с острыми клыками, другая змеиная, и она плюется ядом, прожигающим любую броню. Когти у него длиной с короткий меч и острее вертела. И еще у него два сердца – одно в груди, другое в животе.

– И как же, по-твоему, мы проберемся мимо этого зверя?

– Моя волшебная сила почти на исходе, но я еще смогу сделать Ошикая невидимым. А после останусь здесь и буду ждать вашего возвращения.

Ошикай встал и положил руку на плечо шамана.

– Ты хорошо послужил мне, Шаошад. Я уже больше не царь, но если есть какая-то справедливость в этом злом мире, ты будешь вознагражден. Мне жаль, что мой тогдашний отказ привел к твоей смерти.

– Все мы умираем, великий царь, а в своей смерти виноват я сам. Я ни на кого не держу зла. Но если… когда ты будешь в раю, замолви за меня слово перед привратником.

– Замолвлю. – Воин взял свой золотой топор, Колмисай, и спросил Друсса: – Готов ли ты, брат мой?

– Я уже родился готовым, – проворчал тот, с трудом поднимаясь на ноги.

– Еще сто шагов в эту сторону, и вы увидите мост, – сказал Шаошад. – Он перекинут через огненную бездну. Тот, кто свалится туда, падает целую вечность, а потом его пожирает пламя. В начале мост широк, в нем футов пятьдесят, но после он сужается. Ты должен заманить медведя на широкую часть моста, чтобы дать Ошикаю проскочить.

– Нет, – сказал Ошикай, – со зверем мы сразимся вместе.

– Доверься мне, великий царь, и сделай, как я говорю. Когда медведь умрет, Чаката будет знать, что ты близко, и убьет Шуль-сен. Ты непременно должен пересечь мост и явиться в темное место заранее.

– А мне тем временем прикажешь плясать с медведем и стараться его не убить? – осведомился Друсс.

– Тяни, сколько сможешь, – и не смотри ему в глаза. Там ты увидишь только смерть. – Шаман зажмурился, воздел руки, и в воздухе вокруг Ошикая затрещали яркие искры. Великий воин поблек, сделался прозрачным, а затем исчез вовсе. Шаошад открыл глаза и весело захлопал в ладоши. – Может, я и гордец, зато большой искусник! – И он сказал Друссу, уже без улыбки: – Когда подойдете к мосту, Ошикай должен идти за тобой по пятам, иначе медведь учует вас обоих. Как только зверь нападет, о великий царь, пробирайся мимо него и беги. Не делай шума и не зови Шуль-сен – ты почувствуешь, когда она будет близко.

– Я понял, – отозвался голос Ошикая. – Ступай вперед, Друсс, я за тобой.

Друсс взял топор и пошел. Ноги у него налились тяжестью, руки устали. Никогда в жизни, даже в годы своего заключения в темнице, не чувствовал он такого изнурения. Ему стало страшно. Он споткнулся о камень и чуть не упал.

В воздухе захлопали крылья, и последний нетопырь ринулся на него сверху, вытянув серые когти. Снага рассек тонкую шею, но когти успели пройтись по лицу и разодрать щеку. Мертвый нетопырь рухнул на Друсса и сбил его с ног, но невидимая рука Ошикая помогла ему подняться.

– Твои силы истощились, друг, – сказал Ошикай. – Отдохни. Я попробую пройти мимо медведя.

– Нет уж, я продержусь до конца, – проворчал Друсс. – Не беспокойся обо мне.

Он побрел дальше и скоро увидел мост, перекинутый через бездну. Друсс заглянул за край обрыва, и ему показалось, что пропасти нет конца. Голова у него закружилась, и он быстро отступил назад. Держа Снагу обеими руками, он двинулся дальше. Дальнего конца моста не было видно.

– Да в нем добрых несколько миль, – в отчаянии прошептал Друсс.

– Не будем заглядывать вперед, дружище, – ответил Ошикай.

Преодолевая цепенящую усталость, Друсс заковылял к мосту. Над бездной дул холодный ветер, пахнущий едким дымом, а Друсс все шел и шел, пересиливая себя на каждом шагу.

Ему показалось, что минуло много часов, прежде чем они добрались до середины моста. Теперь стал виден дальний конец – черная скала на свинцово-сером небе. Оттуда кто-то шел, и Друсс прищурился, силясь его разглядеть. Медведь шел медленно, на задних лапах, растопырив мощные передние. Шаошад описал его верно: две головы – одна медвежья, вторая змеиная. Не упомянул шаман только о злой стихии, исходившей от этого демона. Она охватила Друсса, как леденящая метель, перед которой человек бессилен.

Мост здесь был менее десяти футов в ширину, и казалось, что медведь заполняет его целиком.

– Да улыбнутся тебе Боги Камня и Воды, Друсс, – прошептал Ошикай.

Друсс ступил вперед. Медведь оглушительно взревел, и этот рев отбросил воина назад, как удар.

– Мы, Великий Медведь, пожиратель душ, говорим тебе, – произнесло чудовище: – Ты погибнешь в мучениях, смертный!

– Не дождешься, сукин сын! – ответил Друсс.

* * *

– Верни его назад! – вскричал Зибен. – Не видишь разве, что он умирает?

– Он гибнет не напрасно, – сказал шаман, и Зибен прочел злобу в его глазах.

– Ах ты, вероломный пес! – крикнул Зибен и бросился на него. Носта-хан вскинул правую руку, и огненные иглы вонзились в голову поэта. Зибен с криком отшатнулся, но все-таки нашарил нож у себя на бедре. Носта-хан произнес какое-то слово – рука Зибена замерла.

– Помоги Друссу! – взмолился поэт. – Он не заслужил такой участи.

– Дело не в том, чего он заслуживает, глупец. Он сам отправился в ад – я его не принуждал. И он еще не завершил того, за что взялся. Если он умрет, так тому и быть. А теперь помолчи!

Зибен охотно нарушил бы приказ, но язык его прилип к гортани. Боль немного отпустила, но двинуться он не мог.

Обе головы зверя произнесли хором:

– Иди сюда, Друсс, и познай смерть!

Друсс поднял топор и шагнул вперед. Великий Медведь с удивительным проворством упал на четвереньки и кинулся на него. Снага сверкнул и врезался между двумя головами, круша кости и сухожилия. Медведь налетел на воина и сбил его с ног. Друсс, упустив топор, проехал на спине через мост, ноги его повисли над бездной. Он перевернулся на живот, вцепился пальцами в черный камень и влез обратно на мост. Медведь снова встал на задние лапы, из его раны хлестала черная кровь. Друсс бросился на него. Когтистая лапа разодрала колет и обожгла болью тело. Друсс ухватился за рукоять Снаги, застрявшей в ране, и вырвал топор. Кровь, брызнувшая ему в лицо, жгла словно кислота. Змеиная голова разинула пасть и плюнула ядом Друссу на колет, который тут же загорелся. Друсс рубанул Снагой по змеиной шее. Голова покатилась на мост, из шеи повалил дым. Медведь снова взмахнул лапой, отшвырнув Друсса прочь. Тот упал, но тут же встал с топором в руке. Медведь двинулся вперед. Яд прожег колет насквозь, и Друсс с криком боли и ярости кинулся на смертельно раненного врага. Когти рассекли воздух, но Друсс успел проскочить и плечом ударил медведя в грудь. Зверь зашатался и рухнул с моста. Друсс подполз к краю, глядя, как тело, кружась, падает все ниже и ниже.

Воин перевернулся на спину. Усталость давила его, и он жаждал забыться блаженным сном.

– Не закрывай глаза, – произнес голос Шаошада, и Друсс увидел шамана на коленях около себя. Шаошад коснулся ран Друсса, боль прошла. – Заснуть здесь – значит умереть.

Ошикай пронесся через мост и достиг противоположного края как раз в тот миг, когда медведь рухнул в бездну. Перед ним высился черный холм, и Ошикай полез вверх, мысленно призывая Шуль-сен. Вскоре он увидел на склоне черную каменную дверь и почувствовал, что дух Шуль-сен там, за ней. Он налег на камень, но дверь не поддалась. Он отступил назад, ударил по камню своим золотым топором. Полетели искры – дверь раскололась. Ошикай еще дважды ударил по ней Колмисаем, и дверь распалась на четыре части.

За ней был темный ход. Когда Ошикай ступил туда, на него из мрака бросился черный лев с огненными глазами. Колмисай врезался зверю в грудь, и тот с ужасающим воем рухнул слева от Ошикая. Воин рассек его толстую шею и отрубил голову. Подняв ее за гриву, Ошикай зашагал вперед. Огненные глаза потускнели, но еще светили, рассеивая тьму.

Услышав слева шорох, Ошикай швырнул голову зверя туда. Челюсти огромной змеи сомкнулись на ней – череп лопнул, и мозг выступил из длинной зубастой пасти. Чудовище потрясло головой и выплюнуло львиный череп. Ошикай обрушил Колмисая на широкую чешуйчатую голову, раздробив золотым лезвием кость. Чудище сползло наземь, испустило долгий стон и издохло.

Оставшись в темноте, Ошикай двинулся дальше. Одной рукой он придерживался за стену.

– Шуль-сен! – позвал он. – Ты слышишь меня?

– Я здесь, – ответил ее голос. – О господин мой, это ты!

Голос шел слева и сверху. Ошикай увидел в стене дверь, расколол ее топором и вошел. Внутри царил непроглядный мрак.

Тонкая рука коснулась его лица.

– Это правда ты? – прошептала Шуль-сен.

– Правда, – внезапно севшим голосом ответил он. Он привлек ее к себе левой рукой и прижал к груди, дрожа всем телом. – Любовь моя, сердце мое. – Их губы соприкоснулись, и слезы Шуль-сен смешались со слезами Ошикая. На миг он позабыл обо всем, хотя опасность еще не миновала.

В туннеле послышались осторожные шаги. Взяв Шуль-сен за руку, Ошикай пролез обратно в дверь. Звуки шли слева, он повернул направо. Вскоре ход стал подниматься в гору, и впереди забрезжил слабый свет.

Ошикай остановился и стал ждать.

Показался еще один лев с огненными глазами и с ревом бросился на них. Ошикай прыгнул ему навстречу и разрубил череп топором.

Свет шел из трещины в скале. Ошикай вскарабкался туда и рубанул Колмисаем по камню. Сверху обрушился целый обвал, трещина расширилась на два фута. Ошикай раскачал и вытолкнул застрявший в ней валун, вылез наружу и протянул руку Шуль-сен. Тут мшистая почва под ним заколебалась. Ошикая отбросило в сторону, и он едва удержал свой топор. То, что он принял за мох, отделялось от земли. Склон холма содрогнулся, и развернулись два огромных крыла, а вершина превратилась в голову гигантской летучей мыши. Ошикай едва успел уцепиться за крыло, как чудовище взмыло в воздух. Все выше и выше поднималось оно над мостом и бездной. Ошикай висел, зарывшись пальцами в мех. Чудовище повернуло к нему голову, разинуло пасть, и в ней показалось знакомое лицо.

– Как тебе нравится мой новый облик, великий царь? – осклабился Чаката. – Разве он не великолепен?

Ошикай, не отвечая, пополз к шее нетопыря.

– Сказать тебе, сколько раз я наслаждался Шуль-сен? Сказать, к каким ласкам ее принуждал?

Ошикай придвинулся ближе к улыбающемуся лицу Чакаты. Тело нетопыря внезапно накренилось, и воин начал падать, но успел вогнать топор в черное крыло и подтянулся обратно. Он вытащил топор и снова вонзил его в мех, продвигаясь к своему врагу.

– Не будь глупцом, Ошикай! – крикнул Чаката. – Если ты убьешь меня, то упадешь со мной вместе. И никогда больше не увидишь Шуль-сен!

Воин медленно, неуклонно продвигался вперед. Нетопырь нырнул, перевернулся и забил крыльями, пытаясь сбросить с себя человека. Но Ошикай держался, подползая все ближе и ближе к голове. Нетопырь щелкнул челюстями – Ошикай увернулся, вытащил топор и рубанул врага по шее. Из раны хлынула черная кровь. Ошикай ударил еще дважды – нетопырь сложил крылья и понесся к мосту далеко внизу. Ошикай продолжал долбить топором наполовину перерубленную шею – и вот голова отлетела, а тулово устремилось в бездну.

Негоже умирать рядом с подобной нечистью! Ошикай спрыгнул с нетопыря.

Внизу обнаженная Шуль-сен выбралась из горы и стояла, наблюдая за невиданной битвой, идущей в серых небесах. Когда Чаката умер, она освободилась от чар, и волшебная сила вернулась к ней. Она облеклась в рубашку и штаны из серебристого шелка, а на плечи лег белоснежный плащ. Сняв его с себя, Шуль-сен произнесла пять слов одиннадцатого заговора и метнула плащ высоко в воздух. Он полетел, крутясь, блистая белизной на свинцово-сером небе.

Шуль-сен стояла, простерев руку, направляя плащ со всей доступной ей силой. Мертвое чудовище, бывшее некогда Чакатой, упало в бездну. Ошикай продолжал лететь вниз. Плащ окутал его и замедлил полет, но только на миг. Шуль-сен вскрикнула, плащ раскрылся, и падение Ошикая приостановилось. Плащ снизился над мостом, и Ошикай соскочил наземь. Шуль-сен бросилась с холма навстречу ему, протягивая руки. Он бросил топор и схватил ее в объятия. Когда он наконец отпустил ее, она увидела слезы на его лице.

– Я так долго искал тебя… Я уж начал думать, что никогда тебя не найду.

– Но ты нашел, господин мой, – прошептала она, целуя его губы и мокрые от слез щеки.

Они долго еще стояли, обнявшись, а потом он взял ее за руку и подвел к лежащему на мосту Друссу. Ошикай опустился на колени.

– Клянусь всем святым, я никогда не встречал таких, как ты, Друсс. Буду молиться о том, чтобы мы встретились снова.

– Только не здесь, – проворчал Друсс. – Авось ты подыщешь более гостеприимное место.

Тут на мосту явились две фигуры, от которых исходил ослепительный свет. Друсс прищурился и заслонил рукой глаза. В пришельцах не было угрозы, и Ошикай поднялся им навстречу.

– Время пришло, – произнес нежный голос.

– Вы возьмете нас обоих? – спросил Ошикай.

– Нет. Только тебя.

– Тогда я не пойду.

– Ты еще не готова, Шуль-сен, – сказал женщине один из светящихся вестников. – Слишком много в тебе темного. Всем хорошим, что в тебе есть, ты обязана своему союзу с этим человеком – единственные свои бескорыстные поступки ты совершила ради него. Он уже дважды отказывался от рая. Третий отказ будет последним – больше мы за ним не придем.

– Дайте мне побыть с ним наедине, – сказала она, и светящиеся фигуры отошли на пятьдесят шагов.

– Я не оставлю тебя, – прошептал Ошикай. – Больше мы не расстанемся.

Она обвила рукой его шею, пригнула голову к себе и прильнула к нему долгим поцелуем. Потом ласково коснулась его красивого лица и сказала с грустной улыбкой:

– Ты хочешь лишить меня рая, любимый?

– Что ты говоришь?

– Если ты откажешь им теперь, то никогда уже не увидишь Страны Небесных Грез, а значит, и я ее не увижу. Отказывая им, ты обрекаешь нас обоих вечно блуждать в Пустоте.

Он поднес ее пальцы к губам и нежно поцеловал.