Текст книги "Черная Луна"

– Меня не нужно спасать. Я – Дейс, самый сильный, ловкий и беспощадный. Подобного мне не было, нет, а может быть, и никогда не будет! Я не слабак. Когда враг нападает на меня, я его убиваю – будь то лев или волк, человек или дарот!

– И все же ты плакал, когда был убит Сигеллус. Ты пытался отговорить его от поединка: он был пьян, его прежнее мастерство поблекло. Ты почти умолял Сигеллуса, чтобы он позволил тебе драться вместо него, – но он был слишком горд, чтобы согласиться. Когда он погиб, тебе точно воткнули нож в сердце.

Рука Дейса молниеносно метнулась к кинжалу – но тут же он пошатнулся.

– Я этого не знал, – сказал Тарантио, опуская руку.

– Он лжет! – закричал Дейс.

– Никогда не было нужды лгать у расы, которая не знала насилия, гнева, отчаяния, – сказал Первый Олтор. – Вот почему даротам удалось обмануть нас. Они ведь телепаты и сотворили в своих мыслях стену, через которую мы не могли пробиться – это было бы невежливо.

– Теперь дароты угрожают нам, – сказал Тарантио. – И ты мог бы нам помочь.

– Я стану целить ваших раненых, но большего сделать не могу. А теперь мне нужно отдохнуть. Быть может, ты желаешь поговорить с Бруном?

Олтор закрыл глаза. И тут же их открыл Брун.

– Он такой печальный, – сказал Брун. – Он хочет умереть.

Отойдя от окна, Брун оделся. Прежние штаны теперь были ему коротковаты, а рубашка висела на нем, как на жерди. Одевшись, Брун сел у окна.

– Неужели ты ничего не можешь для него сделать? – обратился он к Тарантио.

– Что я могу? Он – последний из вымершей расы.

– Но он такой печальный, – упорствовал Брун. – И он мой друг.

– Вчера ты его боялся, – напомнил Тарантио, – и правильно делал. Неужели ты не видишь, что он захватил твое тело?

– Я не против, – сказал Брун. – Всю свою жизнь я только и делал, что боялся. Я никогда не знал, что делать, что говорить. И ничего не понимал. Теперь я больше не боюсь. Он учит меня всяким вещам, он заботится обо мне.

Тарантио улыбнулся и похлопал Бруна по плечу.

– Мы все заботимся о тебе, друг мой. Потому и беспокоимся.

– Со мной все будет хорошо, честное слово! Ты ведь никому не позволишь его обидеть, правда? Он не такой, как мы. Он не умеет сражаться.

– Сделаю все, что могу, – заверил его Тарантио.

– Он знает, как победить болезни и голод, – продолжал Брун. – Олторов давно уже нет, но мы, люди, можем многому научиться у Первого Олтора.

– Да, – сказал Тарантио, – если только нас не вырежут дароты.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Лежа на постели, Шира встревоженно глядела на сидевшего у кровати золотокожего юношу.

– Не бойся меня, дитя, – проговорил он.

– Я и не боюсь, сударь. Просто… мне тягостно показывать тебе свое… уродство.

– Я понимаю тебя, Шира. Если ты не желаешь, чтобы я продолжал, я пойму и это. Возможно, у меня ничего и не выйдет – я ведь никогда прежде не исцелял людей.

Шира улыбнулась ему и поглядела на Дуво.

– Ты думаешь, стоит попробовать? – спросила она. Тот кивнул, и Шира закрыла глаза.

– Что ж, – сказала она, – пусть будет так.

Дуво подошел к кровати с арфой в руке.

– В обычной музыке нужды не будет, – сказал Первый Олтор. – Песнь моя останется для тебя неслышимой.

Комнату наполнил аромат роз. Первый Олтор положил свою узкую золотистую ладонь на лоб Ширы, и дыхание женщины сразу сделалось глубоким, ровным.

– Она спит, – сказал олтор и отдернул простыню. Шира была одета в безыскусную полотняную рубашку, и он приподнял подол рубашки до самых бедер. Изуродованная нога выглядела отталкивающе, под кожей бугрились бесформенные узлы плохо сросшихся мышц.

Первый Олтор положил руку на бедро Ширы. Потрясенный, Дуво смотрел, как рука олтора начала светиться, словно сияние наполняло ее изнутри – и наконец стала совсем прозрачной. И медленно погрузилась в плоть Ширы.

– Кости бедра и голени были сломаны, – прошептал олтор, – а потом их неверно соединили, и так они затвердели. Мышцы вокруг них онемели, ссохлись, жилы стянуты.

Дуводас постарался скрыть горькое разочарование.

– Спасибо тебе за то, что обследовал ее, – сказал он.

– Терпение, друг мой, мы ведь только начали.

Теперь наполнилось сиянием и бедро Ширы, и Дуво видел, как под ее кожей движется ладонь олтора. Потом вдруг что-то хрустнуло, и в тишине комнаты этот хруст прозвучал особенно громко.

– Что ты делаешь? – вскинулся Дуво.

– Ломаю и заново составляю бедренную кость. Это очень сложно; мне придется дольше, чем я думал, исцелять и растягивать ссохшиеся мышцы.

Постепенно уродливые бугры на бедре Ширы начали уменьшаться и таять. Через час олтор отнял ладонь от бедра и приложил ее к голени.

Начало смеркаться, и Дуво зажег лампу.

– Долго еще? – спросил он.

– Недолго. Помоги мне перевернуть ее на живот.

Вместе они бережно перевернули спящую женщину.

– Нога выглядит превосходно, – заметил Дуво.

– Это так, но ягодичные мышцы и позвоночник тоже деформированы. Это естественно после стольких лет хромоты. Теперь я должен быть осторожен, ибо магия не должна коснуться твоего сына.

И снова Первый Олтор склонился над Широй; длинные его пальцы бережно касались ее тела. Наконец он встал и укрыл женщину простыней.

– Теперь можешь разбудить ее, – сказал он.

Дуво сел на краю постели, взял Ширу за руку и поднес ее к губам.

– Проснись, любовь моя, – прошептал он. Шира едва слышно застонала и зевнула. Потом открыла глаза.

– Пора вставать, – ласково сказал Дуво.

Все еще сонная, Шира откинула простыню, и Дуво помог ей встать на ноги. Она выпрямилась, но нисколько этому не удивилась.

– Какой чудесный сон! – проговорила она.

– Это не сон, Шира. Ты исцелена.

Женщина на миг замерла, потом осторожно сделала несколько шагов. Словно забыв о присутствии мужчин, она села на кровать и, подняв повыше рубашку, изумленно воззрилась на свою левую ногу. Потом вскочила и, приподнявшись на цыпочках, закружилась по комнате.

– Она все еще думает, что это сон, – сказал олтор.

– Ущипни себя, Шира, – посоветовал Дуво.

Глаза ее вмиг наполнились слезами.

– Я не хочу просыпаться!

– Все будет хорошо, вот увидишь, – заверил ее Дуво. Шира поколебалась – и с силой вонзила ногти в мякоть ладони.

– Больно! – вскрикнула она. – Значит, я не сплю! Ох, Дуво! – И, бросившись к мужу, обвила руками его шею.

Дуво обнял и поцеловал ее.

– Ты не того благодаришь, – сказал он наконец, и Шира повернулась к Первому Олтору.

– Даже и не знаю, что сказать, – проговорила она. – Просто не верится! Как я могу отблагодарить тебя?

– Мне довольно твоей радости, Шира, – ответил олтор. – Думаю, путешествие в Лоретели будет теперь для вас менее тяжким. Когда вы отправляетесь в путь?

– Как только начнет теплеть, – ответил Дуво. – В эту дорогу готовится больше восьми тысяч людей. Ты бы тоже мог отправиться с нами.

– Не думаю, – сказал олтор. И, глядя на Ширу, улыбнулся. – Твой малыш крепкий и здоровый, без единого изъяна. Судя по всему, он будет весьма прожорлив.

– Значит, это мальчик! – воскликнула Шира, сжав руку Дуво. – Твой сын, любовь моя!

– Наш сын, – поправил он, накрыв ее ладонь своей. Потом нежно провел рукой по ее черным волосам. – У меня нет слов, чтобы выразить, каким счастьем ты меня одарила. Как только я мог думать, что любовь разрушит мою музыку! Каждый день, прожитый рядом с тобой, наполняет меня новой силой.

– Ты смущаешь нашего гостя, – нежно упрекнула Шира.

– Это не так, – сказал олтор. – Однако же я должен вас покинуть. Скажи мне, Дуводас, есть ли в пределах города место, где еще жива магия земли?

– Разве что очень слабая, – ответил Дуво.

– Этого-то я и боялся. Вы, люди, схожи с даротами: подобно им вы извлекаете из земли магию, ничем не возмещая этой потери. Вы покрываете землю мертвым камнем, а это для нее губительно.

– Зачем тебе нужно такое место? – спросил Дуво.

– Дабы коснуться звезд. Есть истины, которые я должен познать, и загадки, которые надлежит разгадать.

– Поблизости есть парк, – сказал Дуво. – Всякий раз, когда мне нужно прикоснуться к магии, я иду туда. Как я уже сказал, магия там слабая, но ты ведь намного могущественней меня.

– Ты отведешь меня туда?

– Отведу. Летом там бродят злые люди – воры и грабители. Сейчас слишком холодно, так что нам ничто не грозит.

Закутавшись в плащ и пониже надвинув капюшон, Первый Олтор шел рядом с Дуводасом по прихотливому лабиринту городских улиц. В тот самый миг, когда они вышли на Площадь Виселиц, из-за облаков показалась луна. Олтор замедлил шаг и взглянул на печальную череду повешенных.

– Вы так легко убиваете, – с грустью промолвил он.

– Я никогда и никого не убивал, – отозвался Дуводас.

– Прости, Дуводас. Ты, однако, не знаешь, сколько боли причиняют мне подобные зрелища. Пойдем, нам надо торопиться. Этот город похож на обиталища даротов. Не то чтобы отсюда ушла магия, но здесь властвует мощь, подобная алчному водовороту, и я чувствую, как из меня высасывают силу.

Они прибавили шагу, вошли в парковые ворота и по обледенелому откосу поднялись к невысоким холмам, теснившимся посреди парка. Обернувшись, Первый Олтор взглянул на мерцавший огнями город.

– Что станете делать вы, люди, когда истощите всю магию земли? – спросил он. – Что тогда с вами станет?

– Быть может, – ответил Дуводас, – мы найдем также способ возродить ее.

Первый Олтор кивнул.

– Это хорошая мысль. Не забывай о ней.

– Ты сказал это без убеждения, – заметил Дуводас. – Неужели ты считаешь, что мы на такое неспособны?

Первый Олтор покачал головой.

– Дело не в том, на что вы способны. Вы просто иные. Если бы все олторы, кроме одного, вдруг ослепли, остальные сделали бы зрячего своим вождем, дабы его глазами могли видеть все. Вы, люди, не таковы. Слепые завидовали бы зрячему и захотели бы и его лишить зрения. Я многое узнал от Бруна. Когда он был еще совсем юн, в его деревне жила женщина. Она обладала силой Целителя. И однако же люди сожгли ее на костре и ликовали, сделав это. Впрочем, не стоит сейчас отвлекаться. Пусть тебя не беспокоит то, что ты сейчас увидишь. Ни единый человек в городе ничего не заметит.

С этими словами олтор поднялся на самую вершину холма и преклонил колени в снегу. Мгновение – и снег растаял, и Дуво ощутил солнечное, летнее тепло, которое исходило от коленопреклоненной золотой фигуры. Олтор запел, негромко и сладостно, сотворяя музыку, совершенней которой Дуводас еще не встречал. Зачарованный этим чудом, он опустился на снег.

Вокруг фигуры олтора разлилось голубое мерцающее сияние, и Дуво вдруг пораженно увидел, как душа олтора отделяется от тела и, чудесно блистая, растет, заполняет все небо. Призрачный сияющий гигант коснулся руками звезд, бережно собрал их в ладони. Вокруг коленопреклоненного тела пышно расцвели цветы – крохотные подснежники, желтые нарциссы, сиявшие отраженным светом луны. Казалось, для Дуводаса время остановилось, и когда музыка стихла, сердце его горестно сжалось, словно от великой, невозвратной потери. Слезы хлынули из его глаз, и темная волна печали едва не накрыла его с головой. Первый Олтор положил руки ему на плечи.

– Прости, друг мой. Эта магия была для тебя чересчур сильна. Успокойся.

И безмерная печаль поблекла, сменившись легкой грустью.

– Я видел, как ты касался звезд, – проговорил Дуво. – Как же я завидую твоей мощи!

– Ты не только это можешь увидеть, если пожелаешь, – ответил Первый Олтор.

Дуводас уловил в его голосе грусть.

– Что же это? – спросил он.

– У меня есть ответ, Дуво, но он причинит тебе боль. Когда дароты уничтожили мой народ, они исполнились решимости стереть с лица земли и эльдеров. Подобно нам эльдеры не могли сражаться, но они усилили свою магию и сотворили могучее заклинание. – Наклонившись, олтор взял в ладонь пригоршню снега, слепил снежок и, размахнувшись, подбросил его вверх. Снежок взлетел – и мгновенно растаял. – Заклятие эльдеров прошло по всей земле, собирая воедино магию, и поглотило города даротов, заключило их в черную Жемчужину, которую эльдеры укрыли на вершине самой высокой горы. Так они спаслись от неминуемой смерти, однако же при этом не был убит ни один дарот. Когда армии людей двинулись на Эльдер, были такие, кто предлагал повторить заклинание и заключить людей в ловушку – однако Совет Старших решил иначе. Эльдеры обратили заклинание против себя самих, лишь одного старца оставив оберегать новорожденную Жемчужину.

Люди убили его, и Жемчужина стала предметом новой войны. Люди сочли ее средоточием великой силы – как и было на самом деле. И вот теперь из-за алчности и властолюбия всего одного человека дароты вернулись, а Жемчужина Эльдеров оказалась вдали от родных мест.

Первый Олтор вздохнул и, повернувшись к Дуводасу, положил руку ему на плечо.

– Хотел бы ты снова увидеть Эльдерису?

– Больше жизни.

– Тогда стань рядом со мной.

Олтор выпрямился, воздел руки – и снова лютый зимний холод накрыл вершину холма, цветы мгновенно увяли. Сгустились тучи, и на парк и город опять посыпался снег. Однако Олтора и Дуво не коснулась ни единая снежинка – ибо теперь они стояли на нагих безжизненных скалах, которые были когда-то Эльдером.

И снега здесь не было.

Карис была безнадежно пьяна. Сидя на полу, она угрюмо смотрела на опустевший кувшин. Затем перевалилась на колени, попыталась встать, но тут же зашаталась и тяжело рухнула на кушетку. Все казалось так легко, когда она обещала герцогу обуздать свою мятежную и легкомысленную натуру. День за днем проводя в изнурительных трудах, она вынуждала себя держаться, как подобает генералу. Хладнокровно и отрешенно наблюдала она за упражнениями на учебном плацу, обсуждала с купцами и чиновниками проблемы снабжения, вместе со своими капитанами разрабатывала стратегию предстоящих боев. Сегодня, к примеру, она наблюдала за тем, как Форин испытывает новые секиры – двойные, по тридцати фунтов весом каждая. Даже самые крепкие силачи из команды Форина не сразу освоились с этакой тяжестью. Оттуда Карис направилась в кузницу Озобара – посмотреть, как идет строительство катапульты, оттуда – к казармам у северных ворот, где строители и плотники горячо спорили о том, как лучше ободрать на здании крышу и возвести платформу для катапульты. И все это за одно только утро.

У Карис вдруг мелькнула соблазнительная мысль. Бежать в конюшню, заседлать Варейна и поскакать в горы, на юг, в Лоретели! Там она сядет на корабль, который идет на южные острова – туда, где никогда не бывает зимы. «Я могла бы бегать нагой по песку, – разнеженно думала Карис, – и купаться в теплом море…»

Поднявшись снова – на сей раз удачно, – она стянула с себя штаны и рубашку и швырнула их через всю комнату. Потом схватила пустой кувшин и с силой запустила им в стену. Кувшин разбился на сотню осколков.

Услышав шум, в комнату шмыгнул слуга – и застыл с разинутым ртом, уставясь на обнаженную женщину.

– Пошел вон! – гаркнула Карис. Слугу точно вымело из комнаты.

Шатаясь, Карис добрела до балконного окна и распахнула его настежь. Не замечая холода, она вышла наружу и, свесившись за перила, посмотрела на засыпанный снегом двор. Затем смахнула снег с перил и перебросила через них ногу. И тут чья-то сильная рука ухватила ее и без церемоний уволокла в комнату. Круто развернувшись, Карис замахнулась кулаком на Неклена, но седобородый ветеран легко перехватил ее руку и швырнул женщину на кушетку.

– Ты что это себе позволяешь? – закричала Карис. – Убирайся.

Неклен повернулся к слуге, который, съежившись, переминался у двери.

– Принеси мне кувшин воды, хлеб и сыр, – велел он и опустился на колени возле Карис.

– Давай-ка отведем тебя в кроватку, – ласково проговорил он.

Карис снова замахнулась, но Неклен легко увернулся от удара и, рывком вздернув ее на ноги, почти поволок в спальню. Карис рухнула на постель и обнаружила, что потолок над ней едва заметно колышется.

– Я хочу танцевать, – заявила она. – И хочу еще выпить.

С этими словами Карис попыталась сесть, но Неклен толкнул ее назад, на подушки.

– Полежи, принцесса, покуда мы не впихнули в тебя хоть сколько-нибудь еды.

Карис ответила ему длинным и затейливым ругательством, припомнив все оскорбления, какие только знала. Неклен слушал и невозмутимо молчал. Потолок внезапно завертелся волчком, и Карис показалось, что в желудке у нее настоящая буря. Стеная, она перекатилась на край кровати, и ее стошнило прямо в тазик, предусмотрительно подставленный Некленом. И наступила темнота…

Когда Карис очнулась, в комнате уже сгустились сумерки, лишь на столике у кровати одиноко мерцала свеча. Карис села. Во рту у нее было пакостно, голова трещала. На столике стоял кувшин с водой. Карис наполнила водой кубок и жадно его осушила.

– Тебе лучше? – спросил Неклен. Ветеран сидел в кресле, почти неразличимый в сумраке. Поднявшись, он подошел к кровати.

– Сдохнуть хочется, – мрачно ответила Карис.

– Началась оттепель, Карис. Весна уже на пороге.

– Знаю, – устало отозвалась она.

– Сейчас не время плясать нагой на балконах. Гириак рассказывал мне, как в Моргаллисе ты стояла на балконных перилах. Он тогда решил, что ты спятила, но я объяснил ему, что это просто причуда. Ты склонна к причудам, Карис, и слишком легко поддаешься скуке. – Оторвав кусок хлеба, он сунул его Карис. Та без воодушевления принялась жевать. – Все в этом городе надеются на тебя, принцесса.

– Ты думаешь, я этого не знаю?! И не смей называть меня принцессой!

Неклен лишь хихикнул.

– За свою жизнь я знавал много командиров – храбрых, безрассудных, трусливых, – но ты, принцесса, единственная в своем роде. Непредсказуемая. Разгадать тебя невозможно – остается лишь положиться на чутье. У меня когда-то был конь, похожий на тебя – то смирный, как младенчик, то бешеный, как тигр. Ох и своенравный был конь! Но, однако же, чистокровка, летел быстрее ветра и силен был, как бык. За меня он был готов и в огонь, и воду. Любил я этого коня, но никогда не понимал.

– О чем это ты болтаешь?! – гневно вопросила Карис, рывком соскочив на пол. И тут же взвыла от нестерпимой головной боли.

– Выпей-ка еще водички.

– Клянусь Шемак, да ты точь-в-точь моя матушка! – Карис осушила еще один кубок воды, поела хлеба и, подняв глаза, улыбнулась Неклену. – Ну да я все равно люблю тебя, старый конь!

– Я так и надеялся.

И только сейчас она увидела, что повязка на его левой культе пропиталась свежей кровью.

– Проклятие! Неужели это я натворила?

– Ты ведь не нарочно – просто настроение у тебя было неважное. Заживет. А теперь поговорим о более важных вещах. Я послал разведчиков на север и юго-восток. И кстати, господин оружейный мастер желает знать, угодно ли тебе присутствовать при установке катапульты.

– Еще как угодно!.. Как удалось тебе поладить с Озобаром?

– С виду он напыщенный ублюдок, но сердце у него доброе. Мне он нравится. И свое дело он знает, клянусь небесами!

– Только не пробуй украсть у него овсяное печенье, – предостерегла Карис.

Неклен громко рассмеялся.

– Знаешь, он ведь сам его стряпает. И получается у него чертовски вкусно. Он мне дал попробовать одну штучку из свежей выпечки. Заметь – только одну!

Карис снова легла.

– Далеко еще до рассвета?

– Пара часов.

– Я посплю, – сказала она. – Разбудишь меня на рассвете?

– Непременно.

Карис взяла его руку и легонько сжала. Неклен поцеловал ее пальцы, затем укрыл ее одеялом.

– Приятных тебе снов, – сказал он. – И не забудь перед сном помолиться.

– Спасибо, матушка, – с улыбкой отозвалась Карис.

Неклен задул свечу и вернулся в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь спальни.

* * *

Герцог Альбрек чуть не падал от усталости, глаза его от бессонных ночей налились кровью и слезились. Оттолкнув груду наваленных перед ним на столе бумаг, он поднялся, подошел к двери, ведущей в сад, и вышел в залитую лунным светом ночь. Бодрящее дыхание мороза немного освежило его, и он, ежась от удовольствия, долго вдыхал чистый стылый воздух. Потом слуга сообщил, что явился Неклен, и герцог вернулся в тепло своих покоев. Вид у старого солдата был настороженный.

– Как она? – спросил герцог.

– Хорошо, государь. Отдыхает.

Альбрек никогда не умел разговаривать с простыми людьми. Казалось, они и мыслят иначе, чем он, а потому и разговор с обеих сторон выходил нелегкий.

– Присядь, друг мой, – сказал он вслух. – Я гляжу, твоя рана снова кровоточит. Я пришлю к тебе своего врача.

– Кровь уже не течет, государь. Шов разошелся, только и всего.

– Ты храбрый воин, – сказал Альбрек. – Карис говорит, что ты служил под ее началом и прежде и хорошо ее знаешь.

– Не сказал бы, что очень хорошо, – осторожно ответил Неклен. – Правда, она отличный командир. Лучшая из лучших.

– Ты совершенно прав, – согласился герцог. – И все же сейчас в Кордуине всем нам нелегко. Слишком тяжелая ноша легла на наши плечи. Порой даже лучшим из лучших такая тяжесть может показаться… непереносимой. О Карис рассказывают множество историй. За последние годы она стала чуть ли не живой легендой. Кто-то поведал мне, что однажды после очередной победы она протанцевала обнаженной по всему городу. Это правда?

– О генералах всегда ходят разные слухи, – заметил Неклен. – Могу я спросить, государь, к чему вы клоните?

– О, я думаю, ты прекрасно знаешь, к чему я клоню, – отозвался Альбрек. – Это мой город, и я за него отвечаю. Ему грозят смерть и разрушение, к его стенам вот-вот подойдет враг, страшней и могущественней которого не знала история Кордуина. Неклен, я не имею права требовать от тебя честности. Ты не присягал мне. Однако же я буду тебе благодарен, если ты будешь со мной откровенен. Карис – отменный боец и превосходный тактик. В ее отваге я не сомневаюсь. Но хватит ли у нее стойкости? Ибо нам сейчас нужна именно стойкость.

С минуту Неклен молчал, упорно глядя в огонь.

– Государь, – сказал он наконец, – я не очень-то умею лгать и никогда не испытывал потребности упражняться во лжи – так что я буду прям. Я никогда в жизни не встречал людей, подобных Карис. Она – само противоречие, воинственная и нежная, заботливая и грубая. Да, она любит вино – и мужчин. Порой она загоняет саму себя до полного изнеможения – и тогда пьет. Как правило, без удержу. – Неклен пожал плечами. – Вопреки всему этому в ней есть величие. Именно это поможет ей все выдержать, так что не беспокойся за нее, государь. Когда дароты подступят под стены Кордуина, ты увидишь, как воссияет величие Карис.

Герцог слабо улыбнулся.

– Надеюсь, что ты прав. Я неплохо дерусь на мечах, но никогда не был солдатом. Да и не желал этого. Мой талант – знание людей. Увы, только мужчин. Женщины, скажу с радостью, до сих пор остаются для меня загадкой.

– И чудесной загадкой, – прибавил с ухмылкой Неклен.

– Именно так.

На краткий миг между ними вспыхнула искорка приязни. Герцог ощутил это – и мгновенно отстранился.

Неклен почувствовал, что настроение герцога переменилось, и встал.

– Если это все, государь…

– Да, все. Спасибо тебе. Будь рядом с Карис и следи, чтобы она… не загоняла себя.

– Постараюсь, государь.

Когда Неклен ушел, герцог придвинулся к столу и, положив перед собой стопку бумаг, снова принялся за чтение.

Дуводас и Первый Олтор пересекли каменистую пустошь, которая когда-то была Зачарованным Парком Эльдерисы. Вместе поднялись они на вершину Бизы, одного из утесов-близнецов. Дуводас помнил, как впервые вскарабкался он на Бизу и стоял на макушке этой нерукотворной каменной башни, откуда должен был перепрыгнуть на второй утес, Пазак. Все дети эльдеров совершали этот прыжок. Говорили, что он символизирует переход из детства в зрелость.

И сейчас, стоя на голой вершине Бизы, Дуводас дрожал не столько от ледяного ветра, сколько от нестерпимой печали, которой наполняли его воспоминания.

– Зачем мы здесь? – спросил он.

– Гляди, – только и ответил Первый Олтор. Он начал петь, и голос его вплетался в ветер, становился его частью, непроглядный, как ночь, ледяной, как зимние скалы. То была песня звездного света и смерти. Странная эта музыка овладела сердцем Дуво, и он, расчехлив арфу, принялся играть. Звуки плыли из-под его пальцев, ясные и чистые, созвучные с песней олтора. Дуво понятия не имел, откуда взялась эта музыка, навевавшая глубокие, сумеречные раздумья. Никогда прежде ему не доводилось играть ничего подобного. Затем песня изменилась. Певучий, мелодичный голос олтора свободно взмыл к небесам. Мелодия все еще дышала сумрачной горечью зимы, однако олтор вплел в нее ясный переливчатый напев – словно первый лучик солнца после бури. Нет, подумал Дуво, как рождение ребенка на поле боя – несвоевременное, неуместное и все же невыразимо прекрасное.

Примерно в двенадцати футах над вершиной скалы засиял неяркий свет и очень скоро растекся, словно туман, по всей округе. Затем этот свет поднялся выше, сплетаясь по пути в призрачные, прозрачные образы. Дуво перестал играть и с безмолвным трепетом смотрел, как медленно возникает над ним сотворенный из света прекрасный город Эльдериса. Не просто здания, но даже цветы в парке и сами эльдеры – призрачные, застывшие. Дуво вдруг почувствовал, что мог бы шагнуть со скалы и стать частью света, который сиял всего в нескольких дюймах от края утеса. Он уже готов был так и поступить, но тут олтор оборвал свою песнь и положил руку ему на плечо.

– Ты не можешь уйти туда, друг мой, – промолвил он. – Время еще не настало.

Золотокожий Певец воздел руки, сомкнув ладони, словно бы в молитве, затем прочертил в воздухе вертикальную линию. Когда его руки упали вниз, в лицо Дуво ударила струя теплого воздуха. Потрясенный до немоты, он увидел, как сквозь линию, проведенную руками олтора, струится солнечный свет. Затем линия разошлась шире, и сквозь этот проем Дуво увидел город Эльдериса – не сотканный из света, но выстроенный из дерева и камня, незыблемый, прочный, настоящий.

– Я открыл Завесу, – сказал Первый Олтор. – Ступай за мной.

На подгибающихся ногах Дуводас шагнул в проем. Дети, игравшие в мяч, застыли, точно изваяния, и мяч, взлетевший над их руками, замер в воздухе, точно маленькая луна. Ни звука, ни ветерка, ни движения. Дуво поднял глаза к летнему небу. Облака тоже не двигались.

– Как это может быть? – изумленно спросил он у олтора.

– Время здесь не властно. И не будет властно. Пойдем, ты поможешь в том, что я должен совершить.

Первый Олтор пересек Великую Площадь и по широким гранитным ступеням подошел к Храму Олторов. Здесь тоже были эльдеры – отец застывшей рукой указывал на кости, белеющие на черном бархате, а дети стояли вокруг него, навеки замерев в безмолвном изумлении.

Первый Олтор постоял посреди громадного зала, озирая тысячи и тысячи костей. Затем он подошел к высокому алтарю и взял с него обломок красного коралла. Дуводас молча последовал за ним.

– Некогда это было моей кровью, – промолвил Первый Олтор. – Теперь – будет кровью моего народа. – Оторвав лоскут синего бархата, он протянул его Дуводасу. – Тебе придется завязать глаза, друг мой, ибо здесь сейчас вспыхнет слепящий свет, и ты навеки лишишься зрения.

Дуводас взял бархатный лоскут и крепко завязал им глаза. Олтор вручил ему арфу.

– Ты не знаешь песни, которую я буду петь, но пусть твоя арфа играет созвучно ей – как подскажет сердце.

И снова зазвенел певучий ясный голос олтора. Дуво выждал немного, вслушиваясь в мотив песни, затем заиграл. Даже сквозь бархатную повязку он различил, что перед ним вспыхнул яркий свет. Он слепил и терзал глаза, и Дуво поспешно отвернулся. Мелодия была похожа на Песнь Рождения, которой много лет назад обучил его Раналот, однако была бесспорно глубже, звучнее, разнообразней. Песня олтора звучала все громче, и в нее вливались все новые и новые голоса. Теперь звучал уже непостижимо огромный хор, и эта музыка дышала такой магией, что Дуво едва не лишился чувств.

Он упал на колени и выронил арфу. Музыка плыла над ним, точно теплая волна, и он лег на каменный пол Храма и заснул. Во сне он видел Первого Олтора, который стоял перед своими соплеменниками. Завеса Времени вновь приоткрылась, и олторы один за другим прошли через нее в мир, где зеленели равнины и высились могучие горы, где царили покой и гармония. И Дуводас во сне тосковал оттого, что не может уйти с ними.

Он проснулся, когда Первый Олтор мягко коснулся его лица, – и осознал, что никогда в жизни не чувствовал себя таким свежим и полным сил. Сняв с глаз повязку, Дуво увидел, что отец-эльдер по-прежнему безмолвно указывает рукой на алтарь – но теперь там ничего не было. Дуво торопливо окинул взглядом громадный зал – пусто. Все кости убиенных олторов исчезли – кроме черепа, который держал в руках Первый Олтор.

– Ты оживил их! – прошептал Дуводас.

– Мы оживили их, Дуво. Ты и я.

– Где они теперь?

– В новом мире. Я должен вскоре присоединиться к ним, но вначале мне в последний раз понадобится твоя помощь.

– Чем я могу тебе помочь?

Олтор поднял на вытянутых руках череп.

– Это все, что осталось от меня, друг мой. Я не могу соединиться с ним, ибо не в силах одновременно петь и возрождаться из мертвых. Сыграй песню, которую ты только что слышал.

– Но я не смогу сыграть ее так, как ты! Я не сумею…

Первый Олтор улыбнулся.

– Умение здесь не нужно – только чуткое сердце, а оно у тебя есть. – Олтор снова завязал Дуво глаза. – Начни играть вместе со мной, а когда я умолкну – продолжай один.

И снова зазвучала песнь. Пальцы Дуво порхали по струнам арфы. Он не играл сознательно, стараясь следовать мелодии, – нет, это мелодия сама вырывалась из его сердца. Дуво даже не заметил, когда голос олтора смолк – он играл и играл, невесомо перебирая струны.

Потом на плечо ему легла рука, и он оборвал игру.

– Мы уже здесь, Дуводас, – проговорил олтор. Дуво сорвал повязку и протер глаза. На каменном полу лежал спящий Брун. Он больше не был золотокожим – все тот же худой белобрысый юнец, каким Дуво увидел его впервые в таверне «Мудрая Сова». Рядом с Бруном стоял высокий и нагой Первый Олтор.

– Теперь я должен уйти, – сказал олтор, – а ты – вернуться в мир. – Он передал Дуво небольшой осколок красного коралла. – Я вплел в него заклинание, которое только дважды откроет для тебя Завесу. Так ты пройдешь к подножию высокой горы, на которой стоит монастырь – это в сорока милях к юго-востоку от руин города Моргаллис. В этом монастыре ты найдешь Сарино. Жемчужина при нем. Возьми с собой Тарантио, если он захочет идти.

– Неужели ты не можешь остаться и помочь нам?

– Я не желаю видеть больше войн. Я касался звезд, Дуводас, и узрел множество чудес. Много веков назад эльдеры позволили людям пройти через Завесу. Знаешь ли ты, почему?

– Раналот говорил – потому что наш прежний мир умирал.

– Да, поступок этот был продиктован в том числе милосердием и жалостью. Однако же скрытая причина была в том, что эльдеры знали, как вы схожи с даротами. Вы, люди, были не так всеобъемлюще злы, как дароты, но все же обладали способностью творить зло – способностью, которую эльдеры пытались понять. Они полагали, что если сумеют подружиться с вами, людьми, этот опыт поможет им, когда они вернут свободу даротам.