Текст книги "Черная Луна"

– Ты что творишь, Ад тебя побери? – прошипел Дейс. – Дароты, может быть, идут сюда!

– Так сообщи мне, когда они появятся, – с отрешенным спокойствием отвечал Дуводас. Пальцы его так и плясали по струнам.

Дейс выскочил из комнаты и торопливо спустился по лестнице. Далеко внизу разнесся пронзительный крик. Шагнув к окну, Дейс увидел, как на середину двора, шатаясь, выбежал монах. Он был ранен в спину, и из зияющей раны хлестала кровь. За ним неспешно шагал огромный дарот. Раздались другие крики.

– Что ж, – тихонько сказал Дейс, – вы были правы насчет конца света. По крайней мере для вас он уж точно наступил.

Для слуха Дейса эти душераздирающие вопли были куда приятнее, чем отвратительное мяуканье арфы. И как только людям может нравиться такая чушь?

– А мне вот нравится, – заметил Тарантио.

– Ну так получай удовольствие, братец. Позовешь меня, когда нужно будет кого-нибудь прикончить.

Дейс отступил, и Тарантио, вернувшись в свое тело, поднялся по лестнице в башню. Обожженный калека уже пришел в себя. Лицо его все еще было покрыто чудовищными шрамами, но раны были чистые, без гноя.

Сарино сел.

– Кто вы такие? – спросил он.

– Я – Дуводас, а этот воин – Тарантио. Мы пришли за Жемчужиной. Мы должны унести ее в земли эльдеров. И вернуть их.

– Что за крики там, внизу?

– Дароты убивают монахов.

Сарино жестом указал на холщовый мешок, лежавший у дальней стены. Дуводас развязал его – и увидел Эльдерскую Жемчужину. Запустив руку в мешок, Дуво бережно коснулся гладкой, теплой на ощупь поверхности. Рука его дрожала. Эльдеры здесь, в плену магического шара; здесь их дома, земли, ручьи и реки, пажити и леса, где Дуво играл ребенком. Весь Эльдер здесь, под его ладонью. Дуводас почтительно завязал мешок.

– Теперь мы можем уйти, – сказал он, повесив бесценную ношу на плечо. – Теперь у нас есть надежда.

– О надежде мы потолкуем, когда вернемся в Кордуин, – сказал Тарантио. – Ты готов, Дуводас?

– Готов? К чему?

– Вернуть нас назад своей олторской магией.

– Для этого нужно вначале спуститься с горы, – сказал Дуводас. – Иначе мы окажемся в пустоте, в тысяче футов над Кордуином.

Тарантио выругался. Внизу, во дворе, продолжалась кровавая драма. Трое монахов бросились к воротам, надеясь добежать до горной тропы. Первого проткнуло копье, пригвоздив его к воротам, второго почти надвое разрубили ударом меча. Третий монах, совсем еще юнец, бросился на колени, моля о пощаде. Дарот схватил его за волосы и, вопящего, уволок в здание. Тарантио отвернулся от окна.

– Здесь только одни ворота, – сказал он, – а там дароты. Единственная наша надежда – найти где-нибудь веревку и перебраться через стену.

Сарино встал, натянул обгорелую, почерневшую от крови одежду. Все трое вышли из комнаты и пробрались к низкой двери, которая выводила на парапет. Тарантио выглянул наружу, посмотрел вниз, во двор. Там, в лужах собственной крови, лежали пять мертвых тел. Криков больше не было слышно. Тарантио поспешно провел спутников к следующей двери, и они пошли вдоль коридора, заглядывая во все комнаты. Потом бесшумно, крадучись спустились по лестнице – и наконец нашли кладовую. Там стояли бочки с вином и пивом, корзины с сушеными фруктами, мешки с мукой и солью.

В углу кладовой лежали два мотка веревки. В этот миг из коридора донеслись тяжелые бухающие шаги. Трое беглецов бросились в дальний конец кладовой и там укрылись за высокими бочками.

Распахнулась дверь, и в кладовую вошли два дарота. Дуводас слышал их свистящее дыхание и не мог отделаться от мысли, что даротам слышен неистовый стук его сердца. Послышались гортанные щелчки, потом тягучий скрип – это волокли по каменному полу мешок. Наступила тишина. Дуводас осторожно выглянул из-за бочки – дароты ушли.

– Им нужна была соль, – прошептал Тарантио. – Должно быть, решили подкрепиться.

– Может, нам удастся проскользнуть незамеченными, – с надеждой проговорил Дуводас.

– Сомневаюсь. С минуты на минуту они могут обнаружить, что Сарино исчез, и тогда обшарят весь монастырь. Нет, единственное, что нам остается, – по этим веревкам перебраться через стену.

– Дароты могут заметить нас из дома, – возразил Сарино.

– У тебя есть другие предложения? – осведомился Тарантио.

– Пускай дароты найдут меня. Тогда вы двое сможете проскочить через ворота.

Тарантио изумленно взглянул на Сарино.

– Ты хочешь умереть? – недоверчиво спросил он.

– Смерть мне не страшна. Я привел мир к этой катастрофе. Я погубил эльдеров и вернул даротов. Мой город разрушен, мои подданные перебиты. Погляди на меня – урод, калека. Зачем мне бояться смерти?

– А ведь он прав, – заметил Дейс. – Экая образина!

– Ты и вправду содеял великое зло, – сказал Дуводас, – однако и у злодея есть надежда на искупление.

– Плевать мне на искупление! – воскликнул Сарино. – Я жажду мести! И самая лучшая месть – если вы унесете отсюда Жемчужину. Эльдеры – великие маги. Уж они-то сумеют уничтожить даротов!

– Даже если мы сумеем вернуть эльдеров, – сказал Дуводас, – они не станут прибегать к насилию. Они не убийцы.

– Значит, дураки! – огрызнулся Сарино. – Ну да, по крайней мере им по силам снова заключить даротов в Черную Жемчужину. Ты владеешь магией. Известно тебе заклятие тепла?

– Да.

– Отлично. – Сарино подошел к полкам на дальней стене. Там стояло множество пустых бутылок; он взял несколько штук и разложил на полу. – Хорошенько нагрей их горлышки, чтобы расплавились.

– Зачем? – спросил Дуводас.

– Потому что я так прошу.

Дуводас стал на колени и протянул ладони над горлышком первой бутылки. Синеватое стекло размякло, оплыло, словно свечной воск. Запечатав все шесть бутылок, Дуво поднял глаза на Сарино.

– Что теперь? – спросил он.

– Оставьте меня. Проберитесь как можно ближе к воротам. Вы поймете, когда настанет нужный момент.

Сарино опустился на колени у запечатанных бутылок и начал выпевать непонятные слова.

– Колдовство! – прошептал Дуводас.

– Да, – устало ответил Сарино, – злое, черное колдовство.

Он глянул на Тарантио и вдруг усмехнулся.

– Я хочу сделать тебе подарок, воин. Дай-ка мне свои мечи.

Тарантио вынул из ножен мечи и положил их на пол рядом с Сарино. Герцог Ромарк взял первый меч и провел острием по своей левой ладони. Из разреза хлынула кровь, и он смазал ею клинок меча. Затем снова начал выпевать заклинание. Кровь на клинке зашипела, запузырилась – и исчезла. Теперь меч сиял ослепительным серебряным блеском. Разрезав правую руку, Сарино совершил тот же обряд со вторым мечом.

– Теперь будь с ними поосторожней, – предостерег он.

– Почему это? – осведомился Тарантио.

Вместо ответа Сарино легонько ткнул мечом в ближайшую бочку. Сталь раскроила дерево с той же легкостью, с какой ножницы разрезают тончайший шелк. Из бочки посыпались сушеные абрикосы.

– Вот почему, – просто сказал Сарино. – А теперь уходите.

Тарантио с величайшей осторожностью вернул мечи в ножны и взял Дуводаса за руку.

– Это его жизнь, – негромко сказал он. – Пусть живет – или умирает, – как хочет сам.

Они уже были у двери, когда Сарино окликнул их:

– Кто возглавляет оборону Кордуина?

– Карис, – ответил Тарантио.

Сарино улыбнулся.

– Передайте ей от меня вот что. Дароты горят, как свечки. Огонь для них – самый страшный враг.

Тарантио и Дуводас вышли в коридор и молча спустились по лестнице на нижний этаж. Перед ними была дверь во двор. На полу в коридоре валялись убитые монахи; Тарантио мельком отметил, что все они были глубокими стариками.

– Что теперь? – шепотом спросил Дуводас.

– А теперь, – ответил Тарантио, – подождем.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Никогда еще в своей недолгой жизни Сарино не применял еще такой силы, какую он вложил сейчас во все пять уровней Авеи. Стеклянные бутылки, поглощавшие ток его мощных чар, нагрелись и мелко дрожали. Взяв в руки последнюю бутылку, Сарино невольно увидел в стекле отражение его уродства – безволосая, покрытая шрамами голова, пустая глазница, оплывшая, словно воск, левая половина лица.

– Воплощенное зло, – пробормотал он вслух.

Зло. Это слово хлестнуло Сарино, точно плеть.

Неужели он, Сарино, – зло? А дароты – зло? Интересная мысль. Были люди – по большей части священники, – которые верили, что зло абсолютно. В их пони– мании зло разливалось в воздухе, касаясь каждого человека, порождая в сердцах и умах зерна похоти, ненависти, алчности. Иные – как и сам Сарино – полагали, что зло относительно. То, что может быть злом с точки зрения одного человека, другой может счесть добром. Многое зависит от нравственных правил и законов, которые управляют тем или иным сообществом людей. Какие нравственные правила нарушили дароты? С их точки зрения, пожалуй, что никакие. Так можно ли сказать, что дароты – зло?

Сарино хихикнул. Ничего не скажешь – нашел время философствовать! Одно он знал наверняка – что сам нарушил нравственные законы своего сообщества. Он убил женщину, которая любила его, допустил гибель своих подданных, предал свои земли во власть немыслимого ужаса. На миг сердце Сарино сжалось от безмерной грусти, ощущения потери, которую возместить невозможно. Дуводас говорил об искуплении… но есть проступки, которых искупить нельзя.

Устало поднявшись, Сарино обыскал кладовую и наконец нашел небольшую стопку пустых мешков. От мотка тонкой веревки он отрезал ножом кусок фута в четыре длиной. Сделав два разреза в горловине мешка, Сарино привязал к нему веревку. Потом положил в мешок все шесть бутылок, повесил его на плечо и стал ждать. Бутылки в мешке едва слышно позвякивали.

Тарантио спросил, хочет ли он умереть. Да, безмолвно ответил ему сейчас Сарино. Безусловно – да. Он не знал сейчас высшего блаженства, чем кануть в небытие.

Едва переставляя ноги, Сарино вышел из кладовой и побрел по длинному коридору. Миновав череду комнат, он наконец вышел к узкой лестнице. В последний раз Сарино был здесь десять лет назад, когда самолично доставил в монастырь свои богатые дары. Тогда он долго бродил по монастырскому дому, дивясь тому, как искусно выстроен этот гигантский лабиринт. Главный зал, где скорее всего пируют сейчас дароты, располагается на нижнем этаже, но над ним идет галерея. Сарино напряженно вспоминал свой визит десятилетней давности. Куда же ему идти сейчас? Спустившись по лестнице, он свернул налево, прошел через просторную библиотеку и по пути выглянул из окна – уточнить, на верном ли он пути. Да, теперь он точно знает, что не ошибся. Преодолев еще два лестничных пролета и пройдя по другому коридору, он остановился у последней двери. Сделав глубокий вдох, Сарино осторожно открыл дверь и выскользнул на галерею. Вокруг потолочных балок вился удушливый дым, в ноздри Сарино ударил тошнотворно-сладкий запах жарящейся плоти. Заглянув через перила, он увидел внизу даротов. Они выломали из каменного пола плиты и огородили ими аккуратно обустроенное кострище. Над раскаленными углями вращался вертел, на который было нанизано человеческое тело. По всему полу были разбросаны окровавленные кости. Большинство даротов, усевшись подальше от огня, молча насыщались – лишь двое часовых, стоя у открытой двери, не сводили глаз с монастырских ворот.

Сарино запустил руку в мешок и вынул одну из бутылок. Затем он шагнул к самым перилам, чтобы его могли увидеть снизу.

– Я все спрашиваю себя, – проговорил он громко, – можно ли считать даротов – злом? Как по-вашему, вы – зло?

Жар и боль обрушились на его разум, и Сарино пошатнулся. Он полагал, что готов к телепатическому удару, но все произошло так быстро, что Сарино не успел отбить этот удар. Спохватившись, он сотворил защитное заклятие, и по его сознанию словно заструилась прохладная вода.

– Неужели ни у кого из вас не хватит ума мне ответить? – с вызовом крикнул он.

– Мы пришли за тобой, Сарино, – отозвался низкий гортанный голос. Сарино не сразу сумел разобрать, кто именно с ним говорит.

– И нашли меня. Теперь ответьте на вопрос: вы – зло?

Два дарота, сторожившие у двери, вошли в зал. Сарино окинул даротов внимательным взглядом – недостает еще двоих. Рослый даротский воин приблизился к галерее, старательно огибая кострище.

– Это слово, человек, для нас ничего не значит. Мы – дароты. Мы – одно. Только это и важно под звездами. Выживание – высшая цель. Все, что помогает нам выжить и продолжаться, – добро. Все, что угрожает этому, – зло.

– Чем же угрожали вам олторы? Я-то думал, что они спасли вас.

– Они не желали дать нам землю. Они закрыли врата в наш родной мир.

– А эльдеры?

– Мы и они не могли существовать вместе, – ответил дарот. – У эльдеров слишком сильная магия. Они могли… помешать вам.

– Ах вот как! – выкрикнул Сарино. – Значит, вами движет страх?

– Мы никого не боимся! – взревел дарот.

Дверь на галерею распахнулась, и в проеме возник рослый даротский воин. Круто развернувшись, Сарино метнул в него бутылку, которую держал в руке. Бутылка ударилась о могучую грудь дарота – и взорвалась. Полыхнул огонь, тотчас охватив голову дарота, и тот пронзительно завизжал. Пламя жадно пожирало его, вокруг заклубился черный дым. Дарот пошатнулся, ударился спиной о дверь, затем рухнул на колени, весь пылая, точно живой факел. Пламя обрело голубоватый оттенок, жар стал нестерпимым. Выхватив из мешка вторую бутылку, Сарино метнулся к другой двери. Едва она распахнулась, он швырнул бутылку в дарота – но промахнулся. Бутылка разбилась о стену, никому не причинив вреда. Тогда Сарино проворно перебрался через перила галереи и перескочил на уступ деревянной колонны – десять таких колонн подпирали свод зала.

– Вы боитесь смерти! – кричал он. – Вашей жизнью правит страх! Вот почему вы ни с кем не можете ужиться! Вы считаете, что все другие народы такие же злобные себялюбцы, как вы сами. И на сей раз вы не ошиблись! Мы уничтожим вас! Мы загоним вас в западню и сотрем ваше чудовищное племя с лица земли!

На галерею выбежали еще три дарота. Сарино метнул в них бутылку, но они проворно пригнулись, и эта бутылка тоже разбилась, никому не причинив вреда. С высоты колонны Сарино видел, как Тарантио и Дуводас что есть силы мчатся по двору к воротам.

В этот миг копье ударило Сарино в живот, пригвоздив его к колонне. Сарино обмяк, навалившись на древко. Боль терзала его с немыслимой силой, изо рта струйкой текла кровь.

– Вы для нас ничуть не опасны! – со скрипучим смехом крикнул вожак даротов. – Ваша жалкая раса слаба и бесхребетна. Ваше оружие против нас бессильно. Мы изничтожили ваши армии, разрушили два ваших великих города! Ничто живое не может устоять против нас!

Кое-как стянув мешок с плеча, Сарино из последних сил швырнул его прямо в кострище. Прогремел оглушительный взрыв – и несколько даротов покатились по полу, объятые пламенем.

Второе копье ударило Сарино в грудь. И с ним пришло то, чего герцог Ромарк желал страстнее всех желанных благ мира.

Небытие.

Когда Дуводас вошел в таверну, Шира бросилась ему навстречу и обвила руками его шею.

– Я так боялась! – дрожащим голосом проговорила она. – Я уж думала, что больше тебя не увижу…

Дуводас притянул ее к себе и поцеловал в щеку.

– Я с тобой, – ласково сказал он. – И никогда больше тебя не покину.

Он погладил ее по длинным черным волосам. Шира подняла к нему сияющее лицо. Дуводас нежно поцеловал ее в губы, затем осторожно отстранился и присел у огня. Кефрин, отец Ширы, косолапя, подошел к ним и похлопал Дуво по плечу.

– Похоже, парень, ты совсем выбился из сил. Сейчас принесу тебе что-нибудь поесть.

Он ушел в кухню и вернулся с большой миской овсянки и кувшинчиком меда. Дуводас, однако, не притронулся к еде.

– Что с тобой было? Ты нашел ее? – жадно спросила Шира. Вместо ответа Дуводас развязал холщовый мешочек и вынул Жемчужину, ослепительно засиявшую в свете очага. С минуту никто из них не произнес ни слова. Теплая, точно живая Жемчужина покоилась в ладонях Дуво, и он всем существом ощущал тяжкий груз легшей на него ответственности. Шира смотрела то на Жемчужину, то на Дуво, и сердце ее разрывалось от любви к нему. Кефрин стоял поодаль. Он не мог постичь всей мощи Жемчужины, однако помнил, что ради нее семь лет сражались и гибли целые армии – и вот она здесь, в его таверне.

– О, – вздохнула наконец Шира, – как же она прекрасна! Словно луна, невзначай упавшая с неба.

– В ней сокрыты эльдеры, их города и земли. Все.

Подробно, не торопясь, Дуводас рассказал им о путешествии в горный монастырь и о гибели Сарино, герцога Ромарка.

– То, что произошло в монастыре, было поистине ужасно, – прибавил он. – Дароты перебили всех монахов постарше, а молодых пожрали.

Кефрин с неослабным вниманием слушал рассказ Дуво.

– Могу только представить, какой гнев тебя сейчас терзает, – проговорил он.

Дуво покачал головой.

– Эльдеры научили меня, как обуздать волну гнева – нужно лишь расслабиться и подождать, покуда она прокатится через тебя и схлынет. Это был нелегкий урок, но, думаю, я с ним справился. Гнев неизбежно приводит к ненависти, а ненависть порождает зло. Дароты таковы, каковы они есть. Они словно буря – жестокая и разрушительная. Я не стану ненавидеть их. Я никого не стану ненавидеть.

– Если хочешь знать мое мнение, – сказал Кефрин, – ты, сынок, избрал себе нелегкий путь. Человек рожден для любви и ненависти. Я не верю, чтобы нашлось учение, которое в силах это изменить.

– Ты ошибаешься, – мягко сказал Дуводас. – Я повидал в жизни немало зла во всех его проявлениях. И однако же это не переменило моих взглядов.

Кефрин улыбнулся.

– Хороший ты человек, Дуво. Можно мне потрогать Жемчужину?

Дуво не колеблясь протянул ему драгоценный шар. Кефрин обхватил Жемчужину своими могучими ладонями и загляделся в ее перламутровые глубины.

– Я не вижу там городов, – заметил он.

– И тем не менее, – сказал Дуводас, – они там есть. Я должен отнести Жемчужину на самую высокую гору Эльдера. Тогда эльдеры вернутся.

– И помогут нам уничтожить даротов? – спросил Кефрин.

– Нет, не думаю, что они на это согласятся.

– Тогда зачем их возвращать?

– Отец! – ахнула Шира. – Как ты можешь говорить такое? Разве эльдеры не заслужили того, чтобы просто вернуться к жизни?

– Да я не это имел в виду, – краснея, пробормотал Кефрин. – Я только хотел сказать вот что: если эльдеры предпочли укрыться от людских армий в Жемчужину, потому что не хотели сражаться, зачем же возвращать их только для того, чтобы они снова столкнулись с армией даротов?

– Хороший вопрос, – признал Дуводас. – На это я могу сказать одно: эльдеры мудрый народ и наверняка сумеют предложить иной выход, чем война. Одно их возвращение заставит даротов присмиреть.

– Надеюсь, что ты прав, – вздохнул Кефрин, возвращая ему Жемчужину. – Что же, мне пора идти на кухню. Нужно заняться стряпней, принести из погреба пиво и все такое… – Он снова глянул на Жемчужину и покачал головой. – Даже странно думать о всяких обыденных делишках в такой-то день!

– Жизнь продолжается, друг мой, – сказал Дуводас и не без усилия встал.

Шира взяла его за руку.

– Тебе нужно поспать, – сказала она. – Пойдем. В спальне тепло, и на кровати постелены чистые простыни.

Рука об руку они поднялись в спальню. Дуводас положил арфу на стол и стянул с себя заляпанную дорожной грязью одежду.

– Полежи со мной немного, – попросил он, нырнув под одеяло.

– У меня есть дела, – ответила Шира. – И если я лягу с тобой, ты вовсе не заснешь!

Приподнявшись на локте, Дуводас посмотрел на жену. Живот ее за последнее время изрядно вырос и округлился.

– Тебя все еще тошнит по утрам? – спросил он.

– Нет, зато появились самые невероятные причуды в еде. Медовые коржики с паштетом! Представляешь?

– По счастью, нет, – хмыкнул Дуводас. Потом опустил голову на подушку и закрыл глаза. Тотчас же его, словно лодку, подхватила и мягко убаюкала теплая дремотная волна. Он еще ощутил, что Шира поцеловала его в щеку, и погрузился в крепкий сон.

Когда он проснулся, время уже близилось к полуночи. Рядом с ним спала Шира. Дуводас бережно обнял ее, привлек к себе. Через десять дней они присоединятся к первому каравану беженцев, который отправится в Лоретели. Как только Шира окажется в безопасности, он, Дуводас, двинется прямиком на юго-запад, в земли эльдеров.

Шира проснулась и, шевельнувшись в его объятиях, теснее приникла к нему. Дуводас вдыхал сладкий аромат ее волос и кожи, ощущал сонное тепло ее тела.

В нем проснулось желание, и он принялся ласкать жену – медленно, бережно, все время помня о ее положении. Тела их слились, но в этом слиянии было больше нежности, чем неистовой страсти. Затем Дуводас со вздохом откинулся на спину, все еще обнимая Ширу.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

– И я тебя.

Казалось, что мира вокруг просто не существует. Вся необозримая вселенная заключалась сейчас здесь, в этой крохотной уютной спальне. Дуводас положил ладонь на большой, набухший живот Ширы – и ощутил биение новой жизни. Сын! У Дуво перехватило дыхание. Сын!

– Он родится на свет поздней весной, в городе у моря, – сказала Шира. – Я покажу его восходу и закату. Он будет красив, как ты – светловолосый и зеленоглазый. Не сразу, конечно – все малыши рождаются голубоглазыми, – но когда он подрастет, у него будут зеленые глаза.

– Или карие, – сказал Дуводас, – как у его матери.

– Может быть, и так, – великодушно согласилась Шира.

Карис молча слушала рассказ Тарантио о путешествии в монастырь и о спасении Жемчужины. Здесь же были Форин, Неклен и Вент; Брун возился в кухне, стряпая ужин на всю компанию.

– И ты этому веришь? – наконец спросила она. – Я имею в виду – насчет Жемчужины?

– Верю, – сказал Тарантио. – Брун рассказывал мне о воскрешении олторов, а у него не хватает воображения, чтобы лгать.

– Что ж, надеюсь, что ты прав. Меня, впрочем, беспокоит другое – то, что дароты вообще добрались до монастыря.

– Ты о чем? – спросил Тарантио.

– Все наши планы основаны на том, что дароты не любят холода и не двинутся с места до наступления весны. Теперь же ты говоришь, что они в стужу поднялись по горной тропе и перебили десятки монахов. Получается, что они могут вот-вот появиться под стенами Кордуина. А мы к этому не готовы.

Карис повернулась к Форину.

– Каково твое мнение?

– Есть разница между небольшим отрядом, рискнувшим зимой подняться в горы, и целой армией, которая осмелится сделать то же самое. Весной будет довольно воды и для солдат, и для коней. Зимой ручьи и реки покрыты льдом. Да и коням даротов надобно чем-то кормиться, а трава покуда еще под снегом. Я все же думаю, что время у нас есть – хотя и меньше, чем бы нам хотелось.

– Я согласен с Форином, – сказал Неклен. – А поскольку ничего изменить мы все равно не сможем, предлагаю и дальше действовать так, как было задумано.

Карис кивнула.

– Новая катапульта работает великолепно. Сейчас собирают еще три, чтобы прикрывать восточную стену.

– А как насчет южной и западной? – спросил Тарантио.

– Западная стена меня не беспокоит. Местность там идет под откос, катапульту поставить негде, а атаку пеших неизбежно замедлит крутой подъем. На юге нам может прийтись туговато, но если до начала осады у нас есть еще пара недель, мы успеем собрать еще две-три катапульты для южной стены. Я думаю, что дароты ударят прежде всего на севере – постараются проломить стену и ворваться в город. Наша первая и главная задача – остановить их.

– Озобар говорил мне, что у тебя есть и другие планы, – сказал Неклен. – Когда ты ими поделишься с нами?

– Никогда, – ответила Карис. – Дароты, друг мой, умеют читать мысли. Я не думаю, что они станут заниматься этим перед первым штурмом – они слишком высокомерны и считают нас жалкими слабаками. Вот когда мы их отбросим, это высокомерие начнет потихоньку улетучиваться. Тогда дароты и решат узнать, какие сюрпризы у нас еще запасены. Поэтому жизненно важно, чтобы наши замыслы остались в тайне. Именно потому ни я, ни Озобар ни разу не покажемся на стенах – в поле зрения даротов.

– Ага, – сказал Вент, – значит, вот почему каменщики пробивают глубокие ниши в основании стен за воротами?

– Именно. В ближайшие дни ты увидишь еще и не такое, поэтому постарайся особо не любопытствовать.

Вент рассмеялся.

– Это, госпожа моя, легче сказать, чем сделать.

– Знаю. Помню, Гириак все забавлялся играми – например, целую минуту не думать об ослиных ушах. Это было невозможно. И все-таки вы попытайтесь. И, кстати, предупредите людей на северной стене: если вдруг начнется боль и странный жар в голове, немедленно сообщать об этом, а всех, с кем это случится, подробно расспрашивать. Я склонна думать, что дароты скорее всего будут охотиться за мыслями офицеров, ну да я могу и ошибаться.

– Сколько у нас людей, годных сражаться? – спросил Неклен. – В списки беженцев внесено уже десять тысяч человек, и число это все растет. Советник Пурис говорит, что его просто осаждают желающие уехать из Кордуина.

– У нас примерно пятнадцать тысяч бойцов, – сказала Карис, – то есть числом мы превосходим даротов примерно втрое. Впрочем, эти подсчеты бессмысленны – нам ведь нужно будет расставить солдат не только на северной, но и на других стенах. Скорее всего в боях за северную стену нас и даротов будет поровну.

Брун принес на нескольких подносах хлеб, мясо, пирог и большой кувшин красного вина.

– Прентуис пал за один день, – пробормотал Неклен. – Всего один страшный, кровавый день!

– Здесь не Прентуис, а Кордуин, – ответила Карис. – И к тому же там не было меня.

Материальное обеспечение отправки беженцев волновало Пуриса с самого начала. Задача была не из легких – переправить несколько тысяч людей за триста миль к юго-западу, в Хлобан, а потом еще на четыреста десять миль к югу, в Лоретели. Сейчас эта задача намного усложнилась, и Пурис в компании Ниро и десятка писцов поменьше часами просиживал в зале над Большой Библиотекой, лихорадочно пытаясь свести концы с концами.

Желание покинуть Кордуин изъявили уже четырнадцать тысяч людей – почти пятая часть взрослого населения города. Герцогские гонцы загоняли коней, поддерживая связь с Беллисом, корсарским герцогом. Тот потребовал пять серебряков за каждого беженца и еще по десять за тех, кто пожелает переправиться из Лоретели на острова. Цена была, в общем, приемлемая, но сейчас эти расходы угрожали опустошить герцогскую казну.

Если учесть, что в Кордуине сейчас находилось свыше десяти тысяч наемников, которым в начале каждого месяца надлежало выплачивать жалованье, проблем с деньгами и впрямь было не избежать. Если б герцог не конфисковал все богатства Ландера, отправка беженцев на юг оказалась бы невозможна с самого начала. Даже сейчас Пурис сомневался, выдержит ли казна такие расходы.

На стол упала тощая тень Ниро, и Пурис поднял глаза.

– Не хватает фургонов, сударь, – сообщил Ниро. – Из необходимого количества у нас есть только половина. Цены на фургоны в городе уже подскочили до небес – и это не предел.

– Сколько мы уже купили фургонов для перевозки провизии и серебра?

– Тридцать, сударь, но прошлой ночью кто-то забрался на главный каретный двор и украл пять фургонов. Я распорядился удвоить стражу.

– Были наши фургоны помечены, как приказано?

– Да, сударь. Желтая полоска на задней оси.

– Отдай приказ – пусть обыщут весь город. Тех, у кого отыщутся наши фургоны, – повесить.

Ниро замялся.

– Вы ведь понимаете, сударь, что они могли просто купить фургоны у воров, не зная об их истинном происхождении? Нынешние владельцы фургонов вполне могут быть честными людьми.

– Это я прекрасно понимаю. Прежде чем они будут повешены, их допросят по всей форме и выяснят, у кого они покупали фургоны. Всякий, чье имя назовут, тоже будет найден и повешен. Мы покажем всем, что если такое воровство не прекратится, всех виновных ждет весьма суровое наказание.

– Слушаюсь, сударь, – тихо сказал Ниро и удалился. Пурис откинулся на спинку кресла и потер рукой подбородок. И опешил, уколов пальцы о щетину. Сколько же он здесь проторчал, боги? Четырнадцать часов? Восемнадцать?

Подошел молодой писец и робко поклонился советнику. Пурис так устал, что никак не мог вспомнить его имени.

– В чем дело? – спросил он.

– Небольшие затруднения, сударь. У нас вышел весь красный воск для герцогской печати.

Каждому беженцу выдавалось свидетельство с печатью герцога Альбрека. По предъявлении этой печати беженец мог получить в городской казне сумму, не превышавшую двадцати золотых – при условии, конечно, что имущество, брошенное им в Кордуине, можно оценить примерно в эту сумму.

– Красный воск, – пробормотал Пурис. – Да сохранят меня боги! А какого цвета воск у вас есть?

– Синий, сударь. Или зеленый.

– Ну так ставьте печати на синий воск! Подлинность документу придает печать, а не ее цвет.

– Слушаюсь, сударь! – пискнул юнец и, проворно попятившись, испарился. Пурис поднялся и пошел в свой кабинет. Огонь в печи давно погас, и в комнате царил холод. На столе стоял кувшин с водой. Пурис наполнил кубок и стал мелкими глотками прихлебывать воду.

Караван беженцев растянется, вероятно, на две с лишним мили. Людей придется охранять от разбойников, кормить, ставить для них на привалах палатки. Словом, подумал Пурис, очень похоже на то, как снаряжают в поход армию. Разглядывая карту на стене, он изучал особенности рельефа. От Кордуина до Лоретели было пятьсот двенадцать миль птичьего полета, то есть по прямой – пешим же беженцам придется огибать горы, и одно это прибавит им лишних двести миль пути, да еще через безлюдные, продутые ветром места, где и дичи мало, и негде укрыться от проливного дождя.

Городской совет Хлобана обязался выслать навстречу каравану фургоны со съестными припасами. Эта подмога будет как нельзя кстати. Судя по расчетам Карис, беженцы смогут проходить за день не больше восьми миль. Таким образом, путешествие займет три месяца.

И все же четырнадцать тысяч людей готовы хоть сейчас тронуться в путь, терпеть холод и голод, разбойничьи налеты и грабежи. Многим беженцам, тем, кто побогаче, придется оставить городу свое имущество, причем безвозвратно. И все это ради того, чтобы получить убежище вдали от ужасов войны. Многие этого пути не переживут – Карис полагала, что по меньшей мере два процента беженцев умрут в дороге.

Три сотни людей, которые прожили бы гораздо дольше, если бы оставались дома…

Пурис обожал решать проблемы снабжения, но на сей раз он с самого начала был против этого рискованного предприятия. Увы, и герцог, и Карис его не поддержали.

– Людям не помешаешь дезертировать, – сказала Карис. – Если бы героев на свете было много, их бы так высоко не ценили. Большинство людей – трусы.

– И если мы вынудим их остаться, – прибавил Альбрек, – с появлением даротов в городе начнется паника. А мы этого себе позволить не можем. Пускай всем станет известно, что караван беженцев покинет город в последний месяц зимы и направится в Хлобан.